Мэри Бэлоу Вифлеемская звезда

– Я потеряла «Вифлеемскую звезду», – сказала она ему прямо, когда он вошел в комнату по ее приглашению, переданному горничной. В ее тоне сквозила некая насупленность, упрямство и, возможно, к вышеперечисленным эмоциям примешивалось что-то еще.

Он стоял в дверном проеме спальни, широко расставив ноги и заведя руки за спину, смотрел на нее, не выказывая эмоций.

– Ты потеряла «Вифлеемскую звезду», – повторил он. – Где, Эстель? Еще вчера вечером она была у тебя на пальце.

– Кольцо все еще у меня, – голос звучал бесстрастно, но ее выдавали дрожащие руки. Она заметила это и, будто ненароком, стала перебирать складки пелерины, чтобы чем-то занять пальцы. – Но алмаз исчез.

– Он был, когда мы вчера вечером вернулись домой? – спросил он, сузив глаза.

Уверившись, что пелерина ниспадает красивыми складками, она заново завязала атласный бант у горла. Она выглядела так, словно ничуть не расстроилась из-за своей потери.

– Я бы сразу сказала, если заметила, разве нет? – пренебрежительно спросила она. – На самом деле – не знаю, Алан. Все, что я знаю – это то, что сейчас его нет. – Она пожала плечами.

– Вероятно, он потерялся, когда вчера вечером ты швырнула в меня кольцо, – холодно произнес он. – Ты взглянула на него, когда подобрала?

Высоко вздернув подбородок, она окатила его ледяным взглядом, соответствующим тону его голоса. Только алеющие щеки выдавали внутренние переживания.

– Да, – сказала она. – Сегодня утром. «Звезды» нет. И не стоит так озираться по сторонам, как будто ты ожидаешь, что он выскочит прямо на тебя. Энни и я полчаса ползали на коленках, пытаясь его найти. Его здесь нет. Должно быть, он выпал до того, как мы вернулись домой.

– Я стоял около кровати, когда ты бросила кольцо, – сказал он. – Конечно, ты промахнулась. Я помню, как оно пролетело слева от меня.

– Справа, – поправила она его. – Я нашла кольцо в дальнем углу кровати.

– Пусть будет справа, – согласился он раздраженно. – Если я скажу, что ты швырнула его в воздух, то ты непременно скажешь, что бросила его под половицу.

– Не будь смешным! – холодно проговорила она.

– Алмаз, скорее всего, упал на кровать, – сказал он.

– Блестящее предположение! – Она посмотрела на него, в ее глазах читалось нечто, граничащее с презрением. – И Энни, и я подумали так же. Мы перевернули все постельное белье на кровати. Его там нет. Его нет в этой комнате, Алан.

Она полезла в карман пелерины и достала кольцо, которое протянула ему, что было излишне. Не было никакого сомнения в том, что алмаз отсутствовал.

Граф Лайл взял кольцо и взглянул на него – широкий золотой ободок с кружочками темных сапфиров и пустующим отверстием в центре, где должен был находиться алмаз. «Вифлеемская звезда», так она назвала его. Ее глаза сверкали, как звезды, щеки пылали, а губы были приоткрыты, когда он вручал ей это кольцо два года тому назад по случаю их помолвки.

– Смотрите, милорд, – обратилась она к нему. Тогда она еще не называла его по имени. Он попросил ее об этом только в их первую брачную ночь, несколькими минутами спустя после того, как завершил вступление в брачные отношения. – Смотрите, милорд, какая яркая звезда сверкает на темном небосклоне. И сейчас Рождество. День рождения Христа. Начало всего, что есть замечательного. Начало для нас. Как удачно, что вы преподнесли мне «Вифлеемскую звезду» в честь нашей помолвки.

Он улыбнулся ей. Красивая, темноволосая, черноглазая, жизнерадостная Эстель – невеста, которую его родители выбрали для него, хотя отец и умер за год до этого, чем невольно задержал помолвку.

И держа ее руку с кольцом на пальце, он понял, что влюбился в нее еще сильней, хотя совсем недавно считал, что, дожив до тридцатилетнего возраста, в его жизни нет места для такого глубокого чувства. Он согласился жениться на ней, потому что в его возрасте и при его положении было принято вступать в брак, и потому что предстоящее бракосочетание с Эстель делало его предметом зависти многих лондонских джентльменов, как женатых, так и холостых. Она стала бы великолепным украшением его дома и его жизни.

Было бы намного лучше, если бы он так все и оставил и не сделал бы такой глупости, которую совершил – влюбился в нее. Может быть, у них могли бы сложиться вполне терпимые отношения, если бы он не испытывал к ней этих чувств. Возможно, что они бы лучше ладили друг с другом после двух лет брака.

– Хорошо, – сказал он, опустив взгляд на кольцо в своей руке и пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица и бесстрастность голоса, – не такая уж и большая потеря, не правда ли, Эстель? Это всего лишь алмаз. Всего лишь деньги, которых у меня в избытке. – Он подбросил кольцо, поймал его и зажал в кулаке. – Обыкновенная безделушка. На, убери. – Он протянул ей кольцо.

Ее подбородок взлетел еще на дюйм, когда она взяла его.

– Мне жаль, что я отняла у тебя время, – сказала она, – но мне показалось, что тебе следует знать об этом. Я не хотела, чтобы ты узнал об этом позже и подумал, что я побоялась тебе рассказать.

Его губы презрительно скривились в усмешке.

– Мы же оба знаем, что ты не могла испугаться моей отрицательной реакции, не правда ли? – утвердительно спросил он. – Я просто мужчина, который платит по счетам и делает все, чтобы твоя жизнь была полной чашей. Возможно, прошлым вечером алмаз упал в карман или шейный платок Мартиндейла. Ты провела достаточно времени в его компании. Спроси у него, когда в следующий раз увидишь. Возможно, даже уже сегодня, чуть попозже?

Она проигнорировала его последние слова.

– Или у лорда Петерсона или мистера Хейворда, или сэра Каспара Родоса, – перечисляла она. – Вчера я танцевала со всеми ними и соблазняла их всех по углам залов. – Ее подбородок был вздернут, голос насквозь пропитан сарказмом.

– Я думаю, что прошлой ночью мы сказали или точнее – прокричали, все, что должно было быть озвучено касательно твоих хороших манер на балу Истманов, а точнее – нехватки этих самых манер, – сказал он. – Эстель, я не хочу затевать ссору заново, но я обдумал то, что сказал вчера сгоряча. Сейчас я повторю, когда держу себя в руках. Закончится Рождество, твои родители вернутся к себе в поместье, и я думаю, что для тебя будет лучше поехать с ними и пожить какое-то время у них.

– Значит, отсылаешь меня? – спросила она. – Смахивает на средневековье, Алан?

– Нам нужно пожить некоторое время порознь, – настаивал он. – Хотя на протяжении нескольких месяцев мы виделись друг с другом только по необходимости, все равно с завидным постоянством умудрялись ссориться. Нам нужен месяц или два, чтобы заново осмыслить наши отношения.

– А как на счет целой жизни или двух? – спросила она.

– Если будет необходимо. – Он посмотрел на нее в упор холодными синими глазами.

Красивая, упрямая Эстель. Неисправимая кокетка. За исключением того момента, что в его власти было сделать ее графиней Лайл и оплачивать прихоти жены до конца жизни, он ничуть не волновал ее как мужчина. Даже несмотря на периодические вспышки жаркой страсти, которые всегда заставляли его задумываться после того, как все заканчивалось, и она засыпала в его объятиях, не дарила ли она когда-нибудь другим мужчинам подобную благосклонность. Он всегда ненавидел себя за такие необоснованные подозрения.

Внезапно ее начало знобить.

– Как здесь холодно, – раздраженно сказала она. – Как мы можем жить в декабре без зажженных каминов? Весьма неблагоразумно.

– Ты весьма неблагоразумна, – уточнил он. – Ты могла бы сейчас находиться в восточной комнате или в библиотеке, где разведен огонь. Ты могла бы устроиться в спальне с горящим камином. Дымоходы нужно чистить время от времени, если они не загораются. В половине дома это следовало сделать вчера, в другой половине – сегодня. Не такое уж большое неудобство, не так ли?

– Это нужно было делать летом, – упорствовала она.

– Летом ты говорила, что можно подождать до зимы, затем мы уехали в поместье, – напомнил он ей. – И потом эта твоя прихоть встречать Рождество здесь, в кругу наших двух семей. Хорошо, я пошел тебе на встречу, Эстель, как обычно. Но камины давно дымят. Их нужно прочистить до того, как прибудут наши гости на следующей неделе. К завтрашнему дню все должно быть снова в порядке.

– Ненавижу, когда ты говоришь со мной таким тоном, – сказала она, – как будто я маленький несмышленый ребенок.

– Ты ненавидишь любой тон, с которым я с тобой разговариваю, – сказал он. – И иногда ты действительно ведешь себя, как несмышленый ребенок.

– Благодарю, – ответила она, разжимая руку и разглядывая кольцо. – Я желаю одеться, Алан, и пойти поискать комнату с зажженным камином. Я признательна тебе за то, что ты посчитал нецелесообразным бить меня из-за потери алмаза.

– Эстель! – Весь его тщательно сдерживаемый гнев поднялся на поверхность и выплеснулся в одном единственном слове.

Она повернула голову и сверкнула своими темными неприветливыми глазами. Он вышел из комнаты, не вымолвив ни слова.

Эстель снова посмотрела на кольцо, лежащее в ладони. Она почувствовала, как защипало в носу и горле, и эта боль отозвалась ниже, в груди.

Алмаз пропал. Полный крах. Всего. Два года – не такой уж большой срок, но, казалось, то была совершенно другая Эстель, которая смотрела, как он надевает кольцо ей на палец и кладет ее руку на свою так, чтобы она могла видеть алмаз.

Это был канун Рождества, и она была охвачена обычной эйфорией чувств – любовью, благодушием и непоколебимой уверенностью, что любой последующий день мог бы быть похожим на рождественский, если бы каждый попытался приложить для этого хотя бы немного усилий. Она смотрела на алмаз и сапфиры, и они казались яркими символами надежды. Надежды, что устроенный брак, на который она согласилась, так как мама и папа считали, что это роскошная возможность для нее, будет счастливым браком. Надежды, что высокий, золотоволосый, неулыбчивый, напоминающий статую суженый окажется мужчиной, который сможет ей понравиться, с кем ей будет уютно, и, возможно, она даже полюбит его.

Кольцо с самого начала было для нее «Вифлеемской звездой», это название пришло ей на ум сразу, без каких либо раздумий. И он улыбнулся ей одной из своих редких улыбок, когда она подняла на него глаза и назвала так кольцо. В тот момент, всматриваясь в синие глаза, она подумала, что, возможно, у него возникнет к ней чувство. Она подумала, что, может быть, он ее поцелует. Он этого не сделал, но поднес ее руку к своим губам и поцеловал и руку, и кольцо.

Он ни разу не поцеловал ее в губы, пока они не поженились. Но он поцеловал ее позже, в их брачную ночь на брачном ложе. И сделал это таким образом, что событие, которого она ожидала с некоторым испугом, оказалось пропитанным нежностью и таким прекрасным, почти безболезненным.

Она думала...

Она надеялась...

Но это не имеет значения. Единственные действительно нежные и страстные события их брака происходили в ее постели. Всегда только действие тел.

Всегда без слов.

Они не становились ближе друг другу. Он никогда не открывался ей полностью, а она в свою очередь делилась с ним только всякими не имеющими значения мелочами. Они никогда не разговаривали по душам.

Они были любовниками в основном под настроение и урывками. Иногда дикая страсть бушевала три-четыре ночи подряд. А потом неделями между ними ничего не происходило.

За все это время она так и не забеременела. До сих пор, по крайней мере... Но она не была до конца уверена.

Единственное, что было последовательным в их отношениях – это ссоры. Почти всегда из-за ее поведения с другими джентльменами. Сначала его обвинения были несправедливы, ведь улыбаться и кокетничать для нее – так естественно. За этим ничего не крылось. Ее верность принадлежала новоиспеченному мужу. Своим неодобрением он изумил и ранил ее. Но в прошлом году Эстель начала флиртовать весьма преднамеренно. Правда, не до такой степени, чтобы заставить других джентльменов питать ложные надежды. Никому и никогда, не считая Алана, не предлагались ее губы или любая другая часть тела, кроме руки. Даже малюсенький кусочек ее сердца. Но она ощущала почти дьявольское ликование, отмечая изменение выражения лица мужа, находясь в другом конце переполненной гостиной или бального зала, и предвкушая, как по прибытию домой, они дадут волю чувствам.

Иногда после ссор он удалялся в свою комнату, хлопая дверью, которая соединяла их гардеробные. Иногда они оба оказывались в ее постели, и тогда яростный гнев превращался в жаркую страсть.

Предыдущая ночь таковой не была. Она стянула «Вифлеемскую звезду» с пальца и швырнула в него, прокричав, что раз кольцо перестало что-либо значить, он может забрать его назад и сидеть с ним в обнимку. А он крикнул в ответ, что если она не будет его носить, то больше не сможет царапать щеки своим любовникам. И ушел, хлопнув дверью так, что та завибрировала и задрожала на петлях.

А теперь она, действительно, осталась без кольца. Нет, хуже. У нее осталась оправа от него, так же как все еще присутствовала оболочка брака. Звезда покинула – и кольцо, и брак.

Громкие и мучительные рыдания, нарушившие тишину комнаты, застали ее врасплох и, даже более того, удивили, когда Эстель поняла, что источником этих звуков является она сама. Она осознала, что ей будет легче, если переживания выльются в слёзы. Эстель позволила себе редкое удовольствие громко и продолжительно поплакать.

Во всем виноват он. Отвратительное, бесчувственное, насмешливое, холодное, ревнивое чудовище!

Она ненавидела его. Ей все равно, что кольцо испорчено. Почему она должна беспокоиться о его кольце? Или о нем? Или об их браке? Она будет только рада поехать домой с мама и папа, когда закончится Рождество. Дома она погрузится в спокойную и дружескую атмосферу своего детства. И забудет о суматохе и кошмаре прошедших двух лет. Она забудет Алана.

– Алан.

Имя рыданием вырвалось из ее горла. Она посмотрела на кольцо и громко шмыгнула носом.

– Алан.

Она внезапно размахнулась и швырнула кольцо со всей силы. Оно пролетело через всю комнату. Эстель услышала, как кольцо звякнуло, ударившись обо что-то, но не бросилась его разыскивать. Она бросилась в гардеробную и с силой захлопнула дверь.

Две минуты спустя, со стороны холодного дымохода раздался шорох, сопровождающийся тихим шмяканьем в золу неопределенного субъекта и появлением в камине крошечной оборванной, вымазанной в саже фигурки. Непонятное существо осторожно огляделось вокруг, наклонилось на минутку, что-то выискивая среди золы, и ступило в комнату. Это оказалось ребенком.

