"Фаворит" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 4

В раздевалке Сэнди Мэйсон стоял, уперев руки в бока, и непрерывно работал языком. У него были крутые рыжие кудри, а его широко расставленные ноги стояли прочно, как столбы. Он весь, от макушки до пяток, словно вибрировал от полноты жизненных сил. Это был плотный здоровяк лет тридцати с небольшим, очень сильный, с темно-карими глазами, опушенными поразительно бледными, красноватыми ресницами.

Как профессиональный жокей, он не состоял в дюжине лучших, но часто добивался успеха благодаря своей бравой езде. Он был неустрашим. Он посылал своих сопротивлявшихся лошадей в самые узкие интервалы между другими лошадьми, причем иногда в такие интервалы, которых вообще не существовало, покуда он не создавал их с помощью грубой силы. Агрессивность не раз приводила его к жарким схваткам с распорядителями на скачках, но другие жокеи не особенно сердились на него, так как любили за несокрушимую, заразительную жизнерадостность.

Его чувство юмора было таким же могучим, как он сам, и если я лично считал, что его розыгрыши были иногда чересчур жестокими или слишком неприличными, то я оставался в явном меньшинство.

– Эй, вы, подонки, кто из вас спер мой шест для баланса? – гремел он, и голос его великолепно перекрывал деловые разговоры во всех уголках раздевалки. На этот вопрос о местопребывании его хлыста ответа не последовало.

– Вы что, шпана, не можете приподнять свои зады и поглядеть, не сидите ли на нем? – сказал он трем или четырем жокеям, натягивавшим сапоги на скамейке рядом с ним. Они подняли глаза и с удовольствием ожидали конца его тирады. Сэнди продолжал изрыгать поток ругательств, ни разу не повторившись, пока один из служителей не нашел его хлыст.

– Где ты его нашел? – спросил Сэнди. – У кого он был? Я ему оторву его чертову руку!

– Он был на полу, под скамейкой, возле вас.

Но Сэнди никогда не смущали его промахи. Он оглушительно захохотал и взял свой хлыст.

– На этот раз я вас всех прощаю.

Он прошел в весовую, неся свое седло и рассекая воздух хлыстом, словно желая убедиться, что он остался таким же гибким. Он постоянно пользовался хлыстом во время скачки.

Проходя мимо меня в дверях раздевалки, он окинул меня своим быстрым, смеющимся взглядом, который делал его всеобщим любимцем, несмотря на все его недостатки. Я обернулся и посмотрел, как он садится на весы, положив хлыст на стол рядом с собой. Он что-то сказал, чего я не расслышал, и оба – служитель у весов и судья, который запоминал цвета жокейских камзолов, чтобы распознать их на финише, – захохотали, отмечая его в своих списках и пропуская его на скачку.

Незадолго перед тем прошел слух, что Сэнди «придержал» нескольких лошадей, на которых он скакал, и был щедро вознагражден букмекерами за свои услуги. Официальное расследование велось всего один час, ничего не было доказано. Те, кто бывали жертвами его розыгрышей, считали, что Сэнди способен на все. Но остальные в один голос уверяли, что придерживать лошадь вовсе не в характере человека, который применяет такие жестокие способы, лишь бы прийти первым.

Наблюдая его свободную и беспечную манеру общения с администрацией ипподрома, я мог понять, что, видя эту открытую, дружескую манеру держать себя, начальство ипподрома, которое вело расследование, должно было за отсутствием веских доказательств поверить в его невиновность. Среди жокеев осталось общее убеждение, что Сэнди все-таки «придавил» когда-то парочку лошадей, но только не в течение последних месяцев.

«Придержать» лошадь можно, например, пропустив старт, или отодвинувшись в седле назад, или встав на стремена. После этого жокей-жулик, начиная с последнего препятствия, когда он уже на виду у толпы, совершенно честно скачет к финишу, притворяясь, будто заставил лошадь сделать все, что она могла, но выиграть, вероятно, не сумеет. Эти вещи делаются довольно редко, потому что жокей, замеченный в такого рода проделках, обычно очень скоро остается без работы.

За все полтора сезона моего участия в скачках я видел такое только дважды. Оба раза это проделывал один и тот же человек – белобрысый, круглолицый юнец по имени Джо Нантвич. Во второй раз, месяца два тому назад, он чудом спас свои жокейские права, потому что попытался жульничать в скачке, где среди жокеев участвовал известный ябедник Давид Стампе, младший сын сэра Кресвелла.

Джо, а также, по моему мнению, Сэнди жульничали, нарочно заставляя отставать лошадей, на которых они скакали и которые, безусловно, должны были бы прийти первыми. Фактически они были виновны в преступном мошенничестве. Но я не знал, намного ли я поступал лучше, когда привязывал мой шлем к седлу и относил на весы. Потому что я предполагал осторожно провести Безнадежного через все препятствия, сосредоточившись на том, чтоб пройти всю беговую дорожку; я не хотел выматывать лошадь в слабой надежде, что она придет к финишу в числе первых трех. Безнадежный был не очень вынослив, и слишком напряженная скачка могла принести ему вред. Конечно, если в случае каких-нибудь непредвиденных обстоятельств вроде, например, падения других лошадей у меня появился бы шанс на победу, я бы ухватился за этот шанс. Есть колоссальная разница между тем, чтобы «придерживать» лошадь и просто не слишком стараться, хоть и желая выиграть. Но для рассерженных людей, ставивших на эту лошадь, дело в результате. Они теряют свои деньги.

