"Честь и бесчестие нации" - читать интересную книгу автора (Бушин Владимир Сергеевич)

Никита Михалков и папертники

Что за папертники? — сразу спросит иной читатель. А это, по словам Даля, "нищие, кои толпятся на паперти, заступая вход в церковь", то есть путаются под ногами и мешают людям пройти внутрь — к образам, амвону и алтарю. По его же определению, это кликуши, что "на паперти стоят, а в церкви начинают кликать", то есть опять же мешают тем, кто пришел помолиться или послушать проповедь. А еще, что каждый сам может видеть, это просто ротозеи, охочие поглазеть на что угодно, в том числе, на прихожан, а особенно — на пришедших венчаться и на отпевание покойников. Эти тоже, разумеется, мешают людям. Вот об одном таком папертнике я и хочу поделиться с читателями некоторыми впечатлениями.

Кто не знает Михалкова-младшего! Он затмил своей славой не только брата Андрона — кинорежиссера Кончаловского, но и знаменитого отца-писателя, и деда — известного художника, а может быть, даже и прадеда по матери — Василия Ивановича Сурикова. Во всяком случае, когда в 1908 году отмечалось пятидесятилетие великого художника, то не было ничего хотя бы отдаленно похожего на грандиозную свистопляску всероссийского размаха, что недавно устроил по такому же случаю его правнук.

Человек он бесспорно талантливый. За его плечами немало актерских и режиссерских удач, а также разного рода премий, включая Государственную премию Казахской ССР и премию орденоносного Ленинского комсомола. Почти 35 лет вдохновенного труда в поте лица своего!.. Но до недавних пор у любимца казахского народа не было американской премии "Оскар". Что с того, что Чехов, скажем, по которому Михалков поставил фильм, имел одну-единственную премию — Пушкинскую, и с него этого было довольно, а Гончаров, по которому поставил другой фильм, вообще не получал никаких премий, и ничего, тихо дожил без них почти до восьмидесяти лет. А тут — вынь да положь заморскую премию! Она же почти как Нобелевская для писателя. Но кумиру орденоносного комсомола вдумчивые дяди и тети деликатно и даже весьма сочувственно говорили за океаном: "Нет, маэстро, рановато-с. Кое-чего в ваших распрекрасных фильмах еще не хватает…" Маэстро недоумевал, терзался: чего такого может не хватать в его фильмах, если им рукоплещет 15-ти миллионный Казахстан и весь 30-миллионный комсомол? Но кто-то из больших знатоков жизни, может быть, отец или брат, набравшийся мудрости в Голливуде, однажды сказал, судя по всему, примерно так: "Никиша, у коммуниста Анатолия Карпова девять шахматных "Оскаров". Как было не дать, коли успехи его имели математически точное выражение! А политика, художество, кино — совсем другое дело. Тут никакой математики, одна сплошная химия. Пораскинь-ка умом, за что и почему дали Нобелевскую премию крупногабаритному пророку Солженицыну, потом — катастрофическому болтуну Горбачеву, титул магистра Мальтийского ордена, запрещенного в России еще Александром Первым, — Ельцину, с чего это немцы расщедрились на премию Канта для Шеварднадзе, англичане — на "Золотой факел Бирмингема" для Черномырдина… Если сообразишь, то сумеешь обогнать не только неокантианца из Грузии, но и шахматиста-коммуниста.

И тут Никиту как молнией озарило: да нет же в его фильмах ненависти к советской власти и к коммунизму! Нет разоблачения "культа личности" и "зверств ЧК"!

Ведь сколько собратьев по Аполлону схлопотали себе на этом гомерическую известность, титаническую проходимость и хроническую сытость! И то сказать, какой же антисоветчик, допустим, Илья Ильич Обломов из михалковского фильма по роману Гончарова? Скорее, наоборот. Я лично легко вижу его во времена Брежнева завотделом науки ЦК вместо полусонного Вадима Андреевича Медведева. А Сергей Сергеевич Паратов, которого играет сам Михалков в фильме "Жестокий романс" по гениальной пьесе Островского "Бесприданница"? Мерзавец, конечно, кобель, но до таких коммунофагов, как Волкогонов или Солженицын, ему ох как далеко. Конечно, все названные темочки мурыжатся уже лет сорок и сильно замусолены, но чем черт не шутит! Авось америкашки еще разок да клюнут. И Михалков решил в первом же фильме наверстать все, что позорно прошляпил.

Правда, тут имелась фамильная закавыка. С одной стороны, все родственники режиссера, кроме, разве что, Сурикова, были коммунистами, отец — чуть ли не с подпольным стажем, или певцами коммунизма. Так не станут ли они протестовать против антикоммунистического фильма? Не проклянут ли? Не лишат ли наследства? С другой стороны, и сам режиссер, и весь его клан получили от советской власти все, что только можно: образование, работу, квартиры, дачи, ордена, премии, почетные звания… И ведь все по высшему разряду! Так вот, как переступить через все это? Да ведь и сам попользовался не дурно. Можно ли забыть хотя бы то, что, когда советской власти уже завязывали глаза, чтобы вести на расстрел, она сказала ему, как за четыре года до этого старшему брату: "Сынок, отныне ты — Народный артист Российской Советской Социалистической Республики. Радуйся и гордись!"… И все это охаить?! Страшно, очень страшно, да и совесть, вроде, свербит где-то под коленкой… Однако жажда обрести "Оскара" оказалась так велика, так беспощадна, что смела все опасения и сомнения. Опять же в поте лица своего, в мыле трудился Михалков-младший, и в назначенный срок явил миру это диво дивное, это чудо чудное — фильм "Утомленные солнцем".

