"Россия и Япония: стравить!" - читать интересную книгу автора (Кремлев Сергей)Глава 9 Мировая война, дальневосточный «клубок» и адмирал КолчакВ первую мировую войну Япония вступала колеблясь, но вступила на стороне Антанты против Германии. Соблазнила возможность расширить свое влияние в Китае за счет германских владений. 7 ноября 1914 года Япония оккупирует германскую «арендованную» территорию в Китае — Цзяочжоу (Киао-Чао) на Шаньдунском полуострове в Китае с военно-морской базой в Циндао. Это сразу обеспечивало Японии преимущества в Китае на будущее и разрушало «китайские» планы немцев. Создатель циндаоской базы адмирал Тирпиц в своих мемуарах писал: Расчет был неплохим, но, как признавал тот же Тирпиц: Адмирал флота Советского Союза Иван Степанович Исаков, комментируя эту мысль Тирпица, иронизирует по ее поводу и утверждает, что Тирпиц не понимал: «именно развитие Циндао исключает в перспективе «дружбу» с японскими империалистами». Но Исаков писал это уже после того, как осколок немецкой бомбы лишил его одной ноги, то есть — после Великой Отечественной войны, не способствовавшей трезвому взгляду советского человека на суть российско-германских отношений, а также на потенциальную роль Германии в мире. На самом же деле вариант, желаемый Тирпицем, был отнюдь не исключен, но — в случае германо-японо- «Адмирал Атлантического океана» Вильгельм хотел видеть Николая «адмиралом Тихого океана». Но быть им Николай мог и без конфликта с Японией, а просто имея на Тихом океане мощный флот, усилив его за счет Балтийского флота уже в первые же годы XX века. Эскадра Рождественского на якорях во владивостокской бухте Золотого Рога в 1901 году плюс умная дипломатия — и не то что Русско-японской войны могло бы не быть, но могло бы не быть и англо-японского союза. Конечно, такая ударная сила, как четыре эскадронных броненосца типа «Бородино» («Бородино», «Император Александр Третий», «Орел» и «Князь Суворов»), была укомплектована только к середине 1904 года, но и за счет имевшегося к 1901 году боевого состава Балтфлота, да и морских сил Черного моря, можно было Тихоокеанский флот сделать не только количественно, но и качественно иным! Особенно если не тратить деньги на Порт-Артур и Дальний. Но тихоокеанский блок России с Германией был возможен при их европейском согласии, а Россия в это время уже искала «сердечного согласия» с англичанами и французами. Так или иначе, с началом войны между русскими и немцами японцы крепость Циндао блокировали и после недолгих боевых действий при семикратном своем численном превосходстве взяли. Потери их составили, по данным английских союзников, 36 человек убитыми и 181 — ранеными. Случай германского Циндао лишний раз показал, что и затея с русским Порт-Артуром была гнилой изначально, особенно в ситуации, когда между Германией и Россией существовал раздрай, а не союз. Японская операция в Циндао стала чуть ли не единственным примером японской боевой активности в ту войну. Тем не менее вскоре Япония захватывает и завидные океанские базы — выкупленные в свое время Германией у Испании Марианские и Каролинские острова, а также германские же острова Маршалловы. Да, Первая мировая война оказалась Японии очень на руку и очень помогла ей укрепиться. Тут Японии, можно сказать, повезло, потому что уж она-то к организации этой войны причастна не была. Все мало-мальски крупные державы мира были тогда заняты в войне европейской, а Япония в это время завоевывала — где без выстрелов, а где уже и с выстрелами — азиатские рынки. Прибыль японских предприятий за годы войны возросла в два-три раза. Число металлургических заводов в Японии увеличилось с 22 до 300, число судостроительных верфей — с 6 до 57! В четыре раза выросла численность промышленных рабочих. Их в Японии стало полтора миллиона — почти столько же, сколько было в России с ее втрое большим населением. И за годы войны Япония стала третьей военно-морской державой после Англии и США. У Европы и Америки Япония покупала, но Азии она в основном продавала. Так же выходило и с капиталами: Япония занимала у «белых» и одалживала «цветным». Качество японских товаров тогда еще было отменно плохим. Богатые японцы предпочитали вещи европейские (из России в том числе) или американские. Но во время Первой мировой войны сбыт по вздутым ценам массы японских товаров при быстром росте японского судоходства обеспечил в 1915 — 1918 годах колоссальный (выражение из первой БСЭ) приток валюты. И он был-таки немал — три миллиарда иен. Две трети его Япония использовала для ввоза золота и образования валютных резервов за границей, а треть — для экспорта капитала, да на 272 миллиона иен японцы выкупили у иностранцев японских ценностей. Интересно посмотреть на Таблицу японского экспорта (в миллионах иен) до Первой мировой войны, к ее концу и через десять лет.
В эту таблицу не включен вывоз в японские колонии, и поэтому она особенно выразительна. Видно, что для Японии далекая мировая война была действительно не мачехой, а родной матерью. США, Европа и Россия сами нуждались в сырье, металлах, химикалиях и металлоизделиях, и все это им, но прежде всего в Азию, поставляла во время войны Япония. Кончилась война — резко сократился и экспорт, за исключением текстиля. Но текстиль — это уже был традиционно японский экспортный «конек»... Имело свое значение и то, о чем писала первая БСЭ: «Поздний приход иностранного капитала в Японию и слабое его внедрение в страну после Гражданской войны были важными условиями, позволившими японскому капитализму развиться и занять самостоятельное место под солнцем». Здесь все, конечно, тоже сказано верно. Но — скажу уже я — так-то оно так, однако если бы японский капитализм не ставил с самого начала превыше всего Японию, а не прибыль в чистом виде, то Япония получила бы не национальный капитализм, а компрадорский — как в Китае... А вот же — не получила! И это — тоже одна из тех особенностей Японии, которая определялась чертами национального характера ее народа и ее историей. Я, уважаемый читатель, не восхищаюсь японцами — достаточно того, что они показали себя большими мастерами восхищаться собой сами (умный японский писатель Нитобэ даже поставил национальное самомнение среди недостатков национального характера на первое место). Однако неумение пренебречь интересами Японии в сочетании с умением пренебречь интересами всех прочих — это все же лучше нашего русского неумения поставить собственные интересы выше (или хотя бы не ниже) чьих-то... Так, в Мировой войне армия Японии фактически не участвовала, но оружием бряцала, что называется, вовсю. Правда, не в сторону формальных врагов, а угрожая Китаю, как и Япония, принявшему сторону Антанты. То есть собственно — союзнику. Да, именно так! Когда стало ясно, что война в Европе скоро не закончится и белая раса втягивается в нее надолго, Япония тут же резко нажала на Китай. Небесная империя, ставшая сумбурной децентрализованной «республикой», особых сил сопротивляться не имела, и 18 января 1915 года Япония предъявила президенту Китая Юань Ши-каю свое знаменитое «21 требование». Уж не знаю, насколько это их количество было обусловлено карточными пристрастиями японской элиты, но в политическом отношении этот набор требований был явным перебором. За суперэкспансионистскими требованиями, которые, если были бы выполнены, обеспечили бы Японии полный политический, экономический и военный контроль над Китаем, стоял могущественный «Кокурюдан» — тайное Общество черного дракона. И японский ультиматум (ничем иным эти требования не назовешь) предусматривал: — обеспечение «специальных прав» Японии в Маньчжурии и Внутренней Монголии; — увеличение сроков аренды Квантунской области с Порт-Артуром и Далянем (Дальним), с Южно-Маньчжурской и Шеньян-Аньдунской железными дорогами с 25 до 99 лет; — узаконение захвата Циндао и Шаньдунского полуострова; — передачу Японии немецких угольных концессий; — передачу ей всех прав и привилегий, ранее предоставленных германским гражданам в Шаньдуне; — передачу под совместное управление Ханьепинского угольно-металлургического комбината; — предоставление обширных железнодорожных концессий в бассейне Янцзы (это была прямая и особо болезненная шпилька в бок дяде Сэму); — предоставление права на постройку новой железной дороги от Чифу на Шаньдуне; — исключительное право Японии на аренду китайских портов, островов и территорий; — беспрепятственное допущение японских военных рекогносцировок на китайской территории; — право Японии назначать при китайском правительстве японских политических, финансовых, экономических и военных советников; — такой контроль над полицейскими управлениями важнейших пунктов Китая, при котором руководящий состав полиции состоял бы исключительно из японцев; — закупку у Японии не менее 50% ввозимого Китаем из-за границы оружия. Секретные переговоры велись в Пекине четыре месяца. Китай пытался как-то сохранить лицо, но 27 апреля 1915 года требования после небольших изменений были вновь вручены китайскому правительству ультимативно, и 9 мая Китай их принял и подписал с Японией секретный договор. Китай принял ультиматум по рекомендации США и Англии, данной, конечно, скрепя сердце. Англия увязала в боях на Европейском континенте и в европейских морях. Еще до войны ей даже пришлось оттянуть с Дальнего Востока свою броненосную эскадру, оставив там лишь крейсера. Америка исподволь готовилась к тому решающему периоду войны, когда ей придется «лично» вступить в нее. Тут было не до Китая, тем более что, хотя Япония и предприняла некоторые практические шаги по реализации требований, вскоре после окончания войны те же Штаты ей здорово в том помешали. Однако позиции Японии уже укрепились — так или иначе. Это проявилось и в том, что даже дяде Сэму пришлось посчитаться с ней и на Парижской мирной конференции, проходившей в 1919 году в Версале, передать германские права на Шаньдунскую провинцию не Китаю (в состав которого эта формально арендуемая провинция входила), а Японии. И КИТАЙ, и Япония были в Версале представлены равным числом делегатов — по пять. Во главе китайской делегации был министр иностранных дел Лю Чен-сян, а японской — член «генро» и дважды премьер Сайондзи. Китайцы добивались возвращения их собственной территории и доказывали, что Шаньдунский полуостров, на котором живет 30 миллионов китайцев (то есть по числу — половина населения тогдашней Японии), — исконно китайская территория, да еще и родина Конфуция. Было это чистейшей правдой, однако Сайондзи с коллегами упрямо твердили, что Шаньдун «отвоеван» у Германии — ныне побежденной, и они от «своего» не откажутся. Японцы напирали на «жертвы», понесенные ими во имя «общей победы». (В скобках сообщу читателю, что Япония потеряла за всю войну 300 (триста!) солдат и офицеров (хотя есть данные, увеличивающие эту цифру до «целой» тысячи.) «Белая» Антанта возражать своему «желтому» союзнику хотя и возражала, и противодействовала, но далеко не всегда добивалась своего. Успех всегда опьяняет японцев, как вино, — они сами в том признаются и своеобразно подтвердили это в Версале... Государственный секретарь США Лансинг тогда обратился с просьбой к одному из японских представителей на конференции барону Макино: — Господин Макино, я прошу вас как-то смягчить «шаньдунский» удар для Китая! — То есть? — Ну, вы могли бы выступить с каким-либо формальным доброжелательным заявлением. — Каким? — Собственно, — Лансинг протянул к. Макино руку, в которой был зажат лист бумаги, — мы тут совместно набросали проект... Макино смотрел на Лансинга бесстрастно и молчал, а Лансинг продолжал его уговаривать: — Еще лучше, если вы дополнительно увидитесь с Лю Чен-сяном. Макино пожал плечами, а Лансинг пояснил: — Такой шаг был бы повсюду встречен с величайшим одобрением и поднял бы престиж Японии! — Повсюду? — Да! И прежде всего — в Китае, где иначе горькое разочарование и возмущение может вылиться в насильственное сопротивление вам по всей стране! — По всей стране? — презрительно повторил Макино. — А разве Китай представляет собой нечто единое как государство? — ?! — Нет, господин Лансинг, я очень внимательно выслушал вас и высоко ценю ваши искренние усилия, но... — Но? — Но я не могу предпринять такую акцию и сразу скажу, почему... — Почему же? — не выдержал Лансинг. — Потому, что я опасаюсь возмущения... — тут Макино сделал голосом нажим, — японского общественного мнения. Надо сказать, что такое поведение Макино было запрограммировано самими Штатами. За полтора года до этого «версальского казуса», 2 ноября 1917 года, тот же Роберт Лансинг обменялся с экс-министром иностранных дел Японии, главой специальной японской миссии в Вашингтоне Кикудзиро Исии нотами, где США и Япония взаимно определяли свою политику в Китае. Признавая «особые интересы» Японии в Китае тогда, когда Япония уже аннексировала Шаньдун и базу Циндао, Америка фактически согласилась с этим японским захватом. Япония же вновь подтверждала согласие с политикой «открытых дверей». Маленький инцидент вокруг соглашения Лансинга — Исии хорошо иллюстрировал всю американо-японо-китайскую интригу. Опубликование соглашения намечалось на 7 ноября. Но уже 4 ноября Япония без ведома США передала тексты нот в МИД Китая. Китай тут же заявил, что не признает никакого соглашения, заключенного относительно Китая другими странами. Но что значили протесты Китая тогда и чуть позже — в Версале? И Шаньдун остался за Японией. (Что занятно, замечу я в скобках!) Штаты в конце концов отказались подписывать Версальский договор, мотивируя этот шаг своим несогласием с передачей Шаньдуна японцам. «Ну, что тут скажешь?!» — приходится повторить автору уже в который раз... ЛАНСИНГ и Исии обменивались нотами после Октября 1917 года, и этот великий русский Октябрь не в последнюю очередь стал причиной взаимной американо-японской сговорчивости. Россия, Америка, Япония и Китай тут спутывались вновь в противоречивый «дальневосточный» клубок... Не «дружить» вместе против Китая Япония и Америка не могли, хотя пределы такой «дружбы» не могли не быть ограниченными. Как писал в 1918 году из Токио барон Будберг: «Вся задача Японии в том, чтобы поддерживать в Китае беспорядок и пытаться раздробить его на составные и враждующие части». По тем временам Но, как замечал опять же Будберг: «Здоровый и могучий Китай — это конец Японии как промышленной и военной силы». И в этом смысле А вот с Россией (и тем более — с Советской Россией) все было просто и однозначно. Здоровая и могучая Россия не нужна была Америке ни с какой стороны. Японии же... Дальновидно мыслящей Японии нужна была, конечно, сильная Россия... И люди дальновидные, да и просто лояльные к России, в Японии времен Первой мировой войны были. В истории этой войны есть одна малоизвестная (из, естественно, великого их множества) и волнующая деталь. На русско-германском фронте действовал небольшой отряд японского Красного Креста. Да, именно так — отряд Красного Креста из буддистской и синтоистской Японии. Но в данном случае, из Японии православной... Вот они передо мной на старом снимке — семь трогательно сосредоточенных