Я взял седло и пошел с ним туда, где меня ждал Пит с Безнадежным. Пит оседлал лошадь, и Руперт, младший конюх, повел ее в паддок. Пит и я пошли вслед за ним, рассуждая на ходу о других лошадях, участвующих в этой скачке. Кэт нигде не было видно.

Когда пришло время, я сел на лошадь и выехал на скаковую дорожку. В крови снова появилось знакомое возбуждение. Ни смерть Билла Дэвидсона, ни горе Сциллы, ни мысль о Кэт, за которой ухаживает кто-то другой, – ничто не могло помешать тому захватывающему счастью, которое я испытывал, когда подъезжал рысью к стартовым воротам. Быстрота скачки, мгновенные решения, риск – во всем этом я остро нуждался как в противодействии размеренной скуке цивилизации. Безопасность бывает чрезмерной. Авантюры необходимы таким, как я, у которого отец перестал считать деньги, получив четвертый миллион.

А, мой отец, сочувствуя мне, так как у него была еще более – дикая молодость, предоставил в мое распоряжение гоночный автомобиль, трех хороших лошадей и возможность затеряться в стране, отстоящей на пять тысяч миль от дома. Во всяком случае, он сказал, давая мне свое благословение, что скачки с препятствиями – довольно мирное занятие для того, кто с десятилетнего возраста участвовал в охоте на крокодилов на реке Замбези. Ежегодный месячный отъезд моего отца из его торговой империи означал для нас бросок через дикий вельд и погружение в дебри первобытного леса, порой с абсолютным минимумом провианта и снаряжения, которое некому было нести, кроме нас самих. И если вдуматься в это как следует, как странно было, что я, для которого непроходимые джунгли были знакомой игровой площадкой, искал теперь необходимые мне острые ощущения опасности в прирученной стране, среди дружелюбных животных, участвуя в спорте, окруженном со всех сторон всяческими правилами и ограничениями.

Чтобы убедиться, все ли на месте, стартер читал список, пока мы делали пробные круги, проверяя надежность подпруг. Я увидел, что рядом со мной ездит Джо Нантвич со своим обычным неприятным, полуобиженным, полухвастливым выражением на лице.

– Поедешь после скачки к Дэвидсонам? – спросил он. Джо всегда говорил со мной с фамильярностью, которая, несмотря на все мои старания, была мне противна.

– Поеду, – сказал я, но, вспомнив о Кэт, добавил:

– Хотя, может быть, не сразу.

– Подбросишь меня до Эпсома?

– Я поеду не по той дороге, – ответил я как можно вежливее.

– Но ведь ты будешь проезжать Доркинг. А оттуда я доберусь автобусом. Сюда меня подвезли на попутной машине, ехавшей в Кент, а теперь кто бы подбросил домой. – Он так настаивал, что я под конец согласился, хотя знал, что он преспокойно мог бы найти кого-нибудь, кто едет прямо в Эпсом.

Мы выстроились в одну линию на старте. По одну сторону от меня оказался Джо, по другую – Сэнди. Судя по взглядам, которыми они обменялись, можно было понять, что особой любви они друг к другу не питали. Сэнди злобно улыбался, а лицо Джо сморщилось, как у ребенка, который старается не заплакать. Я догадывался, что, по всей вероятности, Сэнди уколол самолюбие Джо какой-нибудь издевательской шуткой вроде того, что, например, налил ему варенья в сапоги.

Мы поскакали, и я сосредоточил все свое внимание на том, чтобы заставить Безнадежного пройти все препятствия как можно быстрее, чище и безопаснее. Лошадь была еще очень неопытная и пугалась препятствий, но главный прыжок был еще впереди. Безнадежный шел так хорошо, что больше половины дистанции я оставался третьим, слегка направляя лошадь к внешнему краю скаковой дорожки, чтобы она могла ясно видеть препятствия. Однако последняя четверть мили, шедшая на подъем, оказалась для нее слишком трудной, и я пришел шестым. Я был доволен, и Сцилла могла успокоиться.

Сэнди Мэйсон успел прямо передо мной, а потом, прибежала галопом лошадь Джо Нантвича без всадника, с болтающимися поводьями, оглядываясь назад, к дальнему концу дорожки, где я увидел маленькую фигурку Джо, бредущего к трибунам. Я не сомневался, что по дороге в Доркинг я услышу полный отчет обо всех его неприятностях.

Я снял седло, вернулся в весовую, переоделся в новенькую с иголочки форму Кэт, дал Клему утяжелить мою одежду на десять фунтов с помощью плоских кусочков свинца, так как для любительской скачки я должен был весить на десять фунтов больше, и пошел посмотреть, куда девалась мисс Эллери Пенн.

Она стояла, прислонившись к перилам парадного круга и поглядывая поочередно то на лошадей, то (с чрезмерным, как я подумал, одобрением) на Дэна Хиллмана – одного из отважных и очаровательных молодых людей, с которыми я ее познакомил.

– Мистер Хиллмэн сейчас говорил мне, – сказала Кэт, – что этот невзрачный мешок костей, ну вот там – с головой, болтающейся возле колен, и с хлопающими ушами, – что это самая быстрая лошадь в скачке. Поверить мне этому или деликатно извинить милую шутку?

– Никаких шуток, – сказал я. – Это действительно самая лучшая лошадь. Не по виду, конечно, тут вы правы, но среди этой компании она, безусловно, верный выигрыш.