Читатель В. Н. Самойлов из Уфы пишет мне: "22 октября в воскресенье Никита Михалков устроил себе именины на всю страну. Вел себя как подгулявший купчина. Восхваляя себя и свою семью. Противно было.

Но я заставил себя просмотреть и его шедевр 'Утомленные солнцем". Господи, и вот пасквиль на свой народ получил приз! Да откуда этот интеллектуал смог нафантазировать такое? В 1936 году страна созидала: были построены Магнитка, многие гиганты промышленности, а он показывает нам придурков! Стыдно и за артистов Тихонова, Крючкову. Зарабатывают… Просьба к Вам: напишите, пожалуйста, об этом фильме".

Да, Василий Николаевич, Вы правы: зарабатывают, и усерднее всех — режиссер, отбросивший ради заработка все соображения о художественной самостоятельности, правде, о стыде.

Вхудожественном смысле фильм получился просто эпигонским. Михалков здесь во многом повторяет не только себя в некоторых прежних фильмах, но главным образом — Феллини. Сравните это диво дивное со "Сладкой жизнью" (1959 г.). Оба фильма в общем эмоциональном плане движутся одинаково, в одном направлении: от начальных бессвязных сцен "потока жизни", сцен празднества, веселья, любви — к ужасу, кошмару, страху в конце. Но дело не только в этом. Михалков повторяет и отдельные художественные находки классика, ну, разумеется, не без того, чтобы вставить их иной раз в другое место ленты. Так, "Сладкая жизнь" начинается с того, что по воздуху плывет привязанная к вертолету скульптура какого-то святого. Очень эффектно! А "Утомленные" заканчиваются тем, что по воздуху плывет привязанный к аэростату портрет Сталина. Скушно ведь, маэстро, как всякое эпигонство. Нешто этому учили тебя в комсомоле?

У Феллини персонажи порой совершают весьма экстравагантные поступки. Так, одна из главных героинь вдруг во всей одежде бросается в бассейн фонтана. То же примерно и у Михалкова: один из главных героев во всей одежде бросается в реку. Но в первом случае экстравагантный поступок можно объяснить: его совершает молодая капризная красавица, избалованная кинозвезда, ищущая остроты впечатлений, к тому же она во хмелю, а дело происходит глубокой ночью, и видит ее лишь один человек. А у Михалкова полная нелепость: в реку бросается сотрудник НКВД, мужчина зрелых лет, надо полагать, не только трезвый, рассудительный, но и осторожный, вовсе не заинтересованный в том, чтобы привлекать к себе внимание столь несуразным чудачеством, а дело-то происходит ярким солнечным днем на глазах многочисленной публики. Мало того, во всей одежде он еще и далеко уплывает под водой, что в таком виде просто физически невозможно. Здесь во внешнем сходстве поступков персонажей и в их полном внутреннем расхождении открывается вся глубина бездумного эпигонства. Поистине оно путешествует без виз. Увы, это совсем не тот случай, о котором Гёте говорил: "Вальтер Скотт заимствовал одну сцену из моего "Эгмонта", на что имел полное право, а так как обошелся с ней очень умно, то заслуживает только похвалы". Между похвалой Гёте и похвалой тех, кто выдает "Оскары", есть некоторое различие…

Но в фильме Михалкова можно видеть, разумеется, нечто и свое, оригинальное, выстраданное. Прежде всего, я назвал бы здесь вдохновенную сцену соития главных героев — комдива и его жены. Тут, честно надо сказать, эпигон превзошел учителя: у Феллини ничего подобного просто нет. Акт совершается в нетрадиционном для комдивов месте (то ли на чердаке, то ли в курятнике) и в совершенно необычной для комдивов, может быть, даже запрещенной дисциплинарным уставом РККА позе. Николай Глазков, традиционалист и в жизни и в творчестве, однажды нарисовал в жанре ню такую сцену под открытым небом:

В фильме наоборот: если кусали, то комдива — муравьи, его партнершу — комары. Но обоим, кажется, мешали куры. Надо опять-таки честно признать, что Михалков, играющий комдива, новаторскую сцену в курятнике проводит на высочайшем профессиональном уровне, как говорится, на одном дыхании.

Но интересно, что сказала об этой петушиной сцене дочка режиссера школьница Надя, столь трогательно играющая в фильме. Не сказала ли шустрая девочка примерно таковы слова: "Вот ты говоришь, папа, что никогда не занимался в кино порнухой. А это что? На глазах-то у всех… Некрасов, которого мы проходим сейчас в школе, писал о таких вещах совсем по-другому. Например:

А ведь Некрасов в отличие от тебя, папулечка, не вопил на всех перекрестках о Боге, не уверял любого встречного-поперечного в своей религиозности. Подумал бы об этом, папочка, ведь ты правнук Сурикова".

