"Передайте в «Центр»" - читать интересную книгу автора (Вучетич Виктор)

4

Анна открыла глаза и испугалась. Она лежала в помещении с высоким лепным потолком на кровати под грубым серым одеялом. Сильно пахнущее дезинфекцией постельное белье было не намного светлее одеяла. Сплошные ряды коек с лежащими на них больными убеждали, что она, скорее всего, в госпитале. Но почему? Что произошло и как она очутилась здесь?.. Стараясь не привлекать внимания, Анна огляделась. Что-то знакомое показалось ей в этом помещении: высокие, в виде арок, окна, за ними — разбитая балюстрада балкона и капители толстых колонн… Да, похоже, здесь она когда-то бывала. Может, это Дом культуры или райисполком? Все помещение тесно заставлено рядами коек, на которых лежали забинтованные куклы Видимо, эти были тяжелобольные. Значит, и она тоже тяжело больна?

Анна почувствовала, как на нее накатывается огромный, набухающий ком, и закрыла глаза. Но и с плотно зажмуренными веками она видела, как плывет и качается высокий лепной потолок. Наконец до нее долетели глухие, будто через слой ваты, звуки: натужные стоны, вздохи, неясный говорок где-то в противоположном углу. Хотелось спать, полной тишины и… пить. Но попросить воды она боялась.

Из тайников памяти проклюнулись обрывочные видения: она выходит из дома, солнце неимоверно печет голову, накрытую черным платком… Над ней склоняется солдат в пилотке, под затылком, на шее у нее мокро, она видит кровь на пальцах солдата… Ее кидает из стороны в сторону, она плывет; впереди покачивается широкая спина в выбеленной гимнастерке, с вещевым мешком… Тот же солдат, но теперь она видит его ноги в обмотках; похожие на лопаты, твердые ладони поднимают ее и несут куда-то, потом все обрывается и — темнота.

Мысли сбились, лихорадочными молоточками заколотили в виски, губы сами выдохнули: “Пи-ить…”

Почти сразу отозвался старческий певучий голос:

— Проснулась, голубушка Анна Ивановна!.. Ну и слава те, господи, пришла наконец в себя, теперь на поправку пойдешь, милая…

Анну словно ледяной водой окатило. Ладони стали мокрыми, сорвалось и ухнуло, перехватив дыхание, сердце.

— Как же ты, голубушка, умудрилась удариться-то эдак?.. Лежи, лежи…

К губам прикоснулось холодное железо, и по щекам потекла вода. Анна, не открывая глаз, стала судорожно глотать.

Наконец она разлепила веки и увидела заботливо склонившуюся над ней с алюминиевой кружкой Прасковью Васильевну, их уборщицу, работавшую до войны в сельпо. Время, казалось, не задело ее: та же прозрачная седина, такие же выцветшие, приветливые глаза в густой паутине морщин, носик пуговкой, родинка на щеке с торчащими из нее седыми волосками.

— Прасковья… Васильевна… — выдавила Анна. — Что со мной?

— Ах, милая, — защебетала старушка, — солдатики тебя принесли, родимые. Упала, говорят, на улице и лежит без движения. Там и подобрали. Сюда, в больницу, принесли. Голову ты, падая, поранила, и жар у тебя сильный был. Доктор лекарства растолок и выпить тебя заставил, вот жар-то и спал. Теперь, знамо дело, на поправку пойдешь. Болит головка-то, дочка?

Таким далеким вдруг повеяло от этих ласковых слов на Анну, что захотелось плакать. Но тело тут же напряглось, словно готовясь к прыжку, к побегу. Усилием воли Анна заставила себя успокоиться и постараться трезво оценить обстановку.

Разумеется, ни о каком немедленном побеге и речи идти не могло, сил для этого не было. Страшило другое, зна­ет ли кто-нибудь о ней? Может быть, ее уже ищут?

— Прасковья Васильевна, — будто в забытьи прошептала Анна, — меня никто не спрашивал?.. Давно я здесь?

В любом случае, решила она, казаться сейчас более слабой и больной, чем она есть на самом деле, и лучше и спокойнее. Пока, конечно, не появится возможность незаметно исчезнуть. Она была совершенно уверена, что ее ищут. Если они не убили Григория, а взяли его живым, он не выдержит их допроса и все расскажет… А может быть, вспомнит о прошлом, ведь она его любила, и он знает это. Неужели предаст?.. А она сама что сделала? Это же она отдала его Бергеру… Григорий так и сказал: “Как собаку”…

Но почему она уверена, что Григория поймали? Ведь были же выстрелы, значит, либо он ушел, либо его убили… И что тогда искал в ее доме тот солдат? Нет, наверно, ушел Гриша… Он, конечно же, зол на нее, однако ведь сколько раз и она выручала его, заступалась за него перед Бергером, спасала от участия в карательных операциях. Это он сам, по своей дурости, лез на рожон, какую-то партизанку ловил. Она помнит, что он даже награду просил у Бергера. Мой бог, опять этот Бергер!..