Дэн заметил:

– Лошади, у которых вот так опущена голова, обычно отличные прыгуны. Они смотрят, куда скачут.

– А мне нравится вон то великолепное создание, – сказала Кэт, глядя на жеребца с красиво изогнутой шеей и высоко поднятой головой. Большая часть его тела была покрыта попоной, чтобы охранить его от февральского холода, а открытый круп был выпуклым и блестящим.

– Он чересчур жирный. Должно быть, он отъедался, покуда лежал снег, и у него не было достаточного моциона. Он просто лопнет, если его заставить сделать что-нибудь.

Кэт вздохнула.

– Как видно, лошади полны парадоксов, как Дж. К. Честертон. Ничтожества кажутся великолепными, а великолепные кажутся ничтожествами.

– Ну, не всегда, – сказали мы с Дэном в один голос.

– Я с удовольствием продолжу для вас, мисс Эллери Пенн, – сказал Дэн, – курсы по изучению скаковых лошадей.

– Я очень медленно усваиваю сведения, мистер Хиллмэн.

– Тем лучше, – весело сказал Дэн.

– Ты не скачешь сегодня, Дэн? – спросил я.

– Скачу, приятель, в двух последних скачках. Ты не беспокойся, я присмотрю за мисс Эллери Пенн, пока ты будешь скакать на ее лошади. – Он ухмыльнулся.

– А разве вы тоже жокей, мистер Хиллмэн? – удивленно спросила Кэт.

– Да, – сказал Дэн и ограничился этим. А между тем он был восходящей звездой в нашей профессии. Он на глазах продвигался к вершинам. Пит Грегори первым отметил его, и это обстоятельство очень сблизило нас, уж не говоря о внешнем сходстве между нами. Посторонние часто принимали нас одного за другого: мы были одного возраста, оба темноволосые, оба среднего роста и почти одного сложения. Когда мы сидели на лошадях, разница была виднее: он был как жокей гораздо лучше. Мне никогда таким не стать.

– Я думала, что любого жокея можно сразу принять за выходца из Лилипутии, – сказала Кэт, – но у вас обоих вполне приличный рост, – Она взглянула на нас снизу вверх, хотя сама была достаточно высокой.

Мы засмеялись. Я сказал:

– Жокеи на скачках с препятствиями почти все приличного роста. Легче удержаться в седле во время прыжка через барьер, если у тебя достаточно длинные ноги, чтобы сжимать бока лошади. И в обыкновенных скачках без препятствий попадаются высокие парни, как мы. Хотя они, конечно, гораздо худее.

– Все мои иллюзии разбиты, – сказала Кэт.

– Мне нравится твоя новая лошадь, Аллан, – сказал Дэн. – Через год из нее выйдет отличный скакун.

– А вы тоже будете сегодня скакать на собственной лошади? – спросила его Кэт.

– Нет, у меня нет собственной лошади, – сказал Дэн. – Я профессионал, нам запрещают держать собственных лошадей.

– Профессионал? – Брови Кэт поднялись. Ее отлично скроенный костюм был явно обужен, это было заметно даже под курткой из верблюжьей шерсти. У нее был приятный голос, изящные манеры. Мне было забавно смотреть, как разбивалась еще одна иллюзия.

– Да, скачками я зарабатываю себе на жизнь, – сказал Дэн, улыбаясь. – Я ведь не Аллан, у которого папаша лопается от денег. Зато мне платят за любимое дело. Так что положение у меня великолепное.

Кэт внимательно переводила взгляд с одного из нас на другого.

– Быть может, когда-нибудь я пойму, что заставляет вас рисковать сломать себе свои элегантные шеи, – сказала она.

– Когда поймете, скажите нам, – сказал Дэн. – Для меня пока это тайна.

Мы вернулись к трибунам и посмотрели третью скачку. Невзрачная лошаденка пришла первой, опередив остальных на двадцать корпусов. Предубеждение Кэт значительно поубавилось после первой мили и исчезло совсем, когда лошадь взяла третье, последнее препятствие.

– Не воображайте, пожалуйста, что мы всегда знаем, кто придет первым, – сказал Дэн. – Жокеи плохие подсказчики. Но эта лошадь была фаворит. Фаворит, хоть убей!

Фаворит, хоть убей. Обычное ходовое жокейское выражение вонзилось в мое сознание, словно игла. Убийца Билла Дэвидсона рассчитывал на то, что Адмирал был фаворитом.

Фаворит, хоть убей... Убей...

Лошадь Кэт, которую купили как кота в мешке, была не так плоха, как я опасался. На втором препятствии она коротко вскинула задом и крутанула посреди скачка. Я вылетел из седла и вновь опустился на него только по чистой случайности. Очевидно, с помощью этого трюка Поднебесный избавился от своего прежнего жокея, которому я теперь сочувствовал от всей души. Жеребец повторил этот трюк, перепрыгивая через третий ров, но остальную часть пути мы прошли без всяких происшествий. Он обнаружил даже неожиданную силу ног на подъеме и, обойдя несколько усталых животных, закончил скачку четвертым.

Кэт была в восторге.

– Спасибо дяде Джорджу за его идею, – сказала она. – Я в жизни не получала такого удовольствия!

– Я думал, Аллан, что ты вылетишь на втором препятствии, – сказал Пит Грегори, когда я расстегивал пряжки подпруги.

– Я тоже, – сказал я с чувством. – Это чистое везение, что я не вылетел.

