"Момент истины (В августе сорок четвертого)" - читать интересную книгу автора (Богомолов Владимир Осипович)29. НА СТАНЦИИНа путях станции, где находилось семь воинских эшелонов с людьми и техникой, царило обычное для прифронтового железнодорожного узла шумное оживление. Солдаты и сержанты кучками теснились меж составами, на перроне и окрест, гомонили, бегали с котелками и фляжками, таскали ведра и бачки с варевом, обедали, щелкали семечки, плясали, играли в «жучка», мылись и даже стирали. Пронзительно крича, двигался маневровый паровозик; около вагонов, обстукивая молоточками колеса и хлопая крышками букс, проворно суетились перепачканные потные смазчики; слышалось мощное дыхание и гудки паровозов. На платформах тесно, одна к другой, стояли прикрытые брезентами самоходные установки, затянутые маскировочными сетями длинноствольные пушки со следами еще заводской смазки, замаскированные ветками полевые кухни, легковые и специальные автомашины. Кое-где над эшелонами, как руки, прикрывающие от удара с воздуха, вытянулись стволы зенитных орудий. На одной из платформ у тупорылой, угроюмого вида гаубицы возились рослые, мокрые от жары и напряжения артиллеристы. Молодцеватые казаки-гвардейцы с обязательными чубами, в фуражках, где-то на самом затылке лихо заломленных набекрень, и шароварах с красными лампасами прямо в теплушках, откуда несло крепким запахом навоза и лошадиного пота, чистили и обливали водой коней. За их работой из соседнего состава с выражением на лицах высокого достоинства, превосходства и явного пренебрежения молча наблюдали молоденькие морячки в форменках и тельняшках. Бывалые солдаты с орденами, медалями, гвардейскими значками и нашивками за ранения на побелевших от солнца и стирки гимнастерках, молодые бойцы маршевых рот в новеньком, только со склада обмундировании, танкисты в надетых на голое тело замасленных комбинезонах, пехотные офицеры в полевых, с зелеными звездочками фуражках, морские лейтенанты в щегольских мичманках с золотистыми крабами, летчики в пилотках с голубым кантом и хромовых шлемофонах — кого здесь только не было! Все это разнородное войско — видавшие всякие виды гвардейские подразделения, одетые с иголочки маршевые роты и офицерские команды, вся эта новенькая, без царапинки техника — все двигалось к фронту, навстречу тяжелым и для многих последним боям… Простираясь широкой полосой своих оперативных тылов к северу и юго-западу, фронт, по существу, начинался уже здесь, только пушки еще молчали, а действовали паровозы. Но мысли о предстоящих боях и о смерти, должно быть, мало кого занимали. Со всех сторон слышались громкий разноголосый говор, веселые, а подчас соленые прибаутки, звуки гармошек и взрывы хохота. О противнике же было положено думать лишь тем, кто дежурил на платформах у зениток и счетверенных пулеметов, да еще летчикам-истребителям, что барражировали в знойном небе высоко над станцией. Андрей не без волнения ожидал, что круглолицый капитан и лейтенант затеряются в толпе и будут толкаться меж составами, прислушиваясь к разговорам и присматриваясь. Однако этого не произошло. Покинув агитпункт, они, не подходя к эшелонам, минут десять постояли на перроне, где в многолюдном, очень шумном кругу, распаленные азартными выкриками зрителей, обливаясь потом, состязались в веселом переплясе двое: пожилой, кряжистый, с бочкообразной грудью старшина-артиллерист (несмотря на возраст, вся его тучная фигура дышала здоровьем и силой) и маленький круглоголовый пехотинец, этакий задорный живчик, крепыш лет восемнадцати, с новеньким орденом Ленина на гимнастерке. Затесавшись в толпу увлеченных пляской зрителей, Таманцев и Андрей могли теперь вблизи хорошенько рассмотреть наблюдаемых. У капитана было толстощекое, совершенно круглое, с утиным носом и мелкими щербинками бабье лицо, некрасивое, но очень доброе. За мочкой правого уха темнела родинка величиной с горошину. Большими зеленоватыми глазами он увлеченно следил за плясавшими и улыбался. Над правым карманом его гимнастерки желтела нашивка за ранение, над левым — виднелась планка с ленточками ордена Красной Звезды и двух медалей. Лейтенант не сводил глаз с плясавшего и от души смеялся, показывая рот, полный ровных белых зубов. В его юношеском, мягкого очерка лице было что-то нежное, девичье, и Таманцеву он вдруг напомнил светловолосую артистку, певшую партию пастушка в единственной слышанной Таманцевым опере. На обоих офицерах было не новое, но чистое обмундирование, свежие подворотнички, а на ногах — форменные, массового пошива яловые сапоги, отпечатки которых, как еще вчера определил Таманцев, несомненно, не имели сходства со следами, обнаруженными у родника. Если Андрей разглядывал офицеров главным образом с любопытством, то Таманцев сосредоточенно работал: на всякий случай составлял мысленно и запоминал словесные портреты обоих — занятие сложное, требующее острого глаза, опыта и наблюдательности. По перрону пробегали два молоденьких лейтенанта — рыжеволосый, коренастый, с забинтованной рукой на перевязи и тонкий, сутуловатый, с пачкой газет под мышкой. Увидав Андрея, стоявшего позади круга зрителей, они бросились к