Мальчик-трубочист взглянул на алмаз, который держал в руке, – драгоценный камень, который он, было, принял за осколок стекла, пока не услышал разговор между мужчиной и женщиной. Его глаза пробежались по комнате, задержавшись на двери, за которой исчезла женщина и рядом с которой она, должно быть, стояла, когда плакала, после чего раздался звякающий звук.

Она, наверное, бросила кольцо, о котором они говорили. Вроде одна из тех женских выходок, которые изнеженные, капризные леди могут совершить под настроение.

Его ум старался сузить зону поиска, перебирая направления, в котором могло полететь кольцо, запущенное от той двери. Но долго вычислять не пришлось, как только он повернул голову, мысленно проследив глазами наиболее вероятную траекторию падения. Кольцо лежало на виду, на ковре, свет из окна играл на золотом ободке.

Какими странными малыми были эти богатые люди – отказываться от алмаза всего-то через полчаса после начала поисков, если, конечно, поверить женщине на слово, а мужчина – тот и вовсе не искал. Да еще кинуть золотую оправу, усыпанную драгоценными камнями, через всю комнату и оставить лежать на полу, где любой ее может взять.

Ребенок бросился через комнату, сцапал кольцо и спрятал в грязное тряпье, надетое на нем. На обратном пути, стоя уже одной ногой в каминной золе, он остановился, и надежно завязал два своих сокровища в тряпку. Ему пора возвращаться к старому Томасу. Трубочист, небось, будет вне себя от ярости, а старое оправдание, что он запутался в лабиринте дымоходов, использовалось всего лишь три дня назад.

Однако, размышлял ребенок с философией, рожденной жизненной необходимостью, сегодняшний улов, вероятно, будет стоить каждого болезненного удара руки старого Томаса. Если, конечно, только тот не возьмется за ремень. Даже самый дорогостоящий камень не казался достаточной наградой за порку ремнем, которую ему иногда задавал трубочист.

Мальчик уже стоял обеими ногами на решетке и собирался подняться в темноту и сажу дымохода, когда дверь, за которой исчезла леди, вдруг резко отворилась. Он начал жалобно всхлипывать.

Эстель – теперь на ней было платье из прекрасной белой шерсти, хотя волосы до сих пор оставались неубранными и лежали на плечах темным облаком – остановилась в изумлении.

Ребенок плакал и тер кулаками глаза.

– Кто там? – спросила она, поспешно подходя к камину и наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть создание, стоящее там. – Ты, должно быть, мальчик-трубочист? О, бедный малыш!

Последние слова она произнесла после того, как бегло окинула чумазое тельце ребенка – кожа да кости и неописуемый слой грязи – на нем и лохмотьях. Волосы неопределенного цвета стояли на голове тусклым колом. Слезы двумя грязными ручейками стекали с глаз до подбородка. Он выглядел на пять-шесть лет, не старше.

– Там темно, – запричитал он. – Я не могу дышать.

– Ты не должен подниматься по дымоходу, – сказала она. – Ты же всего лишь ребенок.

Мальчик шмыгнул носом и всхлипнул.

– Я заблудился, – сказал он. – Там темно.

– О, бедный малыш! – Эстель протянула руку, чтобы дотронуться до него и, поколебавшись, взяла его тонкую ручонку. – Иди сюда. Зола ранит твои несчастные ножки.

Мальчик снова начал громко, с усердием, плакать.

– Он будет... бить... меня, – в три всхлипа сказал он. – Я заблудился.

– Он не будет бить тебя, – уверила его Эстель с негодованием, беря вторую ручонку своей свободной рукой и помогая ему выйти на ковер. «Кожа да кости», – ужаснулась Эстель. Ведь это просто испуганный полуголодный малыш. – Он, конечно, не будет бить тебя. Я прослежу за этим. Как тебя зовут?

– Н-Ники, миссис, – сказал мальчик, опустив голову, заводя одну ногу за другую, и громко шмыгнул носом.

– Ники, – она протянула руку и хотела погладить его волосы на макушке. Но они были жесткими от грязи. – Ники, когда ты в последний раз ел?

Ребенок опять залился слезами.

– Ты ел сегодня? – опять спросила она.

Он передернул плечами, покачнулся на ноге и что-то пробормотал.

– Что? – переспросила она. Эстель опустилась на колени, изучая его лицо. – Ты ел?

– Я не знаю, миссис, – ответил мальчик, опустив подбородок на худую грудь. Он тыльной стороной ладони вытер мокрый нос.

– Разве твой хозяин не давал тебе чего-нибудь поесть этим утром? – выспрашивала она.

– Я не должен стать жирным, – ответил он, и новые рыдания вырвались из него пуще прежних. – Я так хочу есть.

– О, бедный, бедненький малыш. – В глазах Эстель стояли слезы. – Твоя мама знает, что ты ходишь полуголодный? Ты говорил ей об этом?

– У меня нет мамы. – Зашелся он опять рыданиями. – Меня взяли из сиротского приюта, миссис.

– О, Ники! – Эстель провела рукой по его щеке, не обращая внимания, насколько грязной стала ее рука.

– Он, наверняка, отходит меня ремнем. – Ребенок носком одной ноги почесал обратную сторону другой и кулаками потер глаза. – Я потерялся. Там темно, и я не могу дышать.

– Он не будет бить тебя. Я даю тебе слово. – Эстель выпрямилась и, пересекая комнату, подошла к шнурку с колокольчиком, чтобы вызвать горничную. – Сядь на пол, Ники. По крайней мере, я буду знать, что ты накормлен. Он часто бьет тебя?

Ребенок еще раз всхлипнул и сел на ковер, поджав ноги по-турецки.

– Не больше трех-четырех раз в день, когда я веду себя хорошо, – ответил он. – Но я все равно теряюсь.

– Три-четыре раза в день! – воскликнула она и повернулась к горничной, чтобы дать той указания посидеть несколько минут с ребенком. – Я сейчас вернусь, Ники, и ты поешь. Обещаю.

Энни с некоторым недоверием посмотрела на это чудо, когда ее госпожа вышла из комнаты. Она села на край кровати в двадцати шагах от него и подобрала юбки, будто боялась, что они запачкаются сажей, находясь в непосредственной близости от такого замарашки.

Эстель спустилась вниз по мраморной лестнице, высоко держа подбородок и стиснув зубы. По одному ее взгляду лакей кинулся через весь зал открывать двери кабинета милорда, даже предварительно не постучавшись. Хозяйка пронеслась мимо него и впилась взглядом в мужчину, поверенного мужа, который имел несчастье уединиться с графом в этот самый момент.

– Чем могу быть полезен, дорогая? – спросил граф, когда оба мужчины резко встали.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказала она, продолжая идти, пока не остановилась у окна, пристально глядя на серую, зимнюю улицу снаружи. Она даже не расслышала поспешную прощальную речь посетителя.

– Это было так необходимо, Эстель? – спросил ее муж тихим голосом, когда закрылись двери кабинета. – Портер – очень занятой человек, он своим трудом зарабатывает себе на хлеб и специально выделил время для этого визита. Он пересек половину города, чтобы приехать ко мне этим утром, заметь, по моей настоятельной просьбе. Таким людям дорога каждая минута времени. Они не должны быть подчинены прихотям аристократии.

Женщина отвернулась от окна. Она проигнорировала холодный выговор мужа.

– Алан, у меня в спальне находится ребенок. Худой, грязный, испуганный и голодный малыш.

Он нахмурился.

– Мальчик-трубочист? – спросил он. – Но что он делает у тебя? Ему нечего делать в тех комнатах, где нет его хозяина или одного из наших слуг. Я сожалею. Я прослежу за тем, чтобы это больше не повторилось.

– Он напуган, – сказала она. – Дымоходы темны, и он не может дышать. Он заблудился. А потом его бьют, когда он возвращается с чистки.

Граф сделал несколько шагов по направлению к ней, его руки оставались сцепленными за спиной.

– Да, судьба их незавидна, – констатировал он. – Бедные маленькие мальчишки.

– Он похож на чучело, – сказала Эстель. – Он даже не помнит, ел он сегодня или нет. Ему не разрешают много кушать из-за опасений, что он растолстеет.

– Они застревают в дымоходах, если слишком полные, – ответил он, – или слишком большие.

– Его бьют три-четыре раза в день, Алан! – воскликнула она. – У него нет ни матери, ни отца, чтобы заступиться за него. Его взяли из приюта.

Граф, нахмурившись, посмотрел на нее.

– Ты должна быть ограждена от такой неприятной действительности, – сказал он. – Я поговорю со Стебинсом, Эстель. Это не повторится. И я прослежу, чтобы ребенка на сей раз не наказывали. Мне жаль, что ты расстроена.

Он пересек комнату и остановился в двух шагах от нее. Эстель подняла на него глаза.

– Он всего лишь малыш, Алан, – повторила она. – Испуганный, голодающий маленький ребенок.

Он поднял руку и коснулся кончиками пальцев ее щеки.

– Я поговорю с трубочистом сам лично. Я что-нибудь предприму, обещаю.

Она взяла его руку и прижала к своей щеке.

– Ты что-нибудь предпримешь? – спросила она, темные глаза умоляюще посмотрели на него. – Ведь предпримешь? Ты обещаешь? Алан… – Ее голос стал взволнованным и тонким, – он всего лишь маленький ребенок.

– Он все еще в твоей комнате? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Я обещала ему принести еду.

– Тогда пойди, возьми чего-нибудь, – сказал он. – И подержи его там некоторое время. Я приду к тебе туда.

– Придешь? – В ее глазах стояли слезы, она повернула голову и поцеловала его запястье. – Спасибо, Алан! О, спасибо!

Он открыл для нее дверь, его лицо было, как обычно, строгим и невозмутимым, затем одним движением брови подозвал лакея. Он послал слугу на поиски дворецкого и трубочиста.

Полчаса спустя граф Лайл стоял в спальне жены, сцепив руки за спиной, и смотрел на маленькую кучку тряпок, скрючившуюся над тарелкой, на которой ничего не было, кроме двух совершенно обглоданных косточек цыпленка и нескольких крошек хлеба. Наевшееся существо посмотрело на него снизу вверх широко распахнутыми и настороженными глазами. Глаза графини были такими же огромными и вопрошающими.

– Ты Николас? – спросил граф.

– Ники, дяденька, – ответил ребенок тонким, писклявым голосом.

– Хорошо, Ники, – сказал он, глядя на него вниз. – Итак, ты хотел бы остаться здесь и больше никогда не подниматься в дымоходы?

Мальчик захлопал глазами, открыв от удивления рот. Графиня прижала руки к груди, продолжая молча смотреть на мужа.

– Я поговорил с мистером Томасом, – продолжил граф, – и договорился с ним. А так же попросил миссис Эйнсфорд, нашу экономку, найти тебе работу на кухне. Ты будешь жить здесь и, соответственно, питаться и одеваться. Будешь работать на меня столько, сколько пожелаешь, при условии добросовестного выполнения своей работы. И тебя никогда не будут бить.

Он замолчал и посмотрел на мальчика, который продолжал глазеть на него с открытым от удивления ртом.

– Тебе есть что сказать? – спросил он.

– И больше никаких дымоходов? – переспросил ребенок.

– Никаких дымоходов.

Рот Ники снова открылся.

– Тебе нравится мое предложение? Хотел бы ты быть одним из моих слуг?

– Вот это да, дяденька! – воскликнул мальчик.

Эти слова граф интерпретировал как предварительное согласие. Он передал заботы о своем новом слуге экономке, которая ожидала за дверью и которая считала, что ее положение в доме было достаточно высоким, чтобы позволить себе поцокать языком и закатить глаза к потолку. После чего она взяла маленького оборванца за руку и повела вниз по ступеням в кухню к большой оловянной ванне, которую поставили две служанки и уже наполняли водой.

Эстель, ослепительно улыбнувшись мужу, поспешила вслед за ними. Ее белое платье, отметил он, стоя и провожая взглядом, все еще держа руки за спиной, было запачкано в нескольких местах.

Она была даже красивей, чем обычно.

***

Эстель лежала в объятиях мужа, чувствуя себя расслабленной и сонной, но все же не желая сдаваться на милость сна. Это был счастливый и волнующий день, и она бы хотела, чтобы он не кончался.

Кульминацией дня стало то, что, когда она уже лежала в кровати, впервые за две недели Алан пришел к ней. Он не сказал ни слова, он почти никогда ничего не говорил в таких случаях. Но он медленно любил ее, его руки и губы были нежными и возбуждающими, а тело ожидало ответной реакции на уговаривающие ласки. Им хорошо вместе в постели. Так было всегда, кроме первого раза, когда она была слишком взволнована и весьма неопытна в том, что ей следует делать. Даже когда они ссорились, между ними всегда проскакивали искры страсти. Но слишком часто они гневались друг на друга, и после того, когда удовлетворялась жажда тел, всегда оставался осадок какой-то горечи.

Лучше всего было тогда, когда не было никаких ссор и гнева. И когда он оставался у нее, а не возвращался тотчас в собственную спальню. Она любила засыпать в его объятиях, его тепло и запах убаюкивали ее.

Но сегодня вечером она не хотела спать. Пока.

– Алан, – нерешительно зашептала она. Они очень редко общались, находясь вне пределов спальни, кроме того времени, когда кричали друг на друга. И уж совсем не разговаривали, когда находились в кровати.

– Да? – Его голос звучал напряженно.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Спасибо за то, что ты сделал для Ники. Я думаю, что он будет счастлив здесь, ведь так? Ты вытащил его из ада и перенес на небеса.

– Наш дом – небеса? – спокойно переспросил он, чем немного испортил ей настроение. – Зато он будет здесь в безопасности, Эстель, в тепле и хорошо питаться. Это все, что мы можем сделать.

– У него появился новый дом в канун Рождества, – сказала она. – Бедный маленький сиротка! Он, должно быть, настолько счастлив, Алан, и благодарен тебе.

– Он просто обменял одно рабство на другое, – заметил он. – Но, по крайней мере, здесь с ним будут хорошо обращаться.

– Что ты сказал трубочисту? – спросила она. – Ты угрожал ему тюрьмой?

– Он не сделал ничего такого, чего не делает любой другой трубочист в нашей стране, – ответил он. – Проблема не заканчивается спасением мальчика, Эстель. Я просто купил его за двойную плату его обучения. Мужчина получил значительную прибыль.

– О, Алан! – Она положила руки поверх его ночной рубашки. – Бедные маленькие мальчики!

Она почувствовала, что он сглотнул.

– Некоторые члены Палаты Лордов затрагивают данный вопрос, – сказал он, – и ряд других вопросов о детском труде. Я поговорю с ними, узнаю больше, возможно, даже сам выступлю с речью.

– Правда? – Она еще глубже зарылась головой в тепло его плеча. Ей хотелось отыскать в темноте его губы. Но у нее хватало смелости сделать это только тогда, когда они занимались любовью.

– А тем временем, – сказал он, – Ты можешь утешить себя мыслью, что, по крайней мере, твой маленький Ники имеет теплую и мягкую кровать на ночь и сыт до отвала.