Пит смотрел, как дышал Поднебесный: у него поднимались и опускались ребра, но не чересчур сильно.

– Что ж, – сказал Пит, – в общем, это замечательная лошадь. Думаю, что еще в этом сезоне мы с ним выиграем пару скачек.

– Может быть, пойдемте разопьем бутылочку? – спросила Кэт. Глаза ее сияли от возбуждения. Пит засмеялся:

– Погодите, пока у вас будет победитель, за которого стоит распить бутылочку, – сказал он. – Я бы охотно выпил с вами более скромный тост – за будущее, но сейчас не могу, я занят в следующей скачке. Но я не сомневаюсь, что Аллан составит вам компанию. – Он искоса посмотрел на меня, забавляясь тем, как я безоговорочно поддался чарам мисс Эллери Пенн.

– Вы меня подождете, Кэт? – спросил я. – Я должен пойти и опять взвеситься, так как мы пришли четвертыми. Я переоденусь – и мигом...

– Я прогуляюсь у весовой, – обещала Кэт, кивнув. Я взвесился, отдал седло Клему, умылся и переоделся в свой обычный костюм. Кэт стояла у весовой, поглядывая на группу девушек, болтавших неподалеку.

– Кто они? – спросила Кэт. – Они стояли тут все время и ничего не делали.

– Это по большей части жокейские жены, – сказал я, ухмыляясь. – Стоять возле весовой – их главное занятие.

– И наверно, жокейские подруги, – сказала Кэт, криво улыбнувшись.

– Да, – ответил я и только сейчас почувствовал, как приятно знать, что кто-то тебя ждет у дверей. Мы зашли в бар и уселись в ожидании кофе.

– Дядя Джордж был бы потрясен, если бы знал, что мы пьем такой безалкогольный напиток за здоровье моего Поднебесного, – сказала Кэт. – Неужели вы никогда не пьете чего-нибудь крепче кофе?

– Конечно, пью, но не в три часа дня. А вы как?

– Моя страсть – шампанское к раннему завтраку, – сказала Кэт. Глаза ее смеялись.

Я спросил, не проведет ли она сегодня вечер со мной, но она сказала, что никак не может. Кажется, у тети Дэб званый обед, а дядя Джордж захочет во что бы то ни стало услышать, как вел себя его подарок.

– Тогда, может быть, завтра?

Кэт в затруднении смотрела на свой стакан.

– Я.., я.., завтра я обещала поужинать с Дэном.

– Черт бы его побрал! – взорвался я. Кэт засмеялась.

– А в пятницу? – настаивал я.

– Вот это с удовольствием, – сказала Кэт. Мы прошли к трибунам и наблюдали, как в пятой скачке Дэн пришел первым на голову впереди. Кэт бурно приветствовала его.

На стоянке автомобилей шла жестокая драка. Я вышел из ворот, собираясь ехать домой после последней скачки, и остановился как вкопанный. На открытом пространстве между воротами и первой линией автомобилей дрались человек двадцать, и дрались просто насмерть. С первого взгляда было видно, что удары наносились далеко не по утвержденным Куинсберри правилам бокса.

Это было страшно. Схватки между двумя-тремя завсегдатаями – обычное дело на ипподроме, но битва такого масштаба и такой свирепости, должно быть, была вызвана чем-то более серьезным, чем ставки на тотализаторе.

Я пригляделся внимательнее. Не было сомнения, что некоторые орудовали кастетами. В воздухе мелькали велосипедные цепи. Два человека лежали на земли почти неподвижно, застыв в напряженных позах, словно они совершали какой-то странный туземный ритуал. Пальцы одного из них были сомкнуты вокруг кисти другого, у которого в руке был нож с острым лезвием в три дюйма шириной. Лезвие было недостаточно длинным, чтобы нанести смертельный удар, оно было предназначено для того, чтобы резать и уродовать.

Похоже было, что сражались две примерно равные группы, но невозможно было различить, кто к какой принадлежал. Человек с ножом, медленно выпускавший его из рук, был почти мальчик, но большинство из дерущихся были вполне зрелыми людьми. Единственный пожилой человек стоял на коленях посреди дерущихся, прикрывая голову руками, а вокруг него бушевала яростная битва.

Они дрались в жутком молчании. Слышно было только их тяжелое дыхание. Зрители, возвращавшиеся домой с ипподрома, стояли полукругом с разинутыми ртами, все увеличиваясь в числе, но не проявляя намерения вмешаться в драку и попробовать прекратить ее.

Я увидел рядом с собой продавца газет.

– Из-за чего драка? – спросил я. На ипподроме не было ничего такого, чего бы не знали газетчики.

– Это таксисты, – сказал он. – Тут две соперничающие группы: одна из Лондона, другая из Брайтона. Неприятности между ними – вечная история, когда они сталкиваются.

– Почему?

– Не знаю, мистер Йорк. Но это у них не в первый раз.

Я поглядел опять на дерущуюся толпу. У одного или двух оставались еще фуражки на головах. Несколько пар катались по земле, несколько пар боролись, колотили друг друга о бока машин. Машины стояли там в два ряда, все шоферы дрались.

Кулаками и всякого рода железными предметами они наносили друг другу тяжелые увечья. Два человека стояли, согнувшись, держась в агонии за животы. Почти у всех была кровь на лицах, одежда была порвана в клочья.

Они дрались с диким бешенством, не обращая внимания на растущую вокруг них толпу.