Интересно, а не сказала ли жена примерно так: "Вспомни "Анну Каренину" хотя бы. Толстой писал: "И то, о чем Алексей Вронский последнее время так напряженно думал и так страстно мечтал, наконец, свершилось". И только! А ведь Толстой был отлучен от церкви, а ты, совсем напротив, вдруг с чего-то кинулся к ней, и у тебя вот уже почти два месяца как на шее крестик. После этой сцены мы с Надей не могли поднять глаза друг на друга. Подумал бы об этом, ведь ты сын автора гимна первой в мире страны социализма…"

Да, Михалков-младший нарушил традиции классической русской литературы, но показ полового акта, совершаемого даже в курятнике и в нестандартной позе даже представителем высшего командного состава Красной Армии, это все-таки еще не антисоветчина и не антикоммунизм. А он знал, что только это наверняка ведет ныне к "Оскару". А тут симпатизант ЦК комсомола ударился во все тяжкие…

В фильме охвачено все — от пионерской организации, где вожатые заставляют, дескать, детей при купании по команде заходить в реку и выходить из нее (а как поступил бы сам автор, если на его ответственности было бы десятка три детишек, многие из которых не умеют плавать?), до НКВД с его ужасами, кошмарами и подводными пловцами в брюках и кителе.

Судите сами о достоверности картины… Средь бела дня да еще в какой-то веселый праздник, когда на улице полно народу, на дачу к легендарному комдиву, герою Гражданской войны являются на машине два сотрудника НКВД, чтобы арестовать его. Разве такие вещи, как правило, не по ночам делались и делаются во всем мире? А главное, зачем нежданных пришельцев изображать не только в одинаковых плащах да шляпах, но и с одинаково зверскими тупыми рожами? При обыкновенной-то или даже элегантной внешности такие гости производят более сильное впечатление. А огородные пугала просто отбивают интерес к повествованию, ибо сразу становится ясно, что автор держит тебя, зрителя, за дурака. Но Михалкову не до этих весьма простых и очевидных соображений, у него перед глазами, в уме и в печенке только одно — "Оскар"!

И естественно, что дальше все идет еще примитивней и малограмотней, причем не только с точки зрения художественной. При аресте прежде всего, конечно, отбирают оружие, если оно есть. У комдива, естественно, есть. Но безмозглые михалковские пугала только в машине, уже в пути вдруг соображают, что надо отобрать.

Затем рисуется нечто уж вовсе несуразное. Эти комические пугала, несомненно лишь мелкие сошки в НКВД, выполняющие поручение начальства. Они, технические исполнители, наверняка не посвящены, почему и за что надо арестовать комдива, и какая его ждет судьба. Но они видят у него на груди три ордена Боевого Красного Знамени, что по тем временам было о-го-ro, знают, что он лично знаком со Сталиным, даже имеет его телефон и называет им номер, — и тем не менее, несмотря на все это, при первом неосторожном движении комдива пугала прямо тут же, в машине, едва ли не до полусмерти избивают его, превратив лицо бедняги в сплошное кровавое месиво. Ну как в таком виде представят они его начальству? Мало того, по пути они ни за что ни про что убивают шофера встречной машины. И все это на глазах известного нам чемпиона по подводному плаванию, но тот — ни словечка протеста или хотя бы остережения. А ведь чемпион заявлен человеком честным, сочувствующим комдиву, даже смелым — он предупредил его об аресте, то есть ради добрых чувств пошел на тяжкое служебное преступление.

Дело происходит в 1936 году. Режиссер подчеркнул это и во вступительном слове, пытаясь внушить зрителю: подумайте, мол, что же творилось в 37-м, в самом страшном году сталинских репрессий. А между тем, как следовало из доклада министра МВД В. Бакатина на первом Съезде народных депутатов СССР в 1989 году, в ту пору заключенных было в стране столько же, сколько в легендарном 37-м, примерно 1 миллион с четвертью. Однако никто не говорил ни о горбачевских репрессиях, ни о бакатинских лагерях. Подобные цифры всегда надо соотносить с общим числом населения. Так вот, ни в 37-м, ни в 89-м эти цифры не составляли и одного процента населения страны. По данным известного демографа проф. Б. Хорева, они вообще редко превышали его. Отсюда ясно, между прочим, чего стоят разглагольствования о том, что индустриализация была осуществлена руками заключенных, которые, кстати, во всех тюрьмах и лагерях мира тоже не в гольф играют.

А еще режиссер внушает зрителю мысль, что его герой абсолютно ни в чем не виновный человек. Может быть, но вовсе не обязательно. А между тем уже долгие годы нам внушают: все, ну абсолютно все репрессированные в 30-е годы были ни в чем не виноваты. Этот догмат недавно еще повторил военный историк Н. Куманев, известный живостью ума: "Архивы империалистических разведок не подтверждают исторических разоблачений у нас "шпионов" тех лет. Никто (!) из абсолютного большинства погибших в те годы, не были врагами народа и изменниками". Он, видите ли, обшарил все архивы империалистических разведок и пришел к выводу, что шпионы против нашей страны были сплошь "шпионами" в кавычках.