японских сестер милосердия, а за ними — пять японских врачей-офицеров в кителях русского образца и высокий японец в православной рясе и с русским наперсным крестом — священник. Этот снимок, эти лица, эти взгляды пробирают меня до глубины души. Простые люди всегда человечнее элиты... Даже внешне прекрасные лица кровных аристократов всех национальностей претят мне как мертвенный глянец на «лицах» восковых манекенов — в них нет жизни и борьбы... Но почему-то, глядя даже на, казалось бы, открытые и улыбающиеся лица простых англосаксов или французов, я не часто испытываю чувство душевного родства и единения с ними... Зато как часто я испытывал его, глядя на лица немцев — даже одетых в форму вермахта... Даже в нее! Даже с этими молодыми ребятами, вышедшими из пекла Курской битвы, хочется дружить, а не враждовать! Даже с ними... Потому что в них есть искренность... И вот эти японские парни в русской форме... Их лица... Выражение их выглядит чертовски русским! Конечно, это — японцы, действительно нам дружественные и душевно близкие, японцы православные... Конечно, их немного... Но они были! Однако не они определяли ситуацию и отношения Японии с Россией. И Япония, опьяненная в период мировой войны огромным успехом, «оплаченным» тремя сотнями погибших (что это было для привыкших к землетрясениям и тайфунам японцев!) тоже была уверена (хотя вернее было бы сказать, что И так вот — оглядываясь с недоверием друг на друга — Япония и янки были склонны если и не «дружить» против России вместе, то хотя бы как-то продемонстрировать друг другу взаимную готовность к возможным будущим компромиссам на русской территории. В 1916 году ситуация еще была, впрочем, иной, и 3 июля 1916 года в Петрограде (бывшем Петербурге) было подписано последнее соглашение царской России с Японией. Причем — по инициативе Японии! Тут не обошлось, правда, и без хитрой японской игры, потому что в мае 1916 года японское правительство сообщило России, что Германия, мол, предложила Японии заключить с ней сепаратный мир. Петроград дрогнул. Хотя мог бы и прикинуть: насколько Германии нужен мир с Японией и как он может повлиять на положение Германии? И на каких условиях такой мир мог быть заключен — с учетом того, что Япония уже попользовалась германскими владениями в Азии и рассчитывала в будущем на еще большее. Ведь летом 1916 года японцы потребовали от Англии заключить секретное соглашение о сохранении за ними бывших германских островов в Тихом океане севернее экватора. 16 февраля 1917 года Англия такие гарантии Японии дала. А затем их подтвердили и другие страны Антанты (США официально уведомлены не были). Япония ловко блефовала, пользуясь тяжелым положением англо-французов на германском фронте. Причем именно блефовала, потому что, не рискуя ничем в чисто военном отношении, она была прочно политически связана тогда именно с Антантой. Дело тут было в том, что, несмотря на грозный тон «21 требования» и внешнюю покорность им Китая, Японию в Китае то и дело теснили янки. И союз Японии с Антантой как-то это все сглаживал хотя бы частично. В 1916 году США предоставили Китаю ряд займов и получили несколько железнодорожных концессий. И Япония вдруг «вспомнила», что воды Тихого океана омывают берега не одной только великой державы Америки, но и другой великой державы, хотя бы географически Америке противоположной, а к Японии намного более близкой. То есть они вспомнили о России... Конечно, японцы не были бы японцами, если бы не начали с нажима и здесь. Царизм нуждался в поставках японского оружия, и японские переговорщики настаивали на новых рыболовных концессиях в территориальных водах России, на передаче японским властям всей южной части ветки от КВЖД к Ляодуну и на прочих «мелочах»... Однако инициатива некоего политического «союза» исходила-то от японцев. Россия же могла усмотреть для себя пользу от блока и со Штатами — против напора Японии. Во всяком случае, она могла припугнуть Японию такой перспективой с намного большим основанием, чем Япония Россию — «германским» миром. Тем не менее японцам в Петербурге, ставшем с началом войны Петроградом, «пошли навстречу». Договором с Россией Япония прикрывалась и от Англии. А Россия всего-навсего обеспечивала себе японские военные поставки, но по-простецки считала, что уже ради этого «игра стоит свеч». Поэтому русско-японский договор 1916 года состоялся. Ни японская, ни российская сторона тогда еще не знали, что это — последняя их договоренность, потому что русскому царизму осталось исторического времени чуть более полугода. И уже через год после петроградских переговоров, летом 1917 года, Япония начала накапливать войска в Северной Корее и Северной Маньчжурии и сосредотачивать военные припасы в стратегических пограничных пунктах с Россией. Уже вовсю пользуясь китайской смутой, японцы намеревались теперь погреть руки на смуте всероссийской. (Замечу в скобках, что это ей во многом и удалось.) Итак, кому война — мачеха, а кому — мать родная... Для Страны восходящего солнца Первая мировая война стала и кормилицей, и «доброй богатой теткой», и «дойной коровой»... И мы уже знаем, как росли капиталы Японии и ее влияние в Азии во время этой войны. А вот как к 1917 году выросли цены на рис, текстильные изделия, уголь? Что же, отвечаю — на сорок процентов. Заработная плата выросла при этом на десять. В 1918 году по Японским островам прокатилась волна «рисовых бунтов». На двух третях территории страны бунтовало 10 миллионов человек. Стачечное движение в городах было, впрочем, относительно слабым. Число стачечников в 1916 году составило всего 8 413 человек. В 1917 году оно выросло в несколько раз, но абсолютная цифра не впечатляла — 57 309 человек. К 1919 году рост был незначительным — 63 137 человек, а в 1920 году выявился даже спад — 36 317 человек. В 1920 году началась естественная послевоенная реакция. В экономике страны, которая на войне лишь наживалась, наступал кризис. Но стоимость промышленной продукций упала всего на 20 процентов, и хотя в июне 1921 года прошла небывалая до этого забастовка 35 тысяч японских судостроителей, хотя ценные бумаги на бирже упали вдвое и в 1922 году разразилась банковская паника, в целом Япония потрясена не была. Тут, пожалуй, сказывалось то свойство японцев, о котором японский ученый и правительственный советник Найто Торадзиро сказал, что Япония даже на самый незначительный вызов извне всегда реагировала как единый целостный организм. Это не было фразой. Поэтому и на внутренние 4 марта 1918 года в Токио на должность русского военного агента (которую он так и не занял) приехал барон Будберг. Он должен был сменить хорошо знавшего Японию и Дальний Восток генерал-майора Виктора Александровича Яхонтова. В тот же день, после разговоров с давним знакомцем Яхонтовым, Будберг записал: 7 марта в дневнике барона появилась новая запись: Однако уже на следующий день Будберг отметил: Еще 12 января 1918 года во Владивостокский порт «с целью защиты японских подданных» вошел броненосец «Ивами». Через два дня к нему присоединились крейсер «Асахи» и английский крейсер «Суффолк». Примерно в то же время японцы начинают поддерживать «атамана» Семенова — личность с бо-о-льшими претензиями — в пределах, впрочем, дозволенного. 4 апреля, при нападении на владивостокское отделение японской торговой конторы «Исидо», были убиты два служащих-японца. Повод (создали его, конечно, сами японцы) появился. И 5 апреля эскадра контр-адмирала Като высадила на берег свой первый десант морской пехоты, тем самым начав дальневосточную интервенцию Антанты. Вначале, впрочем, японцы просто наблюдали за развитием местных событий и в них особо не вмешивались. По некоторым данным, японцы одно время даже вернули десант на суда — якобы из-за недовольства таким шагом внутри Японии. Первое — не исключено, потому что на кораблях было спокойнее, а вновь сойти на берег можно было в любой момент. Второе — сомнительно. В Японии даже рядовые японцы отнюдь не были пацифистами и интернационалистами. На выгодные для Японии интервенционистские действия властей они в массе своей традиционно смотрели благосклонно. Тем более что японское присутствие в России можно было охарактеризовать одним словом — грабеж. А точнее — двумя: вежливый грабеж. И все еще было впереди... Причем, первыми из интервентов придя в Россию, японцы последними и ушли: 25 октября 1922 года — из Владивостока и лишь 15 мая 1925 года — из русской, советской части Сахалина. Они, в отличие от США и Антанты, проявили предельную цепкость. Вначале — из пределов РСФСР, затем — с территории «буфера» Дальневосточной республики, и, наконец, после декабря 1922 года — с территории СССР японцев буквально выдавливали. Американская «Сибирская экспедиция» началась с посылки во Владивосток в марте 1918 года крейсера «Бруклин». Однако 17 июля государственный департамент публикует меморандум. Стиль его был уже вполне характерным для той Америки, которая в Европе чужими руками заканчивала Первую мировую войну и успешно закладывала базу покорения европейцев руками европейцев, а в Азии была вынуждена считаться с категорическим нежеланием Японии быть служанкой дяди Сэма. Меморандум сообщал, что Америка-де отрицательно относится к интервенции в России, но вынуждена во имя исполнения союзнического долга помочь чехам. У этого меморандума была занятная предыстория. 11 марта 1918 года (в то время, как барон Будберг заполнял еще токийские страницы своего дневника) президент США Вильсон направил послание IV Чрезвычайному Всероссийскому съезду Советов. Я приведу его полностью: При всем при том Америка захватила к апрелю 1918 года четыре парохода российской судоходной компании «Доброфлот»: «Симферополь», «Нижний Новгород», «Тула» и «Кишинев» (их нам так и не отдали). А «серый кардинал» Вильсона — «полковник» Хауз в эти же дни разрабатывал программу политики США по «русскому вопросу», где первыми пунктами стояло: «1. Признание временных правительств, которые создавались или предполагается создать в различных районах России. 2. Предоставление помощи этим правительствам и через эти правительства». И 16 августа 1918 года во Владивостоке высадились 27-й и 31-й полки армии США — всего 3 тысячи человек. Они прибыли из Манилы. За четыре дня до этого — янки еще только отправились в путь, — 12 августа, японцы высадили во Владивостоке 12-ю пехотную дивизию. А это — 16 тысяч человек. 18 августа ее командир генерал Отани, член Высшего военного совета Японии, был назначен главнокомандующим всеми войсками союзников на Дальнем Востоке. 3 сентября прибыли дополнительные американские силы — 5 тысяч человек из 8-й пехотной дивизии под командой генерал-майора У.С. Гревса. Еще 8 июля Америка и Япония договорились о совместных антисоветских военных действиях и о примерном равенстве сил в Приморье и Сибири. Однако в части численности войск обе стороны нарушили эту договоренность так одновременно, что подлинная острота ситуации тут выявляется вполне. Недаром Будберг писал в начале марта 1918 года: Практически одновременно предпринимались и политические шаги — японцы официально заявили о посылке войск во Владивосток 2 августа, а Штаты — 3-го. Назначенный 14 сентября командующим, Гревс обосновался во Владивостоке со своим штабом Американских Сибирских экспедиционных сил. Формально подчиняясь Отани, он пробыл там до 1 апреля (я не шучу!) 1920 года. С моря Гревса поддерживал тихоокеанский флот США под командованием адмирала Найта. Во Владивостоке ошвартовывались крейсера «Бруклин», «Сакраменто», «Вир», «Олбани», «Нью-Орлеан»... Японцы к ноябрю 1918 года увеличили численность своих войск в России до 73 тысяч и постепенно занимали наше Приморье. За ними потихоньку продвигались и американцы. Активных боевых действий они избегали и за все время Сибирской экспедиции потеряли 170 (сто семьдесят) человек. 36 (тридцать шесть) янки было убито, а 134 — умерло от ран и болезней. Еще 52 (пятьдесят два) человека было ранено. К слову, американцы не более активно «воевали» и на Севере России, где первый батальон морской пехоты был высажен в Мурманске 24 мая 1918 года с крейсера «Олимпия». Всего на Севере к началу января 1919 года накопилось в составе северо-русских экспедиционных сил почти 6 тысяч американцев (из них 700 железнодорожных инженеров — дороги янки брали под контроль сразу!). Они именно накопились, потому что воевать, а не Вышло так, что много американцев сидело в гарнизоне города Шенкурска. Однако в конце января 1919 года Шенкурск был взят красными войсками бывшего генерал-майора Генерального штаба Самойло. Заодно с белогвардейцами-аборигенами досталось тогда и частям экспедиционного корпуса. Эффект вышел оглушительный: из Вашингтона пришел приказ, запрещающий ставить янки в передовую линию, а в июне 1919 года вообще началась их эвакуация... Основной расчет у Америки был тогда уже на Колчака, войска которого шли из Сибири на Самару. А еще до этого, 9 января 1919 года, в Токио было подписано японо-американское соглашение об установлении совместного контроля над российскими железными дорогами, включая КВЖД. Общий же контроль над Сибирью и Дальним Востоком тогда был в руках... А действительно — в чьих он был тогда руках? Американских? Японских? Белогвардейских? Дать однозначный ответ на этот вопрос тогда вряд ли кто-то смог бы... США имели там 9 тысяч войск, а Япония — в десять раз больше... Но все, уважаемый мой читатель, было не так уж и очевидно... Ведь в распоряжении США на востоке России был одно время такой весьма серьезный и многообещающий фактор, как адмирал Колчак. ИМЯ КОЛЧАКА известно широко, однако для меня в его послереволюционном контрреволюционном возвышении всегда было много непонятного. Работая над этой книгой, я всмотрелся в него уже детально, и многое неясное прояснилось. Колчак стал выглядеть хотя и более понятным, но зато и более мрачным, более зловещим и неприглядным персонажем русской политической истории. И как раз в истории с Колчаком можно увидеть не просто нелояльность к России, но особую Изощренность, которой «историки ЦК КПСС» умудрились так и не рассмотреть за многие десятилетия. Российские же расстриги-«историки», типа не брезгавшего вульгарным плагиатом Валерия Краснова из Института военной истории Министерства обороны РФ, ударились чуть ли не в апологетику адмирала. Тут уж не до вдумчивого анализа... Хотя «Колчакиада» — поле для анализа благодатное уже потому, что все остальные лидеры белого движения в своих послереволюционных действиях и в своей «белой» карьере оказываются вполне ясными. Колчак же, повторяю, представляется фигурой не то что с двойным, а, возможно, и с тройным дном. А почему я так считаю, читателю, надеюсь, станет ясно из знакомства с нижеследующим рассказом об адмирале Колчаке и о его времени. Этот рассказ не уведет нас от темы, потому что в квази-«одиссее» Колчака сплелись многие существенные и плохо освещенные коллизии дальневосточных усилий Японии, Запада и США как по отношению друг к другу, так и по отношению к России. И особенно все это интересно в части США... Морской офицер Александр Васильевич Колчак стал известен уже в