"В военном воздухе суровом" - читать интересную книгу автора (Емельяненко Василий Борисович)

Переправа

Войска Южного фронта откатывались от Дона к предгорьям Кавказа. Мы уже были на полевом аэродроме Новоселицкое — это восточнее Ставрополя. В нашем полку осталось только два самолета: с бортовыми номерами 8 и 9, словно неразлучная пара.

Самолет с номером 9, как и его летчик, был тогда знаменитостью. Ведь это на "девятке" Михаил Талыков 29 июля вывез меня в фюзеляже из-под самого носа немцев. "Восьмерка" — моя.

Всех "безлошадных" летчиков и техников отправили пешком или на попутных машинах за Минеральные Воды на сборный пункт — в аул Ачалуки.

Был жаркий полдень. Мы с Мишей только что возвратились с боевого задания. Доложив, что били и что видели, поспешили в "холодок", как говорил Талыков, под тень дерева. Сняли ремни с тяжелыми пистолетами, намозолившими бок, расстегнули вороты взмокших гимнастерок, повалились навзничь — руки под голову.

Над нами блеклое, безоблачное небо и трепещущие листья. Наслаждаемся минутами покоя, истинную цену которым познали только на фронте.

В те свободные минуты, когда ты только что вернулся, а новую боевую задачу еще не поставили, стараешься отключиться от мыслей о войне. Чтоб не думать о том, как долго еще мы с Талыковым провоюем и который из двух самолетов "восьмерка" или "девятка" — останется в полку последним.

Но мыслей о войне не отогнать. Перед глазами только что пережитое в боевом вылете. Дороги от Сальска на Ставрополь — сколько глаз видит — курятся пылью. Это движутся механизированные части противника. А из Ставрополя, по дороге на Невинномысск — бесконечный конный обоз вперемежку с грузовиками. На подводах и в кузовах навалом узлы, шкафы и прочий домашний скарб… По обе стороны дороги — людской поток. Пестрые одежды, много детей. Почти у каждого над головой сломанная ветка. Ветками утыканы телеги и грузовики.

Глядя на небо и шелестевшую листву, я думал о беззащитности этих людей, покидающих город.

На той же "волне" размышлял и Миша. Он спросил вдруг:

— Неужели они считают, что этими веточками замаскировались от "мессеров"?

— Значит, считают. Берут пример с военных… Кто-то из техников приволок к нам ящик, перевернул его вверх дном — вместо стола. Девушка из БАО поставила две полные алюминиевые миски с наваристым горячим борщом. Хлебнули по ложке-другой, есть не хочется. Миша, прожевывая кусок хлеба, мечтательно сказал:

Эх, кваску бы сейчас холодненького да в Балтыме искупаться…

— Балтым? Первый раз слышу… Талыков удивленно раскрыл серые глаза:

— Это ж такое озеро, что не всякий его переплывет. А мы вот с братом Алексеем переплывали.

— А где оно?

— Недалеко от Верхней Пышмы.

Оказалось, что это старинный уральский город, недалеко от Свердловска. Чуть ли не Петр Первый медные рудники там открывал. Миша в этом городе учился, а потом подался в Свердловский аэроклуб. Впервые я тогда узнал, где родные места Михаила и как далеко они от фронта…

— Глубокий тыл, — говорю ему, — а вот к моим краям немец уже подбирается…

— Ты откуда?

— Из Сталинградской области…

Сколько вместе воевали, а о том, где кто родился, где учился и работал, друг друга расспросить не успели. Как-то не занимали нас тогда биографии. По-настоящему они у всех начались на войне, где человек в деле выказывал себя. И весь он был перед тобой, словно просвеченный рентгеном.

Начали лениво хлебать остывший борщ, девушка уже спешила к нам с курицей. Двух летчиков из всего полка кормили сытно. Но ее обогнал посыльный:

— Срочно к командиру!

Швырнули ложки, схватили ремни, планшеты; на ходу застегивая гимнастерки и подпоясываясь, заторопились к землянке.