Удивительное дело! Наших разведчиков было на Западе не мало, причем это не только советские граждане, как Зорге или Маневич, но и граждане самих западных стран. Чего стоит один только Ким Филби, второе лицо английской разведки. А ведь за ним целая вереница: Гай Берджесс, Дональд Маклин, Джордж Блейк, Блант… И так вплоть до недавно схваченных в США супругов Эймсов. А у нас, твердит ученый демократ Куманев, как сейчас нет врагов, так и тогда не было. Ну, подумал бы вместе со своими учителями: если сейчас, едва лишь началась "перестройка", столько повылезло самых лютых врагов советской власти и социализма, до этого бывших сытыми и тихими гражданами супердержавы мира, то как же не быть этим врагам 60–70 лет тому назад в стране нищей, слабой, но опасной своим красным строем для окружающих и заморских стран! Тем более что были еще совсем не стары многие из тех, кто пострадал от революции. С другой стороны, решительная линия партии на индустриализацию и коллективизацию вызывала столь же решительное сопротивление даже у бывших единомышленников. Трудно представить более благоприятную обстановку для роста шпионажа в пользу других держав… И ведь таких куманевых не убеждает даже все набирающее сил НАТО.

Таким образом, в фильме Михалкова гораздо меньше того, что кажется самому и тем, кто выдал ему премию: там не "разоблачение культа личности", что давно уже осточертело, а "всего лишь" избиение манекенами то ли виновного, то ли невиновного комдива и убийство этими же манекенами в шляпах шофера, но ни тому, ни другому эпизоду ввиду их полной несуразности поверить невозможно.

Однако все равно невозможно не дать "Оскара" тонкому художнику, который во всю прыть своего дарования живописует, как шестьдесят лет тому назад при коммунистах не экономику уже выводили на первое место в Европе, не культуру народа поднимали, не к великому пушкинскому юбилею готовились, а били до полусмерти, бросали в неволю прекрасных людей, на дорогах, будто куропаток, безнаказанно стреляли подозрительных. Как не дать лучшую премию, когда таким фильмом тонкий художник очень ловко, порой даже занимательно отвлекает граждан своей страны да и других стран от того, что ныне при Ельцине да Черномырдине безнаказанно бьют и убивают, а они, радетели, не только ничего не способны сделать, но и сами занимаются тем же, убивая в Москве сотни, в Чечне тысячи… "Оскара" ему! "Оскара"! Так и получил Михалков Третий свою высокую награду. За то же самое, что и Солженицын, Горбачев, Шеварднадзе, Черномырдин. И как всем им, никогда не отмыться от нее.

Но и "Оскара" Михалкову оказалось мало. Вон папа-то был депутатом Верховного Совета три срока. А чем хуже сын? Как раз приближались выборы в Госдуму. И он решил стать депутатом. Как сказал поэт, "носом, хорошеньким, как построчный пятачок, обнюхал приятное газетное небо". Обнюхал и подался к А. Руцкому. С ним Никита давно и крепко дружил, в знак чего однажды подарил ему какие-то необыкновенные ручные часы. Но очень скоро понял: это пустой номер, просчитался… Стал искать другого покровителя. А как же старая мужская дружба? По-Божески ли это — бросать друг друга в суровый час испытаний? А!.. Бог-то Бог, да и сам не будь плох. А уж кто-кто, но он-то совсем не плох. Его отец рассказывает: "Мои сыновья воспитывались средой, средой искусства. Она формировала их мировоззрение и характер. В нашей семье бывали крупные художники, мастера слова, пианисты, артисты… Мои ребята с детства общались с пианистом Софроницким, Рихтером, артистом Москвиным, Алексеем Толстым, Эренбургом. Среда их воспитывала".

И вот воспитанник Софроницкого, ученик Рихтера, почитатель Москвина, наследник Толстого, адепт Эренбурга снова обнюхал газетное небо и пришел к выводу, что нет ничего надежнее и перспективнее, чем черномырдинский "Наш дом", хотя ясно же, что туда его воспитатели не постучались бы, ибо, как говаривали деды, хорош дом, кабы не черт в нем. Но что такому герою черт! И вот он уже в "Доме"…

Одна женщина, не назвавшая свое имя (она тоже работает в кино), сказала в "Советской России" о вступлении Михалкова в блок Черномырдина: "Да он же нашел своих! Сытый среди сытых. Но как же это не по-русски — художник, откровенно вставший на сторону сытых и власть имущих!" Но дело не только в этом: перебежав от Руцкого к Черномырдину, Михалков перебежал от тех, в кого стреляли 4 октября, к тем, кто стрелял. Тонкий художник, потомственный аристократ пришел с "Оскаром" в руках к тем, у кого руки по локоть в крови народа.

В качестве второго лица в кровавом правительственном блоке тонкий художник развил бешеную деятельность. Выступал где только мог и говорил примерно так: "Дорогие мои избиратели! Братья и сестры! Голосуйте за наш блок. Те, кто в него входит, успели так хорошо наворовать, что с них, пожалуй, хватит. Теперь они, может быть, и поделятся с вами. А ведь новые избранники начнут воровать заново. Так что голосуйте за нас!" Но совсем же незадолго до этого на страницах "Завтра" клялся, божился: "Я не рискую заниматься политической деятельностью". Однако поманили, посулили — и рискнул.