молодом возрасте благодаря участию в экспедиции полярного исследователя барона Толля'. Императорское Русское географическое общество присудило ему тогда свою высшую награду — большую золотую Константиновскую медаль. А по линии морского ведомства он получил орден Владимира... После участия в Русско-японской войне и японского плена Колчак был назначен в Главный морской штаб, а позднее стал первым командиром нового ледокольного транспорта «Вайгач», однако в полярное плавание не пошел — его вернули в ГМШ на должность начальника отдела. В качестве последнего он закладывал, между прочим, основы претенциозной программы строительства супердредноутов (линкоров) типа «Измаил». Надо сказать, что эта грандиозная по материальным и финансовым затратам программа в основе своей была скорее вредительской — в силу неумного перекоса в строительстве русского флота накануне близких серьезных событий. «Измаилы», ухлопав на них огромные (и Подвизался в то время Колчак и в Государственной думе — в качестве военно-морского эксперта. То есть якобы «аполитичный» офицер на самом деле был вхож как свой в новый орган буржуазной российской политики. Но после предпочитал об этом помалкивать... Никаких документальных свидетельств о тех или иных связях Колчака с военными промышленниками я не отыскал. Однако предположить кое что могу… В отличие от вообще капиталистической промышленной верхушки Российской империи судопромышленники, связанные с морским ведомством, относились преимущественно к «государственной» нации, то есть были русскими, и в этом смысле были в достаточной мере националистами, но отнюдь не монархистами. С другой стороны, они же имели и хорошие связи с иностранными судопромышленниками, ведущими из которых были англосаксы. И в этом смысле русские дельцы были вполне типичными капиталистами-космополитами. Думаю, что Колчак — уже в силу причастности к перспективным судостроительным программам — не мог не иметь серьезных знакомств в этой среде. Другое дело, что он не афишировал их тогда, а уж позднее — и тем более... Замечу, что через девять лет — уже во время Гражданской войны — хорошо вроде бы знающий о программе создания супердредноутов Колчак говорил почему-то о серии кораблей не типа «Измаил», а типа «Кинбурн». «Кинбурн» в серии был, однако, не головным. Мелочь, но — странная. И таких странных несообразностей, крупных и мелких, в жизни Колчака — хоть отбавляй. По-настоящему он выдвинулся во время Первой мировой войны как способный и энергичный морской офицер-минер. Хотя надо заметить, что непосредственно на строевых миноносцах будущий адмирал служил в сумме всего-то чуть более года! Во время осады Порт-Артура он, до этого минного опыта Такой крейсер в японском флоте действительно был, хотя назвать его новейшим вряд ли можно. Постройки 1897 года, он среди японских малых (легких) крейсеров был не таким уж и молодым. Был спущен на воду в 1897 году, а новейшими в этом классе считались крейсера типа «Цусима» и крейсер «Отава». Крейсер же «Такасаго» погиб на минной банке под Порт-Артуром 30 ноября 1904 года. Выставил-то, возможно, ее и Колчак, но минная банка — это заранее планируемое дело, и от командира «Сердитого» требовалось лишь аккуратно выполнить не им разработанный план и боевой приказ. Конечно, реально это «лишь» было далеко не простым делом, но вполне укладывалось в рамки рутинной боевой работы. Колчак появился в Порт-Артуре 18 марта. Был назначен и.о. артиллерийского офицера на минный заградитель «Амур», 21 апреля стал командиром «Сердитого», а в мае слег на два месяца в госпиталь с воспалением легких. В морском бою 28 июля не участвовал — ему было приказано оставаться в Порт-Артуре. 2 ноября Колчака назначают командиром береговой батареи, но вскоре суставный ревматизм опять укладывает его в госпиталь, откуда он попадает уже в плен. Вряд пи Колчак внес серьезный вклад в подготовку команды вверенного ему корабля. Да, «Сердитый» (уже без Колчака) воевал хорошо, прорвался при сдаче Порт-Артура в Чифу... И на выставленной им банке подорвался «Такасаго»... Но доказательством высокого «минного» уровня его недолгого командира это является вряд ли. Очевидно, поэтому в одном, весьма «монархически» ориентированном, морском справочнике начала 90-х годов XX века обширная и очень благожелательная к адмиралу статья о Колчаке насчет японских крейсеров, подорвавшихся на его минах, хранит полное молчание и лишь скупо сообщает о том, что «под руководством (? — Тоже странно... Колчак был всего-то командиром эсминца, да к тому же, повторяю, прошлого минного опыта не имел. Даже если у него и были некие гениальные новаторские подходы к минным постановкам, не бездарное порт-артурское морское начальство позволило бы молодому офицеру руководить (!) минной обороной главной базы. Все, что он мог сделать, это, как я уже говорил, выполнить чужой приказ в пределах компетенции рядового командира миноносца. Кстати, и «японские» награды Колчака не впечатляют: «мечта прапорщика» — «клюква» Анна 4-й степени, «золотая» сабля и уже после плена — Станислав 2-й степени... Чтобы понять ценность польского по происхождению трехстепенного ордена Св. Станислава, надо знать, что по старшинству он шел среди российских орденов после Анны, то есть был одной из самых незначительных (особенно — в низших степенях) наград... За «новейший» японский крейсер (если он действительно числился бы в послужном списке Колчака) — более чем мало. Например, даже последний офицер «Варяга» получил за бой под Чемульпо Георгия 4-й степени. (Колчак его тоже получил во время Первой мировой войны, но уже в приличных чинах — не столько, надо полагать, за личный подвиг, сколько по статусу, за руководство тактической десантной операцией). К началу десятых годов покровителем Колчака становится адмирал Эссен. Командующий Балтийским флотом, он считался талантливым минером. Но серьезного боевого личного опыта по этой части Эссен тоже не имел. Другое дело, что в целом русские моряки ставить мины умели. С 1912 по 1913 год Колчак командовал на Балтфлоте эсминцем «Уссуриец», а потом в чине капитана 1 ранга стал командовать эсминцем «Пограничник». Опять странно... Такими кораблями командовали обычно лейтенанты (очень редко — капитаны 2 ранга). Объяснялось же все тем, что Колчак был взят Эссеном во флаг-капитаны, а «Пограничник» играл роль посыльного судна Эссена. То есть строевой службы не нес. Воевать Колчак начал на той же Балтике. В январе 1915 года руководил удачной 4-й Данцигской минно-заградительной операцией. Восторгающиеся Колчаком обычно не замечают номера этой операции, а он ведь говорит нам о том, что до Колчака только у Данцига было сделано три крупные русские минные постановки, проведенные без руководства Колчака. Да и не эти минные позиции были главными. Центральная (но — далеко не единственная) минная позиция была поставлена перед началом Первой мировой войны и в ее начале. Причем на одной этой позиции было вывалено в воды Балтийского моря 3285 мин. Расстояние между ними было примерно полсотни метров. Всего-то! Так что командование Балтийского флота (тот же Эссен и его флаг-офицер) брали тут, может быть, и умением, но скорее — числом. Поставить этакую прорву мин в условиях мелкой и злой балтийской качки было, конечно, делом большого искусства и большим подвигом. Однако это был подвиг самых больших работяг войны — команд миноносцев и их командиров, каковым несколько месяцев побыл в Порт-Артуре и Колчак. Что же до командиров этих командиров, то — не будучи профессионалом — выскажу все-таки предположение, что неким Знать ремесло — качество уже ценное и нечастое. Однако знание ремесла — лишь часть таланта, причем та часть, которая ни в год, ни в три не нарабатывается. Минный талант у Колчака, возможно, и был... А вот знание ремесла... И, пожалуй, в минном деле адмирала надо скорее рассматривать как талантливого авантюриста (даром что он даже теоретические труды по минному делу писал). 28 июня 1916 года Колчак назначен командующим флотом Черного моря. Там он показал себя вроде бы умелым организатором именно минной войны, хотя... Хотя основные минные постановки (у одного Босфора — более двух тысяч мин!) были задуманы и подготовлены еще при его предшественнике вице-адмирале Эбергарде. Андрей Густавович Эбергард был природным моряком, много плавал, хорошо знал и штабную работу, и в 1911 году, в пятьдесят пять лет, стал командующим морскими силами (с 1914 года — флотом) Черного моря. Уровень боевой готовности флота он обеспечил хороший, театр морских действий знал отлично, и на флоте его, думаю, уважали. Известный впоследствии писатель Константин Паустовский попал в военный Севастополь весной 1916 года, и его описание мимолетного знакомства с молодыми офицерами-черноморцами содержит краткое, но убедительное свидетельство на сей счет. Перед войной Эбергард и его штаб разработали два варианта оперативного плана боевых действий флота. Резонно предусматривался как случай, когда инициатива окажется в руках противника, так и случай, когда активность будет за нами. Но Главный морской штаб оба варианта отверг, и Эбергарду всю свою боевую жизнь на посту комфлота пришлось вести в условиях связанных рук. Достаточно сказать, что Эбергард не имел права без разрешения высшего командования выходить далеко в море и даже вести разведку в южной части театра морских действий у берегов Турции (мол, не надо турков «дразнить»). Хотя и в этих условиях под руководством Андрея Густавовича русская эскадра дважды серьезно потрепала новейший германский линкор «Гебен», ходивший под формально турецким флагом и переименованный по этому случаю в «Султан Селим». Чтобы дорисовать краткий портрет того, кому пришлось уступить «фарватер» Колчаку, скажу, что ушедший 13 декабря 1917 года в отставку Эбергард остался в Петрограде, был в 1918 году арестован ЧК, но вскоре освобожден и 19 апреля 1919. года, на шестьдесят четвертом году жизни, в Петрограде же скончался. Потомок русских немцев, на русской земле... Увы, о нем особо доброго слова нынешние «российские» «историки» не сказали. Возможно, как раз потому, что, в отличие от Колчака, Родине он служил честно и новой России пути заступать не стал. О Колчаке же пишут, как о сверхбоевом адмирале. Однако я сомневаюсь в справедливости такой оценки уже потому, что боевому адмиралу народ и матросы прощают многое. А вот Колчаку они не простили. Глядя на его портреты, можно предполагать, конечно, и большую волю, и энергию. Однако, как показало будущее, их-то в самый громкий и решительный период своей жизни адмирал и не проявил. А ведь действительно сильный характер по-настоящему проявляет себя как раз в наиболее сложных обстоятельствах — если, конечно, у него есть в руках возможность воздействия на них. В Гражданскую, в Сибири, Колчак ее имел! А не воспользовался. Пока, впрочем, он еще на Черном море 1916 года... Серьезной морской войны там не было (как, к слову, и на Балтике, где весьма слабые германские морские силы были ненамного сильнее, чем на Черном море). Это я все к тому, что по мировым (не по российским) меркам Колчак вряд ли мог считаться неким гением минной войны, десантных операций, противолодочной борьбы. Опыт у него был, но не такой, который выдвигал бы его среди морских офицеров союзников на выдающиеся позиции выдающегося эксперта. И я прошу читателя этот мой вывод запомнить. После революции Колчак с матросами не поладил и 6 июня 1917 года решением Севастопольского Совета от должности был отрешен. Нынешние его биографы этот конфликт изображают в тонах, для Колчака лестных. А эмигрантские историки в шестидесятые годы прошлого века в журнале «Военная быль» расписывали трогательную (напрочь, впрочем, опровергаемую рассказом самого адмирала) историю о выброшенном в море кортике (в некоторых вариантах — сабле), который устыдившиеся-де матросы якобы достали со дна моря и вернули владельцу, признавая его власть и величие... Я, впрочем, более доверяю тому не историческому, а житейскому факту, что многие дворняжки на Корабельной стороне в Севастополе имели в начале 20-х годов звучную кличку Колчак. Да, собственно, если знакомиться с описанием событий самим Колчаком, то видно, что он скорее воспользовался удобным поводом и отказался от командования флотом сам или спровоцировал свое «отрешение» от должности (для кадрового офицера, вообще-то, неправомочное, поскольку «отрешать» его могло лишь высшее руководство). Ссылаются, правда, его биографы и на прямой приказ Временного правительства сдать флот и убыть в Питер. Но на деле (как показывал адмирал на следствии) Керенский просто согласился на ту отставку Колчака, которую он взял, ни у кого не спросясь, самовольно. Если знать его последующую жизнь, то можно предположить, что уход Колчака с флота был частью умно и скрытно задуманного Колчак нужен был в центре событий, в Питере. Он в центр и отправился. Если, конечно, его туда тайно не вызвали. Да и отправился он не сам (скоро я скажу — с кем). И то, как и с кем он уехал в столицу, подозрения относительно адмирала лишь усиливает. Читавший о Колчаке читатель может предположить, что у автора очень уж разгулялась фантазия, однако я тут не так уж и на пустом месте выдумываю. Уже следующая деталь-странность в биографии адмирала вполне дает основания для предположения о том, что отставка его и перемещение в столицу именно замышлялись — и им, и его столичными доброжелателями. Считается, что Колчака назначили командующим Черноморским флотом вместо адмирала Эбергарда потому, что Эбергард-де не смог парализовать «дерзкие действия немецких кораблей». Хотя флот и под командой Эбергарда воевал не так уж и плохо и, к слову, в начале марта 1916 года удачно высадил десант на Анатолийском побережье Турции. Но это были операции во взаимодействии с армией и в ее поддержку. Чисто морская же «пассивность» Эбергарда объяснялась тем, что Верховное главнокомандование — напоминаю — лишило его права на дальние выходы в море. Колчак такое право почему-то сразу получил и отправился под Босфор — делать там те новые минные постановки, которые Эбергард задумывал, но осуществлять не мог из-за связанных свыше рук. Сам Колчак объяснял свое назначение тем, что, мол, в Ставке считали, что он лучше, чем кто-либо, сможет провести Босфорскую десантную операцию, намечаемую на весну 1917 года. С чего вдруг у балтийца Колчака возникла подобная репутация — непонятно. Наиболее серьезные десанты к тому времени были произведены на Черном мере — как раз у Эбергарда. В своих воспоминаниях бывший морской министр Григорович приписывает инициативу назначения Колчака себе. «Я видел, — сообщал Григорович, — что Государь не очень доволен такою моею просьбою, но, к моему удивлению, он легко согласился...» Конечно, Григорович Колчака знал ранее по Главному морскому штабу, но министр был хорошо знаком и с той верхушкой кадетов, которая в 1916 году уже вовсю готовила государственный переворот. А столичные военно-промышленные круги, связанные с кадетами, не могли не знать Колчака по программе строительства «измаилов»... Так что министру кандидатуру адмирала могли и подсказать. Но