нему. — Блинов, ты?! Вот это встреча!.. Здорово! — вперебивку закричали они, пожимая Андрею руку и хлопая его по плечу. — Ты где? — 3-здесь… — смущенно промолвил Андрей. — Смотри!.. Мы-то думали, ты там… — указал рукой на запад рыжеволосый, и оба продолжали: — Говорили, ты после госпиталя в разведку попал… за линию фронта… А ты по тылам кантуешься… — А вы к-как, р-ребята? — попытался перевести разговор Андрей. — Два месяца в боях… Видишь, по ордену прибавилось… До Восточной Пруссии дошли… — тараторили лейтенанты. — А ты свои чего не носишь?.. Три благодарности от Верховного… — Как там, в б-батальоне? Васек К-косолапов, Терпя-чий, Скоков? — Васек убит, а Терпячий в госпитале… И комбат убит, и замполит… Еще под Минском… Прямое попадание в капэ… — перебивая друг друга, восклицали лейтенанты. — Наумов на амбразуру лег — посмертно Героя дали… И ротный твой погиб, и Фельдман… А Басову ноги оторвало… И меня тоже хватило. — Рыжеволосый приподнял перебинтованную руку и радостно сообщил: — Гангрена начиналась, чуть не оттяпали!.. Старого состава человек сорок, остальные из пополнения… Нас под Варшаву перебрасывают… Идем — посмотришь!.. Наш эшелон на втором пути… Скоро отправляемся… — На втором п-пути… Сейчас, ребята… — Идем! — Рыжеволосый ухватил Андрея за руку. — Сейчас, р-ребята… Одну минуту… Сейчас п-приду… С тоской смотрел Блинов вслед убегавшим офицерам; он чувствовал, как слезы, навертываются на глаза. — Ты что, Андрюша? — подошел к нему Таманцев. — Ничего, — дрогнувшим голосом сказал Андрей. — Мой п-полк… — Я понял… — Под Варшаву едут… В-васек убит… и ротный, и к-комбат… — Андрей отвернул лицо: слеза все же выползла и заскользила по щеке. — А я… ищи и с-собирай окурки… Не хочу! — обиженно произнес Андрей. — П-подозреваемые, проверяемые — сам черт ногу сломит… П-пропади они в-все п-пропадом! — Милый, да если окурок нужен для дела, за него полжизни отдать не жалко! — заверил Таманцев, поспешно соображая, как разрядить ситуацию, и вмиг настраиваясь «бутафорить»[27]. — В п-полку я ч-человеком был… Лучшим взводом к-командовал! А з-здесь иждивенец ваш… и п-пользы от меня… — Некачественно ты ко мне относишься! — сделав обиженное лицо и раздувая ноздри, заявил Таманцев. — И к Паше тоже! — П-почему некачественно? — запротестовал Блинов. — Потому!.. Если ты серьезно считаешь, что от нас здесь меньше пользы, чем на передовой, то… извини… Это настолько оскорбительно — нет слов! С обиженным видом и не без возмущения Таманцев развел руками и, чувствуя, что теперь надо смягчать, примиряюще продолжал: — Ты эти завиральные мысли брось… Какой же ты иждивенец?.. А кто на этих двух наткнулся?.. Кто лейтенанта нашел?.. А след у родника?! Дурашка, да мысленно я тебе аплодирую! — Т-толку-то что? — Толк будет! Как говорил товарищ Христос: ищите и обрящете!.. Ты пойми… — Таманцев неожиданно обнял Андрея и быстро доверительно зашептал: — Я обучу тебя стрельбе по-македонски, силовому задержанию… Поднаберешься опыта, оперативная хватка появится — да тебе же цены не будет!.. Мы с Пашей сделаем из тебя настоящего чистильщика!.. Волкодава!..[28] Да ты любого парша[29] голыми руками брать сможешь!.. Пляска оборвалась внезапно. На путях у эшелонов призывно заиграл горн, зазвучала повторяемая громкими голосами команда: «По ваго-нам!.. По ва-го-он-ам!..» Многие оборачивались, высматривая, какой эшелон отправляется; гармошка умолкла. Маленький пехотинец, бросив плясать, с досадой сплюнул и, переводя дыхание и утирая платком мокрое лицо, вытянулся, став на цыпочки, чтобы разглядеть; ему крикнули из толпы и, махнув гармонисту рукой, он, одергивая гимнастерку, подошел к старшине-артиллеристу и, энергично пожимая ему руку, ломающимся баском, улыбаясь, но с огорчением громко сказал: — Ну… бывай! Свидимся — допляшем!.. И вслед за гармонистом пошел из круга. Зрители неохотно расходились. Круглолицый капитан и лейтенант, словно что-то вдруг вспомнив, заторопились и, покинув перрон, направились в город. В их поведении не было ничего подозрительного или даже примечательного. Если на станции они не прислушивались к разговорам, не присматривались и не проявляли интереса к воинским эшелонам, то теперь они шли, разговаривая между собой, и ни разу не оглянулись. Тем не менее Таманцев, как всегда, действовал с большой осторожностью; он следовал за офицерами на предельно дальней дистанции, Андрей шел, отстав от него еще на полсотни метров. Двигаясь таким образом, они оставили вправо развалины древней крепости, миновали костел и вышли к восточной окраине города. Здесь, не доходя речушки, на тихой, совсем деревенской улочке офицеры, приблизясь к одному палисаднику, открыли калитку, зайдя, заперли ее и прошли в дом, причем сделали все это привычно: по-видимому, они здесь жили или не раз бывали. Знаком руки Таманцев подозвал Андрея. — Слава богу, кажется, причалили, — с облегчением сказал он. — Ближе подходить нельзя. И здесь оставаться тоже. Сворачивая направо, он поспешно зашарил взглядом и, высмотрев укрытие, подходящее для наблюдения, повел глазами влево: — Тебе придется обойти… за речку, вон в те кусты. Я объясню капитану, как тебя найти. Давай!.. |
||
|