"В военном воздухе суровом" - читать интересную книгу автора (Емельяненко Василий Борисович)

Леня Букреев рассказывает…

В Ачалуках командир полка решил отметить окончание второго "тура" торжественным ужином. Кроме каши, которая "шептала" в большом котле, должно быть еще и вино. Небольшой бочонок, неведомо кем и где раздобытый по такому случаю, дожидался своего часа около дверей сакли.

Перед ужином к нам на У-2 наведался начальник политотдела дивизии.

— Что в бочонке? — спросил он, ткнув его каблуком хромового сапога.

— Вино.

— Значит, так осмыслили приказ 227? Решили победу отпраздновать? — Не дожидаясь ответа, он вытащил дамский кольт-браунинг, висевший у него на крутом бедре, пальнул в бочонок и улетел.

Так наш бочонок без суда и следствия угодил под расстрел. Но не все из него вытекло — прицел был взят высоковато. Смекалистые ребята принялись из лужиц черпать красную влагу ложками, собранное фильтровали через бинт. Так что на небольшую компанию этого должно было хватить.

Константин Холобаев уселся по-татарски на полу сакли, усадил вокруг летчиков. Консервная банка с вином пошла по кругу.

Не успела она снова вернуться к командиру, как в дверях в комбинезоне, в летном шлеме появился… сержант Леня Букреев! Почти две педели прошло с тех пор, как он полетел на Дон бить переправу и не вернулся в Кагальницкую. Его считали погибшим, а он подоспел на торжественный ужин.

Командир расцеловал Букреева, усадил возле себя, поднес ему банку с вином.

— Выпей, кашей закуси, а потом рассказывай все по порядку. Леня вначале набросился на кашу, а потом выпил и начал свой рассказ:

— …Взлетели мы тогда звеном часов в одиннадцать. На мост зашли с противоположного берега. Зенитка так била, что небо потемнело.

На ближнем берегу я заметил вспышки — стреляло зенитное орудие. Прицелился по нему — послал одну, второю, третью очередь — не замолкает. Совсем уже снизился, вижу орудийный расчет, но фрицы от моих трасс не разбегаются. Значит, это смертники, которых к пушкам цепями приковывают.

Зенитка скрылась под крыло, начал целиться в мост, чтобы попасть бомбами наверняка, как у Белой Калитвы… На этот раз подвел самолет еще ниже, нажал на кнопку да рычагом аварийного сброса продублировал. Самолет швырнуло взрывной волной, в кабине бензиновый туман, масло хлещет — дышать нечем…

Через форточку увидел на берегу скопление машин с пехотой. Решил: "Врежусь туда, как капитан Гастелло!" Но в это время сильно ударило в крыло, штурмовик накренился. С трудом его выровнял и оказался не над колонной, а над плавнями. Мотор заглох. Не успел опомниться, как плюхнулся в камыши — только брызги во все стороны.

Выскочил из кабины — очутился по пояс в воде. Глянул на самолет — одно крыло к самому хвосту вывернуло. Такое зло взяло: хотел ведь вспыхнуть факелом, а оказался, как лягушка, в болоте. Вскарабкался на крыло, выхватил планшет с картой, саданул сапогом по приборной доске — стекла со звоном посыпались. По часам ткнул пистолетом — ба-бах! — он оказался взведенным. Противник близко, наверное, услышал. Подался я по камышам дальше. Выбрался на сухое. Мотоциклы тарахтят — дорога поблизости. Увидел двух немецких мотоциклистов, упал в высокую траву — не дышу. А при мне ведь секретная карта, ее уничтожить надо. Скомкал, спичку поднес — дым вверх пошел. "Что ж я делаю? Заметят!" Навалился грудью, погасил. Разорвал ее на мелкие кусочки, разбросал. А мотоциклисты меня не заметили, покатили мимо.

Перебежал дорогу, подался на юг. Километров пять гнал по зарослям без передыху. Широкую протоку надо переплывать. Только стянул сапог, а по другую сторону из-за кустов вышел здоровенный фриц: голый по пояс, загорелый, живого барана на горбу прет. "Неужели и сюда просочились? Надо брать правее…"

Вскоре увидел стадо. Подкрался поближе — там два пастушка.

— Что за село виднеется? — спросил я.

— Хутор Титов. А вы, дяденька, летчик?

— Летчик… Там немцы есть?

— Не-е…

— А от Титова дорога на Маныч есть?

— Есть, дяденька, есть…

Подхожу к Титову с опаской. У крайней хаты женщины лясы точат, заметили меня — разговор смолк. Я остановился.

— Немцы есть? — кричу издалека, чтобы в случае чего успеть скрыться и кустарнике.

— Подь ближе! манит руками. — Немцы там! — показывают в сторону Николаевской.