откуда уступчивость Николая? И вот тут на страницах этого повествования появляется бравая фигура полковника «Интеллидженс сервис» Самуэля Хора (бывший начальник секретной охраны царя Александр Спиридович называет его «Хоаром»). Уже тогда Хор был членом палаты общин, позднее стал министром иностранных дел и в английской политике след оставил значительный. А в начале 1916 года он прибыл в Питер во главе английской военно-разведывательной миссии с особыми полномочиями, как официальными, так и — не очень... К Хору прислушивался английский посол Бьюкенен. Хор (неплохо освоивший русский язык) был хорошо принят в Военно-промышленном комитете (ВПК) — «штабе» деловых «россиянских» людей. Хор был хорош и с кадетами, с англофилом Милюковым. И, к слову, Хор был соучеником по Кэмбриджу князя Феликса Юсупова — одного из убийц Распутина. Ситуацию он оценивал весьма трезво и понимал, что самодержавие само ведет себя к краху. Но и в Государственную думу, как «конституционную» замену царю, он верил не очень-то. Хор верил в решительных людей, но таких решительных людей, которые были бы также вполне джентльменами в том отношении, что были бы еще и англофилами. Ибо что же это за джентльмен, если он не любит владычицу морей и родину джентльменства Британию? Между прочим, говоря об английских разведчиках в России в 1917 году, надо бы отметить такой малоизвестный факт, как причастность к событиям известного английского писателя Уильяма Сомерсета Моэма, автора «Бремени страстей человеческих»... После начала Первой мировой войны Моэм работал в разведке, год был в Швейцарии, а потом его направили в Россию с секретной антибольшевистской миссией. И уже в 1938 году в книге «Подводя итоги» он признавался: «Я Не знаю, как Сомерсет Моэм, а Самуэль Хор имел влияние на Бьюкенена. Бьюкенен же был прочно вхож к Николаю. И вот — как признавался впоследствии сам Хор-Хоар — он-то совместно с британским послом и нажал на императора, настаивая на назначении Колчака командующим Черноморским флотом. Почему-то об этом не написал ни один биограф Колчака, а ведь факт-то этот — просто-таки разоблачителен! С чего это вдруг Хору так настойчиво (на высшем уровне!) вздумалось обеспечивать быструю карьеру какому-то рядовому русскому адмиралу? Он его и знать-то лично не знал! И, конечно же, Колчака Хору рекомендовали его «военно-промышленные» друзья. Во всяком случае, лично я другого объяснения не вижу (если не предполагать прямую вербовку адмирала). А вот эти-то друзья, похоже, заранее — еще до подготовляемой ими Февральской революции — рассматривали адмирала как одну из фигур возможной будущей буржуазной диктатуры. После Февраля 1917 года их интерес к Колчаку мог лишь возрасти. Хотя они и ошибались... Чтобы доказать это, уважаемый читатель, я, пожалуй, именно здесь познакомлю тебя с несколькими характеристиками Колчака, данными людьми, его знавшими хорошо и — что самое существенное — знавшими деловым образом. Эти характеристики даны настолько разными людьми (и в настолько разные времена), но при этом настолько схожи, что убедительно доказывают ошибочность расчетов тех, кто так или иначе «ставил» на Колчака как на политическую фигуру. Даром что на штатских кадетских «штафирок» Колчак безусловно производил сильное впечатление. Он выглядел волевым человеком, да и мог ли кто-либо считать иначе при его суровом полярном прошлом? Но был ли он таким в действительности? Вот что писал в своем рапорте морскому министру сослуживец Колчака А.А. Сакович: Александр Константинович Клафтон, возглавлявший у Колчака в Сибири Русское печатное бюро, видный кадет, газетный редактор, знал Колчака уже как «Верховного правителя», и вот как аттестует его он: Военный министр Колчака барон Будберг о Колчаке сказал лестного, естественно, немало. Но сказал он о нем и так: Будберг считал своего «Верховного» неврастеником и человеком, не обладающим собственной волей. Колчаковский генерал Сахаров, напротив, пишет о волевом характере, но тут же иллюстрирует свою оценку следующими словами: Да, воля тут просматривается прямо-таки «железная», нечего сказать! Особенно если помнить, что речь идет о профессиональном военном, да еще и о моряке. Леонид Иванович Шумиловский до того, как стать у Колчака министром труда, прожил сорок три года, окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, преподавал в Барнаульской женской гимназии, был членом ЦК меньшевистской партии... В 1921 году, на процессе над колчаковскими министрами, он показывал: «Я Насчет честности — это как сказать. Колчак, конечно, вором не был. Но вот нехорошо лукавить ему приходилось не раз и — по-крупному. И актерствовать он умел. И, похоже, играл талантливо и настолько сам увлекался своей игрой, что заставлял верить в себя и других. Но — до поры до времени... Еще в то время, когда Колчак был на Черном море, а царь Николай — на троне, в Петрограде в январе 1917 года началась межсоюзническая конференция. Были там англичане, французы, итальянцы... Были — куда деваться? — и русские. Полковник Хор обозвал конференцию «Ноевым ковчегом». Он считал: «Ни народ, ни правительство, ни император не хотели приезда союзной миссии... этой большой компании политиканов, военных и экспертов... Это было назойливостью в час испытаний их Родины...» Конечно, это было и назойливостью. Еще бы! Ведь Россия была накануне той Февральской революции, которую готовили не матрос Железняк и большевики-ленинцы, а промышленники и кадеты. Как ни смотри, а союзники приехали не вовремя... Впрочем — кто как... Потому что, если отставить в сторону теряющих значение и вес французов и итальянцев, то надо сказать, что англичане преследовали в Питере вполне определенные цели и были уверены, что поспели в Россию в самый раз... Дело в том, что английскую делегацию возглавлял лорд Альфред Мильнер, и вот как оценил суть его миссии ирландский политик Гинелл: «Наши лидеры... послали лорда Мильнера в Петроград, чтобы подготовить революцию, которая уничтожила самодержавие в стране-союзнице». Гинелл был еще в гневе от жестокой расправы лондонских лидеров с неудачным (его ведь мильнеры не поддерживали, а подавляли) Ирландским национальным восстанием. Поэтому он был вполне откровенен, и верить ему мы тут просто обязаны. Но если все обстояло так, то Хор, Бьюкенен, кадеты, Мильнер, Милюков, ВПК и многое другое было частицами одной и той же политической мозаики. И похоже на то, что был «вмонтирован» в эту мозаику и Колчак. И еще до Февральской революции. Колчак был связан с кадетской Думой, с промышленниками... И вряд ли было просто делом случая то, что Колчак на посту ком-флота поддержал «керенщину» с ее первых дней, а в конце мая 1917 года — как сообщают источники и он сам — познакомился в Одессе с А.Ф. Керенским лично. Я не исключаю, что два Александра тогда и впрямь познакомились, как не исключаю и того, что они лишь О чем они там говорили, Колчак поведал нам скупо (а Керенский вообще умолчал), но точно они много спорили о сути дисциплины. И Керенский не мог не запомнить жесткой позиции адмирала. Впрочем, если бы он о Колчаке и забыл, нашлось бы кому и подсказать — тому же Самуэлю Хору. Пролетали быстрые дни и ночи первого революционного лета... И в белые ночи бродил по Питеру приехавший туда с Черного моря будущий белый «Верховный правитель». А 17 июня 1917 года бывший соратник барона Толля, бывший командующий Черноморским флотом, законный муж Софьи Федоровны Колчак — вице-адмирал Колчак писал своей любимой женщине Анне Тимиревой письмо... Тоже замужняя, Тимирева была дочерью известного русского пианиста и дирижера Василия Сафонова и познакомилась с Колчаком в начале 1915 года. И вот теперь именно ей адмирал писал: Для Родины наступил час испытаний — это понимал даже Хор, чужак. А якобы патриот Колчак в этот час решает пойти в наемники «чужой страны». Странно... «Чужой страной» были Соединенные Штаты. Как же так это получилось? И почему? И было ли это правдой? Кое-что для того, чтобы строить догадки, мы уже знаем, но еще больше нам с тобой, уважаемый читатель, предстоит узнать... О возможной предыстории дореволюционных связей Колчака с эмиссарами Золотой Элиты мира теперь можно лишь гадать (хотя протекция Хора говорит сама за себя). Видимая же (то есть достоверно известная) «американская» послереволюционная линия в судьбе Колчака возникла вот как... Почти все источники в полном согласии друг с другом сообщают, что 7 июня 1917 года Колчак познакомился в Севастополе с 60-летним американским контр-адмиралом Джеймсом Гарольдом Гленноном, который с группой морских офицеров приехал на Черное море якобы для того, чтобы под руководством Колчака изучить у него постановку минного дела и методы борьбы с подводными лодками. Замечу, что на Черном море в разное время войны действовало не более десятка германских лодок (а за одну только кампанию 1916 года германский флот получил 95 новых лодок, задействованных в основном против англичан). Так что на Черное ли море надо было ехать заокеанским англосаксам за опытом противолодочной войны? Так или иначе, Гленнон в Севастополь приехал. Однако Колчак только что командование флотом сдал (точнее — флот бросил). Вообще-то, кроме Колчака были на флоте и другие офицеры с немалым уже боевым минным опытом, но миссия Гленнона почему-то интерес к Черноморскому флоту без Колчака сразу же утратила. И, толком даже не искупавшись в Черном море, янки в тот же вечер укатили обратно в Питер. Но — не одни. В одном вагоне с ними ехал и Колчак. Когда для Колчака уже все было кончено и он давал в Иркутске показания Чрезвычайной следственной комиссии, он утверждал, что из-за расстроенных-де чувств с Гленноном в Севастополе не встречался и ехал с ним всего лишь «в одном поезде»... Эта его ложь (а это — ложь) очень красноречива! Ну какая разница — когда и как состоялся первый контакт адмирала с американцами, если сам факт его последующего тесного сотрудничества с ними сразу же по приезде в Питер 1917 года был в реальном масштабе времени известен многим в русских правительственных и политических кругах? И что страшного было бы в признании, что да — ехал вместе и беседовал не раз? Чего бы это двум союзным адмиралам да и не скоротать путь с юга на север в приятной беседе? Ан нет! Колчак в этой «мелочи» почему-то юлил и темнил. И, повторяю, лгал. Во-первых, ехал он с американцами не просто в одном поезде, а именно в одном вагоне. И не просто ехал, а и разговоры вел, свидетелем чему был переводчик — лейтенант Дмитрий Федоров. Во-вторых, если бы у Колчака 7 июня не было какого-то разговора с Гленноном, то вряд ли американцы уехали бы с Черноморского флота в тот же день. Ведь о минном деле им мог рассказать не один лишь Колчак, да и летний Севастополь настолько неповторимо хорош, что уж на пару деньков там можно было и задержаться. Благо повод был. Ну, и в-третьих, просто быть такого не могло, чтобы за несколько суток пути Гленнон, не добравшись до Колчака в Севастополе, не попытался с Колчаком познакомиться в пути, а Колчак ему безосновательно отказал. Это было бы уж верхом невежливости! Тем не менее Колчак упорно отрицал знакомство с Гленноном до Питера. Выходит — было отчего? Нет, не за минным опытом приезжал Гленнон, а за Колчаком. И явно еще до их совместного прибытия в русскую столицу два адмирала познакомились. Однако зачем Колчак так потребовался Гленнону? Ведь не был же, конечно, Александр Васильевич настолько всемирно знаменит, чтобы о нем знали в Штатах. Я еще к этому вопросу вернусь. Но напомню, что если за океаном адмирала не знали, то его политический облик был зато неплохо известен в Петрограде. И известен как раз тем российским «верхам», которым все более «красный» ход русской революции ничего хорошего не сулил. Да и Антанте, и Золотой Элите от надвигающейся большевистской, идущей на смену состоявшейся кадетской, революции ожидать приятности не приходилось. Российские буржуазные круги не могли не поглядывать с надеждой на круги антантовские... Вспомним того же члена палаты общин Самуила-Самуэля Хора. Он сидел в Питере давно и деловые знакомства имел не только в до-, но и в послефевральских элитных кругах... И мало можно сомневаться, что или сам Хор, или его русские знакомцы (может, с подачи того же Керенского или военного министра Гучкова) вывели американцев на Колчака. Причем — в целях вовсе не военно-морских. В иркутских своих показаниях Колчак упорно стоял на том, что от политики был всегда далек. Но вряд ли это было так на самом деле даже во времена до революции... А уж после революции это было абсолютно не так! И почему-то, уважаемый мой читатель, от Часть таких — внешне «несуразных» — фактов я уже привел. Но есть в истории Колчака и другие «несуразности». Ну, вот одна из них... Забегая немного вперед, я сообщу, что адмирал, приехав в Питер в начале июня 1917 года, почти сразу же — после прошедших там переговоров с контр-адмиралом Гленноном — согласился поехать в Америку как консультант. Об известной лишь с его слов сути этих «консультаций» будет сказано отдельно. А пока лишь замечу, что Керенский на отъезд адмирала соглашался... Тимиреву Колчак известил. Так за чем дело стало? Вперед! Колчак же почему-то задерживается и... возглавляет военный отдел антибольшевистского «Республиканского национального центра», который с мая 1917 года исподволь начал готовить военный переворот. Центр был образован под эгидой мощного Сибирского банка не столько военными, сколько контрреволюционно настроенными... инженерами и дельцами. Но после того как командующий Петроградским военным округом Лавр Корнилов стал Верховным главнокомандующим, руководство этим «инженерско-бизнесменским» центром перешло к нему, Спрашивается, почему по приезде Колчака в столицу не кому-то, а именно ему комитет центра предложил руководство военным отделом РНЦ? Собственно, источники обычно называют в качестве такового полковника Леона Дюсимитьера. Но Дюсимитьер был начальником военного отдела и координатором путча уже на заключительных этапах подготовки, после того, как Колчак (скажу это, забегая опять-таки вперед) из Питера отбыл. А вот когда он туда из Крыма прибыл, «инженеры» обратились к адмиралу. А Дюсимитьер Колчака лишь сменил. Генерал Деникин в своих «Очерках русской смуты» посвятил «Республиканскому центру» несколько страниц. И он сообщал, что деньги этому центру давала крупная буржуазия, при этом «лично представители этой банковской и торгово-промышленной знати стояли вне организации, опасаясь скомпрометировать себя в случае неудачи». Однако кое-кого можно и назвать по именам. Скажем, знаменитый Павел Рябушинский... После окончания Московского государственного совещания 8 — 10 августа 1917 года, где ожидалась, но так и не произошла передача власти генералу Корнилову, он заявил в своем ближайшем окружении: «Что отложено, то не отброшено». Деникин пишет: И это были не питерские дворники, а поручики и полковники со свежим фронтовым опытом. Итак, Колчак — во главе военотдела РНЦ. Тоже странно! Почему Колчак? Почему адмирал? Ведь в Петрограде недостатка в недовольных ходом событий «сухопутных» генералах с боевым опытом не