"Повести и рассказы" - читать интересную книгу автора (Абрамов Александр, Абрамов Сергей)

Решаем кроссворд
Берни Янг

Речушка за мотелем почти высохла, но воды в ней всё же оказалось достаточно, чтобы скрыть наши следы от полицейских. Пусть думают, что мы уехали на попутной машине – или вернулись в Леймонт, или умчались от него куда подальше. Нам же раздумывать не приходилось: тропинка-лесенка действительно ползла в гору к зарослям можжевельника, пробившись сквозь которые, мы очутились перед низенькой бревенчатой хижиной с широченным дощатым крыльцом-верандой под черепичным навесом.

– Стоп, – остановила меня Этта, – ни шагу дальше, – и свистнула.

Из-под крыльца выползло нечто огромное, чёрное, мохнатое и, приникнув к земле для прыжка, зарычало.

– Славко! – крикнула Этта. – Славко, Славочка!

Мохнатое существо прыгнуло, но не яростно, а с восторженным собачьим визгом и чуть не свалило Этту, положив ей лапы на плечи. Спустя секунду оба катались по траве, обнимаясь и взвизгивая.

– Свой, Славко, свой! – предостерегала Этта, указывая на меня. – Шагай, Берни. Он не тронет.

Славко любезно пропустил меня вперёд и даже хвостом повилял из вежливости. В хижине всё было аккуратно прибрано, хотя и припорошено густым слоем пыли. В шкафу солидный запас сухих галет и консервов. Этта откуда-то выудила бутылку коньяку, кофе сварили на спиртовке и зажгли свет.

– А неплохо отдыхал твой Чосич, – сказал я. – Здесь вся его резиденция?

– Нет, комнаты для гостей рядом. Дверь за мольбертом, в углу.

– Уютное гнёздышко.

– Не о том говорим, Берни.

– Не о том, – лениво согласился я.

От кофе и коньяка меня совсем разморило – говорить не хотелось. Да и о чём говорить? О том, что осталось позади, или о том, что будет с нами, если нас сцапают? Так я и сказал Этте.

– О будущем после. Найдут нас не скоро – время есть. А вот то, что осталось позади, объяснить надо. Это самое важное, – отрезала Этта.

– Как объяснить необъяснимое?

– Ты же учёный. Физик.

– Моя физика не занимается гиперпространством. Я даже не знаю, как ещё назвать этот бриллиантовый кокон. То, что он за пределами нашего пространства, нам ясно, хотя способ входа совершенно необъясним: дыра в воздухе, абсолютный нонсенс. Геометрия коридора как будто тоже ясна, хотя вещество его основания и «стенок» загадочно. То ли это силовые поля, то ли уплотнённый слой атмосферы, сказать трудно. Трудно понять и смену воздушных потоков по пути туда и обратно. Стон правдоподобно объяснил причину гибели всех пропавших у «ведьмина столба»: левый встречный поток смертелен. Но почему этот смертельный поток, который на обратном пути должен был стать попутным и правым, снова становится левым и встречным? Поворачивается коридор вокруг центральной оси? Зачем?

– Для того, чтобы выйти, как и войти.

– Кто же об этом заботится?

– Не знаю. Не могу себе даже представить.

– У меня есть одна идея, – замялся я, – бредовая, безумная нильсборовская идея, достаточно безумная, чтобы претендовать на истинность. Почти немыслимая. Почти, – подчеркнул я.

– Почему?

– Потому что были факты, странные факты, необъяснимые, ирреальные, но в совокупности её подтверждающие. Во-первых, приспособленный для входа и выхода коридор, во-вторых – сны. Даже не сны, а наведённые галлюцинации, слишком реальные для сновидений, запрограммированные, я бы сказал, даже с одной для всех программой.

– Но мы видели не одно и то же.

– Мы очень кратко рассказали тогда о том, что мы видели. Расскажем подробнее.

Рассказали.

– Не находишь однолинейность виденного? – спросил я.

Этта задумалась.

– Всё, что связано с камешками?

– Не только. Моделировались как бы наши мечты. Моя о привлечении Вернера к разгадке увиденного. Вернер химик в прошлом и со смелостью оригинальных решений. Я, вероятно, подсознательно стремился к разгадке тайны уже после беседы со Стоном. Бриллиантовый мир извлёк это стремление из подсознания.

Этта всё пыталась меня перебить.

– Но я же ни о чём не мечтала! Шла с тупым страхом перед неизвестностью.

– А разве ты не мечтала когда-то о выходе из Штудгофа? Из ада под нарами? Из мира погибающих заживо?

– В раннем детстве – да. Жалела мать больше, чем себя. Но всё это было в далёком прошлом. Я даже не вспоминала о нём, тем более в нашей акции.

– Но мечта осталась. Где-то в тайниках подсознания. Кто-то вынул её и смонтировал с настоящим, сознательным, личным. Оттого в лагере с тобой появились все мы – и я, и Гвоздь, и Стон, и покойный Нидзевецкий. Они возникли и в моём сне, лишь в других фантастических связках.

В глазах Этты отразились растерянность и непонимание. Мне стало жаль её. Строгий рациональный мир её не допускал ничего ирреального. И я знал, что вызову в ней ещё большее смятение мыслей и чувств, когда расскажу всё до конца.

– Ты сказал о мечте, что кто-то вынул её из тайников моего подсознания. Ты не обмолвился?

– Нет. Я именно это имел в виду: извлёк из твоего подсознания.

– Кто?

Я решил начать издали.

