"Квентин Тарантино: Интервью" - читать интересную книгу автора

Интервью с Квентином Тарантино Джошуа Муни / 1994

Как-то вечером на просмотре маловразумительной университетской комедии-драмы «Реальность кусается» меня посетили вдохновенные видения, где в сцены этой кислой действительности вторгались пронырливые убийцы Квентина Тарантино. Посасывающую молочный коктейль и сетующую на вялость рынка вакансий в Голливуде Вайнону Райдер убивал Мистер Розовый из «Бешеных псов». Наглый грандж-рокер Итан Хоук, исполняющий дурацкую кавер-версию песни из репертуара Violent Femmes, получал пулю в голову от гангстера Винченцо Коккотти из «Настоящей любви» («Я не убил ни одного халявщика после „Лоллапалузы“ в девяносто втором»).

Увы, в «Реальность кусается» ничего подобного не происходит. Все остаются в живых. В ультражестоких уголовных историях Квентина Тарантино все умирают. И отнюдь не легко, как говаривал поэт. Обычно их убивают. Кровь не то что течет — она льется, бьет фонтаном, брызжет и заливает все и вся. Иногда случайно недобитые долго корчатся в мучительных агониях, но и они в конце концов отходят. И что самое удивительное: все фильмы Тарантино при этом чрезвычайно беззаботны и веселы.

В тридцать один год Тарантино формально принадлежит так называемому «поколению X». В действительности его персона являет собой как раз аргумент в пользу того, что «поколения X» не существует. Постоянные упоминания о приверженности поп-культуре поколения не делают. Тарантино формировался в 70-е, как и многие другие в это десятилетие, но он с большим пиететом относится ко времени и месту своего взросления.

Я видел «Бешеных псов» на одном из первых просмотров в 1992-м, когда слухи о безумном парне из видеопроката, сделавшем садистскую, но блистательную картину об ограблении, начинали только расползаться. Начальная сцена, где отвязная компания в темных пиджаках и узких галстуках обсуждает семантический подтекст песен Мадонны, зацепила меня. А потом омерзительная, зверская сцена: психопат, отрезающий полицейскому ухо. Она не вызвала у меня отвращения, потому что именно для этого и была предназначена. Хотя нельзя не согласиться, что псих, говорящий в отрезанное ухо, — это находка.

Годом позже, когда я увидел в кинотеатре «Настоящую любовь», тарантиномания уже захватывала Голливуд — он был из последних «плохих мальчиков» среди режиссеров, и, чтобы поработать с ним, выстраивались очереди. «Любовь» предлагала еще одну авангардно-оскорбительную сцену. На этот раз в словесной форме: Денис Хоппер начинает толковать сицилийскому гангстеру, собравшемуся прикончить его, что сицилийцы — потомки черномазых, разъясняя в мельчайших подробностях, как так вышло. Этот длинный бравурный пассаж — самое неполиткорректное, что звучало с экрана в недавнее, да и в давнее время. Зрители вокруг меня, оцепеневшие поначалу, вскоре начали посмеиваться. Потом смех стал громче под лихим напором сцены, а в конце люди уже истерично хохотали сами над собой, потому что смеяться над чем-нибудь подобным совершенно непростительно. Но им было очень смешно, и они ничего не могли с этим поделать. Тогда я уяснил себе нечто ключевое и, несомненно, пугающее в Тарантино: как и Джек Потрошитель, этот парень любил свою работу.