А потом произошло нечто чудесное. Нечто, что никогда не происходило за почти, что два года их брака. Он повернул голову и поцеловал ее, всего лишь спустя некоторое время после того, как были закончены их любовные ласки. Он лег на бок и нежным движением пальцев откинул волосы с ее лица. И прежде, чем прошла следующая минута, она поняла, что он снова собирается любить ее.

Она заснула почти мгновенно после того, как все было закончено. Только позднее, ночью, когда она проснулась и ближе придвинулась к спящему мужу, который все еще находился рядом с ней, действительность погасила часть волшебства предыдущего дня. «Он сделал доброе дело для Ники», – подумала она. Они могли бы смотреть, как он растет в здоровой и беззаботной атмосфере детства, после того, как пройдет это Рождество.

Они могли бы смотреть? Алан, да, возможно. Но она? После Рождества ей предстоит ссылка в дом отца, которая может продлиться недели, а то и месяцы. Возможно, даже годы. Возможно, всю жизнь. Может быть, она увидит Алана снова, когда он приедет к ней с коротким формальным визитом.

Он отсылает ее. Чтобы переосмыслить отношения, кажется, так он это назвал. Чтобы он мог во всех отношениях прекратить брак. Он больше не желает ее. Не хочет, чтобы их брак продолжался. И даже если ее подозрения и тайные надежды подтвердятся, и они будут вынуждены жить вместе – то это все равно будет лишь видимость брака: ведь они будут связаны друг с другом только ради кого-то третьего.

Но было кое-что еще. Что-то, чему она не позволила встать между собой и своей радостью в предыдущий день. Пропавшее кольцо. Не только алмаз, но и кольцо. Она искала его до тех пор, пока не почувствовала, что ее мутит. Но она так и не нашла его. И не сказала Алану о его исчезновении. Она подавила панику и ужасное чувство потери, которое угрожало сокрушить ее.

Куда оно могло подеваться? Может служанки вымели его? Она даже на мгновение подумала о Ники, но немедленно отбросила эту мысль. Но оно просто исчезло, так же, как и алмаз.

Рождество на подходе. И Вифлеемская звезда не будет светить для нее.

Впереди нет ни радости, ни любви, ни надежды.

Но она не будет поддаваться жалости к себе и гнетущим мыслям. Она поудобней устроилась на широком плече мужа и положила на его теплую руку свою. И еще раз сознательно вернулась в наиболее яркую часть прошедшего дня. Эстель улыбнулась.

Ники не желал расставаться со своими грязными лохмотьями и горько заплакал, когда миссис Эйнсфорд забрала тряпку, служившую носовым платком, которую он крепко держал даже после того, как согласился отдать все остальное. Он утверждал, что там у него локон от волос его мамы и морская ракушка, которую кто-то дал ему в приюте. Вот и все его имущество. Тогда миссис Эйнсфорд отдала ему тряпку и дала другой чистый платок, чтобы он использовал его вместо старого. Но ребенок не стал разворачивать свои сокровища под ее пристальным взглядом.

Эстель улыбнулась снова, несколько минут прислушиваясь к глубокому дыханию мужчины рядом, и повернула голову, чтобы поцеловать его в плечо перед тем, как позволить себе снова провалиться в сон.

После того, как они закончили заниматься любовью во второй раз, граф не мог уснуть. Он не должен был приходить. На протяжении нескольких месяцев отношения между ними были достаточно напряженными, и жестокая ссора предыдущей ночью стала переломным моментом. Он принял решение, что они должны пожить раздельно, по крайней мере, какое-то время. Они, конечно, будут вместе участвовать в праздновании Рождества, ради их семей. Но условие «вместе», по крайней мере, сейчас не должно было простираться на спальню.

В их отношениях не было гармонии – совсем – кроме того, что происходило между ними в тишине между простынями. Он часто хотел перенести эту гармонию на другие аспекты их жизни посредством разговора с ней после утоления страсти, когда они, возможно, были настроены друг на друга более доброжелательно, чем в любое другое время.

Но он так никогда и не решился это сделать. Он был не способен на разговор по душам. Всегда боялся говорить с Эстель, опасался, что не сможет выразить все, что скрывается внутри. Он предпочел отгородиться от нее вместо того, чтобы раскрыть душу и потерпеть поражение. Он всегда смертельно боялся того, что любовь к ней отразится на его лице. Лучше, чтобы она не знала об этом. Поэтому он давал выход свой любви только одним способом. Физическим.

Но он не должен был приходить сегодня вечером. События дня создали иллюзию близости между ними. И поэтому он пришел. И она приняла его с большей, чем обычно, страстью, которую он был способен в ней вызывать. В ней был и пыл, и почти нежность. Благодарность за то, что он сделал ради нее для маленького мальчика-трубочиста.

Он не должен был приходить. Что он будет делать без нее после того, как она уедет со своими родителями после Рождества?

Как он будет жить без нее?

Что подарить ей на Рождество? Это должно быть что-то очень особенное, что-то, что, возможно, сказало бы ей, поскольку он никогда не решится сделать это сам, что, несмотря ни на что, он заботится о ней.

Может быть, какие-нибудь драгоценности? Что-то, что поразит ее?

Он горько улыбнулся в темноту, когда Эстель во сне издала низкий звук и еще глубже зарылась в тепло его тела. Что-то напоминающее ей, что у нее богатый муж. Еще больше безделушек, которые можно терять и швырять с тем презрительным выражением, которое она мастерски изображала, когда он гневался на нее по каким-либо причинам.

Например, как в случае с этим кольцом. Алан посмотрел вверх на темный балдахин над головой. Вифлеемская звезда. Кольцо, которое сказало ему, как только он надел его на палец Эстель два года тому назад, что именно она является драгоценным камнем его жизни, звездой его жизни. Оно не было безделушкой. Или банальным символом богатства. Оно было символом его любви, больших надежд, которые он возлагал на этот брак.

Если бы только он мог заменить алмаз...

Куда она дела кольцо? Вероятнее всего бросила его в какой-нибудь ящик. Найти кольцо не составит никакого труда. Он подождет, когда она выйдет из спальни, а затем примется за поиск.

Он заменит алмаз для нее. Эстель отнеслась к его потере весьма легкомысленно. Действительно, оно ничего не значило для нее. Она сказала ему об этом просто во избежание будущего выговора, если бы он позднее обнаружил пропажу.

Ну конечно, если он сможет снова, в это Рождество, надеть отреставрированное кольцо ей на палец, начать все сначала с новой Вифлеемской звездой, потому что Рождество – всегда начало всех начал, даже спустя тысячу восемьсот лет после рождения Христа, – может, тогда оно хоть что-то будет значить для нее.

Возможно, она обрадуется. И, возможно, пройдут месяцы, когда она не сможет видеть его, горечь ссор исчезнет, она посмотрит на алмаз и поймет, что он вложил в подарок не только деньги, но и что-то большее.

Он повернул голову и с теплой нежностью поцеловал спящую жену повыше ушка. В нем всколыхнулось возбуждение, которое, несомненно, помешает ему уснуть.

Эстель была счастлива из-за Ники. Он вспомнил ее взгляд, которым она посмотрела на него, когда выходила из этой самой комнаты за миссис Эйнсфорд и ребенком. Светящийся и наполненный счастьем взгляд, полностью отданный ему. Он мечтал о таком взгляде еще до их свадьбы. До того, как узнал, что окажется не способным ловить на себе подобные взгляды, которые она с такой охотой дарила другим мужчинам. До того, как понял, что окажется совершенно неспособным к общению с ней.

Он будет наслаждаться воспоминаниями. И ребенок спасен от зверской жизни. Этот бедный маленький, похожий на скелет, малыш, вероятно, в эту минуту мирно спит крепким сном в другой части дома.

***

В этот самый момент прежний мальчик-трубочист, который, как, считал его новый хозяин, мирно посапывал в своей постельке, на самом деле, поджав ноги по-турецки сидел на полу комнаты в совсем другой части Лондона, на темном, грязном чердаке, скудно обставленным и завешанным тряпками, с валяющимися вокруг несвежими остатками пищи и пустыми кувшинами.

– Говорю тебе, Мэгс, – произнес он писклявым голоском, который, однако, не казался таким уж и жалостливым, каким был накануне в спальне графини, – я рисковал жизнью, придя сюда в этой одежде. – Он указал на белую рубашку и бриджи, явно дорогие и со всей очевидностью являвшиеся частью ливреи слуги богатого дома. – Но больше там не было во что вырядиться. Они сожгли все мои вещи.

Мэгс начал трястись от беззвучного смеха.

– Я едва тебя узнал, юный Ник, – сказал он. – Я всегда думал, что у тебя черные волосы.

Мальчик коснулся своих мягких светлых волос.

– Ты никогда не слыхивал о такой помывке, – сказал он с долей отвращения. – Я думал, она точно с меня сдерет кожу.

– Значит, ты больше не сможешь заниматься старыми делишками. – Мэгс прекратил смеяться так же беззвучно, как и начал.

– Нее. – Ники по старой привычке почесал голову. – Я подумал, что эта женщина – ангел небесный, не меньше. А он все стоял там и выспрашивал, не хочу ли я остаться в их хате. Конечно, я не мог ответить «нет». Я бы целый фартинг отдал, чтобы увидеть лицо старого Томаса. – Он хихикнул и в этот момент стал очень похож на ребенка, за которого его приняли граф и графиня Лайл. На самом деле, ему было почти одиннадцать лет.

– Это может быть к лучшему, – произнес Мэгс, задумчиво потирая руки. – Ты, юный Ник, можешь на досуге пройтись по дому и стянуть тут вилку, там драгоценную булавку. Может статься, они тебя в другие дома повезут, и ты сможешь и по ним прошвырнуться.

– Это почти не составит труда, – сказал Ники, потирая пальцем нос. В его голосе слышалось презрение. – Они самые настоящие лопухи, каких я когда-либо видел, Мэгс.

– Принес мне сегодня чего-нибудь? – спросил Мэгс.

Мальчик поменял позу и почесал зад.

– Нее, – ответил он после краткого раздумья. – Сегодня ничего, Мэгс. В следующий раз.

– Тогда и приходить не стоило, – буркнул Мэгс, посмотрев на мальчика сузившимися глазами.

– Просто хотел, чтоб ты знал, что появилась моя фея-крестная, – сказал тот, легко вскакивая на ноги. – Ты отдал моей ма деньги за те часы, что я принес тебе на прошлой неделе?

– Они немного стоили, – поспешно ответил Мэгс. – Но да, твоя ма получила деньги на продукты. – Он снова беззвучно рассмеялся. – А твоя сестра получила еду, чтобы расти. Еще два-три года, юный Ник, и твоя ма с вами двоими совсем разбогатеет.

– Я должен идти, – сказал мальчик.

Он спустился по чердачной лестнице и вышел на улицу, где впервые в жизни ему было чего опасаться. Внешний вид делал его отличной приманкой для нападения.

Когда он направлялся к мансарде Мэгса, пара мальчишек, подозрительно глядевших ему вслед, удостоилась грязного потока упреждающей ругани от него. К счастью, это случилось всего лишь один раз.

И он все еще имел нечто, что стоило защищать на обратном пути. У него все еще были кольцо и алмаз, припрятанные в свертке между поясом бриджей и телом, хотя главная причина его прогулки в ночи была в том, чтобы продать их Мэгсу. Один из его лучших трофеев.

Но он не отдал их. Та женщина, которую он должен теперь называть «ваша светлость», плакала, как маленький ребенок, после того, как мужчина оставил ее, и она бросила кольцо через всю комнату. По ее распоряжению ему принесли еду, и она сидела и смотрела, как он ел, и улыбалась ему. Она сказала большой, грудастой, с кислым лицом женщине отдать ему назад сверток, в котором находились ее кольцо и алмаз, и потом она наклонилась и поцеловала его в щеку перед тем, как его засунули в горячую воду по самую шею и стали отмывать от сажи.

Она милая. Глупая, конечно, и совсем не дружит с головой – это ж надо, называла его малышом и поверила в историю о приюте и локоне волос матери! Но все равно очень милая. Ну, он подержит ее кольцо день-два и продаст Мэгсу в следующий раз, когда придет к нему. К тому времени у него поднакопится побольше вещиц, правда, не стоит переусердствовать. Причина, по которой он никогда не попадался, была, вероятно, в том, что он никогда не жадничал. Он хорошо усвоил этот урок еще от Мэгса. Никогда не брал больше одной вещи из одного дома и никогда не брал тех вещей, которых, по его мнению, будет очень недоставать хозяевам.

Ники припустил босыми ногами по темной улице, скрываясь в тенях зданий и проклиная свои чистые волосы и кожу, которые делали его и одежду более заметным, больше походившую на красную тряпку для быка, если вдруг нехорошие люди решат выследить его на этих улицах.

***

Когда Эстель проснулась следующим утром, место в кровати возле нее было пустым.

Она почувствовала лишь легкое разочарование. В конце концов, он никогда не оставался до утра. И если бы он находился здесь, то, скорее всего, им было бы очень неловко. Что бы они сказали друг другу, как бы посмотрели друг на друга, если бы проснулись в кровати вместе при дневном свете? Помня горячую страсть, которую разделили прежде, чем уснуть.

Когда она встретит его внизу, например, в комнате для завтраков или, чуть позже, в другой части дома, он будет, как всегда, безупречно одет, молчалив, суров. Тогда будет легко смотреть ему в глаза. Он не будет казаться похожим на того мужчину, руки, губы и тело которого творили с ней то волшебство в темноте ночи.

Это хорошо, что его нет здесь сегодня утром. За ночь ее дважды одарили любовными ласками и молчаливой нежностью. По крайней мере, она будет считать, что это была нежность, пока не увидит его снова и еще раз не удостоверится, что он не способен к подобному проявлению человеческих эмоций.

Эстель отбросила одеяло, несмотря на то, что Энни еще не пришла и огонь в камине погас. Она стояла на одном месте и дрожала, задаваясь вопросом, на самом ли деле ее тошнит или это она просто желает чувствовать себя таковой. Она пожала плечами, и возобновила бесполезный поиск кольца. Эстель прочесала каждый дюйм комнаты за день до этого, и не раз, но кольца так и не нашла.

То, что ей следовало сделать, было повторением того, что она делала днем прежде. Она должна послать за Аланом и рассказать ему правду прежде, чем у нее будет время передумать. Если он разозлится на нее, если закричит или, что хуже всего, станет холодным, посмотрит на нее своими ледяными синими глазами и подожмет губы, то она, конечно, найдет для него резкий ответ. И нет нужды бояться его. Он никогда не бил ее, и она не думала, что может сделать что-нибудь настолько плохое, за что он станет ее бить.

А то, что он мог предпринять по отношению к ней, разве он уже не предпринял? Он решил отослать ее. Он уже не сможет сделать ничего хуже этого.

Ничего.