ощущалось. Позже, на допросах, Колчак скромно сообщил, что «был на нескольких заседаниях Национального центра», но скромно умолчал, в качестве кого и на скольких точно. Однако понятно, что жесткая личность англизированного адмирала привлекала тех, кто проектировал переворот именно жесткостью. А весьма молодые сорокасемилетний генерал Корнилов и сорокатрехлетний адмирал Колчак смотрелись отличной диктаторской «связкой»! Опять же Деникин свидетельствует: Итак, «аполитичный» Колчак соглашается участвовать в контрреволюции. И обстоятельства его приобщения к хитрым «инженерско-рябушинским» делам позволяют уже более уверенно предполагать, что от флота Колчак отказался не с бухты-барахты, а для того, чтобы иметь возможность переместиться в столицу, не возбуждая ничьих подозрений. Колчак остается в столице, хотя вроде бы намерен ехать в Америку как простой наемник-кондотьер — якобы для секретной подготовки Дарданелльской операции союзников. Секретной настолько, что янки сообщают ему (все — со слов одного лишь Колчака), что будут ходатайствовать о его отправке в США как инструктора-минера, о Дарданеллах ничего не говоря. Сговариваться с кем-то, пусть и с представителями союзника, за спиной собственного правительства для флотоводца — линия поведения не самая честная и патриотичная. Но во всей этой «дарданельщине» странным выглядит само привлечение адмирала к якобы подготовке операций американского флота в зоне Дарданелл. (Порой биографы адмирала приплетают сюда и некую мифическую Босфорскую операцию, замышлявшуюся Штатами. Однако как можно пройти со стороны Средиземного моря в район Босфора, не завоевав Дарданеллы, пусть эти биографы и объясняют.) Да, очень странно выглядел Колчак как эксперт по Дарданеллам. Дело ведь и в том, уважаемый читатель, что в течение 1915 года англичане и французы уже развивали там бешеную активность. Причем захватом Дарданелл и Босфора они имели в виду лишить союзную им Россию права претендовать на те проливы, мечтая о которых Россия и втянулась в мировую войну. Кровопролитная Дарданелльская операция провалилась, но опыта там англо-французы набрались через край. Не Колчаку с ними тут было равняться! А чего стоил «русский патриотизм» русского моряка, готового содействовать англосаксам в противодействии «проливным» чаяниям России? Да и о каких серьезных дарданелльских планах США могла идти речь, если их флот до европейского театра морских действий так и не добрался, а янки-армейцы отнюдь не рвались повторить кровавое фиаско англо-французов, потерявших там 266 тысяч человек! Да и на кой черт Америке эти проливы сдались, чтобы проливать за них и за интересы англичан «стопроцентно» американскую кровь? И вот в такую «причину» «приглашения» Колчака американцами историки верят по сей день, не дав себе труда хоть немного над ней призадуматься. А ведь странно, очень странно объяснял свой отъезд в Штаты адмирал Колчак! Еще более странным все это выглядит в свете того, что в подготовляемом военном перевороте с целью установления военной диктатуры Корнилова «рвавшему с Россией» Колчаку отводилась одна из главных ролей, о чем он, естественно, хорошо знал. Впрочем, «военная диктатура» — это так лишь говорилось. Председателем Совета Министров и Верховным Главнокомандующим предполагался — генерал Корнилов. Однако его замом корниловцы видели Керенского (и сам Керенский видел свое будущее место в «корниловской» политической иерархии именно таким). А намечаемый состав министров был гражданским. Даже военным и морским министром должен был стать штатский — Борис Савинков. Уже в эмиграции Зинаида Гиппиус, более известная как поэтесса и менее — как амбициозная «политикесса» писала: С Савинковым и Керенским Гиппиус и ее муж Мережковский были связаны и личным знакомством, и политически, поэтому почти пятидесятилетняя тогда Зинаида Николаевна не с чужих слов, а со слов самого Савинкова записывала: События готовились совместно. И за Колчаком резервировали место управляющего морским министерством, причем — безальтернативно. И вот вдруг от всех этих перспектив он намерен уехать за океан. И по старому стилю 27 июля 1917 года действительно уезжает с «русской морской комиссией». И официально уезжает именно как специалист-минер. И как он сам всех уверяет — в США. Деникин об этом пишет так: Удивительно, но и в эту дешевую сказочку верили и верят все историки и так убежденно ее всем рассказывают, что долгое время в нее верил и я... Хотя поразмышляем-ка мы вместе, уважаемый мой читатель! Всего лишь весной 1917 года — 6 апреля — Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну на стороне Антанты. Правда, на самом-то деле США вступали в войну на Европейцы уже измордовали друг друга до полусмерти, и наступал час янки. Однако ситуация перед вступлением Америки в войну складывалась для нее и Антанты непросто... Немцы оказывали упорное сопротивление и даже могли победить. Царская Россия была на грани сепаратного мира. Япония тоже грозила пойти с немцами на сепаратный мир и тем положение США осложнить дополнительно. Чтобы облегчить военный дебют янки и встряхнуть Россию, «верхи» Антанты решили заменить неудалого царя-самодержца на царя конституционного или даже на буржуазную Российскую республику. И нашли в том понимание у буржуазных «верхов» России и части генералитета. «Технику» дела со стороны Антанты взял на себя коварный Альбион (Хор, Бьюкенен, Мильнер и пр.). Николай отрекся. Брат его Михаил корону не взял. И началась «панама» Временного правительства, провозгласившего войну «до победного конца». А США официально объявили войну Германии. Но тут на запланированный «верхами» ход русской революции начали незапланированно влиять русские массы и большевики. Массам война — им абсолютно чуждая — осточертела. А большевики призывали к миру. Надо было что-то делать... И в России, и в Англии, и в США, конечно же, задумывались — чьими руками? «Временные» болтуны сильной властью уже не представлялись. А Россия тем временем шла «в разнос». Идея жесткой диктатуры носилась в воздухе. Диктатуры как красной, так и белой... И я просто уверен, что отнюдь не случайно в начале мая 1917 года в Питере начали свою «национальную» деятельность инженеры, а уже в начале июня адмирал Гленнон едет в Севастополь... «Учеба» у мастера-минера Колчака тут была явным прикрытием. Есть, есть все основания предполагать, что все обстояло именно так! Ну, подумаем, так ли уж при всем своем мастерстве Колчак был уникален по сравнению с английскими моряками? Они же за три года активнейшей морской войны съели, что называется, собаку и в минных постановках, и в подводной войне. И своим опытом с американскими коллегами они делились охотно. У черноморцев при Колчаке был ряд удач — на минах подорвались три германские подлодки, а англичане в противолодочной борьбе в зоне Дарданелл были менее удачливы. Но достоверно об этом стало известно позже — после войны! Выходит, и с этой точки зрения Колчак не мог видеться американцам непререкаемым авторитетом. Другое дело, что Колчак был одной из удачных кандидатур на вхождение в верхушку проантантовскои и проамериканской милитаризованной контрреволюции. Американцы — у меня лично тут сомнений сейчас нет — контролировали как «корниловскую», так и «керенскую» ее ветви (Савинков при всех своих амбициях был фигурой второго сорта — «боевиком»). Однако служака Корнилов и эсер Керенский у буржуазной элиты своими не были. Колчак же... Ну, о неизбежности пересечения пути популярного полярника, чина Главного морского штаба, эксперта Думы, разработчика судостроительных программ и путей буржуазных состоятельных политиков я уже говорил. Колчак был известен им, Милюкову, Гучкову... Что это был за круг в психологическом плане? Вот, скажем, брат крупнейшего промышленника, председателя Московского военно-промышленного комитета, банкира Павла Павловича Рябушинского и сам крупный промышленник Владимир Павлович Рябушинский беседует с поэтом Валерием Брюсовым, о чем последний в дневнике пишет так: А кто же это — Александр Иванович Гучков? А вот кто: сын купца-старообрядца, окончил курс историко-филологического факультета университета, банкир, лидер партии правых либералов-«октябристов» (Рябушинский-старший входил там в ЦК). С 1915 года — председатель Центрального военно-промышленного комитета, а в 1917 году — военный министр у Керенского. Позднее Гучков будет жить в эмиграции в Париже, видимым образом с Америкой не связанный (в Гражданскую он более «курировал» «французских» Деникина и Врангеля). Похоже, что янки в нем тогда уже разочаровались, но в 1917 году в среде послефевральской элиты он им должен был импонировать своими нероссийскими энергией и авантюризмом. Тридцати восьми лет этот филолог воюет с англичанами на стороне буров, потом — с турками за свободу македонцев, потом — на Русско-японской войне, а в 1912 году он участвует в 1-й Балканской войне, опять против турок на стороне южных славян. Такие «живчики» янки нравились... Первый проект «либерального «ответственного министерства народного доверия» был составлен еще летом 1915 года в петроградской квартире Павла Рябушинского. И это был, по сути, набросок состава первого Временного правительства 1917 года, потому что уже в «рябушинском» кабинете были будущие «временные» министры Милюков, Гучков, Некрасов с Коноваловым, Львов... Вот таким был тот круг, к которому был близок и Колчак. И этот круг — вкупе с Гучковым, с обоими Рябушинскими — исподволь готовил то выступление Корнилова, в случае успеха которого вознесся бы высоко и Колчак. То, что автор ничего здесь не примысливает, подтверждает генерал Деникин: В успех Корнилова верили... Но, вообще-то, после этого можно было бы Корнилова с Керенским и оттереть (а то и убрать) и выдвинуть вперед адмирала. Он в качестве ширмы для Рябушинских был бы и ближе, и понятнее, и надежнее. А для либеральной массы — поновее. А при этом устраивал бы и Антанту (то есть — Америку). А при этом слыл человеком жестким. Так что Гленнон был отправлен в Севастополь явно на «смотрины». Кем? А это я чуть позже уважаемому читателю сообщу... Может быть, приезд Гленнона и действительно совпал с отставкой Колчака, а может, он «совпал» с ней в кавычках, и отставка была, повторяю, заранее предусмотрена. Во втором случае становится понятным, почему адмиралы сразу же вместе и уехали. Читатель может мне возразить, что Колчак мог бы взять «самоотставку» и без приезда американцев — стоило ли им из-за одного дня киселя хлебать через всю Россию. Но, не выказав публичный интерес к Колчаку как к суперминеру, сложно было бы внятно объяснить и его последующее «приглашение в США». Сыны-то дяди Сэма были простодушными лишь для простодушных и выстраивать «прикрытие» умели. Потому что — скажу это, вновь забегая вперед, — по моему мнению, и «приглашение в США» было лишь дымовой завесой над подлинной ролью и миссией адмирала. Итак, не будет очень смелым предположить, что Гленнон вез Колчака на «смотрины». Вскоре по проезде в Питере эти «смотрины» и состоялись. Где? В Зимнем дворце. Но — не у Керенского. Ведь там, в Зимнем, в то время пребывал не только российский премьер, а и та американская миссия Элиху Рута, в которой Гленнон был главой морской группы. Эту миссию почему-то часто называют «военной», хотя в состав особой миссии в Россию входили представители не только военного и военно-морского ведомств, но и бизнесмены, и даже профсоюзный деятель — социалист-ренегат Эдвард Рассел. Значение миссии Рута было подчеркнуто тем, что ее глава — при живом после США в России Фрэнсисе — имел ранг чрезвычайного посла, а восемь членов миссии — ранги чрезвычайных посланников. И... И фигура Элиху Рута нам с тобой, уважаемый читатель, уже на страницах этой книги попадалась, и я просил тебя его имя запомнить... Да-да, это был тот самый Рут, который в 1908 году в качестве государственного секретаря США заключил с Японией соглашение Рута — Такахиры. Любовью к России он, надо сказать, не отличался (что, собственно, для элиты США было нормой). В 1917 году Руту было 72 года (прожил он девяносто два), и именно он был удостоен Золотой Элитой чести провести инспекцию России на предмет ее готовности продолжать войну. Опыта у Рута хватало, он зубы на внешней политике проел и сам называл себя «закаленным старым служакой». О миссии Рута, уважаемый читатель (как и о миссии Самуэля Хора, о миссии лорда Мильнера), у нас знают мало. И до удивления мало внимания им уделили историки. А ведь эти миссии — одни из «ключей» к пониманию как истории Первой мировой войны, так и вообще новейшей мировой истории. Тем более что миссия Рута была не просто дотошной инспекцией, а знаменовала собой новый этап мировой войны. Америка уже прямо брала верховное руководство войной на себя — как залог своего будущего верховного руководства миром после войны. И Элиху Рут приехал для того, чтобы оценить российскую ситуацию, а также сообщить в Петрограде — Думаю, что не последней задачей Рута была также подготовка таких запасных вариантов российской власти, которые были бы удобными для США. Надо было найти и обсудить пути ее установления, найти и обсудить кандидатуры доверенных лиц Антанты и США в этой власти. Американская журналистка Бесси Битти многое увидела в русской революции во время русской революции. И написала об увиденном знаменитую книгу «Красное сердце России». Написала она там и о миссии Рута, которую Битти наблюдала с первых же минут прибытия миссии (Бесси была среди встречающих бывший царский поезд, на котором приехал в Питер Рут и который американка видела в последний раз тогда, когда на этом поезде царскую семью увозили в ссылку). Миссию и принимали по-царски, и поселили по-царски — в Зимнем дворце, где каждое утро Битти и другие иностранные корреспонденты виделись с Рутом на пресс-конференциях. Удивительные это были встречи, потому что на них Рут и репортеры поменялись местами: Рут молчал, а журналисты рассказывали ему о том, что удалось им узнать. Но основную информацию Рут получал, конечно же, не от них. Как видим, о поездке Гленнона Битти знала. Однако о Колчаке не написала, и вот тут ничего странного нет. Ей, умеющей профессионально осведомляться о том, что обычно стараются скрыть, вполне могли намеренно подсунуть ту версию поездки Гленнона, о которой она потом всему миру и сообщила. Во всяком случае, тот факт, что Гленнон все «причины неповиновения Черноморского флота» изучил за один день и отбыл с Колчаком, наводит на мысль о том, что Битти специально подсунули «дезу»... Вернемся, впрочем, к миссии Рута. Она прибыла во Владивосток 3 июня 1917 года, а в Петрограде появилась 13 июня. То есть — через 10 дней. Обратно она отбыла 9 июля. И уже 21 июля (то есть — через двенадцать дней) отплыла из того же Владивостока в Штаты. И этот маршрут, а также продолжительность поездок по нему я прошу читателя тоже запомнить. Колчака показали Руту, и адмирал «закаленному старому служаке» понравился. Хуже было с русской армией, которую инспектировала военная группа генерал-майора X. Скотта. 