Глава 7 Картина преступления

Шерлок Холмс посвящает большую часть своего времени поимке злоумышленников, совершивших сложные преступления. Иногда, как, например, в рассказе «Долина ужаса», ему приходится также определять личность жертвы. Конечно, Холмсу это удается благодаря его нестандартному мышлению. В повести «Этюд в багровых тонах» сыщик ссылается на французский детектив (несомненно, его автор, французский романист Эмиль Габорио, писал его по образу и подобию Видока):

Лекок — жалкий сопляк. У него только и есть, что энергия. От этой книги меня просто тошнит. Подумаешь, какая проблема — установить личность преступника, уже посаженного в тюрьму! Я бы это сделал за двадцать четыре часа. А Лекок копается почти полгода. По этой книге можно учить сыщиков, как не надо работать.

Безусловно, Шерлок Холмс обладает беспечной самоуверенностью человека, не просто одаренного весьма специфическими талантами, но и, с легкой руки Конан Дойля, успешно занимающегося расследованиями преступлений. В реальном мире точное установление личности всегда было трудной задачей, усложнявшей расследование преступлений. Так продолжалось до начала XIX века, когда к решению этой проблемы стали применять научные подходы. С развитием научной деятельности истории о Шерлоке Холмсе стали эффективной рекламой новых идей.

Поскольку для повторных преступлений сроки заключения должны были быть дольше, а в некоторых случаях мерой наказания избиралась смертная казнь, власти прилагали все усилия, чтобы изучить криминальную историю заключенных. Самым первым способом идентификации преступников было их физическое клеймение. Увечья, наносимые по указанию суда, были доходным приработком для европейских палачей, в обязанности которых помимо выжигания клейма входило также отрезание носов и ампутация конечностей.

Во Франции преступников перестали клеймить во времена Великой французской революции (гильотина была настолько загружена работой, что на наличие клейма на плече никто не обращал внимания), но позднее наказание вернули. Окончательно эта процедура была упразднена в 1832 г. Шведский криминалист Гарри Содерман писал в своих мемуарах, что французских заключенных, не приговоренных к смерти, клеймили буквами TF (каторжник), V (вор), а вторую букву V добавляли в случае повторного обвинения. Пожизненное заключение обозначалось буквой Р, от зловещего латинского слова «et perpetuite» (навечно).

В России вплоть до средины XIX века клеймили лица преступников — одна большая буква выжигалась на лбу, две другие — на щеках.

Несмотря на то что стремление преступников к сокрытию своего прошлого казалось вполне естественным, среди них встречались и такие, которые, наоборот, бравировали своей принадлежностью к преступному миру, дополнительно нанося на свои тела весьма болезненные татуировки. Благодаря наколкам у властей появлялся еще один удобный источник для установления личностей заключенных. В XIX веке сбором данных о различных видах излюбленных татуировок преступников занимались патологоанатом Александр Лакассанье и итальянский криминалист и антрополог Чезаре Ломброзо. В своей статье «Варварские корни татуировок», опубликованной в апрельском номере ежемесячника «Популярная наука» в 1896 г., Ломброзо рассказывает об убийце Малассене, ставшем палачом. Малассен гордился выколотыми у него на груди черной и красной гильотинами, дополненными красной надписью: «Я плохо начал, я плохо закончу. Такой финал ждет меня». На правой руке Малассена, отнявшей жизни у множества его бывших преступных соратников, красовалось легендарное «Смерть осужденным».

Ломброзо также цитирует другие впечатляющие надписи, встречавшиеся у преступников. Среди них есть жалостливые — «Дитя несчастья», «Рожденный под несчастливой звездой», «Настоящее мучит меня, а будущее — пугает» и «Выхода нет», угрожающие — «Смерть неверным женам» и «Месть превыше всего», жизнерадостно патриотичные и гурманские — «Да здравствует Франция и жареная картошка».

Ломброзо, твердо уверенный в том, что татуировка — это пережиток прошлого, признак принадлежности к преступному миру и нечувствительности к боли, был поражен, обнаружив, что его теория послужила началом моды на татуировки среди высших слоев лондонского общества, которую в основном поддерживали женщины. Даже у леди Рендольф Черчилль (матери сэра Уинстона Черчилля, в девичестве Дженни Джером) была искусно сделанная наколка в форме змеи, обвивающей запястье. (На официальных приемах она осмотрительно закрывала ее браслетом.)

