"Мандра" - читать интересную книгу автора (Нин Анаис)

Ярко освещенные небоскребы сверкали, как рождественские елки. Богатые друзья пригласили меня к себе. Роскошь обычно меня убаюкивает, но я лежала в мягкой постели, изнывая от скуки, как цветок в оранжерее. Ноги мои тонули в мягких коврах. Нью-Йорк — этот огромный Вавилон — для меня невыносим.


Я представляла, как встречу Лилиан. Я уже ее больше не люблю. Одни беззаботно танцуют, а другие скручивают себя в узел. Я предпочитаю тех, кто плывет по течению и танцует. Я снова встречусь с Мэри. Возможно, на этот раз я не буду такой робкой. Я вспоминаю, как она однажды приехала в Сен-Тропез и мы случайно встретились в кафе. Вечером она пригласила меня к себе.


В тот вечер мой любовник Марсель уезжал домой, он жил довольно далеко. Я оставалась свободной. В одиннадцать я рассталась с ним и отправилась в гости к Мэри. На мне было испанское кретоновое платье с оборками, а в волосах цветок. Я была бронзовой от загара и сознавала свою красоту.


Когда я пришла, Мэри возлежала на кровати, накладывая крем на лицо, ноги и плечи, потому что день она провела на пляже. Она втирала крем в шею, в горло — и вся была покрыта кремом.


Это зрелище меня разочаровало. Я присела на кровать у нее в ногах, и мы мирно беседовали. Мне больше не хотелось ее поцеловать. Она скрывалась от мужа. Она вышла за него замуж только для того, чтобы обрести опору. На самом же деле она никогда не любила мужчин — только женщин. В первый период их брака она рассказывала ему разные истории, о которых лучше было бы молчать: как она была танцовщицей на Бродвее и, когда нуждалась в деньгах, спала с мужчинами; как она даже нанялась в публичный дом и зарабатывала там деньги; как она повстречала мужчину, который в нее влюбился и в течение нескольких лет ее содержал. Ее муж никак не мог оправиться от этих рассказов. Они пробудили в нем ревность и сомнения, и их совместная жизнь стала невыносимой.


На другой день после нашей встречи она уехала из Сен-Тропез, и я мучилась сожалением оттого, что я тогда ее не поцеловала. Теперь я собиралась снова с ней встретиться.


В Нью-Йорке я распрямила крылья тщеславия и кокетства. Мэри была столь же мила, как обычно, и мне показалось, что я произвожу на нее впечатление. Она вся состоит из изгибов, округлостей. Глаза у нее широко распахнутые и влажные, щеки — налитые. Рот у нее пухлый, волосы — светлые и блестящие. Она медлительная, пассивная, летаргическая. Мы вместе отправляемся в кино. В темноте она берет меня за руку.


Она побывала у психоаналитика и обнаружила, как и я несколькими годами раньше, что к своим тридцати четырем годам и при таком количестве сексуальных партнеров, которых мог бы подсчитать только опытный бухгалтер, она никогда не испытывала настоящего оргазма. Я обнаруживаю ее притворство. Она всегда бывает улыбающейся, веселой, но под этой маской скрывается существо ненастоящее, отстраненное, неопытное. Она ведет себя как во сне. Она пытается проснуться, ложась в постель с каждым, кто ее туда тащит.


Мэри говорит:


— Мне так стыдно, но мне говорить о сексе очень трудно. — Ей совсем не стыдно что-то сделать, но говорить об этом она не может. Со мной она позволяет себе быть откровенной. Мы часами сидим в благоуханных местах, где играет музыка. Она любит бывать в местах, которые посещают актеры.


Между нами всегда ощущалось чисто физическое притяжение. Мы всегда на грани того, чтобы оказаться в постели. Но по вечерам она никогда не бывает свободной. Она не позволяет мне встречаться с ее мужем. Она боится, что я его соблазню.