– Они же перебьют друг друга, – сказала девушка рядом со мной, глядя на эту сцену с какой-то смесью ужаса и восхищения. Я поглядел через ее голову на человека, стоявшего по другую сторону от нее, на крупного мужчину шести футов ростом, с сильно загорелым лицом. Он смотрел на драку с угрюмым отвращением, сузив глаза. Я не мог вспомнить его имя, хотя чувствовал, что должен был знать его.

В толпе зрителей нарастало беспокойство, люди бросились искать полицию. Замечание девушки было не пустяковым: кое-кто из дерущихся, если бы не пришла помощь, должен был умереть от ударов, толчков и пинков. Судя по всему, они решили драться насмерть.

Драка создала пробку на автомобильной стоянке. Появился полицейский, взглянул на происходящее и ушел за подкреплением. Он вернулся с четырьмя пешими констеблями и одним конным, причем все были вооружены дубинками. Они бросились в гущу сражения, но им потребовалось несколько минут, чтобы остановить драку.

Прибыли еще полицейские. Таксистов растащили и кое-как разделили на две группы. Обе банды были одинаково побиты, ни одна не одержала верх. Поле битвы было усеяно фуражками и обрывками курток и рубах. Два ботинка – черный и коричневый – валялись на расстоянии десяти футов один от другого. На земле виднелись пятна крови. Полицейские стали складывать в кучу найденное оружие.

Когда волнение улеглось, люди стали расходиться. Небольшая кучка пассажиров такси подошла к полисмену, чтобы узнать, надолго ли задержат шоферов. К ним присоединился загорелый человек.

Один из журналистов, постоянно пишущий о скачках, стоял рядом со мной, что-то записывая в блокнот.

– Кто этот загорелый человек, Джон? – спросил я его. Он поднял на меня глаза и посмотрел, на кого я показывал.

– Кажется, его зовут Тюдор, – сказал он. – У него несколько собственных лошадей. Он недавно приехал. Миллионер. Я мало знаю о нем. Похоже, он недоволен, что не может уехать.

Действительно, у Тюдора был очень рассерженный вид, он упрямо выпячивал нижнюю челюсть. Мне все еще казалось, что я должен что-то вспомнить об этом человеке, но я не знал, что именно. Он не добился успеха у полицейского, который отрицательно мотал головой. Машины стояли пустыми.

– В чем тут дело? – спросил я журналиста.

– Междоусобная война, так мне сообщила агентура, – ответил он весело.

Пятеро шоферов лежали навзничь на холодной мокрой земле, один из них непрерывно стонал.

Журналист сказал:

– Половину из них отправят в госпиталь, половину – в полицию. Какой материал!

Человек, стонавший на земле, перекатился на живот, его стошнило.

– Пойду позвоню в редакцию. А вы сейчас домой?

– Жду этого проклятого Джо Нантвича, – сказал я. – Обещал подбросить его в Доркинг, но он как в воду канул после четвертой скачки. Похоже, он поехал с кем-нибудь еще, а меня забыл предупредить.

– В последний раз я видел его, когда он ругался с Сэнди и получил от него по первое число.

– Да, эти двое здорово ненавидят друг друга, – сказал я.

– Знаете, почему?

– Понятия не имею. А вы знаете?

– Нет, – сказал журналист. Он улыбнулся мне на прощание и пошел на ипподром звонить по телефону.

Подъехали две кареты скорой помощи подобрать раненых шоферов. В кузов каждой машины сел полисмен, другой уселся рядом с водителем. Со всем этим грузом машины медленно потащились по дороге к главным воротам.

Оставшихся шоферов трясло от озноба – жар битвы остыл, и сырой февральский ветер стал пробирать их. У них одеревенели суставы, они были в синяках и кровоподтеках, но нисколько не раскаивались в том, что произошло. Человек из одной группы вышел вперед, скорчил рожу другой группе и оскорбительно плюнул в ее направлении. Его рубашка была в лохмотьях, а лицо распухло от синяков. Его бицепсы сделали бы честь кузнецу. Его шелковистые темные волосы падали челкой на лоб. По виду это был опасный человек. Когда полицейский взял его за руку, чтобы отвести обратно к его группе, он резко обернулся и зарычал. К ним стали придвигаться еще двое полицейских, и темноволосый неохотно подчинился.

Я решил уже махнуть рукой на Джо, когда он вдруг вышел из ворот и окликнул меня, даже не подумав извиниться за опоздание. Но не я один заметил его появление.

Высокий загорелый мистер Тюдор шагнул в нашу сторону.

– Нантвич, будьте добры, подбросьте меня в Брайтон, – сказал он уверенно. – Как видите, такси на приколе, а у меня через двадцать минут важное свидание.

Джо рассеянно посмотрел на шоферов.

– Что случилось? – спросил он.

– Не все ли равно! – нетерпеливо сказал Тюдор. – Где ваша машина?

Джо бессмысленно посмотрел на меня. Казалось, его мозг работал на малых оборотах. Он сказал:

– Э.., моя машина.., она не здесь, сэр. Меня самого обещали подвезти.

– Вы? – обернулся ко мне Тюдор. Я кивнул. Джо, с характерной для него небрежностью, не представил нас друг другу.

– Я буду вам обязан, если вы подвезете меня в Брайтон, – быстро сказал Тюдор. – Я уплачу вам, как за такси.

Он был очень напорист и в большой спешке. Было бы трудно отказать ему в услуге, которая мне ничего не стоила, а ему была так важна.