Если Ломброзо это могло шокировать, то Шерлок Холмс, как эксперт по татуировкам, счел бы узор леди Черчилль занимательным и, несомненно, с первого взгляда определил бы происхождение рисунка. Свои познания в сфере татуировок он демонстрирует в рассказе «Союз рыжих», когда говорит клиенту:

«Только в Китае могла быть вытатуирована та рыбка, что красуется на вашем правом запястье. Я изучал татуировки, и мне приходилось даже писать о них научные статьи. Обычай окрашивать рыбью чешую нежно-розовым цветом свойствен одному лишь Китаю.»

Для успешной работы детективу викторианской эпохи требовалось разбираться в татуировках и шрамах.

Английская полиция того времени составила перечень татуировок, включавший в себя изображения наколок, наиболее популярных в преступной среде. Судебный патологоанатом Чарльз Меймотт Тайди посвятил несколько страниц своей книги «Судебная медицина» (1882) вопросам образования и внешнего вида «рубцов, шрамов и татуировок» и составил исчерпывающие инструкции о различиях между ними. Очевидно, что Конан Дойль был знаком с этим научным трудом, поскольку местный врач в рассказе «Долина ужаса» замечает: 

«Правая рука убитого была высвобождена из халата и обнажена до локтя. Выше запястья виднелся странный коричневый знак: треугольник в кружке.

— Это не татуировка, — продолжал доктор, глядя поверх очков, — это давно выжженный знак, вроде тех, которым клеймят скот.»

Шрамы и татуировки послужили весомой уликой для раскрытия личности «самозванца Тичборна» в 1866 г. (это разбирательство в течение восьми лет приковывало к себе внимание общественности Англии и других стран мира). Холмс, чья осведомленность в старых делах была поразительной, безусловно, не мог не знать об этом случае.

Сэру Роджеру Тичборну, неженатому наследнику баронского титула и огромного состояния Тичборнов, было двадцать пять лет, когда в 1854 г. его объявили пропавшим без вести в океане неподалеку от побережья Бразилии. Его мать-француженка, воспитывавшая сына на своей родине и учившая его французскому до тех пор, пока юноше не исполнилось шестнадцать, отказывалась верить в его исчезновение.

В 1866 г. мужчина из австралийского селения Вагга-Вагга, живший под именем Кастро, заявил, что он и есть пропавший наследник. Он рассказал, что, добравшись в Австралию после кораблекрушения, решил добиться успеха самостоятельно прежде, чем возвращаться в Англию. Однако не преуспев, ему было неудобно сообщать о себе своим родственникам. Увидев объявление, написанное от имени его дорогой матушки, о том, что его ищут и ждут, мужчина воспрянул духом и пожелал немедленно вернуться в Европу, чтобы воссоединиться с родственниками. Ему, его жене и детям требовались деньги на путешествие. Леди Тичборн немедленно выслала их ему. Семейство Кастро отправилось в Европу.

Когда Роджера Тичборна видели в последний раз, он выглядел довольно худощавым. Естественно, Тичборн свободно говорил на французском языке, поскольку он был его родным языком. Мужчина, выдающий себя за Тичборна, был чрезвычайно тучным и совершенно не разговаривал по-французски, объясняя это тем, что немного подзабыл язык во время пребывания в Австралии. Имя его матери леди Тичборн (Генриетта Фелиция) тоже вылетело у мужчины из головы. (К счастью, он сумел вспомнить имя семейного пса.) Переполненная обнадеживающим ожиданием, леди Тичборн пожелала увидеть джентльмена собственными глазами.

Внимательно осмотрев грузное тело и тяжелый подбородок самозванца Тичборна, женщина радостно провозгласила, что это действительно ее сын, еще раз подтвердив, что материнское сердце слепо, а глаз видит только то, что угодно сердцу. Она возобновила его содержание, составлявшее тысячу фунтов в год.

Дама предпочла проигнорировать физические различия между своим потерянным сыном и самозванцем, но остальные члены семьи не пожелали согласиться с этим. Кроме того, на локтях у пропавшего молодого человека имелись крупные широкие татуировки. Друзья и родственники вспомнили о них и подробно описали их внешний вид. У Лжетичборна татуировок не было. Зато на боку у самозванца было обнаружено родимое пятно, которого не было у Роджера. Помимо этого, у настоящего Тичборна должны были остаться шрамы от многочисленных кровопусканий, которые ему делали во время болезней, а у самозванца их не было.