– О, Матерь Божья! – запричитала Энни несколькими минутами спустя, войдя в комнату с утренним шоколадом и увидев свою госпожу, стоявшую в углу комнаты, куда она бросила свое кольцо, – вы подхватите что-нибудь нехорошее.

Эстель бегло осмотрела себя и поняла, что она даже не накинула шаль поверх длинной ночной сорочки. Дрожа, она посмотрела на горничную и открыла рот, чтобы приказать девушке позвать его светлость, но вместо этого произнесла:

– Просто здесь холодно. Не принесешь ли угля, Энни?

Девушка присела в реверансе и вышла из комнаты.

И Эстель немедленно поняла, что момент упущен. В ту секунду, когда она открыла рот и произнесла слова о том, что следует принести уголь, чтобы разжечь огонь, она успела струсить.

Вчерашним утром было намного легче позвать Алана и признаться ему в пропаже алмаза. Тогда ей все еще было больно от обвинений, которые он швырнул ей в лицо накануне, и наказания, к которому ее приговорил. Она получила извращенное удовольствие, сообщив ему о повреждении его подарка, первого из тех, что он преподнес.

Но это утро отличалось от предыдущего. Этим утром она помнила его доброту по отношению к маленькому ребенку. И его ласковую нежность, проявленную к ней нынешней ночью. И ей хотелось бы надеяться, что, возможно, предыдущая ночь повторится сегодня, если ничего не случится в течение дня, не возникнет та враждебность, которая всегда крылась под видимой оболочкой их взаимоотношений, хотя и не выплескивалась на поверхность, за исключением тех случаев, когда ситуация выходила из-под контроля, как это произошло вчера утром.

Этим утром она струсила. Этим утром она не могла рассказать ему.

Она договорилась пройтись по магазинам со своей подругой Изабеллой Лоуренс. Ей нужно накупить всевозможных рождественских подарков до того, как к ним съедутся гости, и все свое время ей придется уделять им. Ей предстоит выбрать подарок и для Алана, она совсем не представляла, что ему подарить. У нее, конечно, уже имелся один подарок для него. Она уговорила лорда Хамбера, старого скрягу, расстаться с серебряной табакеркой, которой Алан восхитился несколько месяцев назад. Именно ее она собиралась подарить ему на Рождество. Но это было давным-давно. К тому же лорд Хамбер отказался обсуждать цену и взял всего лишь символическую плату. Кроме того, в прошлом году она так же дарила Алану табакерку. Ей хотелось преподнести ему в это Рождество что-то еще, что-нибудь особенное. Но что купить для мужчины, у которого все есть? Тем не менее, она наслаждалась утром, несмотря на проблему. Изабелла всегда могла поднять ей настроение своей легкой и непрерывной болтовней.

Она позавтракала в одиночестве. Ее муж, как сообщил Стеббинс, уже удалился в кабинет. Она не знала, радоваться ли ей или расстраиваться.

Но было еще кое-что, что она должна сделать прежде, чем уйдет. Она приказала Энни привести Ники в ее гардеробную.

Она улыбнулась ему, когда он стоял в двери: подбородок уперся в грудь, ноги переплетены. Он был чист и одет в шикарную ливрею. Но по-прежнему был трогательно худ и мал.

– Доброе утро, Ники, – поздоровалась она.

Он что-то пробурчал в одежду. Она пересекла комнату, присела перед ним и положила руки на тонкие плечики.

– Ты уже позавтракал? – спросила она. – И ты хорошо выспался?

– Да, миссис, – ответил он. – Мне кажется...

– Вот и чудно, – сказала она, поднимая руку, чтобы пригладить его волосы. – Ты действительно выглядишь шикарно. Такие блестящие светлые волосы. Теперь ты счастлив, Ники, когда у тебя есть настоящий дом?

– Да, миссис, – сказал он, шмыгая носом и вытираясь манжетой.

– Ники, – сказала она, – я вчера потеряла кольцо. В моей спальне. Ты не видел его там, когда спустился с дымохода?

Ребенок встал ровно, а потом завел одну ногу за другую и почесал носком пятку.

– Нет, конечно, ты не видел, – сказала она, нежно обнимая его худенькое небольшое тельце. – О, Ники, его светлость подарил мне кольцо на помолвку. А я его потеряла. Для меня оно было самой дорогой вещью в жизни. Как локон волос твоей мамы для тебя. И морская ракушка. – Она вздохнула. – Но, тем не менее, вчера в мою жизнь вошло кое-что дорогое. Я бы сказала, более дорогое, потому что одушевленное. – Она улыбнулась ему, склонившему голову набок, и поцеловала в щечку. – В мою жизнь вошел ты, дорогой. Я хочу, чтобы ты был счастлив здесь. Я хочу, чтобы ты рос счастливым и здоровым. Больше никаких дымоходов, я обещаю. Его светлость не допустит этого.

Ники выпятил подбородок вперед, затем вернул его обратно на грудь и опасно покачнулся на одной ноге.

– Энни ждет тебя, – сказала Эстель. – Она возьмет тебя на кухню, а миссис Эйнсфорд скажет тебе, что нужно делать. Но ничего слишком тяжелого, уверяю тебя. Так что вперед. Я куплю тебе подарок на Рождество сегодня во время своего отсутствия. И не буду ставить условие «если ты будешь умницей». Я все равно подарю тебе что-нибудь, даже если ты не будешь умницей. В Рождество любой человек должен получить подарок, независимо от того, заслужил он его или нет.

Ники впервые за утро взглянул на нее такими глазами, которые казались огромными на его бледном, худом лице. Затем его рука нащупала ручку двери и открыла ее. Ники выскочил из комнаты к ожидающей его Энни.

Эстель завязала под подбородком ленты шляпы и уже решила, что она купит для мужа на Рождество. На самом деле, это был не совсем подарок. Но, тем не менее, это лучшее, что она может подарить. И, возможно, после того, как она уедет к родителям в изгнание, он поймет, почему его жена преподнесла ему такой странный подарок.

Может быть тогда – о, если только осмелиться такое предположить – ее изгнание не продлится целую жизнь.

***

Граф Лайл чувствовал себя очень виноватым. Он часто обвинял жену во флирте, основываясь на веских доказательствах, которые видел собственными глазами. Он несколько раз обвинил ее в большем, чем простой флирт. Она всегда все горячо отрицала. Хотя их споры обычно заканчивались тем, что она гордо вскидывала голову, смерив его презрительным взглядом, и говорила, что он может верить во все, что ему заблагорассудится. Во всяком случае, кто, кроме него, осудил бы ее в том, что она завела любовника, когда на всю оставшуюся жизнь привязана к такому мужу?

Он никогда не искал доказательств и не только потому, что боялся их обнаружить. Скорее глубоко в нем коренилось убеждение, что даже если он и являлся ее мужем, она все равно не является его собственностью. Хотя в глазах закона она и принадлежит ему, тем не менее, он никогда не будет следить за ней.

Это Эстель. Его жена. Женщина, которую он тайно полюбил еще до того, как женился на ней. И если она решила флиртовать с другими мужчинами, изменить ему с одним или несколькими из них, то он будет рвать и метать, возможно, даже навсегда отошлет ее. Но не станет за ней шпионить, никогда не обвинит публично и не отречется от нее.

Он мужественно стерпит, как и должен, так же, как терпят большинство жен, когда их мужья предпочитают завести любовниц.

Именно в этом состояла огромная неловкость, когда он прочесывал комнату жены после того, как она отправилась за покупками по магазинам с Изабеллой Лоуренс. Он искал кольцо. Но он был напуган перспективой обнаружить что-то еще.

Что-то, чего он не хотел найти. То, что скомпрометирует ее и уничтожит его. Он ничего не нашел. Ничего, чтобы подтвердило некоторые из его худших подозрений. Но и кольца не нашел. Куда она его положила? Его, точно, не было ни в спальне, ни в гардеробной. «Кажется, мне придется отставить план, который так восхитил меня прошлой ночью», – размышлял граф, направляясь к себе через свою гардеробную. Но через некоторое время подумал, что не обязательно вовсе отказываться от него. Алмаз все равно бы пришлось покупать новый. Так почему бы не купить и новую оправу? Почему бы полностью не заменить все кольцо? Будет абсолютно новый подарок.

Абсолютно новый дар любви.

Сложность состояла в том, что ему придется точно описать кольцо ювелиру, что бы он его воспроизвел. Ведь уже прошло два года с тех пор, как он покупал кольцо для нее. Он вложил его ей в руку и смотрел на него со смешанным чувством гордости и любви… И отчаянием, в тысячу раз большим. И все же он так и не мог вспомнить, сколько было сапфиров – восемь или девять, и какой ширины был золотой ободок.

Он постарается сделать набросок кольца, правда, за ним никогда не водилось таланта художника.

Но он должен приложить как можно больше усилий. В конце концов, он не собирался притворяться, будто это кольцо оригинал.

Идея относительно подарка опять вдохновила его. Возможно, он даже попытается ей объяснить, когда будет вручать кольцо. Объяснить, почему так поступил, что для него значит это кольцо. Что она для него значит.

Возможно. Возможно, если он так поступит, то она будет с непониманием смотреть на него.

Или одарит презрительным взглядом.

Или возможно – только возможно – взглядом, подобного тому, которым она смотрела на него день назад, когда он сказал маленькому мальчику-трубочисту, что тот останется у них в доме.

Он займется этим немедленно, решил граф, так как кольцо делается под заказ, а осталось меньше двух недель до Рождества. Ни в коем случае нельзя медлить.

Он решил остановиться на восьми сапфирах, когда пришло время давать указания ювелиру, которого он выбрал. И он подобрал алмаз почти идентичный «Вифлеемской звезде». Он покинул магазин на Оксфорд-стрит, чувствуя удовлетворение от выполненной утром работы, полный осторожной надежды на будущее. Наступает Рождество. Кто бы не чувствовал себя полным надежд в такое время года?

Но его приподнятое настроение длилось недолго. Он проходил мимо витрины кондитерской и, рассеянно повернув голову, взглянул внутрь, и увидел свою жену, сидящей за столом с леди Лоуренс… И с лордом Мартиндэйлом и сэром Сирилом Порчестером. Лицо Эстель было радостным и оживленным. Она смеялась вместе со всеми.

Она не заметила его, и он прошел мимо.

Эстель, находящаяся внутри кондитерской, прекратила смеяться и склонила голову над блюдом с пирожными, которые сэр Сирил предложил ей.

– Говорю, это просто ужасно, – сказала она лорду Мартиндэйлу, в ее глазах все еще плясали смешинки. – Купить для Алана дорогой подарок и ему же отослать счет.

– Большинство жен так делают, моя дорогая леди Лайл, – ответил он.

– Я коплю свои деньги к Рождеству, – сказала она, – чтобы купить все, что пожелаю, и не бежать к Алану.

– Но вы все еще не поведали нам, что собираетесь купить этому счастливчику? – спросил сэр Сирил.

– Точно, – сказала она, сверкая глазами и улыбаясь. – Я даже Изабелле не сказала. Это сюрприз. Только для Алана.

Лорд Мартиндэйл взял еще одно пирожное.

– Все хотят знать, что такого сделал Лайл, чтобы заслужить такую преданность, не правда ли Порчестер?

Эстель слегка похлопала его по руке.

– Он женился на мне, – сказала она и посмотрела на леди Лоуренс, весело засмеявшись.

– О, сударыня, какая несправедливость, – посетовал лорд Мартиндэйл. – С того времени, как он сделал это, вы же понимаете, остальная часть из нас, бедных смертных, осталась не удел.

– Есть выход: кинуть ему перчатку в лицо и стреляться с ним, – предложил сэр Сирил.

Они все засмеялись.

– Но я этого не одобрю, – сказала Эстель. – Я останусь безутешной вдовой на всю оставшуюся жизнь, предупреждаю вас.

– В таком случае, – с притворным вздохом сказал сэр Сирил, поднимаясь на ноги и обходя вокруг стола, чтобы отодвинуть стул леди Лоуренс и помочь ей подняться, – я думаю, что можем позволить жить Лайлу и дальше. Счастливчик!

Когда они все вышли из кондитерской господа откланялись и покинули дам, а Эстель пообещала встретиться с леди Лоуренс в библиотеке чуть позже, как только закончит свои дела. Она не хотела, чтобы подруга вместе с ней заходила в ювелирный магазин. Это был не тот ювелирный магазин, который посетил ее муж полтора часа назад.

Она была очень взволнована. Конечно, он все поймет, когда увидит кольцо, даже, несмотря на то, что подарок не совсем для него.

У нее было преимущество перед графом, так как она весьма четко помнила, что на утерянном кольце было девять сапфиров. И она была в состоянии описать ювелиру кольцо и указать, какой ширины должен быть ободок. Она долго выбирала алмаз, и, в конце концов, остановилась на одном, и то только потому, что надо было что-то выбрать, если она не хотела отказываться от своей затеи, хотя ни один из алмазов не был похож на «Вифл6еемскую звезду».

Но это не имело значения. Она не собиралась вводить в заблуждение Алана. Вопрос стоял не в том, чтобы выдать новое кольцо за потерявшееся. Она только хотела показать ему, чтобы он знал, что обручальное кольцо имело для нее значение, и она потратила на его замену почти все свои сбережения. Она хотела, чтобы он знал, что в ней все еще живет надежда, что она не зря носила то кольцо на пальце на протяжении двух лет.

Надежда, что однажды он полюбит ее так же, как она любит его.

Она собиралась попросить его оставить кольцо у него до тех пор, пока она не вернется домой, чтобы остаться.

Возможно, он понял бы, что она будет ждать этого дня.

Возможно.

Но в любом случае, пусть оно будет у него.

Некоторое время спустя она быстро шла по улице в направлении библиотеки, ее щеки по-прежнему пылали, а глаза ярко блестели. Все, кого она видела на улице, были нагружены пакетами. Все выглядели счастливыми и улыбались ей.

Какое это замечательное время года – Рождество! Если бы только каждый день мог быть таким же, как Рождество!

***

Граф Лайл сидел в одном углу своей темной городской кареты, его жена в другом. Тяжелые бархатные шторы были опущены и закрывали окна. Было уже поздно. Ограниченное пространство кареты не располагало смотреть по сторонам, но Эстель это было и не нужно. Ее взгляд был устремлен на воображаемую сцену.

– «Ибо младенец родился нам», – тихо пела она себе под нос. – «Сын дан нам, сын дан нам». – Эстель посмотрела на лицо мужа, скрытое в тени. – Или, наоборот, «ибо младенец родился нам» повторяется, а «сын дан нам» один раз? – спросила она. – Но это не имеет значения. «Мессия» мистера Генделя является самой восхитительной музыкой, когда-либо звучавшей, ты согласен со мной, Алан?

– Великолепная музыка, – согласился он. – Но я удивлен, что ты вообще расслышала ее, Эстель. Ты так много общалась.

Он хотел лишь поддразнить ее словами, но у него никогда не получалось придать своему голосу легкий, игривый тон.