12 декабря по Российскому каналу телевидения показывали фильм "Жестокий романс", где Михалков играет богача Паратова. Те, кто задумал демонстрацию, рассчитывали, конечно, на то, что избиратели полюбуются еще разок на симпатягу-артиста и через четыре дня с восторгом отдадут голоса блоку, который он возглавляет вместе с симпатягой-премьером. Какое чисто яковлевское, то ли попцовское тупоумие!

Гениальный Островский в пьесе "Бесприданница", по которой поставлен фильм, показал здесь особенно ярко и беспощадно общество хищников, где человеческому достоинству, добру, красоте, чести либо нет места вообще, либо все это становится там "вещью", и ее можно купить, продать, выбросить. И такое-то общество пытаются ныне вернуть на русскую землю все эти кровавые симпатяги! Ах, как своевременно показали фильм!

Михалков играет прекрасно, ибо играет себя. Рубаха-парень, любимец цыган, может сделать лихой или широкий жест, например встать со стаканом на голове под пистолет приятеля, или подарить красивой женщине драгоценное ожерелье, бросить ей под ноги в грязь дорогую шубу, или, как истинный демократ, потребовать извинения от Карандышева за оскорбительные слова о бурлаках, — но при всем этом Паратов-Михалков — хищник. Жестокий, циничный, беспощадный. Таков он и к жалкому, ничтожному чиновнику Карандышеву и к прекрасной, божественной красоты женщине.

Лариса, чистая русская душа, доверилась Паратову. И вот утром в слезах она спрашивает его: "Жена я вам теперь или не жена?" Боже милосердный, какая простота и наивность! Для него-то, для этого "нового русского" прошлого века, тут всего лишь увлекательный мимолетный эпизод да еще — как удачно совпало! — месть ее жениху Карандышеву, посмевшему что-то там возразить ему. Однако он искренне растроган любовью чуть ли не из-под венца для своей услады уведенной им женщины, даже пускает слезу, но… тотчас ставит ее в известность, что он, увы, обручен с другой, у которой (он об этом, разумеется, умалчивает) приданое — золотые прииски.

Да, тут Михалков играл себя. И он может в газете или по телевидению вступиться за нынешних "бурлаков", пустить увесистую слезу о страданиях народа, даже перекреститься при этом, и тут же с паратовским размахом, кажется, и с теми же цыганами закатить по телевидению разухабистый, хазановского пошиба юбилей на всю державу, и тут же ринуться в объятья тех, кто довел народ до нищеты, голода, вымирания… Сластолюбивые торговые тузы Кнуров и Выживатов разыгрывают на орла и решку погибающую Ларису и при этом толкуют о купеческой чести, о купеческом слове, о достоинстве. Это лишь одна сцена того мира, в котором благоденствуют Паратов и Михалков.

Артист Валерий Золотухин, со слов самого Михалкова, где-то на пресс-конференции в Прибалтике рассказал о съемке последних эпизодов фильма "Утомленные солнцем". Оказывается, они снимались 4 октября 1993 года, в день расстрела сотен москвичей и высшего органа Советской власти. Это не повод, чтобы прервать работу над срочно необходимым фильмом. Золотухин говорит: "Я знал, что душой Никита, конечно, там, в парламенте". И приводит его слова: "Я играю эту сцену (судя по всему, избиение комдива звероподобными пугалами. — В. Б.), и у меня какие-то (!) ассоциации с тем, что происходило в парламенте. И меня все так задевает, что я сижу и плачу прямо в кадре". Золотухин: "Плачет как герой фильма и как человек, сочувствующий "Белому дому", где у него остались друзья"… Вот он, страшный вырост паратовщины в душах "новых русских"! Герой Островского пускал слезу над судьбой только одной женщины, погубленной им, а этот льет слезы при виде расстрела вскормившей его власти и одновременно мастачит лживый фильм, цель которого — помочь властителям духовно добить недобитых советских людей. А этот, утерев слезы, кидается в липкие от крови объятья тех, кто расстреливал его сограждан и личных друзей. О, созерцая такие картины бытия, невольно твердишь вопрос одного из героев Достоевского: "До каких же пределов может дойти комбинация чувств человеческих?"

На другой день после показа по телевидению фильма "Жестокий романс", видимо, решив, что дальнейшее триумфальное шествие артиста обеспечено, стратеги "Нашего дома" выпустили Михалкова против своего главного противника — против коммунистов в лице Г. Зюганова. Впрочем, надо вернуться дней на десять раньше — на третий Всемирный русский народный добор. На него были приглашены и выступили там с речами Черномырдин, Шумейко, Рыбкин, Гайдар и, разумеется, Никита Михалков.

О чем же он говорил там? Представьте себе — о Боге! Может быть, как юный Лермонтов, молил о милости и снисхождении?

Может, каялся

Может, откровенно признался, что

Не Тебе, а премии Ленинского комсомола и "Оскару".

Может быть, наконец, обещал ступить "на тесный путь спасенья"?