– Я отвезу вас даром, – сказал я, – но вам придется потесниться: машина у меня двухместная.

– Если она мала для троих, Нантвич останется здесь, а вы потом заедете за ним, – сказал Тюдор решительно. Джо не выказал удивления, но я подумал, что мистер Тюдор чересчур уж привык не считаться ни с чьими удобствами, кроме собственных.

Мы обогнули группу избитых шоферов и направились к моему «лотосу». Тюдор уселся. Он был такой большой, что не было никакой надежды, что Джо тоже втиснется в машину.

– Я вернусь за тобой, Джо, – сказал я, подавляя свое раздражение. – Подожди меня на шоссе.

Я сел в машину, медленно отъехал от стоянки по дороге к ипподрому и повернул на Брайтон. Моему «лотосу» было слишком тесно при таком движении на дороге, он не мог показать всю мощь своего рокочущего мотора фирмы «Клаймакс». Я ехал со скоростью сорок миль и мог спокойно подумать о моем удивительном пассажире.

Глянув вниз, переключая скорости, я случайно увидел его руку, лежащую на колене. Пальцы были широко расставлены и напряжены. И вдруг я вспомнил, где я его видел. Я узнал именно его руку, Загорелую, с синеватым отливом под ногтями.

Он стоял тогда в баре в Сандауне спиной ко мне, и его рука лежала на прилавке рядом со стаканом. Он разговаривал с Биллом, а я стоял позади него, не желая прерывать их разговор. Потом Тюдор осушил свой стакан и ушел.

Теперь я поглядел ему в лицо. – Как жалко Билла, – сказал я.

Коричневая рука слегка дернулась на колене. Он повернул голову и стал смотреть на меня.

– Да, конечно, жалко, – медленно сказал он. – Я надеялся, что он будет скакать на моей лошади в Челтенхэме.

– А вы большой любитель лошадей? – спросил я.

– Да, конечно.

– Я был как раз позади него, когда он упал, – сказал я и, подчиняясь какому-то импульсу, добавил:

– Слишком много вопросов возникает по этому поводу.

Я почувствовал, как огромное тело Тюдора напряглось рядом со мной. Я знал, что он все еще смотрит на меня, его присутствие давило почти физически.

– Да, наверно, – сказал он.

Он явно хотел еще что-то добавить, но передумал и посмотрел на свои часы.

– Подвезите меня, пожалуйста, к отелю «Плаза». У меня там деловая встреча, – сказал он.

– А где это? – спросил я.

– Тут недалеко. Я покажу вам. – Своим тоном он низводил меня до роли его шофера.

Мы проехали несколько миль в молчании. Мой пассажир был, по-видимому, погружен в размышления. Когда мы подъехали к Брайтону, он показал мне дорогу к отелю.

– Спасибо, – сказал он холодно, неуклюже вытаскивая грузное тело из моего приземистого автомобиля. Всем своим видом он давал понять, что принимает солидную услугу, оказанную ему совершенно посторонним человеком, как нечто должное. Он сделал уже два шага в сторону от машины, как вдруг обернулся и спросил:

– Ваше имя?

– Аллан Йорк, – сказал я. – Всего доброго. – Я отъехал, не дожидаясь ответа. Я тоже умел быть резким. В зеркале я видел, что он стоит на мостовой, глядя мне вслед.

Я возвратился на ипподром.

Джо ждал меня на скамейке у дороги. Он с трудом открыл дверцу машины и плюхнулся на сиденье, что-то бормоча. Когда он повернулся ко мне, я обнаружил, что Джо Нантвич пьян.

Почти совсем стемнело, и я зажег фары. Я подумал, что существуют более приятные занятия, чем везти по извилистым дорогам в Доркинг Джо, который дышал на меня перегаром. Я вздохнул и включил скорость.

Джо чувствовал себя глубоко обиженным. Это было обычное дело. Джо был убежден, что во всем, что с ним случалось плохого, был всегда виноват кто-то другой. Хотя ему едва исполнилось двадцать лет, он был хроническим ворчуном. Трудно сказать, что было хуже – его нытье или его хвастовство, и, если жокеи относились к нему с Терпимостью, это свидетельствовало об их добродушии. Многое прощалось Джо за его несомненные жокейские достоинства, но он плохо использовал их, хотя бы уж тем, что «придерживал» лошадей, а сейчас, напившись средь бела дня, он мог вообще потерять место.

– Я бы выиграл эту скачку, – ныл он.

– Дурак ты, Джо, – ответил я.

– Нет, честное слово, Аллан, я должен был выиграть эту скачку. Я его точно поставил на место. Я перегнал всех, они у меня все были сделаны, как надо! – Он изобразил руками пилящее движение.

– Дурак ты – напиваешься во время скачек, – сказал я.

– Чего? – Он не мог сосредоточиться.

– Пьешь, – сказал я, – ты чересчур много выпил.

– Нет, нет, нет, нет... – Слова так и посыпались из него, словно, начав говорить, он уже не мог остановиться.

– Ни один владелец не доверит тебе лошадь, если увидит, что ты пьешь, – сказал я, хотя чувствовал, что, в конце концов, это не мое дело.

– Пьяный или трезвый, я могу выиграть любую скачку.

– Мало кто из владельцев лошадей поверит этому.

– Все знают, что я первоклассный жокей.

– Так оно и есть, пока не напьешься.