1 июля армия начала свое последнее и неудачное наступление. Однако это Штаты не обескуражило. Сбрасывать Россию как антигерманскую силу со счетов не хотелось. Да не то что не хотелось! Выход России из войны грозил срывом всех планов США! И Френсис, и Рут верили в то, что Россия как «пушечное мясо» еще для Запада не потеряна. Тем более что «керенская» Россия была готова служить взахлеб именно Штатам. А Штаты уже прикидывали, как ввозить в Россию военное снаряжение и как вывозить из России то, чем она будет за это снаряжение расплачиваться. Американская миссия железнодорожных экспертов во главе со Стивенсом оценивала «провозоспособность» Сибирской железной дороги, и Временное правительство тут же придало Стивенсу статус советника Министерства путей сообщения. В США формировался специальный «железнодорожный корпус» для управления русскими дорогами (в 1918 году, с началом сибирской диктатуры Колчака, он-то Транссиб под свой контроль и взял). Итогом миссии Рута стал «План американской деятельности по сохранению и укреплению морального состояния армии и гражданского населения России». Суть его была проста: «Хотите иметь деньги — продолжайте воевать». « Рута в Питере дружно заверяли в том, что это участие никем под сомнение и не ставится. При этом Рут, конечно же, был прекрасно осведомлен о планах русских «верхов» установить жесткую правую диктатуру. Шанс на подобное был отнюдь не призрачным, и Рут ориентировал Вашингтон именно в этом духе. И 13 (опять почему-то 13-го!) июля старого стиля посол Временного правительства в США Бахметев (однофамилец и преемник царского посла) сообщил в МИД: Колчак весь июль был в столице. Это было время расстрела Июльской демонстрации, время напряженной подготовки корниловского переворота (выступил Корнилов 26 августа старого стиля). Однако никаких документальных следов участия адмирала в подготовке того переворота, который должен был сделать его одним из руководителей страны, не находится. Хотя во всех проектах списков будущего корниловско-керенского правительства он был неизменно в наличии. Но — лишь в списках, а не в оперативных документах. И это как раз тот случай, когда отсутствие документов красноречивее их наличия. Предельная скупость упоминания Колчака корниловцами лишний раз подтверждает его особую роль в планах керенцев-корниловцев. Похоже, Колчака особо тщательно прикрывали, и именно этим объясняется такое скудное его присутствие на писаных страницах корниловской авантюры. Заканчивается июль, и Колчак, наконец, заявляет, что уезжает в Штаты. И действительно уезжает. Но как уезжает! Через Финляндию, Швецию и Норвегию до Бергена, проехав часть пути под чужой фамилией и в штатском! Все это — якобы для того, чтобы «не попасть в плен к немцам». Ехали в штатском и сопровождавшие его офицеры. Из Бергена в сопровождении миноносцев (!) пароход с Колчаком на борту направляется в английский порт Абердин, и лишь 17 августа русские прибывают в Лондон. На путь от Питера до всего лишь Лондона было затрачено двадцать дней. И еще на две недели Колчак застревает в Англии. Уважаемый читатель! Да одного этого маршрута «в США» (если сравнить его с маршрутом Рута) достаточно, чтобы сказать себе: «Э-э-э!..» Америка якобы секретно готовит Дарданелльскую операцию и приглашает к ее разработке Колчака. Время, конечно же, не ждет. И вот вместо того чтобы отправиться абсолютно безопасным и тогда еще недолгим путем через родную Россию и Тихий океан к янки, Колчак выбирает нечто, что выглядит абсолютно несуразно, если... Если не сделать естественного предположения о том, что Колчак уехал в Англию не транзитом в США, а как полномочный эмиссар уже близкого керенско-корниловского переворота. И ни в какие Штаты ехать не собирался! Ну, в самом-то деле, господа историки! Как же это так получается? В конце Далее экс-Главковерх сообщал: «Был набросан проект Совета народной обороны с участием Верховного главнокомандующего (то есть Корнилова. — С.К.) в качестве председателя, А.Ф. Керенского — министра-заместителя, г. Савинкова, генерала Алексеева, адмирала Колчака и г. Филоненко (кандидат на пост министра внутренних дел. — То есть отсутствующий (собственно, если верить историкам, — дезертировавший) Колчак должен был войти с подачи Корнилова и его окружения в число некой российской верховной «шестибоярщины»! И это несмотря на то, что он уже чуть ли не две недели болтался в Лондоне — якобы «без дела» и в ожидании оказии за океан... Да как же — без дела?! Не без дела, а в ожидании «дела», в ожидании событий, ход которых он и должен был координировать с союзниками в Лондоне! И все «несуразности» и странности ранних этапов колчаковской «эпопеи» сразу же перестают быть таковыми, если мы будем рассматривать адмирала как полномочного эмиссара Корнилова и военной диктатуры. Думаю, все мыслилось так... Корнилов совершает переворот в Питере, а в Лондоне уже тут как тут член Совета народной обороны Колчак, правомочный решать все вопросы. Сухопутного генерала с таким «командировочным прикрытием» найти было бы сложно, да и требовались такие толковые генералы в самой России. А вот Колчак был фигурой, во всех отношениях подходящей. И вот как раз этого историки чуть ли не за век, прошедший с тех пор, так и не разглядели, объясняя всё высочайшей-де минной квалификацией адмирала. На это «объяснение» попался даже такой серьезный исследователь морской истории, как советский адмирал Иван Степанович Исаков. Желая доказать, что, мол, русские были новаторами в деле приемов ведения морской войны, он запальчиво заявлял: «Еще летом 1917 года, когда революционные матросы вышвырнули Колчака из Севастополя и для его спасения Керенский переправил этого адмирала в США (еще один забавно неожиданный вариант объяснения отъезда! — С.К.), американское правительство предложило ему на выбор несколько (? — Н-да... Ничего ему особо ответственного янки не предлагали — если не считать поста «Верховного правителя России». Есть в колчаковско-корниловской истории и еще одна такая деталь, которая наводит на «американский» след достаточно прозрачно... Эта деталь — странная (удивлявшая современников событий в реальном масштабе времени и позже) причастность к делам Корнилова такого деятеля, как Василий Степанович Завойко. В 1917 году ему было сорок два года, однако он — сын адмирала, отличившегося на Дальнем Востоке в Крымскую войну, крупный помещик, в прошлом предводитель дворянства в Гайсинском уезде Подольской губернии, директор-распорядитель общества братьев Лианозовых «Эмба и Каспий», заместитель председателя правления среднеазиатского общества «Санто», издатель журнала «Свобода и борьба» — летом 1917 года пошел добровольцем в Кабардинской полк и стал ординарцем Корнилова. Генерал Врангель, вспоминая предысторию корниловского путча, написал о нем так: «Завойко произвел на меня впечатление весьма бойкого, неглупого и способного человека, в то же время в значительной мере фантазера». Знающие Завойко нередко расценивали его и как темную личность, и как политического интригана самого худшего толка. Ну, фантазер-то фантазером, интриган интриганом, но в деловой хватке, причем как раз — американского типа, ему отказать было нельзя. Приобретя махинациями с недвижимостью в родном Подолье приличное состояние, он затем занялся нефтяным бизнесом и крупным промышленным финансированием, не пренебрегая и ультраправой публицистикой. После Февральской революции Завойко, естественно, — в гуще событий, бурление которых и вынесло его к Корнилову. Фактически этот авантюрного и одновременно делового склада человек был для Главковерха «серым кардиналом» и ближайшим политическим советником. Арестованный по делу Корнилова, он был 20 октября 1917 года освобожден, уехал в Лондон, затем — в США. В Гражданской войне бравый свежеиспеченный «кабардинец» и «убежденный корниловец» почему-то не участвовал. И след его теряется до 1923 года, когда он выплывает как представитель ряда американских финансовых групп на переговорах с советским Концессионным комитетом. Этот факт, к слову, пишущие о Завойко не упоминают, да он и стал известным-то недавно. Итак, в 20-е годы Василий Степанович был человеком американцев. Но когда он свел знакомство с ними впервые? Ведь нефтяной бизнес по тем временам был любимым детищем Золотой Элиты мира, да и могло ли быть иначе с новым видом мирового золота — черным? И не бывал ли кроме Колчака на аудиенциях у Элиху Рута в Зимнем дворце и «бойкий» Василий Степанович? Не контактировал ли он с Хором, с людьми Мильнера и Бьюкенена? «Э, домыслы все это!» — слышится мне скептический голос присяжного историка. Эх, господа-товарищи «историки»! Документов, подтверждающих мою версию, в природе, конечно, не существует. Какой же дурак доверяет Но корниловский переворот во внутреннем плане означал буржуазную перспективу такой России, которая стала бы после войны полуколонией Соединенных Штатов уже в силу задолженности им и всей Антанте. Во внешнем отношении корниловский переворот означал продолжение Россией войны в интересах Антанты и США. «Техническую» же сторону этого «переворота» хорошо характеризует все та же Зинаида Николаевна Гиппиус-Мережковская: «Что касается «мятежных» дивизий, идущих на Петроград, то не нужно быть ни особенным психологом, ни политиком, а довольно иметь здравое соображение, чтобы, зная детально все предыдущее со всеми действующими лицами, — догадаться: эти дивизии, по всем признакам, шли с ведома (выделение Гиппиус. — С.К.) Керенского...» Мне остается лишь уточнить: с ведома не только Керенского. Америка устанавливала контроль над Россией. Могли ли ее эмиссары типа Рута обойти своим вниманием тех военных, которые, не особо скрываясь, вели дело к перевороту? Или — игнорировать самого «временного» премьера Керенского, «соседа» Элиху Рута по Зимнему дворцу? Думаю — нет. Другое дело, что затея Керенского, Корнилова, Колчака, «Республиканского национального центра» и их интернациональных друзей провалилась. Ее сорвали как бездарность «временных» «верхов», так и — в конечном счете — русские массы, питерские рабочие, кронштадтские матросы и большевики. Генерал Крымов застрелился, Корнилов с остальными «мятежными» генералами отправился под арест в Быхов. А «застрявший» в Лондоне Колчак? Что ж, оказавшийся действительно не у дел Колчак был после провала корниловщины неспешно отправлен англичанами из шотландского Глазго в канадский Галифакс. Плыл он на борту вспомогательного крейсера, сопровождающего транспорт с ранеными и пересекшего Атлантику за 11 дней. По его «легенде»-прикрытию он все еще ехал в Штаты для участия в разработке десантной операции, но переправлять его к штабным столам союзники не спешили. Надобность в «супер-специалисте» почему-то отпала... Так что адмирал Исаков все же заблуждался, приписывая военному командованию США стремление «использовать русского адмирала в качестве своего советника». К слову, Колчак двинулся из Петрограда 27 июля, но лишь 16 августа МИД Временного правительства телеграфировал в посольство России в США о направлении его в Америку. Как видим, не торопились и тут... В Штатах адмирал «гостил» пару месяцев, о Дарданеллах уже не заботясь. Позднее он объяснял это тем, что, мол, США от операции по ряду причин отказались. И прибавлял: «Хотя военные круги и говорили, что вывод Турции из состава коалиции послужил бы началом конца всей войны». Сказанное будущим «Верховным правителем» было несусветной белибердой. Африка, конечно, — родина слонов. Но Турция — родина мира? Н-да... Но бог уж с ним! Для лица с неопределенным статусом Колчака принимали в США по высокому политическому разряду — были встречи в государственном департаменте, была встреча и с самим президентом Вильсоном. Октябрьская революция застала Колчака вроде бы в Японии, в Иокогаме, куда он приехал из Сан-Франциско. Во всяком случае, так утверждал он сам, а проверить, где и когда он был на самом деле, сейчас возможности нет. Несомненно одно: с октября 1917-го по октябрь 1918 года Америка выводит Колчака «в резерв». При этом уличающие адмирала «странности» сопровождают его жизнь по-прежнему. Так, оставшись на Западе и изъявляя (по его словам) желание воевать с немцами на стороне союзников, на флот — английский или американский — он не пошел. А ведь ранее он даже теоретические работы по минному делу писал. Флотом командовал. Однако ни в минеры, ни во флотоводцы союзники его почему-то не взяли и одно время предлагали поехать на... сухопутный Месопотамский фронт, где морские минные постановки не требовались. Вскоре Колчака, впрочем, переориентируют на иную карьеру и рекомендуют выехать на Дальний Восток, чтобы «начать там свою деятельность». Впрочем, пока что непосредственно в России подходящего «поля деятельности» для Колчака не намечали. И, возможно, вот почему... Движущие внешние и внутренние силы внутренней российской войны в разных частях России были разными. Общим же во внешних (как, впрочем, и во внутренних) контрреволюционных антибольшевистских силах было одно — все они были враждебны России. На этот счет в разное время говорилось много, но я сошлюсь на новейшее, 2000 года, подтверждение биографа Колчака Валерия Краснова, который сообщает, что для любого отряда Белого движения была характерна обязательная иностранная ориентация. Упоминая мало-мальски значительную фигуру этого движения, начинали с того, что такой-то такой-то ориентации... Валерий Краснов объясняет эту особенность белых вождей «мягким и доверчивым русским характером», но от такого «объяснения» отдает, скажу прямо, размягчением не характера, а мозгов... На деле же без «ориентации» не было бы и амуниции... К лету 1918 года Гражданская война в Поволжье, в Сибири и на Дальнем Востоке была «раскручена» «белым» мятежом чехословацкого корпуса, субсидированным США (в основном), а также Англией и Францией. На промышленном и хлебородном Юге России под крылом англо-французов собиралась Добровольческая армия Корнилова и Деникина. На Украине и в Южной России Антанта рассчитывала тогда прежде всего на австро-германскую оккупацию. Тут убивались два зайца: силы немцев отвлекались с Запада на Восток, и руками немцев подавлялась Советская власть. Богатый лесом Север и богатый нефтью Кавказ — это английские зоны интервенции. На Севере в региональные диктаторы намечался Юденич, а на Кавказе хватало местных подручных националистов. Поэтому Колчак в большинстве мест России на первых ролях Антанте пока нужен не был... Кроме двух мест — в Сибири и на Дальнем Востоке. И как раз эта зона была «закреплена» преимущественно за США. А также — за Японией. Лишь разобравшись с Колчаком, я понял, почему он «всплыл» на всеобщее обозрение лишь в самом конце 1918 года... И почему всплыл в Сибири. И почему, находясь и властвуя в Сибири, на российской, собственно, окраине, не имевшей серьезного внутриполитического влияния и значения, он обладал статусом «Верховного правителя России и Верховного главнокомандующего всеми русскими армиями». И почему генерал Деникин, ранее Колчака прогремевший на всю Россию, его «верховенство», хотя и без энтузиазма, но признал. До этого я многие годы лишь смутно томился непониманием: почему почти весь тот 1918 год, когда