Пригласили и сенцы, табуретку поставили. Присел я, мне черпак холодной воды подали. Выпил залпом, еще попросил, на меня почему-то боязно смотрят. А я, оказывается, одной рукой черпак принял, а в другой все еще держу пистолет. Забыл я о нем, неловко стало.

Допивал я второй ковш, в сенцы вбежали два подростка.

— Дяденька летчик, а вам куды?

— На Веселый.

— Айда с нами. У нас и кони есть.

Вышел — во дворе стоят три лошади. Вместо седел — ватные одеяла сыромятными ремнями к спинам привязаны. Пацаны уже уселись верхом, взрослые взвалили лошадям на холки по мешку.

— Чьи лошади? — спрашиваю.

— Приблудные.

— А что в мешках?

— Сахар.

— Где взяли?

— На Дону наши пароход подорвали. Добра там потонуло! А капитан к нашей Анютке в примаки пошел, понарошку. Гутарють, что он партизанить собирается.

— А сахар кому повезете?

— Дедушке, за Маныч.

Тронулись. Дорога вела через хутор Дурновский. По бокам лесочек. Услышал я шелест в кустах — кто-то к дороге пробирался. Выхватил пистолет, крикнул с коня:

— Стой, руки вверх!

— Ты что, спятил? — недовольно проворчал солдат с винтовкой на шее и с ремнем в зубах.

— Где ваша часть? — спросил его строго.

У меня под комбинезоном знаков различия не видно, однако шлем с очками что-то значит. Солдат проворно справился с пуговицами на штанах, затянул потуже ремень, одернул гимнастерку, принял стоику "смирно".

— Извиняюсь, товарищ командир… Наша часть стоит сразу же за Дурновским направо. На бугре против Константиновской оборону держим…

— Почему здесь один болтаешься?

— В разведке, товарищ командир.

За Дурновским действительно был 6угор. За каждым кустом стояли забросанные ветками пушки.

— Где командир? — спросил лейтенанта.

— Командир бригады? — уточнил тот и козырнул.

— Да.

— На том пригорке.

Передал я повод пацанам, пошел на пригорок. В окопе увидел троих с биноклями: в сторону Дона поглядывают. Командир бригады — подполковник, Радичевым назвался. С ним рядом комиссар и начальник штаба. Расспрашивают:

— Штурмовики, значит, работают только днем? А по ночам у нас "кукурузники" тоже жужжат. Где летит — не видно, потом и звук пропадает. Вот тут и берегись: засвистят бомбы — бац, бац! Страху на фрицев нагоняют и нам тоже ночью дремать не дают.

— Пленный фриц нам сказал, что на "кукурузниках" ведьмы летают. В самом деле на них женский персонал? — спросил комиссар.

— Весь женский: и командир, и комиссар, и начальник штаба.

— И что ж, все они в летах, раз ведьмами окрестили?

— Да нет, все молодые, красивые!

— А ты их видел?

— А как же! От самого Донбасса вместе…

— Вот чертяки!.. — довольно улыбнулся комиссар. — Привет им наш казачий передай. А на Веселый тебе лучше вон той дорогой, что правее. Левее вчера фрицы прорыв предпринимали, как бы на них не нарваться.

Сели верхом, поехали дальше. Под вечер заметили у леска дымок. Это была полевая кухня. В стороне сарай, домик. "Не мешает и подзаправиться", — подумал я. Пацаны тоже проголодались, мешки продырявили, сахар сыплют в рот пригоршнями.

Подъехали к кухне, повар оглянулся — бросил черпак, хвать свой карабин, на меня наставил:

— Слезай, да руки повыше! — А сам другому солдату команды подает: Пистолет — сюда, коней вяжи, мешки сваливай, а их в штаб на проверку… Там разберутся, что к чему.

Всех, кто шел тогда от Дона, без разбора задерживали заградотряды. Какой-то зачуханный поваришка мигом меня обезоружил, на гумно под конвоем повели. Закрыли в сарай, звякнули засовом.

— Пусть вызовут в штаб! — крикнул я.

А часовой в ответ:

— Не шуми, придет черед — вызовут.

В сарае сумрак. Казачата прилегли на солому, шепчут:

— Дяденька, а как же мы к дедушке без коней, без сахара?

В другом углу зашуршала солома, началась какая-то возня, слышу бормотание на чужом языке. Подошел туда, чиркнул спичку и обомлел: один в нательной рубашке стягивает с другого китель. Тот, что в кителе, упорно сопротивляется. А китель-то не наш.

Тогда я рявкнул на них:

— Прекратить безобразие!!

Фрицы вскочили, вытянули руки по швам, подбежал я к двери, начал бить кулаками:

— Часовой! Часовой!!