В ходе следствия было обнаружено множество других несоответствий, не говоря уже о том, что глаза у Роджера были синими, а у самозванца — карими. Рост, форма носа и ушей самозванца были иными, чем у пропавшего молодого человека. Казалось бы, эти факты должны заставить леди Тичборн одуматься, но она оставалась непоколебимой в своей уверенности в чудесном спасении и возвращении сына и с ослиным упрямством настаивал на своем вплоть до внезапной смерти от сердечного приступа в 1868 г.

После ее кончины Лжетичборн прекратил получать содержание и у него появились проблемы с законом. Остальные члены семейства Тичборнов, отказавшиеся признать джентльмена из Вагга-Вагга наследником состояния, ополчились против него. В результате уладить конфликт призвали судебную систему Англии. Это пришлось по вкусу многим юристам, чьи кошельки раздувались благодаря такой работе. Журналисты извели огромное количество газетной бумаги описаниями процесса, большая часть которых была преувеличена. Публика, не желающая ограничиваться недостатком точной информации, горячо поддерживала ту или иную сторону.

На эту тему спорили даже в парламенте. Премьер-министр Бенжамин Дизраэли, несмотря на свою убежденность в том, что Тичборн был самозванцем, в интересах справедливости и поддержания мира просил зачитывать в палате общин петиции от своего имени. Спустя четыре года состоялось два очень громких судебных процесса (их посетили даже принц и принцесса Уэльские), самозванца признали виновным в мошенничестве и приговорили к четырнадцати годам каторжных работ. Он отработал десять лет своего срока и вышел из тюрьмы более мудрым и худым человеком. Этот случай продемонстрировал ненадежность очных показаний свидетелей и доказал серьезную необходимость в научных методах объективного установления личности человека.

По другую сторону Ла-Манша Франция тоже наблюдала за делом Тичборна с большим интересом. Со времен образования сыскной полиции Сюрте идентификационная система Парижа в основном полагалась на удивительную память Эжена Франсуа Видока. Огромные архивы, созданные Видоком, без него оказались практически бесполезными. Досье вносились в список по имени преступника, а те, как правило, используют несколько имен. Видок мог вспомнить огромное число связей и обратиться за информацией о смене имен к своей системе опытных полицейских шпионов, но его менее находчивые последователи терялись в этом потоке данных.

Появление фотографии значительно облегчило работу сыщиков, которые быстро оценили ее по достоинству и взяли на вооружение. Луи Жак Дагерр изобрел сложный фотографический процесс только в 1839 г., а уже в 1843 г. сотрудники бельгийской полиции начали использовать первые полицейские дагерротипы. Однако создание дагерротипов было дорогим занятием, которое к тому же требовало специальных навыков и немало времени. Поэтому полиция использовала их не очень часто.

Даже в средине XIX века, когда методики фотосъемки значительно упростились, процесс все еще оставался довольно трудоемким. Из-за малой светосилы объективов идентифицирующие фотографии необходимо было делать при солнечном освещении, а время выдержки могло составлять двадцать минут. Некоторых преступников часто доводилось привязывать к стулу, так как они не желали фотографироваться.

Когда объективы стали совершеннее, а стоимость фотосъемки снизилась, полиция смогла в большей степени задействовать новую технологию. Глава парижского детективного отдела Густав Масе решил обзавестись фотографиями всех преступников. Фотографическая картотека росла, заполняя ящики, кабинеты, коридоры, но полезной информации от нее было мало. Не существовало не только четкой методики по упорядочиванию фотоснимков, но и стандартизованных способов съемки.

Все фотографии фиксировали лицо целиком, а расстояние, с которого делался снимок, в то время считалось не важным, так же, как и степень освещенности. Волосы могли закрывать уши, а растительность на лице часто скрывала его черты. Досье и изображения злоумышленников продолжали упорядочивать по имени преступника.

А потом в 1882 г. все изменилось благодаря двадцатишестилетнему чиновнику Альфонсу Бертильону. Он был неразговорчивым, замкнутым и малообщительным человеком. Бертильон был раздражителен и избегал людей. Он страдал от разных болезней органов пищеварения, постоянных головных болей и частых кровотечений из носа.

Хотя он был сыном знаменитого врача и антрополога Луи Адольфа Бертильона и воспитывался в высокоинтеллектуальной атмосфере уважения к науке, Адольф умудрился вылететь из нескольких первоклассных учебных заведений из-за отвратительной успеваемости. Он был не способен удержаться на работе. Его устроили в полицейский департамент исключительно по протекции отца. Но эта человеконенавистническая душа смогла совершить то, что не сделал никто до него: Адольф Бертильон придумал эффективную систему идентификации личностей.