Ничего подобного! Не с жаром и искренностью Лермонтова, не его языком, а языком Козырева, с холодным расчетом Гайдара он поучал, наставлял, внушал: "Катастрофа, происшедшая в стране, — от безбожия". Ну и, следовательно, все эти Горбачевы, Ельцины, Черномырдины ни в чем не виноваты. "Пока не будут преподавать в школах закон Божий, ничего не будет. Надо прививать религию, и тогда придет благодать…" Так вроде бы уже привили, если все из кремлевского санклита зачастили в церковь, стоят там со свечами все от президента до начальника ОМОНА, христосуются с самим патриархом да еще на глазах голодного вымирающего народа затеяли стахановскую стройку — храм Христа Спасителя. А где же при всем этом благодать?

И хочется еще вот что спросить: а где же ты, Божий угодник, раньше-то был? Наснимал ворох фильмов, и там — ни слова о Боге. И родитель ваш, автор Монблана стирильно-безбожных книг, сегодня говорит: "Главная потеря России — религия!" Но признает: "Самодержавие (шага без Божьего имени не ступавшее. — В. Б.) само привело себя и страну к трагедии". И ныне автор советского гимна называет "трагедией" Октябрьскую революцию. Однако же добавляет: "Советский Союз был могучей державой. Его уважали". Ведь вот загадка века: безбожника уважали, а Ельцина со свечкой известная "семерка" в прихожей держит, а за равноапостольного мудреца Черномырдина проголосовало 10 процентов любимого им народа…

Так где же, говорю, вы с папой-гимнопевцем раньше-то были? Почему неистовая вера осенила вас лишь вслед за Старовойтовой да Гавриилом Поповым? Уж ладно, подражайте Феллини да Висконти, но у этих-то амеб в хвосте плестись к лицу ли русскому артисту!..

И вот, наконец, дебаты с Г. Зюгановым… Как теперь обнаружилось, работать в Думе маэстро и не собирался: получив мандат депутата, он тотчас вернул его, уступив свое место, как в очереди за пивом, следующему по списку. ("Эффект Казанника"!) То есть маэстро просто одолжил кровавым властителям свою артистическую популярность, выступил как наемник. Но их предвыборное задание выполнил до конца. И в последних дебатах с Зюгановым уже не только поучал, но, орудуя Божьим именем, словно кистенем, еще и стыдил, обличал, поносил. Кого же? Да, конечно, Советскую власть, которая вскормила и взлелеяла весь его многочисленный и сластолюбивый клан.

В 20-е годы советских людей нередко спрашивали: "Чем вы занимались до 17 года? Состояли ли в других партиях?" В 30-е интересовались: "Есть ли родственники за границей? Были ли колебания в проведении генеральной линии партии?" В 40-е допытывались: "Были ли в оккупации? Посещали ли зарубежные страны?" А теперь (о, времена) пытают с демократических и недемократических трибун: "Веришь в Бога? Да или нет? А ну покажь крестик, падла!"… В этом направлении выступал и скоропостижный Божий угодник Никита в теледебатах: "За коммунистической идеей стоит безбожие. А оно для России губительно. Потому что Достоевский сказал, что русский человек без Бога — животное".

Достоевский сказал!.. О, как это характерно для человека черномырдинского блока и для всех этих эрудитов. Они ничего не видят дальше первой строки одной цитаты. Ведь как опозорился этот "Наш дом", когда свой предвыборный плакат украсил первой строкой знаменитого стихотворения Симонова. Она всем памятна: "Если дорог тебе твой дом…" И, поди, ликовали, ловко, мол: наспех сколоченный "дом" устами прекрасного поэта объявили "твоим домом", т. е. домом любимого избирателя. Им неведомо было, что стихотворение это — обращение к русскому человеку в страшный час вражеского нашествия, оно пронизано ненавистью к захватчикам, озаглавлено "Убей его!", а кончается страстным призывом:

Ничего себе предвыборный разговорчик с избирателем… Нет, здесь не просто литературное невежество, а всегдашняя привычка этой компашки к верхоглядству, к пенкоснимательству. Они всегда знают "первую строку" и смело бросают ее народу, но что там дальше, куда она ведет и чем все может кончиться, об этом они даже не задумываются. Вот так все эти годы они и бросали народу "первые строки": "Дальше так жить нельзя! Да здравствуют реформы!"… "Нет зон, закрытых для критики. Даешь гласность!"… "Отныне у нас нет врагов. Режьте ракеты и танки!"… "Либерализация цен — наше спасение!"… "Приватизация — путь к благосостоянию!"… "Наведем конституционный порядок в Чечне. Танки — вперед!"… "Разгромим коммунистов на выборах. Рыбкин, Ваня — в атаку!"… И запас "первых строк" у них неисчерпаем.

Так и сей раз: "Достоевский сказал, что русский человек без Бога — животное". И ведь не соображает лауреат Ленинского комсомола, что тем самым обозвал "животными" не только 3 миллиона коммунистов, погибших на войне против фашизма за свободу родины, да и большинство всех погибших тогда, не только всех до единого наших предков, живших на русской земле до крещения Руси, и большинство нынешних современников, но и родного папочку с мамочкой, а, может, и дедушку с бабушкой, не говоря уж о самом себе, ибо очень уж трудно поверить, чтобы лимитчик православия жил с Богом в душе. Словом, в деле сложнейшем, деликатнейшем, сугубо индивидуальном нам явлены все та же комсомольская лихость и умственная резвость, что и тридцать лет тому назад, когда юный артист самозабвенно напевал с экрана:

И вот теперь уверяет, что прошел-таки тундру и тайгу, кишащие волками да медведями, миновал Тихий океан, напичканный акулами, получил на том берегу "Оскара" и — ать-два! — дошагал до Бога.