Кинокомпания Тарантино называется «A Band Apart Productions» («Особая банда») — намек на годаровский криминальный фильм новой волны «Bande à part». Его американское название «Банда аутсайдеров». Так почему же я так часто встречаю Тарантино у «Диснея», в этом инкубаторе для «Белых клыков» и «Могущественных уток»? Потому что «Мирамакс» — бывшая независимая кинокомпания, которая выпускает тарантиновское «Криминальное чтиво», — была куплена в этом году «Диснеем». Я прохожу мимо куста, подстриженного под Микки-Мауса, сворачиваю направо к Дупи-драйв, вхожу в звуковой павильон «Чтива» и под хлопки выстрелов следую в проекционный зал, где заканчивается сведение звуковой дорожки «Криминального чтива». В зале звучит серф-музыка — зловещий, надрывный гитарный скрежет. За выгородкой из микшерских консолей и компьютеров в окружении команды — Тарантино с белокурой куклой Барби в руке. Может быть, он и кинофрик-самоучка, но выглядит как пышущий здоровьем хамоватый пижон. Волосы не прибраны, щетина скорее естественная, чем культивируемая, под длинным кожаным пиджаком, как у детектива Шафта, — футболка с портретом Куин Латифы. Если бы этот котяра пошел на меня в баре, я бы рванул куда подальше. Тарантино и команда играют в словесную игру: все по очереди придумывают какое-нибудь название со словом «лето», заменяя слово «лето» на «Тарантино». «Тарантино сорок второго», «Тарантино в горах», «Тарантино и дым». Я еле сдержался, чтобы не выкрикнуть: «Тарантино моего немецкого солдата». Режиссер сам заявил решительно: «Бесконечное Тарантино!» — и захохотал. Смех был резким, отрывистым и продолжительным — выворачивающим душу наизнанку.

Тарантино оборачивается к экрану на мелькающие кадры из «Чтива»: киллеры Сэмюэл Л. Джексон и Джон Траволта опускают фраеров, кинувших их босса. Тарантино решает, что здесь чего-то не хватает — сдавленного вдоха одного из воров в тот момент, когда Джексон неожиданно поворачивается и стреляет в другого вора на диване. Тут же эта сцена прокручивается назад — пуля возвращается из тела в пистолет. Тарантино подходит к микрофону, чтобы самому записать накладку. Глядя на экран, он делает глубокий вдох, а потом объявляет: «Я хотел бы повторить. Это было слишком… хрипло». Вся процедура абсолютно абсурдна — звук выстрела настолько громок, что у зрителя от неожиданности в этот момент может перехватить дыхание. Но Тарантино снова вдыхает, и наступает время ланча.

Мартин Скорсезе — единственный человек в Голливуде, который, может быть, говорит быстрее Тарантино. Не исключено, что дело в том бесконечном количестве кофе, который Тарантино вечно хлещет. На ланче в «Бобз-биг-бой» он успел выпить кружек, наверно, шесть, прежде чем я начал считать. Он рассказывал мне, насколько он круче в Европе, чем в Америке, «типа Дэвид Хассельхофф», и неизбежно мы переходим к его любимому сериалу «Спасатели Малибу».

— Грандиозная программа! — говорит он. — Я оплакивал кончину эксплойтейшн, а они реанимировали его — они смогли! — только на телевидении. «Спасатели Малибу» так же хороши, как и фильмы «Кроун интернешнл», разве что без сисек. Вы получаете груди, только без сосков — на самом деле можно видеть пирсинг на сосках, но самих красных пупочек вы не увидите. Я влюбился в этот сериал. Хочу теперь продвинуть Дэвида Хассельхоффа на большой экран.

— Вы можете сделать это, — сказал я. — У вас достаточно влияния.

— Ну да, я думаю об этом, — согласился он.

Бьюсь об заклад — он сможет. Как-никак именно этот парень взял не кого-нибудь, а звезду, Джона Траволту, на роль в «Криминальное чтиво». И у него есть оправдание для столь решительного шага:

— Я всегда был огромным поклонником Траволты. Его роль в «Проколе» Брайана Де Пальмы — самая любимая из всех виденных мною в жизни. Почему режиссеры не пользуются таким потенциалом? Он давно созрел для жатвы. Никто не использовал его в таком качестве, в каком я хочу его использовать.

Привожу примеры оригинального тарантиновского подхода к использованию дарований Джона Траволты: он колется героином, проповедует массаж ступней, критикует европейскую систему быстрого питания, читает в туалете киножурнал «Модести блейз», танцует «ча-ча-ча» и очень уравновешенно убивает.

— Самую большую тарелку «Биг-боя» по-деревенски, — бросает Тарантино официантке, не заглядывая в меню. — И еще кофе, пожалуйста.