В повести «Собака Баскервилей» Шерлок Холмс говорит «Мир полон таких очевидностей, но их никто не замечает». Именно Бертильон был первым, кто заметил очевидную необходимость научного подхода к идентификации преступников. Он помнил дискуссии, происходившие в доме его отца, относительно теории бельгийского статистика Ламберта Адольфа Жака Кетеле, который еще в 1840 г. предположил, что в мире не существует двух людей с одинаковыми антропометрическими данными.

Отсюда Бертильон сделал вывод, что если провести многочисленные обмеры людей и классифицировать их в соответствии с типами, искать нужные сведения станет проще, и будет возникать меньше путаницы. В 1879 г. в течение нескольких месяцев работы клерком он провел предварительные исследования, а затем написал отчет, в котором представлял начальству свои идеи. Хотя этот доклад был очень подробным, его восприняли как дерзкую шутку и отклонили. Месье Бертильон сразу понял, что теория его трудного сына является блестящим применением науки к расследованию преступлений, и попытался вмешаться, но полицейское начальство отказалось даже рассматривать этот вопрос. И лишь в 1882 г. под натиском влиятельных друзей доктора Бертильона полицейское руководство все-таки сдалось. Упорному клерку предоставили двух помощников и некоторые средства для дальнейших исследований его системы.

После длительных исследований Бертильон разработал процедуру, которую назвал антропометрией. Для нее требовалось как минимум одиннадцать измерений тела, которые считались неизменными после достижения двадцати лет, в том числе общая длина вытянутых рук, высота человека в положении стоя и сидя, обхват головы, ширина головы, толщина щек, а также длина правого уха, левой ступни, левого мизинца, левого среднего пальца и каждой руки от локтя до вытянутого среднего пальца. Каждую мерку нужно было снимать три раза и записывать среднее значение измерений.

Альфонс считал, что все фотографии необходимо делать с одного и того же ракурса при неизменном освещении. Фотографировать человека следовало в анфас и в профиль. Он также придумал «словесные портреты», которые должны были сопутствовать фотоснимки. В них входили письменные описания, содержащие такие параметры: цвет глаз, волос и кожи, форма головы, полнота, осанка, голос, акцент, шрамы или отметины и обычный стиль одежды. Полная версия «словесного портрета» включала в себя сотни подробных сведений, но детективы противились завышенным требованиям Бертильона. В конце концов, такие портреты упростились до знакомых нам описаний разыскиваемых преступников.

Система была далеко не идеальной. Работа с ней занимала много времени. Для ее реализации требовалось специальное обучение и особая внимательность к деталям, поскольку все измерения должны были проводиться с максимальной точностью. Тем не менее это был гигантский шаг вперед. Бертильон смог установить некий порядок в хаосе сведений, и его новая система стала признанной частью полицейской процедуры во Франции. Прочитав о ней в Австрии, Ганс Гросс тут же начал адаптировать новый подход для своей страны.

Система стала всеобщим стандартом для многих стран индустриального мира, хотя в различных странах использовали разное количество мерок. Даже Англия, ни в чем не желавшая признавать лидерство франции, проявила интерес к этой методике.

Угрюмый, замкнутый Бертильон добился успеха. Он получил звание главы службы полицейского опознания. Для работы ему предоставили персонал и новое помещение. Альфонс Бертильон стал всемирно известен.

В 1893 г. Конан Дойль устами доктора Ватсона в рассказе «Морской договор» так описывает их совместное с Шерлоком Холмсом путешествие: «Помнится, он завел разговор о бертильоновской системе измерений и бурно восхищался этим французским ученым».

Шерлок Холмс восхищался Бертильоном! На какую высшую похвалу можно было надеяться?

Но в бертильоновом яблоке завелся один крошечный червячок. В 1880 г., пока Бертильон нетерпеливо ждал случая доказать свои теории, шотландский врач Генри Фолдс, пребывающий с миссией в Японии, написал письмо в журнал «Природа». Оно было опубликовано 28 октября того же года под названием «О бороздках на коже рук». В статье был довольно поверхностно сформулирован принцип, в дальнейшем вызвавший революцию в расследовании преступлений. Письмо Фолдса начиналось так:

«Около года назад, во время тщательного изучения некоторых экземпляров доисторических японских гончарных изделий, я обратил внимание на характер отпечатков пальцев, оставленных мастером на еще мягкой глине. К сожалению, все отпечатки, оказавшиеся в моем распоряжении, были слишком нечеткими и слабовыраженными для возможности дальнейшего использования, но сравнение таких следов кончиков пальцев на современной керамике побудило меня заняться общим исследованием характера борозд на человеческих пальцах. После этого вывода я перешел к исследованию кончиков пальцев обезьян и сразу же обнаружил, что их рисунок оказался очень похожим на отпечатки пальцев людей.»