– Но только до того момента, пока не началась музыка, и в антрактах, – сказала она. – О, ну хватит, Алан, ты должен признать, что это правда. Я не болтала во время представления. Как бы тогда иначе я могла прийти в такой восторг? И как я могла молчать, находясь в компании друзей? Они бы подумали, что я больна.

Она уставилась на обивку противоположного сидения в карете и вскоре стала опять тихонечко напевать.

– «В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего».

Граф задумчиво наблюдал за ней. Он не мог четко разглядеть ее в темноте, но был уверен, что ее щеки все еще пылали, а глаза все еще сияли. Они ужинали в Мэйфилдсе, затем поехали на представление «Мессии» Генделя в сопровождении шести друзей, потом пили поздний чай и играли в карты в Белламисе.

Она с таким нетерпением ждала Рождества, что говорила об этом каждому встречному, кто был готов ее выслушать, а, казалось, что слушать Эстель были готовы почти все. Эстель поведала, что она и ее муж будут праздновать Рождество дома, что приедут ее мама и папа, и женатый брат с женой и двумя детьми, и холостой брат. А так же будут свекровь и две сестры мужа со своими семьями. И две тети и несколько кузенов. Еще неделя и они начнут прибывать.

Она была так рада, что он согласился остаться в Лондоне несколькими месяцами ранее и провести в этом году Рождество в кругу семьи. Но вот он сам совсем не воодушевлял ее. Казалось, он не был способен вызывать в ней подобные эмоции.

– Этим утром я истратила целое состояние, Алан, – сказала она, поворачивая голову в его сторону. И по этому голосу он мог судить, что она все еще кипит от возбуждения, хотя вся ее аудитория состояла из него одного. – Я накупила столько подарков, что Джаспер выглядел озадаченным, когда я направилась к карете. Я думаю, что он задавался вопросом, как мы разместим все пакеты внутри, – засмеялась она.

– Ты довольна? – спросил он.

– Я люблю Рождество, – ответила она. – С лета я живу, как самый жадный во всем мире скряга, только лишь для того, чтобы все промотать на Рождество. Мне кажется, что я люблю дарить подарки больше, чем получать их. Я купила Ники небольшие карманные серебряные часы. Такая милая маленькая детская вещичка. Ты должен их увидеть, – она засмеялась. – Думаю, что он не разбирается во времени. Я должна буду его научить.

– Ты купила такие дорогие подарки и другим слугам тоже? – спросил он.

– О, конечно нет, – она снова засмеялась. – Тогда мне следовало бы жить, как нищенке, в течение пяти лет. Но я действительно кое-что приобрела для них для всех, Алан. Они ведь не будут возражать, что для Ники я припасла что-то особенное, не так ли? Он ведь всего лишь ребенок, и, скорее всего, за всю свою жизнь никогда не получал никакого подарка. За исключением морской ракушки, конечно.

– Ты кого-нибудь встретила из знакомых?

– Я была с Изабеллой, – ответила она. – Мы поздоровались с несколькими знакомыми, – и чуть-чуть поколебавшись, добавила. – Ни с кем особенным.

– Мартиндэйл не является особенным? – уточнил он спокойно. – Или Порчестер?

Снова возникла маленькая пауза.

– Кто-то рассказал вам, – сказала она. – Мы встретили их на Оксфорд-стрит, и они пригласили нас на чай с пирожными. Я была рада присесть на полчасика. Мои ноги гудели.

– Да? – засомневался он. – Вы не выглядели уставшей.

Она внимательно посмотрела на него.

– Вы видели нас, – сделала она вывод. – Вы были там, Алан. Почему не зашли внутрь?

– Чтобы разбить вашу дружную компанию? – спросил он. – Быть пятым лишним? Я выше этих забав, Эстель.

– О, – выкрикнула она, – вы изобразили из себя мученика. Вы подумали, что я делаю что-то такое, чего не должна была делать. Вполне естественно двум замужним леди выпить чаю с двумя друзьями-джентльменами в кондитерской, переполненной людьми. Недостойно вас предполагать, что это было некое тайное свидание.

Его голос был холоден.

– Любой на моем месте поинтересовался, почему вы решили не рассказать о встрече, если это было так невинно, – парировал он.

– О! – рассердилась она. – Только по одной лишь причине, Алан. Только по одной. Я знала, что вы увидите в этом событие то, чего нет на самом деле. Было легче всего совсем промолчать. Я признаю, что была не права. Но если вы будете шпионить за мной, уверена, вас постигнет разочарование. Однако, размышляя о последней вашей претензии, полагаю, вы не были разочарованы. Хотя нет. Вот если бы оказалось, что там были только я и один из джентльменов. Да, это устроило бы вас больше, не так ли?

– Вряд ли можно шпионить за женой, прогуливаясь по Оксфорд-стрит в середине дня, – ответил он.

– Тогда, почему вы устроили этот допрос? – спросила она. – В надежде, что я солгу или скрою истину? Почему вы просто не сказали, что видели меня с Изабеллой и лордом Мартиндэйлом, и сэром Кириллом?

– Мне не пришлось бы ни спрашивать, ни комментировать, – сказал он. – Если бы встреча была столь невинна, Эстель, и вы, приехав домой, сами рассказали бы мне о том, как провели день и кого видели. Кажется, вы очень легко находите общий язык со всеми нашими друзьями и знакомыми. Вы всегда общаетесь, когда мы порознь. И, тем не менее, для меня вы не находите слов. Какой я могу сделать вывод, кроме того, что вам есть что скрывать?

– Что за чепуху вы говорите! – возмутилась она. – Я беседую с вами весь вечер. Я говорила с вами о концерте, а вы заметили, что я слишком много болтала. Я рассказала вам о подарках на Рождество, а вы намекнули мне, что я слишком много потратила на Ники. Вам кажется, что такое общение доставляет мне удовольствие? Или вам кажется, что мне доставляет удовольствие чувствовать, что я всегда не права? Не думаю, что когда-нибудь удостоюсь хотя бы толики великодушия с вашей стороны.

– Не надо так кричать, – попросил он. – Мы находимся в закрытом пространстве, и я не глухой.

– Я не кричу! – ответила она. – О, да, так и есть, я кричу, потому что у меня нет другого выбора. И если бы вы не были настолько бесчувственным и решительно настроенным обвинить меня во всех грехах, то вы тоже бы кричали. Я знаю, вы бы не смогли сдержать себя в руках. Вы говорите так спокойно только лишь потому, чтобы я вышла из себя раньше.

– Вы сущий ребенок! – холодно отметил он. – Вы никогда не вырастите, Эстель. В этом ваша беда.

– Вот как! – воскликнула она. И громко втянув в себя воздух, продолжила, – уж лучше быть ребенком, чем мраморной статуей. По крайней мере, ребенок имеет чувства. У вас же их нет! Кроме фанатичной привязанности к нормам морали и поведения. Вам бы хотелось иметь жену – этакую маленькую мышку, семенящую за вами вслед, тихую и послушную, придающую еще большую напыщенность вашему положению. У вас нет никаких человеческих чувств вообще. Вы неспособны их испытывать.

– Нам обоим было бы лучше успокоиться, – прокомментировал он. – Ни один из нас почему-то не может сдержаться, чтобы не ранить другого. Угомонитесь, Эстель.

– О, конечно, господин и повелитель, – подчинилась она. Интонация ее голоса неожиданно повторила его громкий и раздраженный тон. – Конечно, сэр. Прошу прощения, что осмелилась потревожить вас, милорд. Утешьтесь, что вам осталось всего несколько недель терпеть мое присутствие. А потом я уеду с мама и папа.

– Кое-кто выглядит так, будто ждет этого с нетерпеньем, – съязвил он.

– Да, – подтвердила она.

Они просидели в тишине до самого дома.

Эстель сглотнула подступивший к горлу комок. Это был такой чудесный день, хотя она и не видела мужа до самого вечера, пока они вместе не встретились в компании друзей. Она так надеялась, что им удастся прожить его без ссор. Она так надеялась, что он придет к ней этой ночью, чтобы предаться нежности, что царила между ними прошлой ночью. Они были так к этому близки.

Эстель оперлась на его руку, когда он помог ей выйти из экипажа, и вскинула голову так, чтобы он не узнал, как она расстроена. Его подбородок затвердел, а глаза были холодны, – чтобы заметить это, ей было достаточно бросить на него один презрительный взгляд.

Он открыл дверь и отошел в сторону, чтобы дать ей возможность первой пройти в холл. Хоть кучер и был хорошо вышколен, тем не менее, было уже поздно, и все другие слуги давно спали. Граф Лайл отказывался от их услуг после полуночи, – он и сам в состоянии повернуть ключ в замочной скважине. Граф объяснил свои необычные взгляды дворецкому еще три года тому назад, когда вступил в права наследования титула и городского дома.

Эстель ждала в холодной тишине, пока он снял с нее плащ и не повесил его на стойку, поднимая подсвечник с зажженными свечами. Но прежде, чем она протянула руку, чтобы опереться на его локоть, он остановил ее предупреждающим жестом, и стоял не шелохнувшись, прислушиваясь.

Эстель вопросительно посмотрела на него. Он медленно, ничего не говоря, вручи ей подсвечник, поглощенный рассматриванием мраморной статуи, которая стояла с одной стороны лестницы, между библиотекой и его кабинетом. Его жест сказал ей, чтобы она оставалась на месте. Он тихо направился к статуе.

Надрывные, громкие рыдания ребенка нарушили тишину еще до того, как граф успел приблизиться к источнику шума. Плач ребенка просто разрывал сердце.

– Что ты здесь делаешь? – спросил граф спокойным тоном, останавливаясь около статуи и посмотрев вниз.

Эстель, пересекая холл, поспешила к нему. Ники стоял между статуей и стеной, с прижатыми к глазам кулачками, одной босой ногой чесал другую через ткань бриджей.

– Я захотел пить, – сказал он, всхлипывая. – Я заблудился.

Граф присел на корточки.

– Ты хотел попить воды? – Уточнил он. – Разве ты спускался в кухню не по лестнице для слуг? Как ты очутился здесь?

Казалось, что рыдания разрывают грудь ребенка.

– Я потерялся, – в конце концов, выдавил он из себя.

– Ники. – Граф протянул руку и откинул со лба мальчика волосы. – Почему ты прятался?

– Я испугался, – ответил мальчик. – Вы поколотите меня? – Его кулачки все еще прижимались к глазам.

– Я же сказал вчера, что тебя не будут здесь бить, ведь так? – спросил граф.

Эстель опустилась на колени и поставила подсвечник на пол.

– Ты находишься в незнакомом доме, и ты напуган, – успокоила она мальчика. – Бедный маленький Ники! Но ты в безопасности, и ты это прекрасно знаешь. Мы не сердимся на тебя.

Она обняла тонкие, сгорбленные плечики и привлекла ребенка к себе. Она успокаивающе гладила его по спине, и рыдания постепенно утихли. Женщина посмотрела на мужа. Он все еще стоял рядом с ней. Перестав всхлипывать, ребенок шумно зевнул. Граф и графиня поняли, что улыбаются, прочитав искорки веселья в глазах друг друга.

– Пошли, – сказала Эстель, – мы уложим тебя в постель, и конечно напоим.

– Я отведу его, Эстель, – сказал граф.

Он выпрямился, беря маленького ребенка на руки. Ники снова зевнул.

Она подняла подсвечник и пошла впереди, спустившись по каменной лестнице, ведущей в кухню, чтобы взять кружку воды, а потом поднялась обратно по ступенькам, ведущим в другое крыло дома, в комнаты для слуг, а точнее, в одну маленькую комнатушку, которая всего лишь день назад еще стояла пустой.

Эстель помогла зевающему Ники избавится от рубашки и надеть ночную сорочку, в то время как ее муж снял с ребенка бриджи.

Она погладила его по голове, откидывая назад волосы, когда он лежал в кроватке, глядя на нее сонным взглядом.

– Засыпай, Ники, – мягко сказала она. – Ты здесь в безопасности, и не должен бояться его светлости и меня, или кого-либо еще. Спокойной ночи. – Она наклонилась и поцеловала его в щечку.

– Поставь кружку возле кровати, – сказал граф, разглядывая умывальник и полный кувшин воды. – И больше никаких прогулок по дому, Ники. Спи. И больше никаких страхов касательно избиения. – Он коснулся пальцами щеки ребенка, и его губы дрогнули, когда в ответ раздался громкий зевок.

Ники резко перестал зевать, когда за его новым хозяином и хозяйкой закрылась дверь. Он закинул руки за голову и хмуро посмотрел в потолок. Мэгс убьет его, если он не принесет хоть что-нибудь в течение следующих дней. И, следовательно, не будет денег для матери.

Но ему было, в конце концов, только десять лет. Час был поздний: больше двух ночи. И сон сморил его.

Она пахла, как сад, подумал он, уплывая, прочь в сновиденья. Или ему представлялось, что так пахнет сад. Хозяин, на самом деле, тоже мягок, хотя и смотрит строго. Но она, ко всему прочему, еще и пахнет, как сад.

***

Граф Лайл взял подсвечник у жены и поднял его высоко, чтобы осветить путь назад в главную часть дома, к их собственным комнатам.

Эстель повернулась к нему лицом, когда они вошли в ее гардеробную. Он посмотрел в ее ласковые светящиеся глаза. Из них ушло холодное презрение.

– О, Алан, – сказала она, – как мое сердце тянется к этому ребенку. Бедная маленькая сиротка, нет никого, кто бы любил его, обнимал и укладывал ночью в кровать.

– Вы все это проделали весьма успешно несколько минут назад, – ответил он.

В ее глазах стояли слезы.

– Он такой худенький, – причитала она. – И так напуган. Спасибо тебе, Алан, что с таким пониманием, по-доброму, отнесся к нему. Он не ожидал этого.

– Я не думаю, что он много знает о мягкости или любви, – ответил он.

– Он не должен работать, – упорствовала она. – Он должен играть. Он должен быть беззаботным.

Мужчина улыбнулся.

– Дети не могут играть все время, – сказал он. – Даже дети нашего сословия берут уроки. Миссис Эйнсфорд не утомит его. Если вы боитесь этого, то поговорите с нею завтра.

– Да, – согласилась она. – Поговорю. Как вы думаете, сколько ему лет, Алан? Он не знал, что ответить, когда я спросила его.

– Я думаю немного старше, чем кажется, – предположил он. – Я посмотрю, что могу сделать, Эстель. Мне нужно навести кое-какие справки.

Ее лицо прояснялось. Она улыбнулась ему.

– Для Ники? – спросила она. – Вы сделаете что-то для него? Правда, Алан?

Он кивнул и дотронулся до ее щеки подушечками пальцев так, как касался ребенка несколько минут назад.

– Спокойной ночи, – мягко сказал он, потом взял одну свечу и вошел в собственную гардеробную.

Он бесшумно закрыл за собой дверь.