Но дело не только в бравой шагистике. Еще я хочу знать, когда и где, по какому поводу и с какой целью сказаны приведенные слова, если они действительно были сказаны, и можно ли их понимать буквально. Вон же Ленин, допустим, говорил: "Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны". Если понимать буквально — чушь. Но это не в научном труде написано, не как теоретический постулат, а сказано было в декабре 1920 года в докладе правительства о внутренней и внешней политике. Брошено как лозунг, единственная цель коего — пропаганда идеи электрификации. Так не имел ли и Достоевский цель пропаганды, в данном случае — веры? А может быть, это слова персонажа какого-то его произведения? Но не отвечает же, скажем, Грибоедов за бравого полковника Скалозуба, мечтавшего "собрать бы книги все да сжечь".

Да и вообще Достоевского ли это текст? Ведь нам уже хорошо знакомы беззаботность и лихость обращения Михалкова с классиками словно с Окуджавой. Так, 4 сентября прошлого года он принимал участие в телепрограмме "Мы", которую ведет знаменитый своей телегеничностью В. Познер. В газете "Наше Отечество" об этой передаче было сказано: "В. Познер держался довольно напряженно, так как собеседник превосходит его по интеллекту". Однако можно было все-таки ожидать схватки двух выдающихся интеллектов. Увы… И тут показателен такой момент. Лимитчик небрежно бросил в некий миг: "Кажется, Тургенев сказал: "Поскреби любого русского и найдешь татарина". Для Познера тут был отличный шанс! Он мог сразу ошарашить собеседника, задав ему, допустим, такой вопрос: "А что найдешь, если поскрести кое-кого из Михалковых — дедушку Крылова? Феллини? Висконти? Антисоветчину?" Или мог защитить честь русской литературы, гневно заявив: "Ничего подобного Тургенев не говорил!" Но Познер промолчал, и собеседники продолжали дудеть в одну дуду…

А между тем русофобский афоризмик этот принадлежит конечно же не Тургеневу. Его приписывают и графу-публицисту Жозефу де Местру, пятнадцать лет бывшему посланником сардинского короля в России, и принцу де Линю, и самому Наполеону. Позже его не раз употребляли русские писатели. Кажется, чаще всех как раз Достоевский, которого Михалков так хорошо знает и так бесстрашно цитирует. Но в каком контексте! Например, в "Дневнике писателя" за январь 1877 года: "Не хотели европейцы нас почесть за своих ни за что, ни за какие жертвы и ни в коем случае: "Grattez дескать, le russe et vous verrez le tartare и так доселе. Мы у них в пословицу вошли". В пословицу презрения, ибо татары для них были символом дикости. И против этой-то пословицы, против этого-то символа и негодовал великий писатель, не знавший, к сожалению, ни Михалкова, ни Познера.

Телевизионный эпизодик этот дает дополнительные основания сомневаться, точно ли Достоевскому принадлежит афоризм насчет русского человека и Бога. Да дело и не в этом. Есть вещи, в которых мы, люди конца XX века, можем разбираться лучше, чем иные гении прошлого, ибо мы видели и знаем то, что было недоступно им. Достоевский, в частности, не мог знать, что воины его родины без крестов и хоругвей спасут мир от сатанинской чумы фашизма, нагрянувшей на нашу землю с воплем "Gott mit uns!", запечатленным к тому же еще и на медных пряжках солдатских ремней. Не знал и того бесовского разгула русофобии, что обрушился на наш народ в 20-е годы и ныне, когда именно это пытаются внушить ему: "Ты — урод среди народов мира! Ты — животное!"

Наконец, если сей афоризм действительно принадлежит Достоевскому и понимать его надо именно так просто и прямолинейно, как понимает пятидесятилетний комсомолец Михалков, то остается сказать, как некогда Суворов, одно: "Такие слова я не стал бы слушать и от самого Господа Бога".

Земля эта — моя родина, Россия. И она дорога нам и ныне, в дни, когда над ней сгустился могильный мрак. Так не мешайте нам, не путайтесь под ногами, кликуши-папертники. Подите прочь, лимитчики-оскариоты!

А как встретила фильм "Утомленные солнцем" кинокритика? О, это самое интересное во всей истории!