«В обнаружении незначительных особенностей мне очень пригодилась обычная ботаническая лупа», — пишет Фолдс (неизбежно напоминая нам Шерлока Холмса со своим увеличительным стеклом). Он продолжает:

«Там, где встречаются петли, самые дальние линии могут просто ломаться и внезапно обрываться; они могут оканчиваться самозамыкающимися петлями или опять же виться без изломов, сделав обход вокруг самих себя. Некоторые линии соединяются или ветвятся, как развязки на карте железных дорог. Тем не менее все это разнообразие сочетается с общим впечатлением симметрии отпечатков обеих рук.»

Фолдс продолжает рассказ объяснениями того, как ему удалось получить копии этих увлекательных линий:

«Все, что нужно для получения отпечатков, это грифельная или просто отполированная доска, либо лист жести, покрытые очень тонким и равномерным слоем типографского чернила. Части тела, оттиски которых мы желаем получить, мягко прижимают к чернильному слою, а затем перемещают на слегка смоченную бумагу. Мне удалось получить очень точные отпечатки на стекле. Фактически следы будут довольно тусклыми, но полезными для демонстраций, поскольку детали просматриваются очень хорошо, вплоть до крошечных пор. Благодаря использованию разноцветного чернила две структуры можно сравнить наложением их одна на другую, которое достигается с помощью волшебного фонаря… Чернила легко смываются горячей водой и мылом…

Я уверен, что тщательное изучение оттисков может быть полезным в разных областях.»

Далее Фолдс описывает другие возможности применения отпечатков, например, в исторических или антропологических исследованиях. И только потом он делает скачок в истории расследования преступлений, написав:

«При наличии кровавых отпечатков или следов на глине, стекле и других материалах их можно будет использовать для установления личности преступников с помощью научных методов. У меня уже был опыт получения полезной информации от этих отпечатков в двух случаях. В одном случае масляные отпечатки пальцев помогли выявить вора казенного спирта-ректификата. Рисунок пальцев был уникален, а мне посчастливилось предварительно получить его копию. Отпечатки совпадали с микроскопической точностью… В другом случае отпечатки пальцев пригодились во время судебно-медицинских расследований, когда на месте преступления были обнаружены только руки убитой жертвы. Если отпечатки пальцев были известны ранее, то они окажутся гораздо более ценными для установления личности, чем родинки, излюбленные дешевыми писаками. Если же ранее отпечатки пальцев жертвы не были известны, то в некоторых случаях личность жертвы также можно установить с помощью сравнения отпечатков жертвы с отпечатками пальцев ее родственников.»

Далее, показывая осведомленность о деле Тичборна, Фолдс замечает: «За пределы этого принципа не выходит и случай „Самозванца Тичборна“, поскольку должен существовать определенный тип отпечатков пальцев Тичборнов». Фолдс обосновывал это заключение своими наблюдениями, показывающими, что рисунки отпечатков пальцев в некоторых семьях довольно похожи, но их все равно недостаточно для точной идентификации. (Тем не менее, если бы леди Тичборн сохранила предмет, к которому точно прикасался ее сын, то с этого предмета можно было получить четкие отпечатки пальцев Роджера в качестве образца. Если ни один из отпечатков не совпал бы с отпечатками самозванца, это могло бы повлиять на мнение леди Тичборн.) Фолдс продолжает:

«Сделав общие выводы из своего необычного и требующего терпения эксперимента, я узнал, что еще в древности делали оттиски пальцев китайских преступников с той же целью, с которой сейчас их фотографируют. Тем не менее мне не удалось пока обнаружить какие-либо точные письменные подтверждения этого факта… Но без сомнения, помимо фотографий важных преступников, было бы удобно иметь в наличии копии неизменных борозд на их пальцах.»