Эстель посмотрела на закрытую дверь перед тем, как начала раздеваться сама, предпочитая не будить горничную. Она тут же пожалела, что не принесла извинения мужу за то, что назвала его мраморной статуей. Он не такой. У него были чувства. Он проявил их по отношению к Ники. Но что толку в извинениях? Даже если бы в этот раз она назвала его не таким, хотя, по сути, близким к истине словом, то все равно оставались сотни других сравнений, которые она могла выпалить в ответ на его обвинения. Его слова и подозрения были непростительны.

Десять минут спустя она устроилась на кровати и постаралась не думать о предыдущей ночи. Так или иначе, в скором времени ей предстоит привыкнуть к этому одиночеству. В любом случае ей нужно поспать. Было очень поздно.

Но прежде, чем она нашла удобное положение, чтобы заснуть и отключить свой ум, дверь гардеробной открылась и закрылась, и она поняла, что, в конце концов, не будет одинока. Во всяком случае – пока.

И как только он лег на кровать рядом с ней и коснулся лица одной рукой, чтобы в темноте его губы могли отыскать ее, она поняла, что он больше не сердится на нее. Она положила руку на его мускулистую грудь и открыла губы навстречу его страждущему языку.

***

В течение недели до начала рождественских праздников и прибытия гостей, Эстель чувствовала себя счастливой, занимаясь приготовлениями. Для нее не было большой проблемой дополнительно ходить по магазинам. Ведь не она мыла дом сверху донизу и растапливала камины в спальнях, или заменяла постельное белье и вообще занималась подготовкой комнат к приему временных жителей. И не она готовила еду и пекла.

Но Эстель отдавала распоряжения миссис Эйнсфорд о распределении комнат и согласовывала с поваром меню. И за день до приезда своих родителей, свекрови и нескольких других родственников, она настояла на украшении гостиной венками падуба, ленточками и связками омелы.

Граф был призван на помощь и, в общем, рисковал исколоть себе все пальцы до кости. Он выражал недовольство, держа падуб, прикрепляя его и перемещая, в то время как Эстель стояла посередине комнаты, прижав палец к подбородку, и давала указания.

Но в его недовольстве не прослеживалось гнева. С той ночи, как они вернулись с концерта, они больше не ссорились. И Эстель, казалось, была счастлива, находиться дома, взволнованная ожиданием Рождества. Она часто улыбалась ему. И Алан грелся в ее улыбках, обманывая себя, что это он, а не предпраздничное время пробудило их отношения.

– О, бедный Алан, – сказала она со смехом после одного особенно громкого восклицания, потому что он уколол палец листом падуба. – Как думаешь, сможешь выжить? Давай я лучше поцелую, если ты спустишься ко мне.

– Я – мученик во имя добра, – сказал он, не оглядываясь через плечо, иначе он заметил бы ее румянец, когда она поняла, что сказала.

Омелу перемещали раза три, пока та не очутилась на том месте, которое устраивало Эстель. Это место оказалось не над дверью. По некоторому размышлению она решила, что все смертельно устанут от целования друг друга, а Альма – кузина Алана, которой только семнадцать, со всей взбалмошностью, свойственной ее возрасту, будет весь вечер бегать то в комнату, то из нее. И не над фортепиано – тогда целовались бы только музицирующие.

– Вот так правильно, – сказала она, стоя под последним местом размещения омелы – с одной стороны камина. – Идеально! – она улыбнулась мужу, и он улыбнулся ей в ответ, сцепив руки за спиной. Но он не поцеловал ее.

***

Эстель всегда находила предлог, чтобы видеть Ники каждый день.

– Миссис Эйнсфорд просто отчается сделать из мальчика приличного слугу, – предупредил ее граф за завтраком однажды утром, когда ребенок зашел в комнату, неся ему газету, – если ты будешь продолжать каждый раз, когда он появится, упорно обнимать его за плечи, шептать на ушко и целовать в щечку.

Бедную экономку, наверное, хватил бы удар, если бы она узнала, что ее хозяйка каждую ночь носит кружку шоколада в комнату ребенка, когда тот уже лежит в кровати.

Но он не запрещал ей делать это. По вполне эгоистичным причинам, как признавался он сам себе. Эстель была счастлива оттого, что в доме появился ребенок, и так или иначе ее счастье распространялось и на него тоже, как будто только от него зависело спасение маленького мальчика-трубочиста от жизни, полной тяжелой работы. Она улыбалась ему, и для него сияли ее глаза. Эстель одаривала его нежностью днем, и страстью – ночью.

И, тем не менее, граф Лайл проверил, насколько правдивой оказалась история его нового слуги. Во время беседы с трубочистом он узнал, что Ники, конечно, вовсе не сирота, что у него, по крайней мере, есть мать, а возможно, и отец, и вероятно несколько братьев и сестер болтаются где-нибудь в трущобах Лондона. Трубочист рассказал, что мать мальчика заплатила за его обучение, и пожал плечами, когда граф подверг сомнению сей факт. Мастер предположил, что кто-то, наверное, дал ей денег. Он не знал кто, и почему это должно его заботить?

Мать мальчика не пришла возражать, что у ее сына прервалось обучение.

Вообще никто не пришел. Граф старался не вникать в дальнейшие подробности. Он решил не расспрашивать ребенка, не ставить его перед лицом собственной лжи. Ладно бы, соврал в начале. Но потом?

Неужели Эстель действительно верила, что мальчик искал воду и заблудился? Да, несомненно. Она верила. Она видела перед собой только худого и плачущего сироту, одиноко стоящего в темноте.

Граф все еще ничего не предпринял по этому поводу спустя пять дней после инцидента. Но на пятый день поздним утром, зайдя в свой кабинет, он застал Ники возле своего стола. Мальчик посмотрел на него широко раскрытыми и испуганными глазами.

– Доброе утро, Ники, – сказал граф, закрывая за собой дверь.

– Я принес почту, – пропищал мальчик, указывая на маленькую стопку на столе и продвигаясь бочком к двери.

Лорд Лайл остался на месте, окинув глазами рабочий стол. Его руки, как всегда, были сцеплены за спиной.

– Где она, Ники? – в конце концов, спросил он.

– Что? – невинные глаза ребенка уставились на него.

– Крышка чернильницы, – подсказал граф. – Серебряная крышечка.

Его светлость протянул руку ладонью вверх. Ребенок посмотрел на руку и поднял глаза навстречу спокойному взгляду хозяина. Он медленно поднял кулачок и, разжав его, положил в протянутую ладонь графа, пропавшую крышечку.

– Я только разглядывал ее, – оправдывался мальчик.

– И сжал в кулаке, когда я вошел?

– Я испугался, – ответил ребенок, опустив голову и уткнувшись подбородком в грудь. Он начал всхлипывать.

Лорд Лайл прошел к своему столу и сел.

– Подойди сюда, Ники, – приказал он.

Мальчик подошел и встал перед столом. Его рыдания больно было слышать.

– Сюда, – направлял его граф. – Подойди и встань передо мной.

Ребенок приблизился. Граф протянул ему носовой платок.

– Вытри глаза и высморкайся, – посоветовал он. – И больше никаких слез. Ты понял меня? Мужчины не плачут, кроме исключительных обстоятельств.

Мальчик повиновался.

– А теперь, – сказал граф, беря скомканный носовой платок и положив его на край стола, – посмотри на меня, Ники. Мальчик поднял глаза на лорда. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне правду. Пожалуйста, только правду. Ты хотел взять крышку чернильницы?

– Я думал, что вы не будете по ней скучать, – помолчав, ответил мальчик.

– Ты брал что-то еще, с тех пор как живешь здесь?

– Нет. – Ники умоляюще смотрел на графа и отрицательно мотнул головой. – Я ничегошеньки не брал.

– Но собирался взять несколько дней тому назад? Ночью, когда мы застали тебя в холле.

Глазам его светлости предстала правда. Ники повесил голову.

– Ничегошеньки больше, – повторил он. – Ничего, по чему бы вы скучали.

– Что ты делаешь с тем, что воруешь Ники? – спросил граф.

– Я ничего не крал прежде, – прошептал ребенок.

Граф решительно протянул руку, взял его за подбородок и поднял вверх.

– Что ты делаешь с тем, что воруешь Ники?

Мальчик сглотнул.

– Продаю, – ответил он.

– Тогда у тебя где-нибудь находится куча припрятанных денег, – предположил граф. – Может, в том небольшом свертке?

Ники потряс головой.

– Я не получаю никаких денег, – сказал он.

Граф всмотрелся в испуганные глаза и нахмурился.

– Человек, которому ты продаешь, – продолжил допрос его светлость, – это тот человек, который отдал тебя в ученики к трубочисту?

Ники вытаращил глаза, потом кивнул.

– Кто получает деньги? – спросил граф.

Некоторое время мальчик молчал.

– Кое-кто, – в итоге прошептал он.

– Твоя мать, Ники?

– Мама мертва, – быстро сказал мальчик. – Я из приюта.

Тон графа был требователен, однако не груб.

– Твоя мать, Ники? – повторил он свой вопрос.

Мальчик поднял на хозяина глаза, взгляд которых говорил, что ребенок старше, чем выглядит.

– Па… ушел, – сказал ребенок. – Мэ… взял меня и Элси накормить. Он сказал, что мы много чего будем иметь, если я сделаю это.

В конце концов, граф отпустил подбородок Ники. Он выпрямился на стуле, оперся локтями на стол и прижал пальцы ко рту. Мальчик стоял перед ним, шаркая ногой по ковру, с опущенной головой.

– Ники, – наконец вымолвил лорд Лайл, – мне нужно знать имя этого мужчины и где его можно найти.

Мальчик отрицательно покачал головой. Граф вздохнул.

– Тогда адрес, где проживает твоя мать, – сказал он. – Она, может быть, волнуется за тебя. Мне следует поговорить с нею. Ты скажешь мне, где ее можно найти. Не сейчас. Немного позже. Я хочу спросить тебя кое о чем. Посмотри на меня.

Ники так и сделал.

– Тебе нравится ее светлость? – задал вопрос граф.

Ребенок кивнул. И так как, казалось, от него ждали ответ, он произнес:

– Она красивая. – И когда его хозяин не проронил ни слово, продолжил. – И хорошо пахнет.

– Ты хочешь, чтобы она узнала, что я обнаружил тебя с серебряной крышечкой в руке? – спросил граф.

Ребенок мотнул головой.

– Я тоже, – уточнил граф. – В этом мы с тобой сходимся. Как думаешь, что она сделает, если узнает?

Ники сглотнул.

– Она будет плакать, – предположил он.

– Да, будет плакать, – согласился граф. – Очень сильно и очень горько. Она не узнает об этом, Ники. Но если это повторится снова, наверное, тогда ей следует узнать. Возможно, в следующий раз тебя обнаружит именно она. Я не хочу, чтобы это произошло. Для меня в жизни нет никого и ничего важней, чем ее светлость. Ты знаешь, что такое обещание?

Ребенок кивнул.

– Ты сдержишь свое обещание?

Еще один кивок.

– Тогда ты можешь посмотреть мне в глазу и обещать, что никогда не украдешь снова, независимо от того, насколько это вещь маленькая и независимо от того, насколько сильно по ней будут скучать? – Лорд Лайл серьезно и неотрывно смотрел в глаза ребенка, когда тот поднял голову.

В ответ – еще один кивок.

– Пожалуйста, Ники, скажи на словах.

– Да, дяденька, – прошептал он.

– Молодец. А теперь ступай.

Но прежде, чем ребенок развернулся, чтобы уйти, граф протянул руку и потрепал его по волосам.

– Я не сержусь на тебя, – сказал он. – И ты должен помнить, что мы теперь сообща делаем ее светлость счастливой.

Он убрал руку, и ребенок бесшумно покинул кабинет. Лорд Лайл еще долго смотрел на дверь.

***

Эстель была не сильно довольна своим кольцом, когда пришла к ювелиру, чтобы забрать его. Оно, конечно, было очень красивое, но ей подумалось, что если бы два года назад Алан надел ей на палец именно это кольцо, она не назвала бы его «Вифлеемской звездой». Алмаз совсем не походил на звезду в ночном небе. И она не понимала почему. Ведь он был не больше и не меньше чем тот, и все же этот алмаз смотрелся несколько вызывающе. Как будто ему было неуютно среди сапфиров.

Но не важно. В конце концов, она и не ожидала, что кольца будут идентичны. Не могло существовать никакой замены для первого. Это кольцо, возможно, справится со своей предстоящей задачей. Она отвезла его домой и убрала к остальным подаркам.

На следующий день начнут прибывать гости. Эстель увидит своих родителей в первый раз за шесть месяцев. Она скучала по ним. Кое-кто приедет в тот же самый день, а остальные – в течение последующих нескольких дней. И наступит Рождество.

Она собиралась наслаждаться этим Рождеством, как никаким другим в ее жизни. Возможно, это будет ее последнее Рождество, проведенное вместе с Аланом. Во всяком случае, последнее, пока они, действительно, муж и жена. И хотя ее подташнивало от подступающей тревоги, когда она начинала думать о том, что случится, когда праздник закончится, и мама с папа заговорят о возвращении домой. Ей не следует думать об этом.

Эстель хотела запомнить это Рождество.

***

Граф Лайл был доволен кольцом не больше жены. Как только он увидел его, то понял, что оригинал кольца имел девять сапфиров. Потому что восемь совершенно не так смотрелись на ободке кольца. И они совсем не были похожи на ночное небо с единственной звездой, сияющей в центре.

Но не важно. Никакая копия не могла сравниться с «Вифлеемской звездой», а это кольцо было прекрасно. Возможно, она поймет, что кольцо не означает замену, а наоборот – это что-то совершенно новое. Возможно. Он захлопнул небольшую бархатную коробочку и носил ее при себе целый день.

***

Между тем Ники по нескольким причинам чувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, что с ним сделает Мэгс, когда доберется до него? Во-вторых, что с ним сделает его новый хозяин, если опять застукает за воровством? У Ники было неприятное предчувствие – наказывать его будут не ремнем – это он еще бы вынес. Для начала господин вынудит его смотреть ему в глаза, а это будет похуже любой порки. Как оказалось, хозяин был не таким уж мягким и наивным.

Потом, конечно, есть мать. И Элси. Сыты ли они? Заботится ли о них Мэгс? Он знал, что делал Мэгс, чтобы помочь женщинам выжить. Правда, Элси еще слишком мала. Ники не знал, что его ожидает, бросая своим поступком семью на волю судьбы. Ни о каких деньгах речи не велось на его новом месте. Вдоволь одежды и еды – да, и очень легкая работа. Но никаких денег.

Был, конечно, блестящий шиллинг, который дала леди в первую ночь, когда принесла чашку шоколада. Ники никогда не видел так много денег сразу. Но он не мог отдать шиллинг матери.

Он нужен был ему самому.

И вот он вернулся к самой неприятной проблеме. Это кольцо и этот алмаз, находившиеся, как всегда, между поясом бриджей и кожей, чуть ли не прожгли дырку в его животе. Теперь он не мог продать их Мэгсу. Тогда получится, что он нарушит свое обещание. Хотя эти вещи были уже украдены к тому моменту, когда господин заставил его посмотреть ему в глаза и дать слово больше не воровать. И все-таки он никогда прежде не задумывался о том, чтобы сдерживать обещания.