Читаем: "Русский художник сердцем писал трагедию Родины"… "Гармоничный, насыщенный болью и счастьем, добром и жаром любви, трагичный и прекрасный рассказ об одном из периодов русской жизни, возведенной на плаху истории"… "Мастерство, с которым решает в фильме художник столь сложные и страшные проблемы России, поистине виртуозно"… "Фильм всей мудростью своей, всей глубиной философского осмысления судьбы России подводит к выводу: "Большевизм не щадит никого, это монстр, который пожирает и других и себя"… Наконец: "В этом фильме Н. Михалков как режиссер и актер вышел на принципиально новый уровень художественной работы". Совершенно верно! Принципиально новый угодный властям уровень — антисоветский, коммунофобский, клеветнический. И как вы думаете, кто это написал и где напечатал? Какая-нибудь свихнувшаяся Абуладзе в лакейско-порнографическом "Московском комсомольце" или престарелая Дырдыкина в "Московских новостях", завоевавших славу пачкуна первого призыва? Совсем даже наоборот. Это сочинила коммунистка мадам Ореханова и 14 июля 1994 года напечатала в чикинской "Советской России", в органе компартии России. Сами себя хлещут как монстров и антропофагов.

А вот еще одна пространная публикация: "Рано или поздно все обречены (!) посмотреть эту картину". Подумать только: обречены! Как на любовь, страдания или смерть. Рок! Фатум! Как потом выясняется, это слова самого Михалкова. Ну, можно ли вообразить, чтобы, допустим, Пушкин, в свое время на всю державу заявил: "Рано или поздно все обречены прочитать мою "Сказку о попе и работнике его Балде"? Или то же самое — Гоголь о "Записках сумасшедшего?"

Не менее примечателен и подзаголовочек: "За ярлыком на гениальность надо ездить в Голливуд?" Это уж неизвестно, кто сказал, кто так уверен, что на гениальность надо иметь ярлык.

Публикация просто поражает лакейским восторгом по поводу получения Михалковым американской награды: "Это событие крайне важно для национального кинематографа"… "Этот "Оскар" возвращает отечественному кино его авторитет — культурный авторитет во всем мире"… "Мир подтвердил, что Михалков — тот художник, который нужен ему, миру"… "Мы с полной искренностью кладем "Оскар" к ногам Отечества"…

Публикация составлена из высказываний на пресс-конференции Н. Михалкова по случаю оскорбления. Тут, конечно, заявления и самого триумфатора. Это именно он, в частности, изъявил готовность положить свою новообретенную заморскую награду к натруженным стопам Отечества. Он же с гордостью поведал, что какой-то американский журналист провел на улицах Москвы опрос "и девять из десяти отвечали": "Это наш "Оскар", наш!"

Удивительное дело! В свое время, когда "Оскара" получили фильмы "Война и мир" С. Бондарчука, снятый на "Мосфильме" А. Куросавой "Дерсу Узала" или "Москва слезам не верит" В. Меньшова, то никому, в том числе и американцам, и в голову не пришло устраивать подобные плебесциты. А когда М. Шолохов получил Нобелевскую, то такой опрос не проводили даже среди членов Союза писателей. Действительно, что за событие. Дали и ладно. Пусть выпьет и закусит хорошо. А тут, вишь, для подкрепления своего выдвиженца еще и плебесцит закатили американцы. Уж так, мол, ликует народ, так счастливы москвичи, что забыли из-за этого фильма и награды и о дороговизне, и о безработице, и о нескончаемой череде убийств. Американский "Оскар" — это все, что им требуется для абсолютно полного счастья.

Какие отборные москвичи попались американскому журналисту! Среди моих московских знакомых наверняка пять из десяти ничего не знают о фильме "Утомленные солнцем" и "Оскаре", а режиссера Михалкова путают либо с отцом-гимно-баснописцем, либо уж точно не отличают от брата Андрона.

Но кто же собрал в одну кучу эти восторги, эти мления и опупения? Кто их обнародовал. Может быть, вы думаете, что "Известия" или "Огонек"? Нет! Великая работа по сбору опупений, их классификации и компоновки напечатана 12 апреля 1995 года в четырежды орденоносной "Правде". Ее главный редактор А. Ильин, видимо, находит большую усладу в поклонении тому, что пришло с Запада, как "Оскар", или хотя бы лишь побывало там, как Владимир Максимов или Андрей Синявский вкупе с Марией Розановой.

Идем дальше. "Никита Михалков — наше национальное явление… Национальный лидер номер один — Никита Михалков… Ярчайший талант… Национальный гений… Сегодня время Никиты Михалкова…" и т. д. и т. п. Перелистайте эту книгу назад, найдите страницу, где С. Наровчатов, П. Загребельный и А. Нурпеисов поздравляют Георгия Маркова с семидесятилетием. Вы поразитесь сходству той страницы и этой. А ведь, казалось бы, там — "тоталитарный гнет", а здесь — "благоуханная демократия"; там — официальные лица, секретари республиканских отделений Союза писателей, прямые подчиненные Маркова, а здесь — вольные художники, абсолютно никак не зависящие от Михалкова; там Загребельный радуется тому, что Марков награжден премией Павло Тычины, т. е. своей, отечественной премией, а здесь — восторженное хрюкание по поводу заокеанского "ярлыка на гениальность"… Что же за всем этим стоит? Если сказать очень кратко, то деградация личности и гражданина.

Но все-таки, кого мы цитировали в последнем случае? Кто был перед нами в роли оглашенного на сей раз? Думаете, что "Общая газета" или "Сегодня"? Нет! Перед нами бесстрашная, непримиримая, всесокрушающая газета "Завтра" в лице заместителя главного редактора Владимира Бондаренко, в недавнем прошлом, разумеется, коммуниста.[11]