"Апостол Павел" - читать интересную книгу автора (Ренан Эрнест Жосеф)

Глава IV. Глухая пропаганда христианства - Появление последнего в Риме

Когда речь идет о пропаганде христианства, следует прежде всего отрешиться от мысли, будто эта пропаганда происходила при помощи последовательных проповедей и через проповедников, подобных современным миссионерам, занимавшихся, как профессией, хождением из города в город. Только Павел, Варнава и товарищи их иногда так делали. Все остальное - дело тружеников, имена которых остались для нас неизвестными. Кроме тех апостолов, которые стали знаменитыми, было и другое, темное апостольство, деятели которого не были догматиками по профессии, но которое не было от этого менее плодотворным. Евреи в те времена были очень склонны к кочевой жизни. Купцы, слуги, мелкие ремесленники, все они странствовали по большим городам побережья, занимаясь своими профессиями. Деятельные, трудолюбивые, честные, они разносили с собой свои убеждения, добрые примеры, страстность, и господствовали над населением, которое чувствовало себя по отношению к ним приниженным в смысле религии, как всегда равнодушная толпа в присутствии энтузиаста. Приверженцы христианской секты путешествовали подобно остальным евреям и разносили с собой добрую весть. Это была особого рода частная проповедь, гораздо более убедительная, чем какая либо другая. Кротость, веселость, хорошее настроение, терпеливость адептов новой веры доставляли им всюду радушный прием и привлекали к ним все сердца.

Одним из первых городов, куда христианство проникло таким путем, был Рим. Столица империи услыхала имя Иисусово гораздо раньше, чем евангелие стало известным всем промежуточным странам, подобно тому, как вершина высокой горы освещена уже в то время, когда находящиеся между ней и солнцем долины еще погружены во мрак. Рим, действительно, был местом сбора всех восточных культов, пунктом Средиземного моря, с которым у сирийцев были наиболее оживленные сношения. Они являлись туда огромными толпами. Подобно всем бедным народам, идущим на завоевание больших городов, куда они приходят в поисках счастья, они были услужливыми и скромными. Вместе с ними приходили в Рим толпы греков, азиатов, египтян, которые все говорили по-гречески. Рим в буквальном смысле слова был городом двуязычным. Языком еврейского и христианского мира в Риме в течение трех веков был греческий. Греческий язык был в Риме языком всеобщим, языком добрых и злых, низших и высших слоев общества. Риторы, грамматики, философы, почтенные педагоги, наставники, слуги, интриганы, артисты, певцы, танцовщики, сводники, ремесленники, проповедники новых сект, религиозные герои, все они говорили по-гречески. Старинное римское гражданство с каждым днем все более и более стушевывалось, утопая в этом мире иностранцев.

Весьма и весьма вероятно, что уже в 50-х годах какие-нибудь сирийские евреи, уже обращенные в христианство, пришли в столицу империи и заронили там свои убеждения. В самом деле, среди благих административных мер Клавдия Светоний упоминает о следующей: "Он изгнал из Рима евреев, которые часто начинали бунтоваться, побуждаемые Христом". Возможно, конечно, что был тогда в Риме еврей, по имени Хрест, вызвавший волнения среди своих единоверцев и бывший причиной их изгнания. Но гораздо правдоподобнее, что этот Хрестос никто иной, как сам Христос. Появление новой веры, по всей вероятности, послужило поводом к побоищам, столкновениям в еврейском квартале Рика, словом, к сценам, подобным тем, что произошли уже в Дамаске, Антиохии Писидийской, Листрах. Полиция, желая положить конец этим беспорядкам, могла издать распоряжение об изгнании смутьянов. Начальники полиции, вероятно, разузнали лишь поверхностно о причинах столкновения, которое не особенно интересовало их; доклад, представленный ими правительству, гласил, что агитаторы называли себя христианами, т. е. приверженцами некоего Христа; имя это было незнакомое и его могли переделать в Хреста, по обычаю малообразованных людей давать иностранным именам более удобную для их слуха форму. Отсюда один шаг до заключения, что был человек, носивший это имя, и что он то и был возбудителем и главой возмущений; этот шаг полицейские следователи сделали, и без дальнейшего рассмотрения постановили изгнать из города обе партии.