Генри Фолдс был уже не первым человеком, заметившим структурность узоров на человеческих пальцах. Как он сам отмечает, отпечатки пальцев использовались еще в древней Азии. Что касается Европы, то еще в 1686 г. анатом из Болонского университета Марчелло Мальфиньи упоминает о них. В 1823 г. профессор Иоганн Евангелист Пуркинье, патологоанатом и терапевт из университета в Бреслау, представил работу, посвященную оттискам пальцев, где перечислил девять основных типов и предложил метод их классификации. Тем не менее Фолдс был первым, кто высказал идею о том, что отпечатки пальцев могут помочь в расследовании преступлений.

Уже через месяц после публикации письма Фолдса в журнале «Природа» работавший в Индии британский государственный служащий Уильям Гершель написал журналу письмо, в котором заявлял, что пользуется отпечатками пальцев для установления личности еще с 1860 г. Однако не было никаких свидетельств того, что он предвидел судебную важность отпечатков пальцев.

Сэр Френсис Гальтон, кузен Чарльза Дарвина и известный антрополог, никогда не был убежден в том, что методика Бертильона является идеальным решением проблемы опознания. Прочитав статьи в журнале «Природа», он сразу понял преимущество использования отпечатков пальцев и посвятил много времени их изучению. Он часто и подробно переписывался по этому вопросу с Гершелем (игнорируя, таким образом, вклад Фолдса, чем сильно разъярил этого джентльмена). Гальтон был убежден в том, что в природе не существует двух абсолютно одинаковых листочков, ни одна снежинка в точности не повторяет другую, так и отпечатки пальцев каждого человека уникальны. Далее он предположил, что отпечатки пальцев конкретного человека не меняются на протяжении всей жизни. Гальтон писал:

«Ни одна характеристика тела, за исключением шрамов и татуировок, не может сравниться в постоянстве с отпечатками пальцев. Длины конечностей и тела изменяются в процессе роста и старения; цвет, количество и свойства волос, тон и особенности кожи, количество и форма зубов, черты лица, жесты, почерк и даже цвет глаз меняются через многие годы. Видимые части тела, кажется, постоянно меняются, за исключением этих крошечных, до недавнего времени не привлекавших внимание, рисунков на пальцах.»

Конечно, эти слова полностью противоречили принципу Бертильона, согласно которому большинство измерений тела не меняются со временем.

Гальтон настаивал на том, что в Британии отпечатки пальцев должны использоваться в процессе установления личности. Единственной нерешенной проблемой для него было то, как именно следует демонстрировать в суде соответствие двух отпечатков пальцев. Простое заявление о том, что они похожи, не подходило — повешение человека на основании такого сомнительного утверждения было бы бездумным даже для жесткого правосудия того времени.

В своей книге «Отпечатки пальцев», изданной в 1892 г., Гальтон представляет результаты своих исследований и разработанную им систему классификации завитков, петель и треугольников, которые можно обнаружить на кончиках пальцев. Этот метод лег в основу процедуры идентификации, используемой в Скотленд-Ярде.

В том же году глава статистического бюро полиции Ла-Плата в Аргентине Хуан Вукетич разработал собственную методику классификации отпечатков. Ее сразу же удалось испытать на практике. На залитой кровью кровати нашли двух детей, забитых до смерти тяжелым предметом. Их безутешная двадцатишестилетняя мать Франциска Рохас обвинила в убийстве своего соседа. Она сказала полиции, что тот угрожал уничтожить то, что мать любит больше всего на свете, если она не поддастся его романтическим ухаживаниям. Но у соседа было безупречное алиби.

До следствия дошли слухи, что у Франциски был любовник, неоднократно заявлявший, что с удовольствием женился бы на ней, если бы не дети. Детектив Альварез, занимавшийся расследованием, помня о системе Вукетича, тщательно осмотрел каждый миллиметр на месте преступления и, в конце концов, обнаружил на двери крошечное бурое пятно. Это была засохшая кровь, хранившая отпечаток большого пальца. Кусок двери с отпечатком был доставлен в участок, где уже находилась Франциска. С помощью штемпельной подушечки сделали отпечаток ее большого пальца. Сравнив оба отпечатка с помощью увеличительного стекла, полицейские обнаружили, что они полностью совпадают.

Под грузом такой улики «любящая» мать призналась в том, что романтические чувства заставили ее размозжить собственным детям головы камнем. После этого она выбросила орудие убийства в колодец. Это первое документально зафиксированное убийство, которое было раскрыто с помощью отпечатков пальцев.

(Подозрительно похожая улика появляется через несколько лет в рассказе Конан Дойля «Подрядчик из Норвуда», когда Ватсон говорит: «Он театральным жестом зажег спичку, и мы увидели на белой стене темное пятно крови. Лестрейд поднес спичку поближе — это оказалось не просто пятно, а ясный отпечаток большого пальца».)