– Я могу пить и скакать, могу скакать и пить. – Он рыгнул.

Я промолчал. В чем нуждался Джо, так это в твердой руке, которая взялась бы за него лет десять назад. Сейчас было ясно, что он стоит на пути к полной гибели и не станет благодарить того, кто попробует свернуть его с этого пути.

Он начал ныть снова:

– Этот сволочной Мэйсон...

Я ничего не отвечал. Он попробовал еще раз:

– Этот сволочной Сэнди, он меня опрокинул. С места мне не сойти, он опрокинул меня через эти сволочные перила. Мне бы выиграть эту скачку – все равно что раз плюнуть, он это знал и опрокинул меня через эти сволочные перила.

– Не валяй дурака, Джо.

– Но ты же не скажешь, что я не мог выиграть эту скачку, – сказал Джо вызывающе.

– Ты же упал по крайней мере за милю от финиша, – ответил я.

– Я не упал. Я же говорю тебе. Этот сволочной Сэнди Мэйсон перебросил меня через канат.

– Каким образом? – спросил я лениво, внимательно глядя на дорогу.

– Он прижал меня к нему. Я закричал, чтобы он пропустил меня. И знаешь, что он сделал? Знаешь? Он засмеялся. Засмеялся, как сволочь. Потом он опрокинул меня. Он уперся в меня коленом, толкнул, и я перелетел через канат. – Его ноющий голос оборвался уже настоящим рыданием.

Я взглянул на него. Две слезы катились по его круглым щекам. Они блеснули в свете щитка управления и упали, словно крошечные искорки, на его меховой воротник.

– Сэнди не стал бы этого делать, – мягко сказал я.

– Еще как стал бы! Он говорил, что рассчитается со мной. Говорил, что я пожалею! Но я ничего не мог сделать, Аллан, я ничего не мог сделать! – Еще две слезы скатились по его щекам.

Я ничего не понимал. Я не имел представления, о чем он говорит, но это начинало походить на то, что у Сэнди были причины выбить Джо из седла.

А Джо продолжал:

– Ты всегда хорошо относился ко мне, Аллан, ты не такой, как другие. Ты мой друг... – Он тяжело положил мне руку на плечо, прислонился ко мне. Послушный руль «лотоса» реагировал на этот неожиданный толчок мне в плечо, машину резко бросило к обочине.

Я отпихнул его.

– Ради бога сиди прямо, Джо, или мы угодим с тобой в кювет.

Но он был слишком погружен в собственные заботы, он даже не слышал меня. Он снова схватил меня за плечо. Я съехал на обочину и остановил машину.

– Или сиди как следует, Джо, и оставь меня в покое, или можешь вылезать и идти пешком, – сказал я, стараясь, чтобы мой грубый тон дошел до его сознания.

Но он продолжал свое и теперь уже рыдал в голос.

– Ты не знаешь, какие у меня неприятности, – всхлипывал он.

Я решил выслушать его до конца. Чем скорее он выложит все, что у него на душе, тем скорее успокоится и заснет, подумал я.

– Какие неприятности? – спросил я. Мне это было ничуть не интересно.

– Аллан, я тебе скажу потому, что ты мой товарищ, настоящий товарищ. – Он положил мне руку на колено я сбросил ее.

Между новыми взрывами рыданий Джо забормотал:

– Договорились, что я должен «придержать» лошадь, а я этого не сделал, и Сэнди проиграл кучу денег, и он сказал, что рассчитается со мной, и он все ходил за мной и повторял это день за днем, и я знал, что он сделает что-нибудь страшное, и он сделал, – Он умолк, чтобы перевести дух. – Еще хорошо, что я упал на мягкую землю, а не то я сломал бы себе шею. Это совсем не смешно. А этот сволочной Сэнди, – он задохнулся на этом имели, – он смеялся! Ну ничего! Он у меня посмеется! Я ему сверну на затылок его сволочную рожу!

Эта последняя сентенция заставила меня улыбнуться. Джо с его младенческим лицом и слабым характером, хотя, может быть, и сильный физически, был для грубого, могучего Сэнди не страшнее самонадеянного десятилетнего мальчишки. Хвастовство Джо, так же как и его нытье, шло от неуверенности в себе. Но содержание начатой им речи – это было нечто совсем новое.

– Какую лошадь ты не стал «придерживать»? – спросил я. – И откуда Сэнди знал, что ты должен ее «придержать»?

Одну секунду я думал, что осторожность заставит его замолчать, но после небольшого колебания он разговорился. Алкоголь исходил из него вместе со слезами. Слушая этот полный жалости к себе, прерываемый икотой, наполовину неразборчивый рассказ, я узнал довольно жалкую историю. В очищенном от непристойностей и сокращенном до самой сущности виде она сводилась к следующему: Джо получал щедрый гонорар за то, что несколько раз «придерживал» лошадей. Два раза я видел это сам. Но когда Дэвид Стампе сказал о последнем таком случае своему отцу, Джо едва не потерял жокейские права, и это разохотило его рисковать. Когда в следующий раз его попросили «придержать» лошадь, он было согласился, но потом разнервничался, не придержал в начале, а у финиша сообразил, что если он проиграет эту скачку, то уж точно лишится жокейских прав. И пришел первым. Это было десять дней тому назад.

Я был удивлен.

– Значит, единственный человек, который навредил тебе, был Сэнди?

– Он меня перебросил через канат... – Джо был готов начать все сначала. Я прервал его.