— Никто, милая, никто, голубушка, — словно причитая, говорила нараспев Прасковья Васильевна. — Да и кому в такое время до нас, баб, дело?.. Тебя, милая, как утречком принесли солдатики, так уж день, считай, прошел. Да ты лежи, лежи, я скажу, если кто спросит, не беспокойся…

— Не надо! Не смейте! — Анне показалось, что она в страхе истошно выкрикнула эти слова, и вдруг поняла, что смертельно, до ужаса ненавидит эту болтливую старуху, которая сейчас пойдет и все испортит.

Но Прасковья Васильевна, понимающе покивав, ласково погладила ее вытянутую вдоль тела руку и засеменила к другой больной.

“Значит, я тут уже целый день, — как-то отстраненно подумала Анна и вдруг успокоилась. — И никто, ни одна живая душа, кроме этой проклятой бабки, не знает, где я… Да и кому в такое время придет в голову искать меня в госпитале?.. Ни одна душа… Но ведь бабка знает, она-то наверняка сказала врачам, кто я, иначе они не положили бы кого ни попадя вместе с ранеными…”

Волной накатило тошнотное головокружение. Анна заставила себя не забыть спросить у Прасковьи Васильевны, говорила ли она о ней с врачами. И еще успела подумать, что в любом случае этот госпиталь в настоящий момент — лучший способ скрыться, затеряться, исчезнуть на время от преследователей… Если Гришу взяли…

Анна зажмурила глаза, и снова перед ней поплыли, закружились лепные розетки на потолке и фигурные карнизы…

Она проснулась среди ночи. Жар, вероятно, прошел, потому что тело казалось легким, почти невесомым. Однако руки, словно ватные, плохо подчинялись, не было сил даже приподняться и осмотреть помещение, в котором она находилась. В дальнем углу светилась лампа, слышались приглушенные торопливые голоса, по стенам и потолку метались огромные тени.

Попробовала повернуться на бок, не сразу, но удалось. Соседи спали. Забинтованные головы, руки, торчащие из-под одеял ноги… Не узнаешь, кто тут лежит — мужчины или женщины. Какое-то кладбище искореженных тел. Анна дотянулась пальцами до собственной головы, ощупала толстую плотную повязку — догадалась, почему так плохо было слышно — голова вся перебинтована. А где же волосы?! Их не было. Неужели срезали, сбрили?.. Сердце ухнуло, Анна рванулась, чтобы закричать, забиться в истерике, в отчаянье, но силы оставили ее. А через мгновенье внутренний холодный голос будто произнес с усмешкой: “Ну вот, и это к лучшему. Никто тебя не узнает… Такой…”

“Бог мой!.. — метнулась горячечная мысль. — Как же меня Бергер увидит?.. — А вторая, холодная, бесстрастная, словно возразила: — Какой Бергер? О ком ты сейчас думаешь?.. Нету твоего Карла Бергера, ушел, бросил тебя… как собаку… как собаку…”

Анна бессильно откинулась на спину и вдруг отчетливо увидела, узнала это помещение. Да, именно здесь, в здании райисполкома она впервые увидела Бергера… Когда это было?..

Их встреча произошла в такие же горячие июльские дни ровно два года назад. Накануне оставления города Красной Армией.

Ее срочно вызвали в райисполком, и она ждала в приемной председателя. Шло экстренное заседание эвакуационной комиссии: немцы были уже близко. И когда велели зайти Бариновой, и Анна встала, она прямо-таки физически ощутила заинтересованный взгляд моложавого подтянутого капитана интендантской службы, напряженно-прямо сидевшего на стуле, возле окна, и также ожидавшего вызова. В руке у него была белая струганая палка, на которую он опирался.

У самой двери Анна невольно обернулась и поймала на себе самоуверенный прямой взгляд светлых, слегка прищуренных глаз капитана. В этом нарочито вызывающем прищуре Анна вдруг ощутила легкую, непонятную ей усмешку. Что означала эта усмешка: сознание собственного превосходства или что-то иное, она сразу не сообразила, но почувствовала нечто похожее на укол ее самолюбию. Анна была яркой привлекательной женщиной и знала это. Знала и цену мужским взглядам. И, уходя в кабинет, подумала: “Симпатичный. Очевидно, был серьезно ранен, а держится молодцом”. Почему-то ее царапнула легкая жалость к этому капитану. Анна представляла, что должно ожидать и его и ему подобных в самом недалеком будущем.

Председатель правления сельпо Лещенко был болен, а может, хитрил, и замещавшая его Анна прихватила с собой всю необходимую документацию, чтобы суметь ответить на интересующие районные власти вопросы.