Она привлекает меня, потому что источает чувственность. Еще в восьмилетнем возрасте у нее была лесбийская связь с двоюродной сестрой, которая была старше ее.


Мы обе любим изысканное, духи и роскошь. Она такая ленивая, томная, почти как настоящее растение. Мне не доводилось встречать более готовую отдаться женщину. Она говорит, что надеется однажды повстречать мужчину, который ее разбудит. Ей приходится жить в сексуальной атмосфере, даже когда она ничего при этом не испытывает. Ее любимая фраза: «В то время я спала со всеми без разбору».


Стоит нам заговорить о Париже и о людях, с которыми там встречались, как она сразу заявляет: «Я его не знаю. С ним я не спала», — или же: «О да, в постели он был великолепным».


Я никогда не слышала, чтобы она кому-то отказала, — и это несмотря на всю ее фригидность! Она обманывает всех, в том числе и саму себя. Она кажется такой истекающей соком и раскрытой, что мужчины уверены, что она постоянно пребывает в состоянии, близком к оргазму. Но это совсем не так. Актриса в ней кажется бодрой и безмятежной, а на самом деле она страдает. Она пьянствует и не может заснуть без таблеток. Всякий раз, когда она приходит ко мне, то жует пирожное, как школьница. Она выглядит двадцатилетней. Пальто распахнуто, шляпка в руке, волосы распущены.


Однажды она падает на мою постель и сбрасывает туфли. Она рассматривает свои ноги и говорит:


— Они слишком толстые. Они как на картинах у Ренуара. Так однажды мне сказали в Париже.


— Но мне они нравятся, — сказала я, — мне они нравятся.


— Тебе нравятся мои новые чулки? — И она поднимает юбку, чтобы их мне показать.


Она просит подать ей виски. Потом она вдруг решает, что ей нужно принять ванну. Она просит одолжить ей мое кимоно. Я знаю, что она пытается меня соблазнить. Она выходит из ванной еще влажная, не запахнув кимоно. Ноги у нее, как всегда, слегка раздвинуты. Кажется, что вот-вот она достигнет оргазма, который невозможно не почувствовать: от малейшей ласки она придет в неистовство. Когда она присаживается на край кровати, чтобы надеть чулки, я больше не могу сдерживаться. Я опускаюсь перед ней на колени и касаюсь рукой волос у нее в паху. Я нежно-нежно их поглаживаю и говорю:


— Маленькая серебристая лисичка, маленькая серебристая лисичка. Такая мягкая и прекрасная. О Мэри, я не могу поверить, что там, внутри, ты ничего не чувствуешь.


По тому, как выглядела ее плоть, как были раздвинуты ее ноги, казалось, что она пребывает на грани удовольствия. Рот у нее был влажным, зазывающим, очевидно, такими же были и губы ее вульвы. Она раздвигает ноги и позволяет мне туда заглянуть. Я нежно касаюсь ее лона и развожу губы, проверяя, увлажнились ли они. Она чувствует, как я касаюсь ее клитора, но мне хочется, чтобы она испытала еще более сильный оргазм.


Я целую ее клитор, еще мокрый после ванной; волосы у нее в паху напоминают влажные водоросли. Лоно ее пахнет устрицами, чудесными, свежими, солоноватыми устрицами. О, Мэри! Мои пальцы начинают двигаться быстрее, она откидывается на постель, предлагая мне свое лоно, раскрытое и влажное, как цветок камелии, с лепестками розы, бархатистыми, атласными. Вульва у нее розоватая и свежая, словно никто никогда к ней не прикасался. У нее вульва девочки.


Ноги ее свешиваются с кровати, а лоно распахнуто. Я могу впиваться в него, целовать, засовывать туда язык. Она не шевелится. Крохотный клитор набухает, словно сосок. Моя голова — у нее между ногами, она тонет в нежнейшем сосуде из шелковистой, солоноватой плоти.