(Мистер Розовый в «Псах» не хотел давать чаевых официантке, потому что она не принесла ему шестой дозаправки кофе. Интересно, видела ли эта девица фильм?)

В «Криминальном чтиве» есть несколько сцен, которые могли бы претендовать на титул самых выдающихся по части жестокости. Приведу одну, которая сейчас в процессе съемок: говнистого черного уголовного босса по имени Марселлас насилует парочка южан-извращенцев, когда тот случайно забредает в их ломбард. По словам Тарантино, изначально он хотел, чтобы эта сцена шла под классику пауэр-попа — «Моя Шарона» (The Knack, 1979), но не смог получить права на ее использование. Эта песня звучит в «Реальность кусается» как музыкальный фон в сцене, где недавние выпускники колледжа с банками «Принглс» танцуют в гипермаркете.

— Правообладатели должны были сделать выбор между нами и «Реальность кусается». Сейчас я понимаю, что они сделали правильный выбор, — говорит Тарантино, смеясь.— Эта песня чересчур комична для «Чтива». Но ритм у нее очень кайфовый. — Тут режиссер встает и, разудало вертя ягодицами, лихо запевает основную тему: — Да-да-дададада-да-да-дадада…

И знаете — что? Он прав.

Торговая марка Тарантино — крутая смесь комедии и жестокого насилия. Это держит зрителя в постоянном напряжении — вы не знаете, в какой момент смешная сцена обернется чем-то зловещим или зверское истязание увенчается комедийным финалом. В «Чтиве» это происходит повсюду. В одной из сцен компания парней пытается с водевильной прытью ликвидировать устроенный ими бардак перед приходом жены одного из них; только парни эти — гангстеры, а бардак — это жертва убийства, чьи мозги разбрызганы по салону автомобиля в гараже. Мне интересно, сможет ли Тарантино объяснить, как он придумал подобное. Мобилизую всю свою проницательность для того, чтобы понять это.

— М-м… Я не уверен на сто процентов, откуда это взялось у меня, — говорит он. — Это будто озарение — комедия как повседневные реалии. Повседневная жизнь — в отличие от того, чем обычно занимаются гангстеры, — их тоже заебывает. Им нет дела до полицейских — их переполошило то, что жена приятеля скоро приезжает. Это абсурдно, потому что выглядит как реальная жизнь.

О да, реальная жизнь. Я ненавижу ее, когда у меня по заднему сиденью разбрызганы чьи-то мозги.

Тарантино мог бы стать шаблоном для плакатов Дженет Рено против насилия в кино: «Сенаторы, вот вам еще доказательство того, о чем я постоянно говорю, — этот ублюдок смотрел эксплойтейшн с самого детства, и посмотрите, что из этого вышло». С самых первых интервью Тарантино постоянно достают вопросами о крови в его фильмах. Что же он скажет на этот раз? Он остается верен своим воззрениям.

— Странно, — говорит он слегка устало. — Я только тогда задумываюсь над этим, когда журналисты задают мне подобные вопросы, потому что хочется сказать что-нибудь правдивое и содержательное. И у вас складывается впечатление, что я пытаюсь сформулировать философию насилия. А у меня проблем с насилием на экране не больше, чем с танцами, или субтитрами, или вульгарными шутками. Моей матери не нравятся такие шутки, но это не означает, что она ничего не понимает в этой жизни. Тут все сводится только к тому, что одним нравится, а другим нет, — вот и все.

На самом деле, и он знает это, все сводится к тому, что некоторые люди в Вашингтоне хотят запретить. Но Тарантино не мучают ночные кошмары с цензорами, вырезающими его искусно поставленное членовредительство.

— Сейчас они меня вдохновляют. Потом перестанут. Мои первые два фильма относятся к уголовному жанру — это насилие. Я не боюсь показывать его. Мне оно кажется очень кинематографичным. Мне нравится фраза Годара о «Безумном Пьеро»: «В „Пьеро“ нет крови. Там есть только много красной краски».