И он не мог вернуть кольцо с алмазом в комнату леди, хотя думал о таком повороте дел. Потому что она рассказала бы хозяину, и тот узнал бы правду. А он был действительно строгим. И он не бил бы и даже не ругал. Он смотрел бы на него теми глазами. И мог бы даже снова положить руку ему на голову и заставить испытать чувство вины.

В его положении был только единственный путь. А это означало снова ночью покинуть комнату и дом после того, как леди принесет ему шоколад, поцелует и позволит вдохнуть ее аромат. А хозяин может застукать его и впиться в него взглядом. И глупая одежда, которую он был вынужден носить, привлечет хулиганов, как пчел на горшочек с медом. И ко всему прочему Нед Чандлер может отказаться помогать ему и не поверить, где он взял кольцо с алмазом, и что собирается с ними делать.

Ники вздохнул. Иногда жизнь была очень тяжела. Иногда он мечтал, как будто он уже вырос и стал почти взрослым, и без проблем знает «что есть что». И он уже начинает привыкать к теплой и уютной постели и к полноценному ночному сну. Он особенно не хотел пробираться по трущобам Лондона в такое время, потому что, если на него нападут, никто не услышит его крика и не поспешит на помощь.

Одно время Нед Чандлер был ювелиром. Он до сих пор сохранил ремесленные инструменты и по-прежнему чинил разные безделушки для тех, кто приходил к нему и просил об этом, а так же подкидывал несколько монет. Ники, когда был маленьким, часто пролазил в лачугу мужчины, садился на пол по-турецки и с открытым от удивления ртом, наблюдал за его работой.

Вряд ли Чандлер когда-либо держал в своих руках золотое кольцо такого качества, да еще с россыпью из девяти сапфиров такого темного блеска и алмаза, который, должно быть, даже сам по себе стоит целое состояние.

– Где ты их взял, парень? – спросил он в полночь, абсолютно не обрадовавшись, что его разбудили и вытащили из-под двух уютных одеял. В одной руке он держал кольцо, в другой – алмаз.

– Они принадлежат миссис моего хозяина, – ответил ребенок. – Я должен их починить для нее. Она послала меня. Она дала мне шиллинг.

– Шиллинг? – бывший ювелир нахмурился. – И послала тебя посреди ночи, так что ли?

Ники кивнул.

– Ты украл их? – мрачно спросил Чандлер. – Я сдеру с тебя шкуру, если ты это сделал.

Ники заплакал. Вероятно, именно сейчас его слезы выглядели естественней, чем обычно.

– Она красивая, – всхлипнул он, – и пахнет, как сад, она приносит мне шоколад, когда я забираюсь в кровать. Я должен починить для нее.

– Но она не посылала тебя, парень. – Это было утверждение, а не вопрос.

Ники кивнул.

– Это будет сюрприз, – сказал он. – Честно, мистер Чандлер. Она потеряла алмаз и очень горько плакала, а я нашел его. Я должен починить для нее. Я дам вам шиллинг.

– Я сделаю, – внезапно согласился Нед Чандлер, жестко смотря вниз из-под густых бровей на крошечного ребенка взглядом, который напомнил Ники неуютный взгляд графа. – Но если я услышу, что у леди пропало кольцо, Ник, парень, я найду тебя и сдеру с тебя шкуру. Ясно?

– Да.

Ники следил с тихой сосредоточенностью, как инструменты ювелира были распакованы из старой тряпки и алмаз вправили в кольцо на свое прежнее место.

– Оставь шиллинг себе, – сказал мужчина, ероша волосы мальчика, когда отремонтированное кольцо было тщательно спрятано в потайное место. – И проследи, парень, чтобы кольцо было возвращено. И не поддайся искушению оставить его у себя, или я отыщу тебя, запомни.

– Возьмите деньги, – попросил мальчик, протягивая свое сокровище, – или это не будет считаться моим подарком. Пожалуйста.

Мужчина внезапно расхохотался.

– Будь по-твоему – сказал он. – Такой поступок доказывает, что ты – честный малый. Иди, парень. И будь осторожен на обратном пути.

Ники вызывающе улыбнулся ему и ушел.

***

Сочельник. Он всегда был любимым днем в году у Эстель.

Да, конечно, на Рождество распаковывали подарки, собирались всей семьей и наслаждались компанией друг друга за праздничным столом.

Но всегда было что-то волшебное в Сочельнике.

Сочельник был предвкушением Рождества.

И этот год не стал исключением. Присутствовало все: и беготня и суматоха слуг, и все эти дразнящие запахи, доносящиеся с кухни, – особенно среди них доминировал аромат сладких пирожков с начинкой из изюма и миндаля.

И Альма, предпочитающая забыть, что уже двадцать раз до этого подбегала к тому особенному месту, где висит омела, и снова, как бы невзначай, оказывалась под ней. Особенно, когда холостой брат Эстель, Родни, находился в комнате.

И папа, который из года в год подогревал всеобщий интерес, бросаясь намеками о подарках, намеками, которые раскрывали практически все, за исключением того, что это были за подарки. И мама, сидящая с шитьем и ведущая дружеский разговор с матерью Алана. И дети, вертящиеся под ногами, и их родители, грозящие, правда, без особого энтузиазма, отослать их в детскую, несмотря на приближающееся Рождество.

И мужчины, играющие на бильярде. И перешептывание, и хихиканье девушек.

И папа, щекочущий каждого ребенка, который оказался достаточно неблагоразумным, чтобы очутиться в пределах его досягаемости. И расслабленный, улыбающийся Алан, играющий роль приветливого хозяина.

Ники проследовал за подносом с чаем в гостиную, держа в руках блюдо с пирожными и булочками, он выглядел так, будто был готов съесть сам себя, и преисполнился такой радости, выпятив грудь, когда Эстель поймала его взгляд, улыбнулась и подмигнула ему.

И группа певчих, которые зашли в дверь перед тем, как семейство отправилось в церковь. Певчих пригласили в зал, и они стояли и пели, их щеки все еще розовели с мороза, и фонарики все еще горели в их руках. Потом последовал шумный и радостный обмен поздравлениями, и они ушли.

И тихое великолепие церковной службы после суматошного дня. И рождественская музыка. И Библейские чтения. И Вифлеем. И звезда. И появление на свет дитя – рождение Христа.

И внезапное понимание происходящего, и тихий застывший миг средь шумного праздника.

Рождение Христа.

Эстель сидела рядом с мужем, их руки почти соприкасались. Она взглянула на него, а он – на нее. И они улыбнулись друг другу.

***

Гостиная снова наполнилась шумом, когда они вернулись домой, и это притом, что дети отправились по своим кроваткам до того, как все ушли в церковь. Но, наконец, и взрослые стали зевать, и расходится по своим комнатам. В конце концов, кто-то высказался, что это была бы ужасная трагедия, если бы они устали настолько, что отведали бы гуся только на следующий день.

Эстель грустно улыбнулась мужу, когда они остались вдвоем.

– Все происходит так быстро, – пожаловалась она. – Еще один день и все закончится.

– Но будет и другое Рождество, – сказал он.

– Да, – ее улыбка не стала радостней.

– Ты устала, Эстель? – спросил он.

Она пожала плечами.

– Ммм, – в ответ замялась она. – Я не хочу, чтобы день закончился. Это было прекрасно, Алан, не так ли?

– Подойди и сядь, – сказал он, опускаясь на диванчик. – Я хочу рассказать тебе о Ники.

– О Ники? – Эстель нахмурилась. И Алан хочет поговорить с нею?

Рука графа лежала на спинке диванчика, но он не прикоснулся к ней, когда она опустилась рядом с ним.

– У меня есть для него ряд предложений, – поведал он. – Я говорил с ним в моем кабинете этим утром. И он, казалось, согласился со мной.

– Предложений? – осторожно переспросила Эстель. – Ты же не собираешься отослать его, Алан? Только не в подмастерья. О, пожалуйста, нет! Он слишком молод.

– Он собирается жить со своей матерью и сестрой, – сказал он.

Она выглядела непонимающей.

– Я рад сообщить тебе, что сиротский приют был выдумкой, – продолжил граф. – Полагаю, это было сказано, чтобы вызвать твое сочувствие.

– Он лгал мне? Значит, у него есть семья?

– Я боюсь, что он стал жертвой злодейского умысла, – мягко сказал он ей. – Кто-то, кто имеет влияние на его жизнь, купил его обучение на трубочиста, чтобы получать от ребенка краденые предметы из домов, куда мальчик имел бы доступ.

Глаза Эстель расширились от ужаса. Она даже не заметила, что муж держит ее за руку.

– Я обещал ему, что не расскажу тебе об этом, – уточнил он. – Но я решил рассказать, зная, что ты не обвинишь Ники, и не подумаешь о нем самое худшее. Я поймал его на этом неделю назад, Эстель, хотя уже имел подозрения.

Она закусила верхнюю губу. В глазах стояли слезы.

– Деньги за украденные вещи – или часть из них – шли на содержание его матери и сестры, – продолжил граф. – Кажется, отец бросил их некоторое время назад.

– О, бедный ребенок, – прошептала женщина.

– Я говорил с его матерью. – Он стал растирать ее похолодевшую ладонь своими руками. – Она вчера была здесь. Я узнал от нее имя злодея, который использовал ребенка, таким образом, и передал эту и некоторую другую существенную информацию соответствующим властям. Этого будет достаточно. По окончании нашего разговора мать Ники дала согласие работать у нас в поместье прачкой и поселиться в коттедже. Как выяснилось сегодня утром, Ники всю жизнь хотел иметь собственную лошадь. Я предложил ему работу в нашей конюшне и, конечно же, в свободное от уроков время. Перспектива учебы не вызвала у него столько восторгов, как идея с конюшней.

– То есть он будет жить с матерью в твоем поместье? – спросила графиня.

– Да. – Он поднес ее руку к своим губам, и на этот раз она обратила внимание, поскольку увидела и почувствовала его теплые губы на своих пальцах. – Как ты думаешь, это хорошее решение, Эстель? Ты рада? – Граф выглядел довольно-таки обеспокоенным.

– И ты сделал все это, не сказав мне ни слова? – спросила она в некотором недоумении. – Ты сделал это, чтобы уберечь меня от боли, Алан? Ты сделал это ради меня?

Его улыбка чуть дрогнула.

– Я должен сознаться, что испытываю некоторую симпатию к этому маленькому сорванцу, – сказал он. – Но да, Эстель, я думал о том, что такой поворот событий может сделать тебя счастливой. Ведь так?

– Да. – С некоторым волнением она вскочила на ноги и невольно оказалась под веткой омелы.

На протяжении последующих секунд он не сказал ни слова, но, в конце концов, встал с диванчика и подошел к ней сзади. Граф положил руки ей на плечи.

– А вот этому приглашению невозможно сопротивляться, – сказал он, склоняя голову и целуя ее затылок.

Она быстро повернулась и уставилась на него с некоторым изумлением. Алан никогда, ни при каких обстоятельствах, не обнимал и не целовал ее вне постели. Эстель даже не представляла, что он настолько высок, а он, в свою очередь, почувствовал себя в сравнении с ней таким сильным, теплым и очень надежным.

Он склонил голову, и его губы опустились на ее открытые уста.

Как мог этот поцелуй быть настолько же эротичным, как и те другие, разделенные ими в постели, когда его руки скользили по ее обнаженной коже под длинной ночной сорочкой, а их тела соприкасались в той сокровенной близости? И это несмотря на то, что сейчас они находились в вертикальном положении, да к тому же полностью одетыми и в общедоступной комнате, в которую в любой момент мог кто-нибудь войти.

Но это было так. Она почувствовала предательскую слабость, которая спиралью распространялась вниз от шеи до колен.

Он отстранил свои губы только для того, чтобы коснуться лбом ее лба и опустить взгляд на ее рот.

– Мне хочется преподнести тебе подарок сегодня вечером, – сказал он. – Сейчас. Тет-а-тет. Никто все равно не поймет. Можно?

Ее чувства были в смятении, но, тем не менее, она улыбнулась ему.

– Я чувствую то же самое относительно моего подарка тебе, – призналась она. – Да, сейчас. Сегодня вечером, Алан. Наедине.

Она прошла к тому месту, где все сложили свои подарки, и вернулась к нему с маленьким пакетом в руках. Он достал коробочку из кармана.

– Первой открой мой подарок, – попросил он и в ожидании смотрел на ее лицо. Они все еще близко стояли друг к другу, под омелой. – Это не оригинал, конечно, – быстро произнес он, когда она открыла бархатную коробочку. – Но оно почти так же прекрасно. Было ведь девять сапфиров? Я не мог вспомнить, сколько их, эти смотрятся по-другому. Но, тем не менее, я хочу, чтобы у тебя было кольцо. Эстель, ты будешь носить его?

Он достал кольцо из коробочки и надел его ей на палец.

– Алан! – прошептала она. – Но почему?

Он не был уверен, что сможет объяснить. Ему никогда не удавалось оперировать словами.

Особенно с нею.

– Ты назвала его «Вифлеемской звездой», – начал он. – Мне всегда нравилось это название, потому что оно подразумевало Рождество, любовь, мир и надежду. Все то, что я всегда хотел тебе дать. И с тобой разделить. Я чувствовал, что смогу сказать тебе об этом только кольцом. Не словами. До сего момента. – Он тихо рассмеялся. – Должно быть, всё дело в этой омеле. Я тебе не пара, Эстель. Ты настолько красива, настолько жизнерадостна. Ты такая... яркая! Я всегда завидовал тем, другим мужчинам, и хотел походить на них. Я был ужасно ревнив, и из-за этого твоя жизнь превращалась в ад. Но я этого не хотел. И после Рождества ты можешь уехать с твоими родителями, и никто не узнает, что мы больше не вместе. На твоем имени не будет никакого клейма. Но ты будешь свободна от моего молчаливого и угрюмого присутствия. – Он быстро улыбнулся. – От моей мраморно-статуйной особы. Но, возможно, кольцо поможет тебе запомнить меня немного более дружелюбным. Поможет?

– Алан! – она прошептала его имя. И посмотрела вниз на кольцо на пальце, кольцо, которое не было «Вифлеемской звездой», но она знала точно, что оно будет столь же дорого ее сердцу. И она заметила забытый пакет в ее руках. Она протянула его ему. – Открой твой подарок.

Он был разочарован, что она ничего больше не произнесла. Он постарался успокоить дрожь в руках, пока открывал ее подарок. Он улыбнулся серебряной табакерке с крышечкой, отделанной бирюзой.

–Это та табакерка, которую я не купил у Хамбера, потому что не смог его уговорить продать ее мне? – спросил он. – Тебе это удалось, Эстель? Ты помнила, что я хотел ее для своей коллекции? Спасибо, дорогая. Я всегда буду дорожить ею.

Но она с волнением смотрела в его глаза.