Главным образом еврейский квартал в Риме был расположен за Тибром, т. е. в самой бедной и самой грязной части города, вероятно, недалеко от современной Porta Portese. Там, так же, как и в наше время, находился порт Рима, то место, где выгружались товары, привозимые из Остии на барках. Это был квартал евреев и сирийцев, "народов, рожденных для рабства", по словам Цицерона. Первоначальное ядро еврейского населения в Риме, в самом деле, составили вольноотпущенники, главным образом, потомки тех, кого привел в Рим Помпей в качестве пленников. Испытанное ими рабство ни в чем не переменило их религиозных привычек. В еврействе всего изумительнее та простота веры, благодаря которой еврей, хотя бы перенесенный за тысячу миль от своей родины, по прошествии нескольких поколений все-таки остается истинным евреем. Сношения римских синагог с Иерусалимом никогда не прерывались. Первоначальная колония получила подкрепление в лице многочисленных переселенцев. Эти бедняки сотнями высаживали в Ripa, и жили вместе в кварталах, смежных с Затибрием, занимаясь ремеслом носильщиков, мелкой торговлей, обменом спичек на стеклянный лом и, знакомя гордое италийское население с типом, который впоследствии стал ему как нельзя более родным, с типом искуснейшего нищего. Уважающий себя римлянин никогда ногой не ступал в эти отвратительные окраины. Это был как бы пригород, пожертвованный презираемым слоям населения, отталкивающим занятием; там сосредоточены были дубильни, мастерские кишечных канатов и точильни. И несчастные жили там довольно спокойно, в этом затерянном уголке, среди тюков с товарами, постоялых дворов низшего разряда и переносчиков носилок (Syri), у которых там была главная квартира. Полиция заглядывала туда только тогда, когда столкновения становились кровопролитными и начинали повторяться слишком часто. Мало было в Риме таких свободных кварталов; до политики там никому не было дела. He только культ в обыкновенное время отправлялся там беспрепятственно, но даже пропаганду там можно было вести без всяких затруднений.

Под прикрытием презрения, которое они внушали, не обращая, притом, большого внимания на насмешки светских людей, евреи Затибрия вели таким образом очень деятельную религиозную и общественную жизнь. У них были школы хакамим; нигде обрядовая, формальная сторона Закона не соблюдалась тщательнее; синагоги имели самую полную организацию, какая только известна; звания "отца и матери синагоги" высоко ценились. Богатые прозелитки принимали библейские имена; они обращали вместе с собой в еврейство своих рабов, заставляли ученых объяснять себе Писание, строили молитвенные дома и высказывали большую гордость значением, которым они пользовались в этом мирке. Бедная еврейка ухитрялась, прося дрожащим голосом милостыни, шепнуть на ухо великосветской римской даме несколько слов из Закона, и часто покоряла матрону, которая протягивала ей руку, полную мелкой монеты. Соблюдение шабаша и еврейских праздников является у Горация чертой человека слабоумного, т. е. одного из толпы, unus multorum. Благожелательность ко всем, радость об упокоении с праведниками, помощь бедным, чистота нравов, сладость семейной жизни, кроткое принятие смерти, почитаемой сном; вот чувства, выражаемые еврейскими надписями с тем особым оттенком умиления, смирения, непоколебимой надежды, который характеризует христианские надписи. Были, правда, евреи в большом свете, богатые и могущественные, как напр. тот Тиберий Александр, что достиг почетнейших должностей в империи, временами имел первостепенное влияние на государственные дела и даже, к великой досаде римлян, имел на форуме свою статую; но эти евреи не были усердными. Ироды, хотя и много шумели в Риме соблюдением своего культа, тоже далеко не были истинными евреями, хотя бы вследствие сношений своих с язычниками. Бедняки, оставшиеся правоверными, считали этих светских людей отступниками, подобно тому, как в наши дни польские и венгерские евреи строго осуждают своих французских высокопоставленных единоверцев, покинувших синагогу и воспитывающих своих детей протестантами, чтобы извлечь их из чересчур замкнутого круга.