Мои руки скользят к ее тяжелым грудям, ласкают их. Она начинает слабо стонать. Теперь и ее руки опускаются вниз и касаются моих, помогая мне ласкать ее лоно. Ей нравится, когда я прикасаюсь к отверстию вульвы, ниже клитора. Она касается этого места вместе со мной. Именно туда мне хотелось бы запихнуть пенис и двигать им, пока она не закричит от удовольствия. Я прикладываюсь языком к этому отверстию и, насколько могу, ввожу его внутрь. Я обеими руками обхватываю ее за ягодицы, как большой плод, и приподнимаю ее, а тем временем мой язык играет в ее лоне, мои пальцы впиваются в плоть ее зада, ощупывают его упругость, проверяют изгибы, а мой указательный палец отыскивает крохотное отверстие в ее попке и осторожно туда проникает.


Вдруг Мэри вздрагивает — как от электрического удара. Она начинает двигаться, чтобы глубже втянуть мой палец. Я направляю его все дальше, не переставая проводить языком по ее вульве. Она начинает стонать, извиваться.


Когда она опускается, то ощущает мой подрагивающий палец в попке, когда же приподнимается, то ощущает мой подрагивающий язык. С каждым движением она чувствует, как я ускоряю ритм, пока, наконец, не начинает извиваться в затяжном спазме и стонать как голубка. Пальцем я чувствую дрожь ее наслаждения, которая экстатически пульсирует — раз, два, три.


Задыхаясь, она падает.


— О Мандра, что ты со мной сделала, что ты со мной сделала! — Она целует меня, слизывает с моих губ солоноватую влагу. Она трется об меня грудями, продолжая повторять: — О Мандра, что ты со мной сделала…


Как-то меня пригласила к себе в гости супружеская пара, некие X. У них я чувствую себя как на лодке, потому что они живут возле Ист-ривер и, пока мы беседуем, мимо окон проплывают баржи; река живет своей жизнью. Смотреть на Мириам — одно удовольствие. Это чистая Брунгильда, пышногрудая, с блестящими волосами, с чарующим голосом. Ее муж Поль — маленький, из породы гномов, не человек, а чистый фавн — трогательное существо, стремительное и забавное. Он считает меня красивой. Ко мне он относится как к произведению искусства. Дверь отворяет черный швейцар. Поль обрушивает на меня вопли восторга — какой славный капюшон в стиле Гойи, как мне к лицу красный цветок в волосах! — и поспешно проводит меня в салон, помогая раздеться. Скрестив ноги, Мириам сидит на атласном фиолетовом диване. Она красавица от природы, в то время как я — искусственная; чтобы расцветать, мне нужны благоприятная обстановка и тепло.


В их квартире полно мебели, которая мне всегда казалась уродливой, — серебряный канделябр, столы, на которых стоят вьющиеся цветы, огромные атласные пуфики из тутового дерева, предметы в стиле рококо, изящные вещицы, собранные со снобистской игривостью, словно бы им хотелось сказать: «Мы способны получать удовольствие от всего, сотворенного модой, мы выше всего этого».


На всем лежал отпечаток аристократической небрежности, через которую проступала сказочная жизнь X. в Риме, Флоренции: фотографии Мириам в одеждах от фирмы «Шанель», которые часто появлялись на страницах журнала «Вог», великолепие их семьи, стремление казаться изящно богемными, пристрастие к слову, которое являлось ключом к светской жизни, — все должно быть «забавным».


Мириам тащит меня к себе в спальню, чтобы показать новый купальник, который купила в Париже. Для этого она полностью раздевается, после чего достает длинный отрез ткани и начинает в него заворачиваться, изображая примитивное одеяние балийской танцовщицы.


Ее красота завораживает меня. Она разоблачается, расхаживает голой по комнате, а потом говорит:


— Мне хотелось бы быть похожей на тебя. Ты такая изысканная и элегантная. Я же слишком крупная.