Я спросил Тарантино о лучших, на его взгляд, сценах перестрелок в фильмах других режиссеров, зная, что он почти все их помнит наизусть.

— Ну, это, само собой, перестрелка в «Дикой банде», а также грандиозная стрельба в последней трети «Диллинджера» Джона Милиуса, когда агенты ФБР окружают Красавчика Флойда. Он, не пользуясь рапидом, доводит до совершенства то, что делал Пекинпа. Джон Ву, я считаю, снимает перестрелки лучше всех, хотя в Гонконге найдется немало людей, которые могли бы с ним потягаться. В «Светлом будущем-два» Джона Ву, наверное, моя самая любимая сцена перестрелки. И еще надо упомянуть перестрелку в ресторане в фильме «Год дракона». Это настоящий шедевр киноискусства. На самом деле, лучше не сделать… Когда экшн-сцены удаются, вы забываете о том, что смотрите кино. Вы забываете самих себя. Это великие моменты, которые мало какой вид искусства, помимо кино, способен вам подарить.

Искусство кино — это одно. Но тарантиновское детальное изображение насилия — это не просто эстетика, это, скорее, садизм. Думаю, он хочет дать зрителю хорошего пинка, показывая ту самую «реальную жизнь», о которой он говорит. А каков его собственный опыт в этом плане? Доводилось ли ему сталкиваться с насилием в своей жизни?

— Да, — говорит он негромко и после паузы продолжает: — В реальной жизни — сплошные чудеса. Насилие в реальной жизни — необъяснимая вещь. — Он смотрит на двух мальчишек, остановившихся у окна. Они корчат нам рожи. — Вот, например, кто-нибудь, глядя на этих пацанов, неожиданно даст одному из них пощечину. Это шокирует.

Кто его родители? Чем они занимались?

— У меня… есть только мать, — говорит он глухо. — Она работает администратором в медицинском учреждении.

Пауза. Еще кофе.

— Что вас пугает? — спрашиваю я Тарантино.

— Ну, прошло уже очень много времени с тех пор, когда меня что-то пугало в кино.

— Нет, — говорю я, — что страшит вас в реальной жизни?

— А-а… Ну, много разных вещей. Крысы. У меня страшная крысофобия. Серьезно.

Тут он пускается в детальное описание эпизода из «Розанны», который он совсем недавно видел. Мачо Дэн, муж Рози, в последнюю минуту отказывается от драки в баре, поскольку обещал ей, что не будет больше драться. Дал слово — держи. Позже жена говорит ему: «Я и дети воспитали тебя, так что ты даже этого не заметил». Я недоумеваю, какое это имеет отношение к его страхам, и Тарантино говорит:

— Ты даже представить себе не можешь, в каких местах я рос и ошивался. Мне пришлось сойти с той дорожки, чтобы попасть сюда. Но я не боялся. В то время я считал себя самым крутым на свете. При виде парня, прущего на меня, я изображал из себя подонка и грубо наезжал на него сам.

— А насколько вы сами при этом были подонком? — спрашиваю я.

Я знаю, что он не закончил средней школы, но не уверен, что это делает человека подонком.

— Ну, — начинает Тарантино, — я не хвастаю этим, я просто, понимаешь… ну, не знаю. Меня это просто не пугало. Я знал, что могу выкрутиться из любой ситуации. До тех пор, пока не повзрослел. Сейчас моя безопасность заботит меня больше, отчасти потому, что я стал немного цивилизованнее. Быть самым крутым парнем на свете для меня уже не так важно. Думаю, это потому, что я начал острее реагировать на угрозу насилия, и это меня немного печалит, даже пугает.

Вот фрагмент диалога, вырезанный из финальной версии фильма «Настоящая любовь» (родители, уберите детей от экранов):

ДРЕКСЛ: …Я хочу спросить тебя. Допустим, ты с одной клевой сучкой, ну, сучка — полный улет… ну, в общем, ты с Джейн Кеннеди, и ты говоришь ей: «Отсоси у меня, сучка». А она тебе такая: «Заруби у себя на залупе, ниггер, что я не притронусь к твоему концу, пока ты не подкатишь ко мне и не вылижешь мою мохнатку». И что ты скажешь ей на это?