Во Франции же Бертильон новую процедуру опознания встречает с неохотой. Он видит в ней угрозу своему методу и престижу. Он возмущен действиями Гальтона и Вукетича. Он готов терпеть науку об отпечатках пальцев, или дактилоскопию, но только в качестве дополнения к его методике. Поэтому он вынужден позволить бюро по идентификации записывать и хранить данные об отпечатках пальцев преступников вместе с их антропометрическими характеристиками. Отрицание Бертильоном дактилоскопии привело к позору его методики опознания в августе 1911 г.: французский народ проснулся от ужасной новости — легендарная «Мона Лиза» была похищена из Лувра.

Это случилось в понедельник, когда музей был закрыт для посещений. Стеклянный футляр, в котором находилась деревянная рама с картиной, был открыт. Осмотр, проведенный полицией, выявил на стекле отпечаток пальца. Если он окажется в огромных архивах Бертильона, злоумышленник будет определен. Франция и весь мир судорожно затаили дыхание в ожидании результатов, но ответ был отрицательный. Предполагалось, что записей о дерзком воре не было.

Прошло два года, и полиция вышла на итальянского торговца картинами, утверждавшего, что у него есть «Мона Лиза». Он оказался маляром по имени Винченцо Перуджа, который спрятал ее под своим рабочим халатом и вынес из Лувра, а потом хранил под кроватью. Во Франции о Перудже имелась полицейская запись, а значит, его отпечатки пальцев должны были быть среди архивов Бертильона. Почему же их не нашли?

Бертильону пришлось объяснить, что он фиксировал только отпечатки большого пальца правой руки, а Перуджа, по всей видимости, оставил после себя четкий отпечаток левого большого пальца. После этого случая негодование Бертильона в отношении дактилоскопии только увеличилось, но, несмотря на это, новая наука набирала новые обороты за пределами Франции.

С 1893 г. глава полиции индийской провинции Бенгалии Эдвард Ричард Генри, прочитав книгу Гальтона, использовал отпечатки пальцев в дополнение к антропометрическому методу Бертильона. Этот метод настолько пришелся ему по вкусу, что, в конце концов, в сотрудничестве с Гальтоном он разработал систему классификации отпечатков пальцев Гальтона-Генри, которую до сих пор используют в англоязычных странах.

В 1900 г. британское правительство, принявшее за основу сочетание антропометрии и дактилоскопии, назначило на пост главы комитета по изучению «идентификации преступников с помощью мерок и отпечатков пальцев» лорда Эдварда Генри Белпера. Он был приглашен в качестве свидетеля-эксперта и дал показания в поддержку дактилоскопии как метода, точность которого существенно превосходит антропометрическую методику Бертильона. В итоге комитет согласился с этим мнением. В том же году Генри стал главой нового дактилоскопического отдела Скотленд- Ярда.

Казалось, что Англия стала новым лидером по методам идентификации. Тем не менее Франция все еще делала значительный вклад в развитие этого направления криминалистики. Ученик Бертильона Эдмонд Локар был ассистентом Александра Лакассана. Доктор Локар был сведущ и в медицине, и в юриспруденции, и, несмотря на большое уважение к Бертильону, он стал одним из первых приверженцев дактилоскопии. Он был увлеченным исследователем, и известно, что для получения точных данных он даже поджигал кончики своих пальцев, только чтобы убедиться в неизменности их отпечатков. Локар читал и восхищался Гансом Гроссом и Конан Дойлем, советуя студентам-юристам читать рассказы о Шерлоке Холмсе в качестве примера правильного научного подхода и перспективности новых направлений науки в расследовании преступлений.

Получив назначение на пост главы крошечной полицейской лаборатории во французском городе Лионе, в 1910 г. Локар смог превратить ее в чрезвычайно эффективное и творческое учреждение. Он ввел первые правила о минимальном количестве линий, при совпадении которых можно говорить об идентичности отпечатков пальцев. Обосновывая свое мнение с помощью работ Гальтона и Генри, Локар утверждал, что если в четких, разборчивых отпечатках присутствуют двенадцать одинаковых линий, то они совпадают. (Количество совпадающих линий, позволяющее говорить об идентичности отпечатков, в разных странах разное. Его часто называют «деталями Гальтона». Например, на федеральном уровне в США вообще не существует понятия о минимальном количестве совпадений.)