Клацнул засов, приоткрылась дверь.

— Чего шумишь?

— Какое вы имели право помешать меня вместе с фрицами?

— А куда вас деть? — невозмутимо ответил часовой. Сарай-то один… А их не бойтесь, они тихие. — Он пригрозил кулаком рыжему фрицу и пояснил: — Это он опять надумал с румына китель стянуть, его самого-то раздетого привели.

Вскоре повели меня в штаб. Лейтенант проверил документы, вернул пистолет, извинился.

— Тут он, повар наш, пересолил трошки…

— Я требую, чтобы вы его наказали своей властью!

— Не можем наказывать, товарищ летчик, он у нас недавно отличился, за это из поваров в разведроту его переводим на повышение. Важного "языка" привел.

Оказывается, разведчики долго не могли добыть "языка" из-за Дона. Тогда добровольно вызвался повар. Переправился через Дон и на двое суток запропастился. Посчитали, что сбежал. А повар оказался с выдержкой. Подался он километра на три в тыл к противнику. За ночь добрался до какой-то станицы, весь день пролежал в огороде — вел наблюдение за домом, который охранял один солдат. В этот дом несколько раз заходил немецкий офицер. К вечеру солдат начал таскать в баню воду, затопил. Жареного гуся на блюде в предбанник принес, бутылку шнапса. Пришел офицер мыться. Повар тихо снял солдата, зашел в парную, тазиком по темени офицера оглушил, кляп в рот запихнул. Из карманов забрал документы, гуся — под мышку и повел голого фрица к Дону, где была припрятана лодка. "Язык" оказался майором. Только комары его чуть не до смерти заели.

…Коней наших отобрали, казачатам отсыпали по котелку сахару, отпустили к деду, а меня пристроили на попутную полуторку: ехали в пекарню за хлебом. По дороге налетели два "мессера". Еле успели выскочить с шофером и упасть в кювет. Наша машина сгорела…

К вечеру добрался я до хутора Веселого, голодный как волк.

На улице повстречались три девушки в новой милицейской форме. Поравнялись, первые зацепили:

— Здравствуй, летчик!

— Здравствуйте, — отвечаю.

Одна, самая бойкая, блондиночка в фуражке набекрень, предлагает:

— Кушать хочешь? По глазам вижу, что хочешь, чего краснеешь?

— Хочу, — признался я.

— Пойдем к нам в хату, поужинаем на прощанье.

— Почему на прощанье?

— Нас утром должны бросить на Дон.

Предложили умыться, открыли консервы, хлеба нарезали. За ужином рассказали, что все они из Новочеркасска, ученицы старших классов, добровольно пошли в армию.

— Кушай, Леня, кушай, — больше всех беспокоилась беленькая. — Отдохнешь у нас до утра, тебе ведь далеко топать…

В полночь забарабанили в окно: "Срочно грузиться. На улице урчит грузовик. Зажгли лампу, девчата проворно одеваются, я тоже натянул сапоги, комбинезон. Стою и не знаю, что сказать на прощанье.

Беленькая первая подошла ко мне, положила руки на плечи, посмотрела на меня ясными глазами:

— Что ж ты, Леня, такой несмелый? Давай сама поцелую на дорожку…

Полуторка скрылась в темноте, а я зашагал из Веселого.

…На попутной приехал в Мечетинскую, где должен быть штаб 4-й воздушном армии. Станция разбита, валяются обгоревшие вагоны, ветер носит по путям обрывки бумаги, какое-то тряпье. Проходил мимо уцелевшего пакгауза. Двери открыты. Заглянул туда — горы чемоданов, ящиков, а двое шуруют в вещах.

— Руки вверх, мародеры! — наставил на них пистолет.

Вел их через Мечетинскую, чтобы сдать куда следует. Шли по улице, прохожие попались навстречу — шарахнулись, стервецы, через плетни — один направо, другой налево — и по огородам… Удрали, стрелять вдогонку не стал, не с руки было… Разыскал штаб воздушной армии.

— Где кабинет Вершинина? — спросил у дежурного.

Вошел без стука. Мне море по колено — всякого насмотрелся…

— Летчик Букреев из седьмого гвардейского! — доложил, ничуть не робея перед большим начальником. Вершинин пригласил сесть и говорит:

— Ты еще не знаешь, что вчера Мосьпанов погиб… Его над аэродромом сбили истребители. Как не уберегли?.. Полк из Кагальницкой уже улетел в станицу Павловскую. Мы тоже готовимся к перемещению, поедете с нами.