ФЛОЙД: Я скажу этой Джейн Кеннеди: «Соси хуй или по жопе получишь».

А вот фрагмент диалога, не вырезанный из «Настоящей любви» (родители, еще раз уберите детей от экранов):

«Это факт. У сицилийцев в жилах течет черная кровь. Понимаешь, сотни сотен лет назад мавры завоевали Сицилию. А мавры — это негры. И они так долго дрючили сицилианок, что навсегда изменили сицилианскую кровь — голубоглазые и светловолосые стали кучерявыми и черножопыми».

Привожу мнение молодых черных режиссеров Аллена и Альберта Хьюзов по поводу этого сумасшедшего белого парня: «Нам нравится Тарантино… только пусть перестанет гнать эту пургу про ниггеров… Это настоящий расизм».

Я сообщил Тарантино мнение братьев Хьюз. Он сказал, что не читал этого интервью, но что такая критика вообще его «не колышет».

— Пока что мои персонажи говорят вот так. К тому же слово «ниггер» повсеместно распространено в английском языке и используется не по назначению, а для выплеска мощной негативной энергии. Думаю, надо постоянно орать его с крыш, чтобы выдуть эту энергию. Я вырос среди черных и никогда не опасался этого слова. Я говорил его, как любой другой… Вот что еще было круто, — продолжает он. — Спайк Ли позвонил мне и пригласил поучаствовать в его гарвардском мастер-классе. До этого мы никогда не общались. Он спросил меня: «А что ты так зациклен на черных? В твоих фильмах вечно есть сильный черный подтекст, даже когда они о белых. Ну, эти постоянные „ниггеры“ в „Псах“, — и не вскользь, а с нажимом, так что на это обращаешь внимание».

Тарантино, должно быть, разговаривал со Спайком в очень хороший день, так как я только что видел его на «Арсенио» рьяно доказывающим, насколько недопустимо использование слова «ниггер» в лексиконе рэперов. А возможно, Спайк просто считает Тарантино помешанным белым парнем.

В фильме «Настоящая любовь» сцена смертельной схватки героя и сутенера-киллера заканчивается фрагментом из фильма, идущего по телевизору на заднем фоне. Это классический блэксплойтейшн — фильм для черных и с участием черных — «Макинтош» с Максом Джулианом и Ричардом Прайором в главных ролях. Со слов Тарантино, он видел его семь лет назад по телевизору. Он провел свою юность в кинотеатрах для черных, где шли только эксплойтейшн и кунфу-фильмы.

— Я вырос в окружении черной культуры, — говорит он, — и я люблю ее. Особенно черную культуру семидесятых.

Это проглядывает в разных аспектах его фильмов: от перестрелок до манеры поведения главных героев. Многие эпизоды сильно смахивают на фрагменты из популярных боевиков 70-х: «Макинтош», «Крепкий кофеек», «Суперполет» и других — от спагетти-вестернов до французской «новой волны».

— Одна из крутейших привилегий известности в том, что я обрел возможность приглашать некоторых из кумиров моей юности. Я встретился с Пэм Грир, и это было круто. У меня в офисе висели ее постеры — «Клетка для большой птички», «Крепкий кофеек», «Фокси Браун», «Малышка Шеба». Она вошла и спросила: «Вы повесили все эти плакаты, потому что ожидали меня? — Нет, — ответил я. — Наоборот, чуть не снял их, потому что ждал вас!»… Официантка! Еще кофе!

Когда Тони Скотт снимал «Настоящую любовь», он был необычайно верен сценарию Тарантино и только в финале изменил ему, оставив молодоженов в живых и наметив сказочно-оптимистическую беспечность их семейного будущего. Но Тарантино говорит, что он вполне удовлетворен фильмом Скотта. Совсем не так обстоит дело с интерпретацией его сценария в фильме Оливера Стоуна «Прирожденные убийцы». Тот в конце концов полностью переписал тарантиновский сценарий, отчего, говорят, их отношения были очень натянутыми.