Командир полка сам нетерпеливо шел навстречу. Почему-то злой и говорить начал не сразу. Пристально посмотрел в глаза каждому, словно видел впервые, потом тихо сказал:

— Севернее Армавира, у станицы Прочноокопской, противник восстановил взорванный нашими войсками мост через Кубань. Сам Буденный приказал разбить его авиацией, чтобы сорвать переправу танков. Задача эта… — Холобаев сделал паузу и, повысив голос, добавил: — Поставлена нашему полку!.. — Он произнес это так, словно перед ним стояло не двое, а, по крайней мере, шеренга летчиков. — Прикрывать вас будут шесть истребителей. Разбить мост во что бы то ни стало! — Он взмахнул рукой, словно шашкой.

Мы выхватили из планшетов карты, линейки, транспортиры, в голове вихрем понеслись мысли: "Как же можно двумя штурмовиками разбить мост? Это же не понтонный, тот и взрывной волной можно повредить. А здесь нужно только прямое попадание. Такая задача под силу по меньшей мере эскадрилье. А может, тот, кто ставил по телефону Холобаеву эту задачу, и не знает, что от нашего полка одно название осталось? Или знает, но обстановка такова, что воевать приходится до последнего самолета, до последнего танка и до последнего солдата. Невыполнимых задач сейчас не признают… Выполнить или умереть. "Ни шагу назад!"

— По самолетам! — скомандовал командир.

Талыков зашагал впереди меня к своей "девятке" с множеством заплат на крыльях. Ступал он с каблука, словно пробовал прочность земли. Видно, злится. Может, его обидела резкость командира?

Вырулили на старт, командир был уже там. Не дождавшись сигнала стартера, стоявшего наготове с флажками. Холобаев сдернул с головы свою пилотку и махнул ею: "Выметайтесь!"

…Летим очень низко над нескошенными полями пшеницы. Куда ни глянь тихое желтое море. Во многих местах по "морю" гуляет багровое пламя, оставляя за собой черную пустошь. Поджигают свои, чтобы не досталось противнику. А на этом море островки — станицы и пруды, пруды… На их синеющей глади словно белые облачка плавают. Скользнула темная тень самолета по этому облачку, ударила гулом двигателя — и стаи белоснежных гусей и уток, словно от ураганного ветра, разлетаются к берегам, панически взмахивая крыльями.

Благодатная Кубань, и до тебя докатилась война…

А вон там, далеко впереди, на желтой полосе хлебов темнеет станица. Она как многотрубный пароход на горизонте: лениво тянутся к небу дымы пожаров. Это наш поворотный пункт на Прочноокопскую.

Развернулись влево, тут же начали набирать высоту. Уже виднеется Армавир, извилистая Кубань. Через реку переброшена узенькая перемычка: это и есть мост. Мы все еще "скребем" высоту на перегруженных бомбами ИЛах, а впереди, будто черное облако, стеной повисли разрывы разградительного зенитного огня. Чем ближе к мосту, тем больше разрывов. Через потрескивание в шлемофонах слышны отрывистые команды наших истребителей: они завязали бой с "мессерами". Мы на боевом курсе, когда маневрировать уже нельзя. Еще чуть-чуть протянуть, не сбили бы до того, как войдем в пикирование… Мост надвигается медленно-медленно, будто скорость у нас уменьшилась.

Время! Самолет кренится, опускает нос. По бронестеклу поплыли и берег и цель. Нарастает свист встречного потока воздуха, мост быстро увеличивается в размерах, самолет подбалтывает, и от этого вздрагивает мост на перекрестье прицела. В голове лишь одна мысль: "Попасть, попасть, попасть…"

Нажатие на кнопку сброса бомб, и в этот же миг сильный хлопок, будто у самого уха лопнул детский воздушный шарик, — самолет тряхнуло. Вывод из пикирования, разворот, мгновенный взгляд назад — там всплески воды, в крутом вираже самолет Талыкова. В шлемофонах сиплый голос истребителя и слова, больно уколовшие в самое сердце: "Мимо, мимо…"

Летим обратно. У меня на левом крыле дыра. Вот почему тряхнуло самолет в момент сбрасывания бомб — зенитный снаряд угодил.

Ровно поет мотор. Талыков идет справа — крыло в крыло, а на душе плохо. Очень плохо. Задание не выполнено.

В эту теплую августовскую ночь лежали мы вдвоем с Талыковым на охапке сена, покрытой брезентовым чехлом от самолета.