– А ты помнишь, что предшествовало нашим видениям? Помнишь игру красок и линий в нашем сверкающем коконе? В этой смене цветовых и геометрических форм была какая-то закономерность. Что-то повторялось, как в математических формулах или в наскальных рисунках. Потом всё исчезло, и заговорили мы.

– Во сне?

– Нет. В искусственно моделированных ситуациях.

– Слишком туманно. Кто же модельер?

– Разум.

– Наш?

– Нет.

Она не понимала. Но как объяснить этой по-своему умной, образованной, но рационально ограниченной женщине то, что требовало большой смелости воображения? Как рассказать, что, по моему разумению, загадочный бриллиантовый кокон-это существо, а не вещество. Не хаотическое нагромождение гигантских кристаллов, излучающих и отражающих свет, но мёртвых, как всякое кристаллически твёрдое тело, а структура живая и мыслящая, разум, быть может находящийся на более высокой ступени, чем человеческий. Может быть, жизнь в этом земном варианте развивалась не в комбинациях биологических растворов, а в эволюции сверхплотных кристаллических систем. А какие у меня доказательства, кроме предположений, которые вроде бы всё объясняют? Но какой трезвый рациональный ум, вроде Этты, поверит в гипотезу, не подкреплённую авторитетом науки, для которой главное – факты, а не аргументы, не убеждающие в истине.

И Этта не поверила.

– У тебя слишком пылкое воображение, Берни. Где ты нашёл следы жизни?

– Я искал не следы жизни, а следы разума. И я их нашёл.

– В цветных волнах, пятнах, искрах и брызгах? Бред!

– Может быть, – уступил я. – Мне так показалось.

Она вынула из кармана несколько камешков и бросила их на деревянный стол. Они звякнули, как любые камни, только обычно тусклая алмазная поверхность их в свете настольной лампы засверкала бриллиантовой огранённостью. А что, если их огранить специально?

Но Этта не заинтересовалась проблемой огранки.

– И это, по-твоему, живые существа?

– Не знаю, – вздохнул я. – Посмотрим, что дадут специальные исследования.

– Какие?

– Может быть, структурный анализ с помощью жёсткого рентгено-излучения. Может быть, микроисследования срезов или какие-то особые реакции. Спроси у химиков.

– Бред, – повторила она, подбросив поблёскивающие камешки на ладони. – Камни и камни. Пусть драгоценные, но мёртвые, как любой камень вульгарис. Не двигаются и не размножаются, ничего не поглощают и не выделяют.

– А ты уверена? Ведь это только осколки более массивных образований. Гигантских при этом. Может быть, это уже кристаллоорганика.

– Да тут нет ничего похожего на живую клетку. Откуда же разум?

Трудно спорить с человеком, лишённым воображения. Этта не могла перешагнуть за пределы общепринятого здравого смысла. Ну как ей объяснишь, что мышление, память, творчество отнюдь не прерогатива только человеческого мозга и что можно допустить существование мыслящей материи и в других формах? Я попытался сделать это, но увы – бесполезно.

– Фантастика, – проговорила она с возрастающим раздражением. – Почему ты не пишешь романов?

– Я не художник.

– Ты сумасшедший. Ведь разум – основа любой цивилизации. А цивилизация – это комплекс. Наука, искусство, техника, социология – мало ли ещё что.

– Мало. Всё это только искусственная среда жизнедеятельности, созданная человеком. А если среда замкнута на себя и не нуждается в искусственных надстройках?

– Я не могу с тобой спорить, Берни. Не подготовлена, не хочу.

– Просто у тебя нет воображения, девочка. Отдадим камешки Вернеру, а там посмотрим.

– Интересно, когда это будет? – съязвила она.

И тут нам обоим стало ясно, что мы забыли о главном, о чём забывать было нельзя. Несколько часов прошло со времени нашего бегства. Вероятно, трупы уже давно обнаружены, Спинелли и Стон предупреждены, и нас ищут по всей трассе от Леймонта до Пембертона – городишки в семидесяти километрах южнее. Прочёсывают мотели, бары, кафе, гостиницы и вокзалы. На квартире у нас – засада, в моём институте и в школе Этты – дежурный пост. У касс аэропорта шныряют сыщики. В эфире и по телефонным проводам гудят приказы, расспросы, рапорты, донесения. Выходить из «бунгало» Чосича преждевременно и опасно – все дороги кругом блокированы.

– Не все, – предполагает Этта, – едва ли они подумали о просёлке.

– Просёлком воспользуемся завтра, – решаю я. – Ажиотаж поисков к утру выдохнется. Будет легче проскользнуть в институт – постового утром, должно быть, сменят, а может, и совсем снимут пост: глупо предположить, что мы с тобой сунемся туда, где найти нас легче лёгкого. А мы именно так и сделаем. Только пешком будет далековато.

– У Чосича есть велосипеды, – вспоминает Этта.

– Тогда рискнём.

Разогретый на спиртовке консервный гуляш стынет. Сказать просто: доедем на велосипедах. Сначала по просёлку через хуторок Кесслера, а затем по северо-восточной фермерской дороге в Леймонт. Велосипедистов там много. Возможно, и не обратят внимания на двух туристов с рюкзаками, в стареньких ковбойках и джинсах – этого добра, ещё раз вспоминает Этта, на чердаке у Чосича навалом. Преступники, преследуемые полицией, используют автомашины, а не «велики». Но ведь любой полицейский может приметить и остановить. А дальше?

Старинные часы с боем, заведённые и поставленные по моим ручным, бьют одиннадцать. Даже коньяк не рассеивает тревоги.