Признавая сложность идентификации размытых или частичных отпечатков пальцев, обнаруженных на месте преступления, Локар подчеркивает, что точность идентификации зависит от множества факторов, включая четкость отпечатков, плотность их рисунка, видимость пор, сердцевины (или центра) и фигур.

В 1913 г. его исследования обнаружили, что отпечатки пальцев можно подделать, используя гуттаперчевый палец (изготовленный из эластичной резины, полученной из сока малазийского дерева), на который нанесены правдоподобные линии. В полицейских кругах ходила история, скорей всего выдуманная, что один опытный парижский вор всегда оставлял на месте преступления отпечатки пальцев начальника полиции. Чтобы такие рассказы не превратились в реальность, в дополнение к дактилоскопии Локар разработал новый метод идентификации. Новая процедура получила название пороскопии, и она основывалась на исследовании узоров, образованных тысячами пор между бороздками отпечатков пальцев. Количество пор во много раз превышает количество линий, поэтому подделать их узор крайне сложно.

Латентные (невидимые невооруженным глазом) отпечатки проявляли с помощью паров йода, а затем фотографировали, потому что проявившиеся следы вскоре исчезали. Также для этих целей применялись мелкозернистые порошки, цвета которых должны были контрастировать с фоном отпечатков; скрытые отпечатки посыпали тонким слоем порошка и фотографировали. Поскольку в суде демонстрировались только копии таких отпечатков, во избежание обвинений в подлоге очень важно было фиксировать каждый шаг процедуры.

Проницательный ум Локара, его творческие способности и репутация честного человека сделали Лионскую лабораторию очень уважаемой организацией. В ней обучались многие всемирно известные ученые-криминалисты, среди которых был и швед Гарри Содерман.

В беседах и мемуарах Содерман вспоминает о странном случае, произошедшем в Лионе в 1920-е годы. В городе произошла серия ограблений, которые совершались только в дневное время, через открытые окна на достаточно большой высоте. Несмотря на то что вору часто приходилось карабкаться на второй или даже третий этаж, он всегда воровал только один или два блестящих предмета из золота или серебра либо их имитации. В одном случае вставную челюсть украли, пока хозяин квартиры вышел из комнаты всего на несколько минут. Полиция выдвигала версии о группе юношей, которые изобрели некий обряд посвящения, или даже о человеке со странным влечением к появлению в запрещенном месте и бегству с сувениром.

В конце концов детективу, работавшему по этому делу, удалось обнаружить отпечаток пальца на оконном стекле. Его сфотографировали и доставили в лабораторию, но отпечаток не только не был найден ни в одном архиве, но и оказался очень странным, поскольку бороздки на нем были расположены почти вертикально.

Локар поразмыслил над проблемой и предложил потрясающее решение. Возможно, он вспомнил оригинальную статью Фолдса «О бороздках на коже рук», в которой шла речь об изучении отпечатков пальцев приматов. А может быть, Локар, как искренний почитатель Шерлока Холмса, подумал об описании из рассказа «Человек на четвереньках»:

«Мы вдруг увидели, как он начал с непостижимым проворством карабкаться вверх по стене. Он перелетал с ветки на ветку, уверенно переставляя ноги, цепко хватаясь руками, без всякой видимой цели, просто радуясь переполнявшей его силе… Не на профессора бросился Рой — на обезьяну, и не профессор, а обезьяна дразнила его. Ну, а лазать для обезьяны — сущее блаженство.»

Эдмонд Локар приказал всем местным шарманщикам принести своих обезьянок в лабораторию. Многие мартышки, видимо, возражая против нарушения их гражданских прав, сопротивлялись процедуре снятия отпечатков пальцев, и поэтому их приходилось удерживать. С шарманщиками работать было намного проще. Когда полиция определила животное-вора и обыскала комнату его хозяина, то обнаружила там пропавшие вещи.

Шарманщик, обучивший свою обезьянку забираться по команде в пустые комнаты и приносить с собой маленькие блестящие предметы, провел несколько месяцев в тюрьме. Мартышка отбывала заключение в местном зоопарке.

На момент смерти Бертильона в 1913 г. дактилоскопия стала доминирующим методом опознания при работе полиции даже во Франции. С того времени преступники всегда держат в уме фразу, сказанную инспектором Гарроу Вилдом в рассказе «Происшествие на вилле „Три конька“» об улике, которой он не мог дать объяснение, но все же сохранил: «Всегда есть шанс обнаружить отпечатки пальцев или еще что-нибудь».