Таким образом, на невзрачной набережной, загроможденной товарами со всего света, волновался целый мир идей; но все это терялось в общем шуме города, по величине равного Лондону и Парижу. Наверное, гордые патриции, которые, гуляя по Авентинскому холму, бросали взор на ту сторону Тибра, не подозревали, что в этом нагромождении бедных домишек, у подножия Яникульского холма, созревает будущее. В тот день, когда, в царствование Клавдия, на берет сошел против еmpоrium'a какой-нибудь еврей, посвященный в новую веру, в этот день никто в Риме не знал, что в гавани, на соломе, лежит основатель другой империи, второй Ромул. Близ гавани был постоялый двор, отлично известный простонародью и солдатам, называвшийся Taberna meriteriа. Для привлечения туда ротозеев там показывался источник масла, якобы вытекавший из скалы. Этот масляный источник очень рано стал почитаться христианами символическим: говорили, будто появление его совпало с рождением Иисуса. Кажется, впоследствии из Таверны была сделана церковь. Кто знает, не были ли связаны с этим постоялым двором древнейшие воспоминания христианства? Мы знаем, что при Александре Севере христиане и содержатели гостиниц спорили между собой за некоторое место, которое раньше было публичным, но которое этот добрый император присудил христианам. Мы чувствуем себя здесь на родине древнего народного христианства. Около этого времени Клавдий, пораженный "успехами иноземных суеверий", счел полезным в видах консервативной политики восстановить аруспиции. В докладе сенату он жалуется на современное равнодушие к древним италийским обычаям и к добрым учениям. Сенат предложил жрецам рассмотреть, какие из этих обрядов могут быть восстановлены. Стало быть, все было в порядке, и думали, что эти древние обманы спасены на вечные времена.

Живейшим интересом момента было появление у власти Агриппины, усыновление Нерона Клавдием и его постоянно растущий фавор. Никто не думал о бедном еврее, впервые произносившем имя Христово в колонии сирийцев, и делившимся со своими товарищами по жилищу верой, дававшей ему счастье. Вскоре появились еще такие; в письмах из Сирии, привезенных новоприбывшими говорилось о постоянно растущем движении. Образовалась маленькая группа. Весь этот мирок пах чесноком. Эти предки римских прелатов были бедные пролетарии, грязные, грубые, невоспитанные, одетые в вонючие лохмотья, со скверным дыханием плохо питающихся людей. Жилища их издавали тот запах нищеты, который неотделим от людей, скверно одетых и питающихся грубой пищей, скученных в тесном помещении. Скоро набралось их так много, что можно было уже говорить громко; стали проповедовать в гетто; правоверные евреи оказали сопротивление. Что тогда произошли бурные сцены, что они повторились несколько вечеров подряд, что римская полиция вмешалась, что, мало заботясь о сущности дела, она обратилась с докладом к высшим властям и виновником волнений назвала какого-то Хреста, которого не удалось захватить, что решено было изгнать агитаторов, - все это весьма вероятно и правдоподобно. Светоний, а еще больше Деяния, по-видимому, указывают на то, что при этом случае изгнаны были все евреи; но этого предположить нельзя. Изгнаны были, вероятно, только христиане, приверженцы возмутителя-Христа. Клавдий, вообще, благосклонно относился к евреям, и очень возможно даже, что то изгнание христиан, о котором мы сейчас говорили, произошло по наущению евреев, напр. Иродов. Подобные изгнания, впрочем, всегда бывали лишь временными и условными. На время остановленный поток постоянно возобновлялся. Мера Клавдия, во всяком случае, не имела значительных последствий; Иосиф Флавий о ней не упоминает, а в 58 году в Риме уже опять была христианская церковь.