– Открой крышку, – подсказала она. – Внутри есть кое-что еще. Это не совсем подарок. Я имею в виду, это не для тебя. Для меня. То, что я потеряла. Да, Алан. Я потеряла все, хотя и побоялась сообщить тебе об этом. Но я хотела, чтобы оно было у тебя, чтобы ты знал, что я не настолько легкомысленна.

Он поднял крышечку табакерки и уставился на бриллиантовое кольцо с девятью сапфирами. Он перевел широко раскрытые и вопрошающие глаза на нее.

– Я вовсе не хотела его терять, – объяснила она. – Этим я разбила себе сердце, Алан. Это было мое самое главное богатство. Потому что это был твой первый подарок, и потому что в то время я надеялась, что это символ того, каким станет наш брак. И потому что я разрушила эту надежду, предпочитая компанию друзей твоему обществу и намерено флиртуя с другими мужчинами, в то время как ты был так невозмутим и никогда не говорил мне, что я что-то для тебя значу. Я хочу, чтобы ты знал, что мое поведение никогда не показывало моих истинных чувств. Те, другие мужчины, для меня абсолютно ничего не значат. Я никогда не позволяла ни одному из них касаться большего, чем моих пальцев. Ты – единственный мужчина, единственный, Алан, кто занимает центр моего мира. Единственный, без кого я не могу представить себе свою жизнь. Я хотела, чтобы у тебя осталось это кольцо, когда ты отошлешь меня после того, как Рождество закончится. Возможно для того, чтобы ты понял, что я люблю тебя. И только тебя. И, возможно, чтобы когда-нибудь ты захотел вернуть меня домой, и надеть его на мой палец снова. – Она взволнованно улыбнулась ему. – Я подарила тебе кольцо, как ты понимаешь, в надежде, что ты вернешь мне его однажды. Разве это не идеальный подарок?

Он вынул кольцо из табакерки, коробка от его подарка скользнула в карман, и взял ее правую руку в свою. Он надел кольцо на ее средний палец и взглянул ей в глаза.

– Идеально, – согласился он. – Теперь у тебя два подарка, а у меня один. Мне не нужно оставлять это кольцо у себя даже на минуту, Эстель. – Взгляд его глаз парализовал ее и сделал безмолвной. – Это самый замечательный подарок, который я когда-либо получал. То, что ты даришь мне себя, Эстель, понимаешь?

Она молча кивнула.

– Ну, тогда иди сюда, – сказал он. – Дай мне твой второй и самый драгоценный подарок.

Она очутилась в его объятьях и положила щеку на его широкое плечо.

Она закрыла глаза и расслабилась в объятиях мужа.

– Ты понимаешь, что мой подарок идентичен твоему по всем пунктам? – шепотом спросил он возле ее уха.

– Да. – Она не стала открывать глаз или поднимать голову. Она подняла руку, касаясь его щеки подушечками пальцев. – Не считая того, что твое кольцо имеет только восемь сапфиров.

Он тихо рассмеялся.

– Ты любишь меня, Алан? – она еще сильней закрыла глаза.

– Всегда любил, – ответил он. – Я понял это в тот момент, когда надевал «Вифлеемскую звезду» на твой палец два года назад. У меня не очень хорошо, получается, демонстрировать это, не так ли?

Она резко подняла голову и пристально посмотрела ему в глаза.

– Как это возможно, – с недоумением спросила она, – что два человека, будучи женатыми почти два года и живущие вместе друг с другом все это время на самом деле не знают друг друга вообще?

Он с сожалением улыбнулся.

– Поразительно, не так ли? – произнес он. – Но подумай о том, какое прекрасное время раскрывается перед нами, Эстель. Я так много хочу тебе поведать, если только смогу подобрать слова. И так много хочу услышать о тебе.

– У меня наоборот много слов, – сказала молодая графиня. – Ты знаешь, Алан, меня не так легко остановить, когда я начинаю.

– Но прежде ты всегда обращалась к другим людям, – уточнил он. – Очень редко ко мне, наверное, потому что считала, что я не захочу тебя слушать. О, Эстель!

Он притянул ее к себе и стал укачивать в своих объятиях.

Ее руки обхватили его. Она сцепила их за его спиной и внезапно рассмеялась.

– Мне нравятся два моих подарка, – счастливо проговорила она. – По одному на каждой руке. Но третий подарок мне нравится еще больше, Алан. Тот, который я держу в своих руках.

– Это место под омелой вдохновило нас на такое откровение, – сказал он, целуя ее снова. – Возможно, нам стоит взять ее наверх с собой, Эстель, и повесить над кроватью.

Она вспыхнула и тоже улыбнулась мужу.

– Мы никогда там ни в чем не нуждались, – напомнила она.

Он взял ее за правую руку, радостно улыбнулся своему рождественскому подарку, который держал, и увлек ее в направлении двери и лестницы, – впервые за их совместную жизнь, – ведя к собственной спальне.

***

Слуг пригласили в гостиную для вручения им рождественских подарков, поварихе вручили первой, так как она категорически отказалась оставить кухню дольше, чем на пять минут.

Граф Лайл предоставил право жене раздавать подарки, довольствуясь дружеским пожатием руки с каждым из слуг и перекидываясь с ними несколькими словами. Этим утром Эстель просто светилась от счастья, и граф думал, неужели и он выглядит так же. Но сомневался в этом.

Никто не был способен светиться так, как она.

Так или иначе, ему не свойственно выставлять свои чувства напоказ. Он, несомненно, выглядит как всегда – молчаливым и неулыбчивым, размышлял граф с некоторым сожалением, специально пересиливая себя и улыбаясь одной из служанок, которая совсем не представляла, куда ей деться, когда стало ясно, что она пожимает руку своего работодателя, которого редко видела.

Но граф еще сильнее поразил служанку своим вопросом, спросив, до конца ли она выздоровела от простуды, которая держала ее в постели два дня на прошлой неделе, и тем самым, показывая ей, что очень хорошо осведомлен, кто она такая. Невозможно, просто невозможно, чтобы Эстель чувствовала себя счастливее, чем он. Он надеялся, что она счастлива так же, как и он, но быть счастливым еще сильней просто невозможно.

Он знал, что свет и радость в ней, которые так и притягивали к себе взгляды окружающих с тех пор, как она появилась в комнате для завтраков, и потом, когда все перешли в гостиную, чтобы раскрыть подарки, вызвал он. Эстель светилась, потому что он любил ее и говорил ей об этом, и показывал ей это на протяжении всей ночи, точнее, на том промежутке времени, который остался от ночи, когда они пошли в кровать.

Действительно, просто удивительно, что она не зевает и у нее нет темных кругов под глазами, которые бы сказали окружающим, что она всю ночь не сомкнула глаз. Когда они не занимались любовью, то просто разговаривали. Они оба старались впихнуть мысли, чувства и события прожитой жизни в одну короткую ночь совместных признаний. Когда они замолкали, переводя дыхание, то по большей части использовали эти паузы, чтобы заняться любовью и продолжить их беседы в форме любовного шепота и незапоминающейся бессмыслицы.

Казалось, что они заснули перед самым появлением камердинера, который вошел в графскую спальню из гардероба, что он обычно делал по утрам, чтобы раскрыть шторы на окнах. Как удачно, что время года позволило графу укутать Эстель в одеяло до самой шеи, потому что под одеялом на ней, равно как и на нем, ничего не было.

Бедный Хиггинс примерз к месту, когда бросил взгляд на кровать и увидел хозяина, едва ли сознающего, что его щека лежит на темных кудрях, в беспорядке разметавшихся по подушке. Бедный мужчина буквально попятился из комнаты.

Эстель, к счастью, спала, не ведая о вторжении, пока он через несколько минут не разбудил ее поцелуями. Он с изумлением и улыбкой увидел, как румянец покрыл все ее лицо и шею. И это после двух лет брака!

Эстель только что вручила Ники его подарок, и, ребенок, каковым Ники и являлся, тут же стал открывать его. Она села рядом, обняла его за тонкую талию, не обращая внимания на присутствие всех гостей и слуг. Она смотрела на него с улыбкой и видела его удивленный взгляд, и как у него отвисла челюсть, когда он достал часы – первые в его жизни.

Она радостно рассмеялась.

– Это часы для тебя, Ники, – сказала она, – чтобы ты всегда знал, который час. Ты знаешь, как определить время?

– Нет, миссис, – сказал он своим тоненьким голоском, не отрывая глаз от своего нового сокровища.

– Тогда я научу тебя, – сказала она, обнимая его и целуя в щечку. – И когда ты поедешь в поместье с мамой и сестрой, то будешь знать, когда пришло время идти на конюшню ухаживать за лошадьми, а когда настало время возвращаться из школы домой. Счастливого Рождества, дорогой.

Он провел одним пальцем по серебряному корпусу часов, будто был не совсем уверен, что они настоящие.

– Его светлость и я также приедем в поместье после Рождества, – сказала она. – Мы встретим твою маму и сестру. Как ее зовут?

– Элси, – он сказал и затем добавил торопливо, – миссис.

– Ты, наверное, хочешь идти, – сказала она, целуя его снова в щечку. – Я слышала, что один из лакеев должен сопровождать тебя и нести корзину с едой твоей маме, а потом вечером проводить назад. Удачного тебе дня!

– Но ему не надо провожать меня, – сказал ребенок, собравшись с духом, – я знаю дорогу.

Эстель улыбнулась, а граф протянул ему руку и весьма серьезно сказал:

– Счастливого Рождества, Ники. Ее светлость и я очень счастливы, что ты пришел к нам.

Ребенок с усилием поднял глаза и взглянул в страшные глаза хозяина, но увидел в них только доброжелательность. Он повернулся, чтобы уйти, но в последнее мгновение выхватил из бриджей тряпку и почти впихнул ее в руки Эстель.

– Это вам, – буркнул он, и вышел из комнаты прежде, чем она успела отреагировать.

– О, Алан, он подарил мне свою морскую ракушку, – сказала она мужу с некоторым замешательством прежде, чем ее снова закружило в водовороте шума и суматохи утра.

Прошел час прежде, чем наступило относительное затишье, когда граф Лайл позволил себе взять жену за руку и прошептать на ухо предложение исчезнуть на полчаса. Она схватила полузабытую тряпку, и они покинули комнату.

– Я желал тебе счастливого Рождества очень ранним утром под омелой, – сказал он с улыбкой, когда дверь в кабинет была благополучно за ними закрыта, – и ранним утром после того, как закончил будить тебя. Но я чувствую потребность снова это повторить. Счастливого Рождества, Эстель. – Он по очереди поднес ее руки к своим губам, целуя сначала кольцо, которое он подарил ей, а затем то, которое подарила она ему. – Полагаю, что мы ввели оригинальную моду: два почти идентичных кольца, по одному на каждой руке.

– Они также идентичны и по значению, – сказала она, беря его за руки, и потянулась к его губам для поцелуя. – Алан, что мне делать с этой морской ракушкой? Он так ею дорожил.

– Ники действительно хотел вручить ее тебе, – ответил он. – Может, давай, посмотрим на нее?

Через несколько мгновений они оба застыли, почти касаясь, друг друга лбами, склонившись над развернутой тряпкой и рассматривая «Вифлеемскую звезду». А потом их лбы действительно коснулись друг друга, и Эстель закрыла глаза.

– О, – вымолвила она после затянувшийся паузы, в течение которой ни один из них не мог подобрать правильные слова, чтобы выразить происходящее, – разве у нас было когда-нибудь такое Рождество, Алан?

– Вот что мне интересно, – сказал он голосом, который прозвучал неожиданно обыденно, принимая во внимание те эмоции, которые повергли обоих в безмолвное состояние, – где мы найдем еще один палец, чтобы надеть его.

– Я знаю как, – сообщила она, сжимая кольцо и тряпку в ладони, и обнимая его за шею обеими руками. Она не предприняла никакой попытки разрешить проблему, которую он изложил. – Волхвы потеряли звезду на некоторое время, но когда нашли ее снова, она была над Вифлеемом, и они также нашли все, что искали. О, Алан, также случилось и с нами. Ведь так, правда? Что бы мы делали, если бы Ники не вошел в наши жизни?

Он не ответил ей, а вместо этого просто поцеловал. Когда он поднял голову, она внезапно рассмеялась.

– Мне пришла мысль, – сказала она. – Совсем глупая мысль. Ники спустился с дымохода и принес нам такой подарок на Рождество, о котором мы даже не могли и помыслить.

Его смех вторил ее.

– Но я думаю, что даже в самых диких мечтах мы не могли бы заподозрить у Ники хоть толику святости, – сказал он. – Не думаю, что он может быть настоящим Святым Николаем, Эстель. Будет ли настоящий святой воровать алмаз с кольцом впридачу? Или быть сраженным наповал, как заметили острые глазки Ники, симпатичной леди, которая приятно пахнет? Или реставрировать кольцо обходными путями? Думаю, что для моего пищеварения будет лучше, если я не буду вдаваться в подробности относительно последнего пункта, хотя, несомненно, завтра почувствую себя обязанным разобраться и с этим. Маленький чертенок. Возможно, он – Святой Николай, в конце концов. А сейчас, как ты считаешь, мы должны возвратиться наверх к нашим гостям?

Она колебалась, смахнула воображаемую пылинку с плеча мужа и облизнула губы.

– Что такое? – спросил он.

Она смутилась и уперлась взглядом в его плечо.

– У меня есть еще один подарок для тебя, – сказала она. – По крайней мере, я не совсем уверена в этом… Хотя почти уверена. Полагаю, что не должна преподносить это как подарок, пока полностью не удостоверюсь. Но к тому времени Рождество пройдет. А это Рождество такое особенное, что я вошла во вкус и хочу это приравнять к подарку.

Он тихо засмеялся.

– Предположим, что ты вручаешь его мне, – сказал он, – и позволь мне самому решить, достойно это считаться подарком или нет.

Она посмотрела в его глаза и покраснела еще сильней.

– На самом деле я не смогу дать его тебе еще семь месяцев или чуть больше, – сказала она. – Конечно, если я правильно все поняла. Но я думаю, что правильно, Алан, потому что прошел уже целый месяц.

– Эстель? – прошептал он.

– Я думаю, что это так, – сказала она, снова обнимая его за шею, – потому что у меня никогда не было задержек больше, чем на день или два. И, кажется, у меня иногда слегка кружится голова и подташнивает по утрам, когда я встаю с кровати, хотя, конечно, может быть, я выдаю желаемое за действительное. Я думаю, что я беременна, Алан. Я так думаю. Почти после двух лет брака. Это может быть правдой, как ты думаешь?

Он даже не пытался ответить на ее вопрос. Он сгреб ее в объятие, которое, казалось, могло переломать все косточки в ее теле и в теле их ребенка. И прижался лицом к ее шее, а Эстель уткнулась ему в плечо.

В следующие несколько минут было весьма сомнительно, что только у одной Эстель были глаза на мокром месте. Оказалось, что мужчины все-таки иногда плачут – при исключительных обстоятельствах.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.