"Гость из бездны" - читать интересную книгу автора (Мартынов Георгий Сергеевич)

5

Если взять неграмотного человека, никогда ничему не учившегося, прожившего всю жизнь в самом глухом уголке земного шара, вдали от цивилизации, и показать ему телевизор двадцатого века в действии, то людям, находящимся возле такого человека, очень трудно будет объяснить ему, почему из деревянного ящика он слышит речь и музыку, а на плоском стекле видит движение и жизнь. Попытка рассказать о радиоволнах, передающих и приёмных антеннах, о телецентрах с их студиями и генераторами только ещё более запутают такого человека. Чтобы подойти к пониманию телетехники, ему придётся познакомиться прежде всего с азбукой, а позднее с длинным рядом учебных дисциплин: с электротехникой, оптикой, электроникой, понять смысл и значение вакуума, основы фотографии и радиотехники. Ему придётся начать с элементарной физики, и только много времени спустя, после трудной и напряжённой работы, принцип действия динамика и кинескопа станет постепенно проясняться для него. Но и тогда он будет обладать всего лишь поверхностными, общими познаниями.

И так будет происходить всякий раз при встрече с тем, что неизвестно человеку в новом ему мире цивилизации.

В обычных условиях дети сравнительно легко овладевают основами науки на том уровне, которого наука достигла ко дню их рождения. Их мозг по своему качеству как бы подготовлен к восприятию современных знаний.

По мере того, как человечество движется вперёд по пути прогресса, мозг изменяется и совершенствуется. Это изменение происходит постепенно и незаметно, но непрерывно. Родители передают детям свои физические качества, в том числе и качества мозга. Поэтому новому поколению не столь уж много времени надо затратить, чтобы достигнуть уровня знаний предыдущего поколения. Преемственность знаний идёт естественно и безостановочно. Кривая эволюции плавно поднимается вверх.

Но произошло бы совсем иное, если бы между поколениями образовался разрыв во времени.

В нормальных условиях такой разрыв произойти не может. Но для Дмитрия Волгина это произошло именно так. Он «родился» в тридцать девятом веке с мозгом человека двадцатого века, способным понять и легко усвоить всё то, к чему пришло человечество за века, предшествующие двадцатому. Но вся сумма знаний, накопленная за века последующие, оказалась для него закрытой книгой. Он пытался приступить к чтению этой книги, с большим трудом разобрался в её первых страницах и… остановился в бессилии. Его мозг не был подготовлен от рождения к восприятию этих знаний. Степень умственного развития не соответствовала ступени, на которой находилась наука.

Между днём его «первой смерти» и днём, когда он вторично вошёл в жизнь, миновало девятнадцать веков. Длинный ряд поколений прошёл по Земле за эти столетия.

И какие столетия!

В период младенчества человеческого общества, когда условия жизни не менялись или менялись медленно, несколько веков не имели значения. Даже в средние века христианской эры, в так называемом средневековье, разница в качестве мозга человека восьмого века и человека шестнадцатого века оставалась незначительной.

Но когда люди миновали первую, наиболее трудную полосу познания природы, когда расширился фронт наступления на тайны, когда человечество вплотную подошло к ступеням бесконечной и крутой лестницы науки и стало подниматься по ней сперва медленно, а затем всё быстрей и уверенней — положение в корне изменилось.

Новые широкие горизонты раскрылись перед людьми, и с каждой ступенью, с каждым шагом становились шире и необъятней. Старое оружие уже не годилось, нужно было новое.

Этим оружием был мозг. И мозг приспособился к темпу движения, перешёл на другую, высшую кривую развития. Из плавной и пологой, какой она была раньше, эта кривая становилась всё более заметно крутой. С каждым веком умственное развитие дедов и внуков менялось. Между ними явственнее проступало качественное различие.

Если бы Волгин имел сына и его род не прекратился бы за это время, он мог бы встретиться со своим отдалённым потомком, и, несмотря на прямое кровное родство, разница между ними в весе и качестве мозга оказалась бы огромной. Разрыв во времени выступил бы тогда с полной очевидностью.

Волгин понимал это (или думал, что понимает) и не требовал объяснений, которых никто не мог дать. Он считал, что дело во времени. Он будет учиться с самого начала и постепенно всё поймёт.

Приступать к занятиям сейчас не было времени. Его ждали совсем другие «уроки» — надо было изучить жизнь современного общества. И эта наука казалась ему более важной и более нужной.

Было удивительно, что Мунций, несмотря на весь свой богатый жизненный опыт, до сих пор не понял, что современная наука не доступна Волгину, и искренне уверял его, что дело во времени и в нём самом. Но для Люция и Ио всё стало давно ясным. И они с тревогой думали о том времени, когда Волгин поймёт своё положение, осознает, что обречён навсегда остаться в стороне, ограничиться ролью пассивного наблюдателя.

Им самим такое положение было бы непереносимо. Как отнесётся к нему Волгин? Не станет ли это большей трагедией, чем та, которой они опасались перед оживлением Волгина? Не здесь ли таилась опасность одиночества, о которой так настойчиво предупреждал их Мунций?

И уже сейчас они обдумывали, чем занять Волгина после его возвращения из поездки по Земле, куда и как направить его внимание, чтобы отвлечь от мысли вернуться к книгам. Хотя бы на несколько лет — дальше будет легче.

В глубине души они лелеяли надежду, что Волгин так и останется в неведении.