– Но ведь, наверно, не Сэнди платил тебе за то, что ты не придешь первым?

– Нет... Не думаю... Не знаю... – захныкал Джо.

– Ты хочешь сказать, что так и не знаешь, кто тебе платил? Ни разу не дознался?

– Какой-то мужчина звонил мне по телефону и говорил, когда нужно «придержать» лошадь. А потом я получал по почте пухлый конверт с деньгами.

– Сколько раз ты это проделывал? – спросил я.

– Десять, – сказал Джо, – и все за последние полгода.

Я молча смотрел на него.

– Часто это бывало просто. Эти дохляки все равно бы не прибежали первыми, даже если бы я помогал им.

– Сколько ты получал за это?

– Сотню. А два раза по двести пятьдесят. – Джо все еще без удержу болтал языком, и я верил ему. Это были большие деньги, и тот, кто готов был платить их, теперь, конечно, захочет жестоко отомстить Джо. Ведь он ослушался приказа и пришел первым. Но Сэнди? Я не мог этому поверить.

– Что сказал тебе Сэнди, когда ты выиграл скачку? – спросил я.

Джо все еще плакал.

– Он сказал, что он ставил на лошадь, которую я обогнал, и что он со мной рассчитается, – сказал Джо. Похоже было, что Сэнди выполнил свою угрозу.

– Ты не получил свой пакет с деньгами, я полагаю?

– Нет, – сказал Джо, втягивая воздух носом.

– Ты что же, не имеешь даже представления, откуда приходили деньги? – спросил я.

– На некоторых конвертах были лондонские штемпеля, – сказал Джо. – Я не обращал внимания. – Без сомнения, он был слишком занят содержимым конвертов, чтобы обращать внимание на остальное.

– Ну хорошо, – сказал я, – но теперь-то, когда Сэнди отомстил тебе, ты в безопасности. Может быть, ты перестанешь реветь? Чего ты раскис?

Вместо ответа Джо вытащил из кармана куртки бумагу и протянул ее мне.

– Раз уж на то пошло, я тебе все выложу. Я не знаю, что делать. Помоги мне, Аллан. Я боюсь.

В свете приборного щитка я видел, что Джо действительно перепуган. Он стал постепенно трезветь.

Я развернул листок. Обычная бумага для пишущей машинки. Печатными прописными буквами на ней было написано шариковой ручкой пять слов: «БОЛИНГБРОК ТЫ БУДЕШЬ КРЕПКО НАКАЗАН».

– Болингброк – это лошадь, которую ты должен был «придержать», да?

– Да. – Он больше не плакал.

– Когда ты это получил? – спросил я.

– Я нашел это сегодня в кармане куртки, когда переодевался перед пятой скачкой. Когда я снимал куртку, там той бумажки не было.

– И все послеобеденное время ты провел в баре, трясясь от страха? – спросил я.

– Да... Я вернулся туда, когда ты повез мистера Тюдора в Брайтон. Я и не думал, что со мной что-то случится из-за Болингброка, хотя все время боялся, с тех пор как Болингброк пришел первым. И как раз когда я подумал, что все в порядке, Сэнди перебросил меня через канат, а потом я нашел у себя в кармане это письмо. Скверно. – В его ноющем голосе опять зазвучала жалость к самому себе.

Я вернул ему бумажку.

– Что теперь делать? – спросил Джо.

Я не знал, что ему сказать. Он здорово запутался, и ему было чего бояться. Люди, которые в таких масштабах ворочают лошадьми и жокеями, конечно, ведут жестокую игру. Промежуток в десять дней между победой Болингброка и этой запиской мог означать, подумал я, что игра ведется не на прямую. Но это было слабым утешением для Джо.

Он шмыгал носом и время от времени икал, но, казалось, оправился от слез. Самая тяжелая стадия опьянения у него прошла. Я включил фары и выехал на дорогу. Джо вскоре заснул. Он громко храпел.

У Доркинга я разбудил его. У меня было к нему несколько вопросов.

– Джо, кто он, этот мистер Тюдор, которого я отвез в Брайтон? Он тебя знает.

– Это владелец Болингброка. Я часто езжу на его лошадях.

Я был удивлен.

– Он был доволен, когда Болингброк победил? – спросил я.

– Думаю, что да. Его тогда не было. Хотя потом он прислал мне мои десять процентов и письмо с благодарностью. Обычное дело.

– Он недавно занимается скачками, верно? – спросил я.

– Свалился к нам на голову одновременно с тобой, – сказал Джо, возвращаясь к своему развязному тону. – Оба вы появились черные от загара в середине зимы.

Я прилетел на самолете из африканского, летнего пекла в ледяные объятия английского октября, но через восемнадцать месяцев моя кожа стала бледной, как и у любого англичанина. Между тем Тюдор оставался черным.

Джо захихикал.

– Ты знаешь, почему мистер Клиффорд – этот сволочной Тюдор – живет в Брайтоне? Это дает ему возможность не объяснять всем и каждому, почему он ходит загорелым круглый год. Будто его просмолили, правда?

Я без всякого сожаления высадил Джо у остановки автобуса на Эпсом. Выложив мне свои заботы, он, казалось, восстановил собственное "я", по крайней мере в настоящий момент.

Я повернул в Котсуолд. Сначала я думал о Сэнди Мэйсоне. Я не понимал, откуда он мог узнать, что Джо собирался «придержать» Болингброка?

Но весь последний час моего путешествия я думал о Кэт.