Вызвал подполковника:

— Распорядитесь накормить Букреева, пусть отдохнет…

Уснул я в сарае. Разбудил меня грохот. Не пойму: не то бомбят, не то стреляют. Выскочил, а на окраину станицы пикируют "лапотники". Ни одной автомашины во дворе не вижу, побежал в штаб — там пусто. Припустил я из Мечетинской. Смотрю — на полянке стоит У-2, около него мечется какой-то полковник.

— Ты летчик? — спрашивает он.

— Штурмовик.

— На У-2 летать можешь?

— Еще бы! А ты умеешь винт при запуске крутить?

— Не приходилось.

— Смотри же, сразу отбегай по моей команде, а то лопастью руки отобьет.

Мотор кое-как запустили.

— Куда лететь? — спрашиваю полковника.

— В Сальск.

Карты у меня нет — на Дону уничтожил, сколько горючего в баке — и спешке не проверил. Брею над железной дорогой — она к Сальску приведет.

Лечу около часа. Увидел на проселке большую колонну: наши на юг отходят. И такое меня зло взяло! Начал над ними низко кружить, кулаком машу. Пошарил по карманам — достал карандаш, клочок бумажки. Зажал ручку управления коленями, написал: "Ни шагу назад!" Бумажку бросил над войсками, полетел дальше на восток.

Увидел большой город. Решил, что это Сальск. На окраине заметил самолеты У-2, сел. Подбежал к нам человек в комбинезоне, узнал полковника — моего пассажира.

— А куда девался наш летчик?

— Убило при бомбежке, — ответил тот.

— Где седьмой гвардейский? — спрашиваю я.

— У Владикарса, севернее станции Целины. Посмотрел я на его карту километров тридцать на северо-запад от Сальска.

— Подбросьте меня туда, — прошу.

— Все самолеты в разгоне. Повремени до утра, куда спешишь!..

— Тогда я на попутных, — обозлился я.

Вышел на дорогу, проголосовал. Грузовик притормозил.

— Куда едете?

— На Целину.

— И мне туда.

— Садись.

А в кузове полно медсестер. Стиснули меня со всех сторон, галдят, смеются.

— Как там, на небе, не страшно?

— Садись ближе, не робей!

— Воробышек…

Машина остановилась у пруда.

— Купаться! — загорланили девчата. С хохотом сбрасывали с себя амуницию, прыгали в воду.

— Снимай, летчик, штаны, живо!

Сошел перед Целиной, где дорога поворачивает на Владикарс.

— Пока, воробышек! — прокричали медсестры из кузова. А над Целиной дым горит элеватор. Перешел железную дорогу, навстречу подвода.

— Немцы! — крикнул солдат.

— Где?

— Уже в Целине и сюда прут…

Пришлось поворачивать. Пошел на юг по пшенице. Увидел грузовик с длинным хоботом поверх кабины — стартер для запуска авиационных моторов. Побежал туда. В кабине с шофером грузин — капитан из авиационного разведполка. Его полк улетел в Ставрополь.

— Садысь, кацо, будэм вмэстэ даганят!

Ночью проезжали Буденновск. На перекрестке чуть не столкнулись с танком. Осветил он нас фарами, наш шофер тоже включил свет, а танк этот с крестом! Крутнули в переулок, нам вдогонку пулеметная очередь — я из кузова плюхнулся на землю. Глядь, машина уже далеко. Вскочил — и вслед за ней! Откуда и прыть такая взялась, будто летел на крыльях смерти, — обогнал машину, тогда только и остановил.

Ехали ночь и весь день. Везде заторы. После Моздока долго тащились в гору. Смотрю — на перекрестке наш комиссар стоит. Выскочил к нему:

— Товарищ комиссар, это я, Букреев!

— Вот и хорошо, что заявился. А я тут хвосты подбираю. Как спустишься с Терского хребта, увидишь, на поле два ИЛа стоят. Там собрался наш полк.

Так я вас и догнал…

Пока Леня Букреев рассказывал эту историю, наш бочонок опустел.

— И надо же додуматься — по бочонку стрелять, — с укором сказал недовольный Талыков. — Айда в арык купаться, — предложил он и потянул Букреева за рукав из сакли.

…На следующий день мы с Талыковым перегнали "восьмерку" и "девятку" на другой аэродром и передали 103-му братскому полку.

Комиссар построил наш полк.

— Нас отводят на переформирование. Соберемся с силами, а потом — вперед, только на запад!

Леонид Григорьевич Букреев все еще служит в армии. Окончил военно-воздушную академию и академию Генерального штаба. Фронтовые друзья наконец-то дождались: хоть один наш однополчанин стал генералом!

При встречах Букреев чаще всего рассказывает о полетах на Дон.

Как-то я спросил его:

— Леня, а что бы ты выделил из твоих фронтовых приключений на Дону?

— Первый в моей жизни поцелуй белокурой девушки.