Где-то далеко бухали пушки, над Невинномысском отсвечивало зарево. Пролетел, нудно завывая, фашистский разведчик. Вдали воткнулся в небо синий луч прожектора — стоял вертикально, словно прислушиваясь к чему-то. Затем он лениво зашарил, слизывая пушистые звезды. Близко стучали по железу молотками: наши механики Темнов и Логинов латали дыры на "восьмерке" и "девятке". Талыкову тоже досталось осколками по хвосту.

— Интересно, где теперь наши? — сказал Талыков. Наши — это "безлошадные" летчики и техники да девушки-оружейницы, прибывшие к нам в полк незадолго до начала отступления из Донбасса. Да еще восемь сержантов-летчиков, выпускников Ворошиловградского училища, объявившихся у нас под Ростовом. Где-то они?

Пешей братии набралось много, а машин для перевозки их с одного места на другое нет. Двинулись пешком на восток еще из Кагальницкой. Это шествие возглавил командир второй эскадрильи майор Хашпер, тоже прибывший недавно в полк. Указали им конечный пункт сбора — аул Ачалуки. Уже пятнадцать суток мы не знаем, что с ними.

Миша спрашивал о "наших", а думал, конечно, об одной сероглазой Ксении. Да и она, шагая где-то там, по пыльным дорогам, не перестает небось думать о своем рыцаре. Не раз замечал, как она стирала ему подворотнички, носовые платочки — значит, непременно думает.

Ох эти девушки…

Появились они у нас в полку в июне сорок второго. Был как-то звонок из штаба дивизии:

— Отправьте своего представителя на сборный пункт, пусть отберет для зачисления в штат полка шестнадцать девушек. Кожуховский думал, что ослышался, переспросил:

— Девушек, говорите?

— Да, девушек…

— А что мы с ними делать будем?

— Они будут делать все, что положено оружейнику.

Начальник штаба всполошился. Невиданное дело! До сего времени женщины попадались только в штабах на должности машинисток или связисток, а чтоб техниками или оружейниками работать — такого в авиации еще не бывало. Разве у слабого пола хватит сил подвешивать на самолет стокилограммовые бомбы или снимать, разбирать для чистки и вновь устанавливать пушки по 70 килограммов весом?

Кожуховский выделил грузовик ЗИС-5, представителем послал комиссара третьей эскадрильи Якова Квактуна.

— Отбирай там девчат покрупнее… покрупнее… сам понимаешь…

Квактун намеревался выполнить в точности инструкцию нашего Эн-Ша, но ничего из этого у него не получилось. Начал выстраивать в одну шеренгу самых высоких, а вслед за ними без всякой команды потянулись и низкорослые. Все астраханки твердо заявили:

— Поедем только в один полк, разлучаться не желаем!

Шестнадцатой стала в строй Тося Табачная — от горшка три вершка. Ее-то Квактун хотел начисто забраковать, но у той по щекам покатились крупные слезы, а остальные в пятнадцать голосов застрекотали как сороки. И Квактун сдался.

Все летчики и техники исподтишка поглядывали на прибывший грузовик. Около сарая, куда уже натаскали сена вместо постелей, шла разгрузка.

Девушки были и хромовых ботиночках, и подогнанных по фигуре гимнастерках, в юбочках до коленей. Они быстро скрылись со своими пожитками в сарай. Наш "профессор" Максим Иванович Шум тогда не удержался и выразился вслух:

— Девчатки фигуристые…

В сарай к новоявленным оружейникам наведался Кожуховский. Там сержант Шергин уже потчевал их ужином: приволок из кухни большую кастрюлю с пшенной кашей, поставил ее на середину пола и скомандовал:

— Налетай!

Сам вытащил ложку из-за голенища — показал пример, — а девушки с непривычки жеманничали. Посмотрел на все это Кожуховский, не сдержался и буркнул:

— Детский сад… — с тем и вышел. Командиру полка он доложил:

— С такими талиями… не смогут… не смогут они работать.

Наш Эн-Ша, однако, с выводами поспешил. Представители "детского сада" не только быстро научились справляться со своими прямыми обязанностями, но и заметно подняли моральный дух летного состава. Это подметил сам Борис Евдокимович Рябов.

А как резко возросла бдительность при несении караульной службы! Если девушек посылали охранять самолеты, то от добровольцев на роль подчаска отбоя не было. Так что бдительность на постах возросла ровно вдвое, количество нарушений в несении наряда резко сократилось.