Европейская Россия была ареной активнейших боев, в Сибири особо серьезных событий не происходило. Оперировали там белочехи, генерал Болдырев, войска худосочной «Уфимской директории», но все это — без смертельной для Советской власти угрозы. Зато потом все А штука, уважаемый мой читатель, тут, пожалуй, в том, что в любом месте России активность внутренней контрреволюции прямо зависела от активности в этом месте интервентов и от масштабов их поддержки. В Сибири интервенцию вели в 1918 году в основном японцы (англичане ограничивались наблюдением). Но японцы не шли дальше Забайкалья. К чему им был Урал? Им бы Амур удержать. А не удержать, так ободрать побольше... Чем практичные японцы с успехом и занимались. Ленин сказал обо всем этом позднее вполне внятно: Умница Ленин акценты расставил идеально точно. Колчак был создан Америкой. А с японцами сотрудничал хотя и широко, но — по нужде, а также в силу того, что вынужден был считаться с чисто японским «созданием» — атаманом Семеновым. А японцы не могли не считаться с Колчаком постольку, поскольку не могли не считаться с Антантой и США. И даже сочувственно относящийся к своему «герою» историк Валерий Краснов не отрицает, что Колчака японцы считали «человеком Вашингтона», то есть — креатурой главного конкурента Японии. Весной и летом 1918 года японцы и янки все более втягиваются в русские дела политически. Не занятая мировой войной Япония посылает в Россию и крупные войска. Америке же почти весь 1918 год было не до Сибири и не до русской Гражданской войны. Во-первых, она была занята в Европе. Во-вторых, одно дело — вытолкнуть чутких к слову «свобода» американцев из Америки в Европу — «освобождать» ее от тирана-кайзера, и другое дело — массово послать их в ту Россию, Советское правительство которой президент Вильсон публично поздравлял с уже обретенной свободой. Тем более что даже в Европе янки на передовые позиции если и претендовали, то отнюдь не фронтовые. И в своей сибирской интервенционистской «зоне» Штатам надо было воевать руками чужими, то есть — русскими. А для этого надо было иметь в Сибири и человека своего, и возможность ему серьезно, крупно помочь. Человек был, а вот возможности в 1918 году не было. Поэтому в течение этого года Америка при любезном содействии англичан — пока вдали от арены будущих событий — примеряет на роль диктатора Сибири и Дальнего Востока того, кого знает уже не понаслышке, то есть — Колчака. В 1918 году идет, я бы сказал, «тренировка» Колчака и его «приручение». Из Штатов через Японию он едет в Маньчжурию, в Харбин, и принимает там на себя обязанности военного члена правления КВЖД и начальника стражи КВЖД при управляющем КВЖД 60-летнем генерал-инженере Хорвате, взяточнике еще с дореволюционным богатым (точнее — обогащающим) опытом. Для адмирала, бывшего комфлота, занятие должности начальника сухопутных железнодорожных сторожей — с учетом того, что на Дальний Восток ему рекомендовало двинуться руководство Антанты, — это еще одна странность-несуразность. Однако, если учесть произошедшее с ним позднее, надо признать, что не такая уж это и несуразность... Хорват уже объявил себя «временным Верховным правителем». Но еще не знал, что этот «титул» придуман не для него, а для адмирала Колчака. И придуман Золотой Элитой... В простодушных воспоминаниях гражданской жены Колчака — Анны Тимиревой — есть место, где Тимирева пробалтывается, сама того не сознавая. 1918 год... Она — во Владивостоке. Он — в Харбине. А далее слово самой Тимиревой: Выделение тут, уважаемый читатель, везде мое... Да и как же не выделить такие-то строки! Во-первых, как это понимать — «где бы я ни была»? Далее... Сообщение между Владивостоком и Харбином тогда было беспрепятственным, письмо Колчака — личным. А переправляли его методами разведывательными! И с чего бы это? Но не будем заблуждаться — англичане (вкупе с французами) Колчака патронировали лишь тактически, а стратегия геополитики переходила в руки США. К осени 1918 года на обширной территории от Урала до Забайкалья прочной власти не было ни у интервентов, ни у красных, ни у белых. Но у белых не было еще и сильных лидеров. И для Запада пришло время менять там своих российских «коней»... В октябре 1918 года вместе с английским военным представителем при Уфимской директории генералом Ноксом Колчак прибывает в Омск. 4 ноября он становится военным и морским министром этой злополучной Директории, а уже 18 ноября совершает свой, в отличие от Корнилова — удачный, переворот, ликвидирует Директорию и провозглашает себя Верховным правителем России и Верховным главнокомандующим всеми русскими армиями. За полторы недели до этого в Германии происходит революция. Рейху кайзера и войне в Европе приходит конец. А для Колчака наступает время дебюта. То есть вот как занятно «совпало»: как только у Америки появилась возможность приняться за русских всерьез, так тут же в России началось то, что скоро назовут «колчаковщиной». Американские газеты писали, что России нужен Кромвель. При этом между строк подразумевалось, что «Кромвель» в России нужен Америке. Она его искала и «обкатывала», а когда время пришло, «Кромвель» «нашелся» и был запущен в оборот. Да, мировая война в Европе закончилась, и Соединенные Штаты (без всякой громогласности) становились подлинным «Верховным правителем» всего Запада. А состоявший при адмирале английский полковник Уорд признавался: «Адмирал Колчак никогда не отправился бы в Сибирь, никогда бы не встал во главе русского конституционного (? — Стоит ли поэтому удивляться, что «верховную» власть «сибирского Кромвеля», не воевавшего на суше ни одного дня (если не считать недолгого командования крепостной батареей в Порт-Артуре), быстро признали все белые правители-генералы с немалым опытом только что закончившейся Большой войны? Колчаку Россией был отпущен год. И одно время покрасовался он вволю. Некто Аничков, помещик и финансист, вот как описывает Колчака в Екатеринбурге зимой 1919 года: Конечно, для Запада это был бы неплохой разворот событий. Когда-то во главе России уже оказывался царь Петр Третий, видевший счастье в чине прусского поручика. И заполучить на русский трон офицера английской службы Колчака дядя Сэм не отказался бы... Однако после успехов весны 1919 года адмирал на пути к Самаре начал терпеть поражения, а точнее — начали терпеть поражения его генералы, потому что даже с большой натяжкой адмирал на полководца не тянул. 11 ноября 1919 года он сдал Омск, а 4 января 1920 года — и права «Верховного правителя», отошедшие к генералу Деникину. Затем адмирал направился на Восток, но 27 декабря был взят в пути белочехами «под охрану», а 15 января 1920 года выдан ими в Иркутске представителям эсеро-меньшевистского Политического центра. Еще до этого чехи выпустили меморандум, где открещивались от Колчака и заявляли, что «под защитой чехословацких штыков местные военные русские органы совершают такие действия, которые поражают весь цивилизованный мир»... Белочешский мятеж был таким же созданием Вашингтона, как и Колчак. Так почему же чехи окончательно подрывали «Верховного»? Да исключительно потому, что госсекретарь США Лансинг в конце 1919 года доносил президенту Вильсону: «Правда заключается в том простом факте, что правительство Колчака потерпело полное поражение...» Мавр не смог сделать своего дела, но его приходилось «уходить»... И Колчака «сдали»... Причем вначале — эсерам. Сибирская политмешанина проявилась и в этом, и в том, что в назначенной Политцентром следственной комиссии большевиков не было. Однако уже 21 января власть в Иркутске мирно перешла к Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, то есть — к большевикам. Допросы продолжились, но до суда дело довести не удалось. Конец адмирала наступил в ночь с 6 на 7 февраля 1920 года, когда по решению Иркутского ревкома его и его премьер-министра Виктора Пепеляева расстреляли на берегу речки Ушаковки, а тела спустили в прорубь на льду Ангары. Под Иркутском стояли войска генерала Войцеховского, в самом Иркутске было неспокойно. Ход событий не оставил времени ни для суда, ни для похорон. Лишь позднее, уже в мае 1920 года, прошел открытый процесс над колчаковскими министрами. Адмирал не оправдал аттестаций и надежд Золотой Элиты, но вины его в том не было. Он старался. Он не смог дать Золотой Америке то, чего она от него ожидала, хотя кое-что дал. Это «кое-что» имело прямое золотое измерение, потому что и было чистым золотом из золотого запаса России. 6 августа 1918 года белочехи захватили в Казани вывезенный туда золотой запас в 30 563 пуда золота (почти 490 тонн) на сумму 651 532 117 рублей 86 копеек (ох уж эти пресловутые банкирские «копейки»!). Осенью 1918-го этот запас перешел к Колчаку. В мире физики явление сверхтекучести открыто не так уж и давно. А вот в мире людей оно известно уже тысячи лет, поскольку нет более текучей в этом мире вещи, чем деньги, золото... Соответственно, и учесть его более чем непросто. Вот вам и пример... Авторы труда «Государственный банк. 1860 — 1910», изданного в Петербурге в 1910 году по случаю полувекового юбилея Госбанка, сообщали: «Для перевозки золотых запасов (русской казны. — Так стоит ли удивляться тому, что данные о судьбе «казанского» золотого запаса в разных источниках весьма различаются? Какая-то (какая — источники умалчивают, но немалая) часть его в конце концов попала в Прагу и составила базу «Легионбанка» бывших легионеров чехословацкого корпуса. Соратники бравого солдата Швейка проявили себя здесь вульгарными воришками. Одних медикаментов они захватили на три миллиона золотых рублей, одной резины — на сорок миллионов! Какую-то часть золота «неофициально» разворовали те же белочехи, а также японцы, колчаковские министры, янки, союзники, атаман Семенов, атаманы помельче и просто бандиты без политической окраски — при перевозках золота по постоянно сокращающимся колчаковским «владениям». Часть была отбита у Колчака советскими войсками в Иркутске. Но часть была официально передана Колчаком странам-интервентам в счет военных поставок. И вот тут вовсю проявляется свойство золотой сверхтекучести... Точные данные куда-то бесследно утекают! Где-то сообщается, что «подавляющую часть золотого запаса (в 30 с лишком тысяч пудов. — С.К.) — около 10 тысяч пудов правительство А.В. Колчака выплатило своим союзникам». Треть — это, конечно, немало, но это все же — не подавляющая часть. Первая Большая Советская энциклопедия дает нам такой «расклад»: из запаса на сумму в 600 миллионов золотых рублей Англия и Франция получили 9 090 пудов золота, Япония — 1142 пуда. В сумме это дает 10 232 пуда. То есть, не «...около», а «более чем...» Коллективный же труд «Антисоветская интервенция и ее крах» содержит цифры уже иные: англичане получили 2883 пуда, французы — 1225 пудов (то есть в сумме — всего 4 108 пудов), Япония — 2672 пуда. А вот Штаты — 2118 пудов. Общий вес в «золотых» пудах тут — 8898 пудов. Опять концы с концами не сходятся! Такой вот, уважаемый читатель, получается «золотой» разнобой. И что особо непонятно, так это — чрезмерно скромная американская доля. Насчет французов не знаю, но англичане и японцы Колчаку помогали серьезно (японцы, впрочем, поддерживали прежде всего Семенова). Из Англии войска адмирала получили, например, 100 тысяч винтовок, более 2 тысяч пулеметов. Но Америка-то дала винтовок около 400 тысяч, пулеметов — 3 тысячи, плюс сотни самолетов, паровозы, рельсы, сталь, нефть... В целом поставки США были, конечно же, решающими — даже если часть из них была передана Колчаку лишь на бумаге, поскольку Колчак потерпел поражение раньше, чем успел все заказанное получить. Думаю, что и золото Колчака тоже утекало прежде всего в США. Оно в те годы вообще только туда и текло, в том числе и из Англии, и из Франции, и даже из Японии... Просто часть доли США не афишировалась. И если уж пускаться в догадки, то смею предположить, что в итоге за океаном осело из русского золотого запаса пудов этак с тысяч шесть, а то и побольше... Недаром же государственный департамент неоднократно запрашивал Колчака, намерен ли он передать золото «на хранение в США». Конечно, не только Америка, но и весь Интернационал интервентов пользовался Колчаком при этом вовсю — как и Колчак пользовался интервентами. Наживались на этом, конечно, только интервенты. Причем и богатства Сибири и Дальнего Востока, и «адмиральское» золото доставалось им фактически даром, потому что к концу 1918 года винтовки, пулеметы, патроны и мундиры были уже не в цене... Неходовым был этот товар к концу мировой войны. Но вот же — обошелся России не только в цену русских пота и крови, но и в Много, много потрудилась Америка, чтобы таких вот неточностей и белых пятен в истории ее участия в интервенции в Россию было как можно больше... Как уж историки расписывают, что французские, мол, империалисты командировали к Колчаку генерала Жанена, который был назначен «главнокомандующим союзными войсками, действующими на Дальнем Востоке и в Сибири к востоку от Байкала» с «правом контроля на фронте и в тылу». А ведь генерал Жанен смыслил в полководческом ремесле не намного больше адмирала Колчака. Во время Первой мировой войны он воевал всего ничего, а в основном представлял французское командование при русской Ставке. То есть был чем-то вроде гибрида разведчика, дипломата и политика. В этом же качестве он подвизался и в колчаковской Сибири до самого конца колчаковщины. Причем — именно что до самого конца, потому что по приказу-то Жанена чехи адмирала Политцентру и выдали. Фигура это была для США удобная — француз, сносится не с Вашингтоном, а с Парижем. Однако с 18 января 1919 года (Колчак тогда как раз осваивал кресло «Верховного правителя») Париж на целый год стал филиалом Вашингтона, потому что под Парижем, в Версале, открылась Парижская «мирная» конференция. Это туда, в Париж, президент США Вильсон привозил карту, составленную госдепартаментом с «предлагаемыми границами в России», которая оставляла русским лишь Средне-Русскую возвышенность и которая лишь к началу XXI века во многом действительно стала картой Российской федерации. И именно из Парижа Золотой Интернационал устами Вильсона отдавал директивы западному миру. А конференция оказывалась — кроме прочего — еще и Главным штабом интервенции в России. Жанен тут был всего лишь представителем этого «штаба» при Колчаке и не командовал, а координировал... А ведь в служебной переписке все точки над «i» расставлялись без обиняков. Исполняющий обязанности госсекретаря США Филиппс докладывал Вильсону: О Колчаке советские газеты писали: «Мундир — английский, погон — французский, табак — японский, правитель — омский». Соединенные Штаты в этой частушке отсутствовали. Зато они прочно присутствовали в судьбе «омского правителя». Так же, как с самого начала русской революции 1917 года они присутствовали вообще в любой стратегически важной точке России. Пусть зачастую и незримо. И об этом тоже надо сказать хотя бы несколько слов... Адмирал Колчак оказался последней ставкой янки в «русской игре», а первой (точнее — второй, после Корнилова) был атаман Войска Донского генерал Каледин. После провала Корнилова Антанта (то есть — Золотая Элита Запада) всерьез заинтересовалась казаками. А те — Антантой. Тогда на Юге России набирало политическую силу Войсковое правительство Каледина. И оно казалось силой — ведь казаки в разваливающейся России внешне выглядели неким монолитом. 