— Я очень непоследователен в отношении этого фильма, да? — спрашивает Тарантино. — Потому что не хотел снимать его и не хотел, чтобы его снимал кто-нибудь другой. Каждый хочет, чтобы его произведение увидело свет. А я не хотел. Стоун взял сценарий и совершенно переделал его. Я хотел отговорить его от съемок фильма. Я спросил его: «Почему ты просто не воруешь те идеи, которые тебе нравятся?» А он: «Я никогда не делал такого». Я ничего не мог поделать — продюсеры имели права на сценарий, когда был приглашен Стоун. Некоторое время меня сильно доставало участие в этой затее. Но сейчас я уже совершенно спокоен. Мы прояснили наши отношения. В титрах будет значиться только «сюжет Тарантино». Это меня устраивает.

Тарантино написал «Бешеных псов», «Настоящую любовь» и «Прирожденных убийц», работая в салоне видеопроката. Он не знал, какой из этих сценариев станет (и станет ли) его первым фильмом. В конце концов, после нескольких обескураживающих фальстартов, он решил снимать «Псов» партизанским способом, используя друзей и связи. Потом Харви Кейтель прочел сценарий и решил примкнуть к проекту. Остальное — типичная история голливудского успеха, по меньшей мере первый ее акт. Большинство критиков и зрителей не приняло насилия «Псов». Фильм не стал лидером проката, он и не мог им стать с бюджетом в полтора миллиона долларов. Однако Тарантино говорит, что его мало волнуют рейтинговые «скачки», с помощью которых Голливуд определяет успешность фильма. «Настоящая любовь» была провалом (по голливудским стандартам), а «Прирожденные убийцы» подверглись цензуре. Это приводит нас ко второму акту.

«Криминальное чтиво» — первый чисто тарантиновский продукт после «Псов». Снятый менее чем за десять миллионов, украшенный звездным составом исполнителей, среди которых Траволта, Ума Турман, Брюс Уиллис, Эрик Штольц, Тим Рот и Аманда Пламмер, этот фильм являет собой тарантиновскую квинтэссенцию ярких гэгов, уголовной романтики, великолепных диалогов и преступлений против человечности. Это один из самых ярких сценариев, которые мне доводилось читать за последнее время. И мне абсолютно все равно, что произойдет с ним в будущем.

— Я не хочу быть жалким представителем арт-хауса, который делает свои необыкновенные фильмы исключительно для продвинутого зрителя, — говорит Тарантино. — Нет ничего более губительного для таланта, чем лудить по лекалу один фильм за другим. Я не хочу, чтобы люди говорили: «Ну, этот новый фильм Тарантино — он почти такой же, как его последняя картина…»

Я жду, как он выберется из этого болота, но его заклинило. Поэтому я заканчиваю мысль за него:

— В таком случае вам надо сделать что-нибудь не из уголовно-свирепого жанра, с мексиканским жизнерадостным финалом.

Он, похоже, соглашается. Он хотел бы сделать мюзикл или детский фильм вроде «Плохие новости для „Медведей“». Конечно, почему бы и нет? «Плохие новости для „Медведей» в духе «Побега из-под залога»!

— «Криминальное чтиво», — говорит Тарантино, — сильно выходит за рамки утвердившегося за мной стиля. Но, с другой стороны, если меня осенила идея и это идея криминального фильма, я что, не должен реализовывать ее только потому, что уже снимал в этом жанре раньше? Я не собираюсь идти на поводу у подобных соображений.

Тарантино нравится созданный Паулиной Кейл образ Годара: сидящий в кафе, помешанный на кино француз, царапающий стихи между строк крутого американского бестселлера и обращающий все это в кино. Если и есть в Голливуде кто-то похожий на него, то это Тарантино. Готов поставить десятицентовик против нефтедоллара, что Тарантино уготован более длинный творческий путь, чем Курту Кобейну, которому, живи он в тарантиновском мире, не пришлось бы вышибать себе мозги: кто-нибудь с радостью сделал бы это за него.