Часовой Чернова охраняла ночью самолеты. Заметила приближавшегося к ней ползком нарушителя. Ей бы крикнуть: "Стой! Кто идет?" — и лишь потом дать первый выстрел в воздух, а Чернова пальнула без всякого предупреждения. Жертвы, к счастью, не было по той простой причине, что за нарушителя она приняла клубок перекати-поля.

Случай произошел и с самой маленькой оружейницей — Тосей Табачной (все ее звали "наш Табачок"). При смене часовых Табачной у самолета не оказалось. "Неужели покинула пост?" Тогда разводящий окликнул:

— Часовой!!

— Чего треба? — послышался откуда-то тоненький голосок.

— Ты где, Табачная?

— Я тутычки, — ответила она, выбираясь из-под самолетного чехла на теплом моторе.

— Почему туда забралась?

— Тутычки тепло, та и мыши пид ногами не бигають. Дуже я их боюсь…

Тося Табачная на первых порах не усвоила правил обращения с начальниками. Стоит как-то дневальным по штабу. Проходит командир полка, а она на него только глаза таращит. Командир подал ей руку, назвался:

— Я — Костя Холобаев…

— Брешете, вы не Костя…

— А кто же я, по-твоему?

— Вы командир полка…

Все это сущая правда, но было так только на первых порах…

А как с приездом девушек изменился внешний облик летчиков! Да и не только летчиков; наша "темная сила" вдруг преобразилась. У всех, не исключая и самого Максима Ивановича Шума, появились белые подворотнички. Зато простыни катастрофически уменьшались в размерах.

Уменьшилось количество телогреек. Злые языки говорили, что это дело рук наших девушек, которые потрошили эту амуницию и добывали вату… чтобы пудриться… Мой комиссар эскадрильи Яша Квактун даже философскую базу подвел: "Это, — говорит, — переход количества в качество".

Среди девушек объявилась портниха Клава Калмыкова, которая из трофейной шинели такие мне бриджи пошила, что потом многие в полку на них с завистью смотрели.

Комсорг Нина Алексеева, самая застенчивая из всех, обладала чудесным лирическим сопрано и так проникновенно пела "В землянке", что, на наш взгляд, Клавдии Шульженко, которую нам довелось слушать в станице Тимашевской, трудно было тягаться с нашей полковой певицей.

А чего стоили серые глаза Ксении Емельяновой!.. Однако не буду мешать Мише Талыкову мечтать о них. Ведь он рядом со мной на охапке сена лежит и ворочается с боку на бок… "Где теперь наши?"

Вот уже на горизонте, в той стороне, куда нам скоро снова перелетать на новую точку с механиками в фюзеляжах, заалела полоска неба. Послышалось ровное дыхание Миши. Вслед за ним и я провалился в сон.

На следующий день Холобаев сказал:

— Задачу полку не отменили. Противник переправляет танки и продвигается на Майкоп и Туапсе. Командование требует, чтобы мост был разбит! — и припечатал крепко сжатым кулаком по столу. А сжат кулак был так, что даже кожа на суставах побелела. Пуская вместе со словами махорочный дым, заключил: — В общем, мост на нашей совести… Если и на этот раз не разобьете, придется вам же снова лететь… Сейчас выделят усиленное истребительное прикрытие двенадцать штук полетит, один контролер с фотоаппаратом, чтобы результаты точно зафиксировать. Пока заправляются, идите готовьтесь, думайте…

Ушли с Талыковым под наше дерево. Миша сел на землю, поставил локти на высоко поднятые колени, подпер кулаками скулы. Уставился на лежавший между ног планшет. У меня тоже муторно на душе. "Мост на нашей совести…" Что это: упрек за вчерашний вылет? "Придется ведь снова вам лететь…" А будет ли кому снова лететь?

— Ну как пойдем? — спрашиваю Талыкова, имея в виду маршрут полета.