— Но именно это мне в тебе и нравится, Мириам.


— О, запах твоих духов, Мандра. Она льнет лицом к моему плечу, забирается под волосы и нюхает мою кожу. Я кладу руку ей на плечо:


— Мириам, ты самая красивая женщина, которую я когда-либо встречала. Нас зовет Поль:


— Когда вы наконец закончите свою болтовню про одежды? Мне скучно!


— Мы уже идем, — отвечает Мириам. Она быстро натягивает колготки.


Когда она выходит, Поль произносит:


— Ты одета по-домашнему, а я собирался взять вас с собой, чтобы послушать Человека на Шнуре. Он поет разные великолепные песни про шнур, а потом на нем вешается.


— Отлично, сейчас я оденусь, — говорит Мириам и уходит в ванную.


Я остаюсь с Полем, но вскоре меня зовет к себе Мириам:


— Мандра, зайди сюда и поговори со мной.


Я рассчитываю, что она будет полуодетой, но обнаруживаю ее в ванной совершенно голую. Она пудрится и накладывает грим.


Она ослепительна, как королева из дешевого водевиля. Когда она приподнимается на цыпочки, чтобы посмотреться в зеркало и накрасить ресницы, я снова подпадаю под очарование ее тела. Я подхожу к ней сзади и смотрю на нее.


Я немного смущаюсь. Она не столь притягательна, как Мэри. В сущности, она бесполая, подобно женщинам на пляже или в турецкой бане, которым наплевать на свою наготу. Я пытаюсь чмокнуть ее в плечо. Она улыбается мне в ответ и говорит:


— Мне бы хотелось, чтобы Поль не был таким приставучим. Давай посмотрим, как тебе подойдет этот купальник.


Она отвечает на мой поцелуй в губы, стараясь не размазать свою губную помаду. Я не знаю, что делать дальше. Мне хочется заключить ее в свои объятия. Я присаживаюсь рядом с ней.


И тут в ванную без стука входит Поль и говорит:


— Мириам, как ты можешь расхаживать в таком виде? Не обращай внимания, Мандра. Это ее обычная манера. Она обожает ходить без одежды. Оденься, Мириам.


Мириам направляется к себе в комнату и одевает прямо на голое тело платье, а сверху — накидку из лисьего меха и произносит:


— Я готова.


В машине она опускает свою руку на мою. Потом она притягивает мою руку к себе под мех, через карман в своей накидке, и я вдруг обнаруживаю, что касаюсь ее лона. Мы едем в темноте.


Мириам требует, чтобы мы поехали через парк. Ей хочется подышать воздухом. Полю же хочется побыстрей попасть в ночной клуб, но он уступает, и мы едем парком. Моя рука лежит в паху у Мириам, поглаживает его, и я чувствую, как на меня накатывает возбуждение, отчего я даже теряю дар речи.


Мириам болтает остроумно и без умолку. Я думаю про себя: «Еще немного, и тебе придется замолчать». Но она продолжает свою болтовню, пока я ласкаю ее в темноте, под атласом и мехом. Я ощущаю, как она отзывается на мои касания, слегка раздвигая ноги, так что моя рука полностью оказывается у нее в промежности. И тогда она напрягается под моими пальцами, вытягивается, и я понимаю, что она испытывает наслаждение. Это оказывается заразительным. Я чувствую, что сама достигаю оргазма, хотя никто ко мне даже не прикасался.


Я так истекаю соком, что опасаюсь, как бы влага не проступила через мое платье. Она должна проступить также и на платье Мириам. Войдя в ночной клуб, мы обе остаемся в шубах.


У Мириам глаза блестящие, темные. На некоторое время Поль оставляет нас одних, и мы отправляемся в женский туалет. На этот раз Мириам решительно, без смущения целует меня в губы. Мы приводим себя в порядок и возвращаемся к столу.