3 октября 1917 года в Екатеринодаре (будущем Краснодаре) собралась конференция главнейших казачьих войск (Донского, Кубанского, Терского, Оренбургского, Уральского и Астраханского) и горских народов Кавказа. 22 октября 1917 года члены Совета «Союза казачьих войск» посетили американского посла Френсиса. — Казачество чрезвычайно ценит ту высокую дружбу, с которой президент США и вся Америка относятся к России, — строевым голосом заявил ее глава генерал Михеев. — Рад слышать это из уст представителей Тихого Дона, — со знанием «местных» условий отозвался посол. — Нет, — уточнил Михеев, — наша признательность выражается не от имени какого-то одного казачьего войска, а от лица конференции в Екатеринодаре! — Конференции? — Так точно. И Михеев стал докладывать... Френсис слушал внимательно, а выслушав, сказал: — Я немедленно сообщу господину президенту обо всем, что вы рассказали, господа. Казаки обрадованно зашевелились и подправили усы, а Френсис их еще и подбодрил: — Америка, господа, высоко ценит русское казачество, так много положившее на алтарь свободы во имя благополучия России. И «апостолы русской свободы» удалились восвояси, похлопывая по голенищам сверкающих сапог нагайками, так много и часто трудившимися во имя «прав человека и гражданина»... Стоит ли удивляться после этого, что 3 ноября 1917 года в Киеве открылся Казачий съезд! Приветствовал его, между прочим, и председатель Чехословацкого национального совета Масарик (еще одно американское создание, через полгода реализовавшее мятеж чехословацкого корпуса). Через четыре дня в Петрограде большевики низложили Керенского, и «все здоровые силы России» потянулись на Тихий Дон... Начиналось второе издание корниловщины — калединщина. 29 ноября 1917 года в Екатеринодаре создается «объединенное правительство Юго-Восточного союза», а через десять дней консул США в Москве направляет депешу государственному секретарю Лансингу с докладом о переговорах с эмиссарами Каледина. Еще через день Лансинг представляет меморандум Вильсону, где предлагается «низвержение большевистского господства путем военной диктатуры, поддержанной лояльными дисциплинированными войсками». Для официального документа «свободной страны» словарь здесь был несколько, гм... «Единственно реальным ядром организованного движения, достаточно сильного, чтобы сместить большевиков и учредить правительство, является группа высших офицеров во главе с атаманом донских казаков Калединым», — сообщал Лансинг. Еще через два дня меморандум Лансинга получил официальное одобрение Вильсона, но уже до этого Френсис в Петрограде санкционирует по просьбе полковника Робинса отправку Каледину эшелона с 80 грузовиками. Через полторы недели посол США в Лондоне Пейдж получил указание «скрытно финансировать в необходимых размерах Каледина через английское и французское правительство». Обращу твое внимание, уважаемый читатель, на то, что Пейджу предписывалось не запросить согласие «суверенных» англичан и французов на такую скрытную комбинацию, а просто финансировать русскую контрреволюцию через них, и — точка! Однако на деле тут вышла запятая, потому что Каледин оказался еще неудачливее Корнилова, и в середине февраля 1918 года его затея провалилась, а сам он застрелился. И Золотая Элита начала готовить розыгрыш уже «чехословацкой» карты (о чем я упоминал в книге «Россия и Германия: путь к пакту»), еще не зная, что ей придется вытаскивать из рукава и карту русского адмирала. Ну, а об этом последнем выше было сказано — как мне представляется — вполне достаточно. МОЙ РАССКАЗ об американской линии в русской контрреволюции, об ее преимущественно «колчаковском» окрасе, подходит к концу. И я, и читатель знаем теперь немало о том, что происходило с Колчаком до того, как он стал «Колчаком», о том, что ускользнуло от внимания тех усердных собирателей фактов, которые называют себя еще и «историками». И я предлагаю еще раз вернуться к началу «колчакиады» и проследить еще раз цепь событий, ее составивших... Да, Колчак внешне всегда производил впечатление человека долга. Но прямо, связанный с корниловцами, он накануне путча уезжает. Хотя путчисты на него рассчитывали. Выходит, он едет как эмиссар Корнилова, чтобы в Англии ждать своего часа. Однако корниловщина срывается. Но он-то — уже в Лондоне. Что делать? В России генералов и адмиралов хватает. Да и Корнилов — под арестом в Быхове. Надежды Золотой Элиты теперь связаны с казаками, с Калединым. Тем не менее отказываться от Колчака пока рано. Да и прикрытие его контактов с Антантой выбрано хорошее. И он едет теперь в США — по-прежнему как эмиссар контрреволюции. Приходит Октябрь... Корнилов и его ближайшие сторонники все еще в Быховской тюрьме под «охраной» Текинского конвоя, но 19 ноября 1917 года их освобождает полковник Кусонский. И Корнилов с текинцами направляется в Новочеркасск — собирать белые силы, а после краха Каледина выходит в «Ледяной» поход на Кубань. Колчаку пока нет необходимости так вот, с бухты-барахты, возвращаться. Тем более что в России выдвигаются на первый план иные силы — Корнилов в апреле 1918 года погибает, и его сменяет Деникин. К тому же на Дальнем Востоке, в Китае, в Северной Маньчжурии, сплетается немало интересов и возможностей, поскольку у князя Кудашева, сидящего пока что в Пекине в качестве русского посла, имеются средства, которые Китай выплачивал России в счет «боксерских» репараций. Да и КВЖД пока в руках у местных русских, у Хорвата... Хорват претендует на «Верховность», но стар, жаден и в военных кругах авторитета не имеет и иметь не может. Приходит весна 1918 года и с ней — мятеж белочехов, на которых очень рассчитывали. Возникают Самарский комуч, Уфимская директория. И все закрутилось вроде бы неплохо... Колчак не так уж и нужен, тем более что он в сознании белых масс не присутствует. Но он все более свой для «верхушки» интервенционистских сил. От Дальнего Востока до Забайкалья продвигаются серьезные силы японцев, и они вместе с чехами не дают угаснуть сибирской контрреволюции. Однако Америке нужны там свои люди, способные обеспечить их интересы русскими штыками, потому что у чехов все более пропадает энтузиазм, а японцы для янки стараться не будут. Для этого надо сформировать условия — на что уходят лето и осень 1918-го... В конце октября Колчака через Нокса запускают в дело: 4 ноября делают министром рушащейся Директории, а 18 ноября «под Колчака» совершают переворот. Начинается колчаковщина. Однако планы Америки сорвала свободная Советская Россия. Зато Америка с начала 1919 года получает возможность диктовать свою волю Западу. В России Америка делала ставку на Колчака. И если бы «дело» с ним «выгорело», то Штаты вообще становились бы полными хозяевами мира. Ведь тогда можно было бы разобраться и с крепнущей и наглеющей Японией. Недаром же, создав Колчака и поставив на Колчака, Штаты делегировали к нему после первых успехов посла США в Японии Морриса. После всесторонней инспекции Моррис должен был представить «исчерпывающий план экономической реконструкции Сибири» и «ориентировочный план для Европейской России». И вряд ли в этом плане было достойное место для Японии. Однако Колчак пал. И не случайно, конечно, а лишний раз разоблачительно то, что одновременно с его падением изменилось и отношение Америки к интервенции. К январю 1920 года стало окончательно ясно, что Колчак и его режим — это «отработанный пар». И в начале января этого года США направили Японии ноту, где указывалось, что дальнейшее пребывание иностранных войск на русской земле не только не помогает, а мешает русскому народу разумно устроить свою жизнь. Объяснялось все, конечно, не любовью к русскому народу, а тем, что в России главная карта Америки оказалось битой, а в самих Соединенных Штатах уже мало кто хотел поддерживать интервенцию. Неофициальный представитель РСФСР в США Мартенс еще в ноябре 1919 года сообщал наркому иностранных дел Чичерину: То есть в американской ноте Японии сказалось желание Америки убедить японцев в том, что русский, мол, «виноград» зелен. Не имея возможности есть его самой, Америка начала отговаривать от него и своего азиатского конкурента. Однако Япония была страной Востока и «гуляла» сама по себе. Штаты уже не могли воевать в Сибири штыками колчаковцев, а японцы не отказывались там воевать и самолично, если от этого была им выгода. А выгода была. К началу 1920 года интервенты из европейской части России ушли, и там уже прочно установилась Советская власть. Русский же Дальний Восток все еще представлял собой самую настоящую политическую... Как бы тут выразиться поточнее? Сказать, что это была политическая «окрошка», нельзя... Это была именно неудобоваримая мешанина из интервенционистских (в основном — японских) войск, мимолетных «правительств» самых разных авантюристов, остатков колчаковцев, семеновцев, мутной партизанщины и очагов Советской власти. Во Владивостоке как-то сосуществовали и японцы, и янки, и Приморское временное правительство большевика Сергея Лазо, и белогвардейцы... Кончилось это во вторую годовщину нападения на контору фирмы «Исидо» — в ночь с 4 на 5 апреля 1920 года. Японцы напали на советские войска, захватили Лазо и ввели во Владивостоке военное положение. Немногочисленные советские части отступили в сопки. Лазо японцы передали белогвардейцам, а уже те сожгли его в паровозной топке. Японцы очень не хотели уходить из таких богатых сырьем мест, как Сибирь и Приморье. В Хабаровске командующий японскими войсками генерал Сиродзу поместил 3 апреля в местной газете статью, где писал: А через день войска Сиродзу открыли орудийный огонь по государственным учреждениям и штабу революционных войск. Все началось сначала. И этот огонь японцы вели еще более двух лет. Потому что им это было выгодно экономически. Всякие атаманы типа Семенова не могли уничтожить Советскую власть, но оттянуть ее приход в Приморье могли. И все это время японцы имели возможность безнаказанно грабить наш Дальний Восток. Что же до европейцев, то 16 января 1920 года Верховный совет Антанты принял решение о снятии блокады с РСФСР и отозвании своих войск из Сибири. 24 февраля 1920 года Советское правительство обратилось к Японии с предложением о мирных переговорах. Но японцы не хотели уходить. Уже известный нам делец Аничков находился в это время во Владивостоке и принял на постой молодого японского генерала, сменившего у того же Аничкова другого квартиранта — японского генерала в преклонных годах. На ужине по случаю «новоселья» японец в качестве ответного тоста в его честь попросил разрешения спеть песню и запел о том, что в когда-то принадлежавшем Японии Никольске-Уссурийском пели веселые гейши, а теперь он сам поет песню о том, что есть на свете многоводная река с прозрачной холодной водой, которой так же много, как много на этом столе прекрасного вина. И он, генерал, уверен, что настанет время, когда сидящие за столом опять встретятся в прекрасном городе за Байкалом, что стоит на той реке, и будут пить ее холодную воду. Река называлась Ангарой, а город на ней — Иркутском. Вот о чем пели японские генералы во Владивостоке весной 1920 года (а «русские патриоты» типа Аничкова заявляли, что будут рады приветствовать японцев в Иркутске после того, как те выгонят оттуда «проклятых большевиков»). Под такие песни 31 марта 1920 года Япония в ответ на мирные предложения Москвы ответила отказом под предлогом того, что... опасается за жизнь и имущество своих подданных, а также за мир в... Маньчжурии и Корее... Последнее выглядело особенно смехотворно, но смеяться нам не приходилось — как мы знаем, в начале апреля японцы начали новый этап интервенции переворотом во Владивостоке. Ответ Москвы прозвучал из Верхнеудинска. Там 6 апреля 1920 года на съезде трудящихся Забайкалья была провозглашена Дальневосточная республика — «буфер» между РСФСР и зоной японской оккупации. Началась более чем двухлетняя история ДВР... В Чите сидел посаженный японцами Семенов, но 25 июля 1920 года японцам пришлось Читу эвакуировать и отойти в Амурскую область. Япония цеплялась за свой дальневосточный шанс на русской земле до последнего. В отличие от Америки, эта ее политика внутри самой Японии была вполне популярной, и лишь красноармейские и краснопартизанские штыки все более отжимали японцев к океану. 26 августа 1921 года в японском Дайрене (бывшем русском городе Дальнем-Далянэ на китайском Ляодунском полуострове) начались переговоры между представителями Японии и ДВР. Дайренская конференция тянулась долго — до апреля 1922 года, когда японцы ее сорвали. Дело в том, что в Вашингтоне с 12 ноября 1921 -го по 6 февраля 1922 года проходила конференция девяти держав по ограничению морских вооружений, тихоокеанскому и дальневосточному вопросам (я о ней скажу далее). Пока конференция длилась, Японии надо было иметь возможность заявлять, что «сибирские» проблемы она решит самостоятельно, потому что самостоятельно их контролирует. Конференция закончилась, и японцы попытались покончить с «буфером» силой. Однако 15 августа 1922 года им пришлось заявить о предстоящей эвакуации — сила на Дальнем Востоке окончательно переходила к красным. Но и тут «маленькие черти из-за моря» не хотели уйти просто так — погрузившись на корабли, они попытались что-то выторговать на переговорах с ДВР и РСФСР в китайском Чаньчуне в сентябре 1922 года. Японцы теперь были готовы рассмотреть проект договора с ДВР, отвергнутый ими же в Дайрене и для японцев — с учетом надвигавшихся реальностей — крайне выгодный. Но теперь уже не склонны были торговаться мы. И японцы нехотя начали готовить эвакуацию, охотно при этом грабя Дальний Восток напоследок... Им приходилось поторапливаться, потому что в начале октября был штурмом взят Спасск, а 19 октября народно-революционная армия ДВР подошла к Владивостоку. Теперь оставалось одно — срочно подписывать соглашение об уходе японских войск из Владивостока 25 октября и срочно перемещаться на стоящие под парами пароходы. 25 октября Народное собрание ДВР объявило власть Советов на всем русском Дальнем Востоке, а 15 ноября 1922 года Всероссийский центральный исполнительный комитет объявил о вхождении ДВР в состав РСФСР. Через месяц с небольшим, в декабре 1922 года, в Москве было провозглашено образование СССР. Исключительно жадность и цепкость японцев продлили агонию белогвардейщины и интервенции на территории России до 1922 года. Однако теперь то, что без японцев закончилось бы уже к лету 1920 года, наконец произошло. И Япония была вынуждена думать о том, как выстраивать свои теперь уже мирные отношения с новой пролетарской Россией. И хотя особых успехов тут не наблюдалось, необходимость умерить аппетиты в отношении России была вызвана также новыми внутрияпонскими трудностями... |
||||||||||||||||||||||||||||||||
|