Но они ошибались.

Волгин часто думал о своём будущем. От Люция он знал, что проживёт очень долго. Не так долго, как жили сейчас другие люди, но всё же значительно дольше, чем он мог бы прожить в первой жизни. И вопрос — чем заполнить эту жизнь, беспокоил его постоянно. Он всегда был человеком любознательным и деятельным и был уверен в том, что эти свойства его характера проявятся полной мере, когда он освоится и привыкнет ко всему, что его окружало.

Но что он будет делать тогда?

Профессии юриста более не существовало, надо было приобретать новую. А для этого был один путь — учиться, и Волгин твёрдо решил приступить к учению как можно скорее, как только вернётся домой из кругосветного путешествия.

Он хотел посвятить себя творческому труду, ещё не представляя себе с полной ясностью глубину пропасти, которую намеревался преодолеть. Ему ещё казалось, что разница между его прежним веком и нынешним только количественная — люди теперь больше знают и больше умеют. Изменений качественных он не принимал во внимание.

В прежней жизни коммунист Волгин изучал труды классиков марксизма-ленинизма и знал основные черты будущего коммунистического общества на Земле. Он понимал, что любой труд при коммунизме является трудом творческим и что человек, чем бы он ни занимался, приносит пользу людям. Но сложный и длительный процесс постепенного изменения психологии людей и их отношения к труду прошёл мимо него. Его психика оставалась психикой человека двадцатого века, и понимание ценности того или иного труда было на уровне его эпохи.

Человек коммунистического общества мог всю жизнь заниматься наиболее простым трудом, не требующим особых способностей, испытывая творческое наслаждение и получая полное удовлетворение от сознания приносимой пользы. Мысль, что один труд более ценен, чем другой, не могла прийти ему в голову. Каждое дело, которым он занимался, было одинаково ценным и одинаково полезным.

Люди давно забыли об оплате труда в зависимости от его качества. Уже полторы тысячи лет на Земле не существовало никаких денег или иных «эквивалентов» человеческого труда. Чем бы ни занимался человек, он получал от общества всё, что было ему нужно, в неограниченном количестве. Так происходило из века в век, и люди перестали замечать какую-либо разницу в исполняемой работе.

И психология людей тридцать девятого века имела мало общего с психологией людей двадцатого. Труд был их естественной потребностью, а вопрос, мучивший Волгина, — какую профессию избрать, казался бессмысленным. Человек должен делать то, что ему нравится, то, что ему по душе, а что именно — совершенно всё равно.

Но Волгин думал иначе. Исполнять почти автоматическую работу, не требующую от человека творческой (с его точки зрения) мысли, казалось ему не позорным — он привык уважать любой труд — а несовместимым с его исключительным положением в мире. Он думал, что достоинство и честь века, который он представлял здесь, в новом мире, требуют от него чего-то другого. Подсознательно он хотел доказать, что может делать всё, что делали люди теперь.

И он нисколько не сомневался в конечном успехе. Нужно было много и настойчиво работать над собой. Он был готов к этому.

С лёгким сердцем готовился Волгин к путешествию, которое должно было послужить для него своеобразной зарядкой.

О прошлом Волгин думал всё реже и реже. Тоска по родному веку являлась только при чтении современных книг, и он был даже доволен, что временно избавлен от необходимости читать и сравнивать. Правда, он будет сравнивать настоящее с прошлым на всём пути по Земле, но это вызовет другие ощущения. Они были знакомы ему по его прежним поездкам из Советского Союза за границу. Тогда он тоже сравнивал чужую жизнь с жизнью своей страны.

Он знал, что всё увиденное будет более совершенно, чем прежнее, но не боялся этого. Психологически он уже подготовил себя к тому, что сравнение окажется не в пользу старого. Избежать этого было нельзя.

Внешние условия жизни, насколько он был знаком с ними, не смущали Волгина. За четыре месяца он привык к ним и стал принимать их за факт. В этом сказывалась свойственная людям способность приноравливаться к любым условиям. Не понимая, на чём основаны комфорт и удобства окружавшей его жизни, Волгин пользовался ими как чем-то само собой разумеющимся. Он даже научился управлять биотоками своего мозга — научился бессознательно, как учатся дети двигать руками и ходить. И биотехника Новой эры, по крайней мере в пределах её применения в доме Мунция, безотказно подчинялась ему, потому что была очень проста.

В первое время, подходя к двери и желая, чтобы она открылась перед ним, Волгин каждый раз вздрагивал, когда дверь действительно открывалась, теперь он не обращал на это внимания. Ему никто не объяснял, как именно надо приводить в действие невидимый механизм, это пришло само собой и быстро превратилось в условный рефлекс. Подходя к двери или наклоняясь к крану, чтобы умыться, он не думал о том, что дверь должна открыться, а вода потечь. Он просто желал этого, даже не замечая своего желания. И возникавший в его мозгу соответствующий желанию биоток улавливался скрытым в стене приёмником, преобразовывался в другую энергию, способную по своей мощности произвести нужное действие, и вода текла, а дверь отворялась.

И это уже не казалось ему странным, а, наоборот, естественным хотя пока и непонятным.

Не достигнув первоначальной цели, Волгин всё же был достаточно подготовлен к тому, чтобы ориентироваться в ожидавшем его мире и не поражаться на каждом шагу тому, что увидит в нём.