— Как бы ни идти, лишь бы мост разбить. — Он резко повернул голову, глянул мне в глаза: — Если и на этот раз бомбы мимо, развернусь и врежусь самолетом…

Меня будто в грудь толкнуло. Я поверил его искренности — у Талыкова хватит решимости. Это он уже доказал 29 июля там, у Несмеяновки… Что ему ответить? Если отговаривать — то, чего доброго, заартачится и еще больше утвердится в своем решении. Да и как буду выглядеть перед Талыковым я? Ведомый готов на все, а ведущий дрожит за свою шкуру? Сделал вид, что я ничего не слышал. Крепко задумался. "Погибнуть мы еще успеем… Как перехитрить противника, чтобы он нас не заметил издалека, как вчера? Азбучная истина тактики гласит: старайся не повторять того, что однажды сделал… А если зайти на мост с другого направления?" И тут будто осенило: как раз и получится, что мы будем подходить со стороны солнца! Если идти с пологим снижением и точно в створе между солнцем и целью, мы окажемся в слепящих лучах солнца — это помешает зенитчикам заблаговременно нас обнаружить. Вот только солнце слишком высоко уж поднялось… Ну и что? Мы высоту наберем побольше, снижение начнем издалека на минимальных оборотах, тогда и звук моторов нас тоже не выдаст…

И еще пришла мысль. "Мы ведь вчера не давили огонь зениток, потому что перед атакой не успели набрать достаточной высоты. Теперь же другое дело!"

Сказал Талыкову:

— Я полечу впереди и буду обстреливать дальний от нас берег, а ты оттянешься назад и пали по ближнему. Подавим огонь зениток, а бомбами в это время будем целить по мосту.

Талыков внес свое предложение:

— И бомбы сбросим не по инструкции, а метров с двухсот, а то и пониже… Ну, тряхнет взрывной волной, пусть и дырки от своих осколков будут. Зато точнее попадем…

И вот мы в воздухе. Позади, словно конвой, — четверка истребителей: много выше нее вторая четверка плывет по небу. Это наши защитники. Остальные "ястребки" вырвались вперед, скрывшись в лучах солнца. Их задача расчистить воздух от вражеских истребителей или сковать их боем до нашего подхода.

Армавир обошли стороной, сделав изрядный крюк в сторону станицы Курганной. В этих местах тоже горели посевы, и по всем проселкам ползли немецкие танки. Вот уже куда прорвались со вчерашнего вечера!

Высоту начали набирать далеко от Прочноокопской. Когда закончили разворот и взяли курс на цель, солнце оказалось строго за хвостом самолета.

Снижаться было еще рано, а тут впереди что-то блеснуло на солнце. Навстречу пронеслась "рама" — двухфюзеляжный разведчик "фокке-вульф-189". Я взглянул на своих истребителей — думал, устроят погоню. Нет, не стали трогать эту "каракатицу". Молодцы ребята, удержались от соблазна увеличить боевой счет да еще и полторы тысячи рублей премии получить. Они твердо знают свое дело охранять нас. И летят, соблюдая полное радиомолчание, никто словечком не перекинулся.

Показался мост — медленно наплывает на нас. На обоих берегах — скопище войск. Планируем на малых оборотах, направив носы штурмовиков на цель. Медленно теряется высота. А зенитки молчат. Хорошо… Ну, пора начинать! Выпустил "эрэсы" по дальнему берегу, заработали пушки, затрещали пулеметы, а мост уже в прицеле. Палец ложится на кнопку сбрасывания бомб. Высота четыреста… По привычке чуть было не нажал. "Бомбить ниже!" Секунда, еще одна, еще… Хватит! Вдавил пальцем кнопку и мгновенно ощутил сильный удар снизу. Показалось, что не на парашюте сижу, а на голой доске, и по ней снизу кто-то ударил кувалдой. Самолет на большой скорости низко несется прямо на крутой берег. "Горка" — под мелко вздрагивающими консолями крыльев мелькают танки, автомашины. В их гуще — дорожка багровых вспышек: это, конечно, Талыков при выходе из пикирования добавил туда огонька. В шлемофонах потрескивает, и тут знакомый сиплый голос истребителя:

— Молодцы, "горбатые", попали в цель!

— Вас понял… понял… — ответил я, не торопясь и вроде бы вяло, а сам ведь чуть не сорвался на радостный крик.

Сзади меня "девятка" плавно ложится то в правый, то в левый крен, грациозно выполняя "змейку". Я ценю это и понимаю, как сейчас хорошо на душе у Талыкова.

Ровно поет мотор… Скорее бы аэродром Новоселицкое!