Основатели этой первой христианской церкви, уничтоженной указом Клавдия, нам неизвестны. Но мы знаем имена двух евреев, изгнанных вследствие бунта у porta Portese. Это была благочестивая чета, состоявшая из Аквилы, еврея с Понта, занимавшегося тем же ремеслом, что и Павел, т. е. обойным, и жены его Присциллы. Они укрылись в Коринфе, где мы вскоре увидим их в близких отношениях с апостолом Павлом, близкими друзьями и усердными сотрудниками которого они стали. Таким образом Аквила и Присцилла являются древнейшими известными нам членами римской церкви. Последняя не сохранила о них почти никакого воспоминания. Легенда, всегда несправедливая, ибо всегда она подчинена политическим видам, изгнала из христианского пантеона этих двух темных работников, чтобы приписать честь основания римской церкви более громкому имени, лучше отвечающему надменным притязаниям на мировое господство, от которых столица империи и по принятии христианства не сумела отказаться. Что касается нас, то мы считаем истинным местом зарождения западного христианства не театрообразный собор, посвященный апостолу Петру, a porta Portese, этот древний гетто. Отыскать и прикладываться следовало бы именно к следам этих бедняков - странствующих евреев, приносивших с собой мировую религию, этих людей труда, в нищете своей мечтавших о царствии Божием. Мы не оспариваем у Рима главного его притязания: вероятно, Рим был первым пунктом Западного мира и даже Европы, где утвердилось христианство; но насколько лучше было бы вместо гордых базилик, вместо дерзкого девиза: Christus vincit, Christus regnat, Christus imperat, воздвигнуть маленькую часовенку двум добрым Понтийским евреям, изгнанным полицией Клавдия за принадлежность к партии Христа!

После римской церкви (если не перед ней) самой древней церковью Запада была Пуццольская. Апостол Павел нашел там христиан около 64 г. Пуццоли были в известном смысле гаванью Рима, по крайней мере, туда приставали евреи и сирийцы, приезжавшие в Рим. Странная почва, под которой клокотал огонь, Флегрейские поля, сольфатара, углубления, наполненные горячими парами, похожие на отдушники ада, серные источники, мифы о гигантах и демонах, погребенных в пылающих долинах, похожих на геенну, бани, казавшиеся строго-нравственным евреям, врагам всякой наготы, высшей степенью распутства, все это сильно поражало живое воображение новоприбывающих и оставило глубокие следы на апокалипсических произведениях той эпохи. Безумства Калигулы, следы которых еще не исчезли тогда, также навевали на эту местность страшные воспоминания.

Во всяком случае, необходимо отметить очень важный факт: именно, что римская церковь не была созданием Павла, подобно церквам Малой Азии, Македонии и Греции. Это было учреждение иудео-христианское, непосредственно связанное с иерусалимской церковью. Павел никогда не будет здесь у себя; он будет чувствовать в этой церкви много слабостей, к которым он станет относиться снисходительно, но которые будут оскорблять его восторженный идеализм. Привязанная к обрезанию и к внешней обрядности, эбионимическая по своей склонности к воздержанию и своему учению о личности и смерти Иисуса, скорее еврейскому, нежели христианскому, сильно привязанная к милленаризму, римская церковь с первых же дней своего существования являет нам те отличительные черты, которые должны характеризовать ее длинную и удивительную историю. Как прямое порождение Иерусалима, римская церковь всегда будет носить аскетический, священнический характер, прямо противоположный протестанским стремлениям Павла, ее истинным вождем будет Петр; потом, когда она проникнется политическим и иерархическим духом старого язычника - Рима, она поистине станет новым Иерусалимом, городом первосвященника, гиератического, торжественного культа, материальных таинств, дающих спасение сами по себе, непосредственно городом аскетов вроде Иакова Облиама с его мозолями на коленях и золотой пластинкой на лбу. Она будет считать, что единственным знамением апостольского призвания является предъявление письма, подписанного апостолами, диплома о правоверии. To добро и то зло, которые Иерусалимская церковь причинила нарождающемуся христианству, римская церковь причинит вселенской церкви. Напрасно обратится к ней Павел со своим прекрасным посланием, объясняя ей тайну креста Иисусова и спасения единой верой. Римская церковь не поймет этого послания. Но Лютер четырнадцать с половиной веков спустя, поймет его и откроет новую эру в вековом ряду поочередного торжества Петра и Павла.