Народу в кабинете было немного, почти все были Анне знакомы. Как она и предполагала, речь сразу пошла о продовольствии. Анна постаралась сжато, учитывая скудость отпущенного времени, изложить существо дел, бойко перечислила адреса складов по району и количество запасов, представила накладные: сколько, кому и когда отпущено, сослалась на отсутствие транспорта и толковых кадров, еще в июне призванных в действующую армию. Словом, нарисовала довольно подробную картину деятельности районной потребкооперации за месяц войны. Если быть справедливым, то почти точную, так как Анна не считала большим грехом несколько занизить количество полученных товаров и завысить — отпущенных, однако же и не настолько, чтобы они могли вызвать подозрение или, не дай бог, необходимость строгой ревизии. Ни о какой серьезной ревизии не могло быть и речи, но, чем черт не шутит, за сознательное укрывательство товара могли ведь и арестовать, а то и к стенке поставить. Поэтому лучше от греха подальше.

Седоватый, стриженный ежиком хмурый председатель исполкома райсовета Смольков коротко кивал и, казалось, невнимательно слушал Анну. Он глядел через распахнутое окно, стекла которого были заклеены марлевыми крестами, на небо, на плавящееся солнце и постукивал тупым концом карандаша по раскрытому блокноту с заметками. Потом вдруг повернулся на резко заскрипевшем стуле в ее сторону и, не поднимая глаз от блокнота, спросил отрывисто: сколько имеется в наличии теплой обуви, валенок, шапок, шуб и полушубков. Вопрос был настолько неожиданным, что Анна невольно сбилась и только смущенно улыбнулась в ответ, обмахиваясь, точно веером, сколотыми бумагами.

— Вам вопрос понятен? — Смольков уставился на нее немигающим взглядом. Его слегка выпученные глаза, похоже, не видели Анну, смотрели сквозь нее, как сквозь стену, отчего Анне стало страшновато.

— Вопрос понятен, — Анна почувствовала, как по спине потянуло холодком. — Но я не совсем понимаю, почему в такое время? — она несмело кивнула на окно.

— Что вы знаете о времени! — с неожиданной горечью вырвалось у Смолькова.

— Сейчас, сейчас… — Анна заторопилась, лихорадочно роясь в своих документах. — Сию минуту найду. У меня все должно быть…

— Товарищ Елецкий, — обратился Смольков к сидевшему у торца стола худощавому, средних лет человеку, явно не из районного начальства, иначе Анна его знала бы, — давайте-ка займитесь этим сами. — Он вырвал из блокнота чистый листок и что-то быстро написал на нем. — Здесь то, что вас интересует.

— Слушаюсь, — по-военному четко ответил Елецкий.

— Все, не теряйте дорогого времени! — Смольков прихлопнул тяжелой ладонью блокнот. — Забирайте товарищ Баринову… — При этих словах Анна замерла, но председатель мельком глянул в свой блокнот и добавил: — Анну Ивановну, и там, в приемной, выясняйте. Зовите капитана Архипова!

Елецкий не спеша поднялся, подошел к двери, приоткрыл ее и остановился, прислонившись плечом к дверному косяку в ожидании Анны. Задержка Анны в кабинете начальства была вполне естественной. Она собирала разложенные по столу бумаги, копии накладных и аккуратно, одну за другой, складывала их в папку. Смольков снова посмотрел на Анну, но так, будто увидел ее впервые — белокурую, изящную, в легком летнем платье и спросил:

— А вы когда собираетесь эвакуироваться, Анна Ивановна?

К этому вопросу Анна была готова.

— Вот… закончу дела… Вы же понимаете, я совершенно одна, а район наш — сами знаете…

— Да, да, — устало подтвердил Смольков и ободряюще улыбнулся. — Это нам известно… Вы свободны, Анна Ивановна.

Анна продолжала собирать свои бумажки и, конечно, не обратила внимания на вошедшего капитана. Слышала только легкий стук палки, слышала, как капитан представился, сел на предложенный стул.

— Как себя чувствуете после госпиталя? — спросил Смольков.

Капитан коротко ответил, что чувствует себя вполне прилично, однако по категорическому заключению врачей годен пока только к нестроевой службе, чем, разумеется, весьма недоволен.

— Вот тут все написано, — капитан приподнялся, опираясь на палку, и протянул свои документы, справку из госпиталя.

Смольков все внимательно просмотрел и вернул капитану.

— Когда вас выписали?

— Три дня назад. И я тут же пошел с ходатайством к коменданту. Но он велел ждать.

— Да, да, — подтвердил Смольков. — Беспартийный?

— Так получилось…

— Значит, вы в недавнем прошлом архитектор?.. Ну, что ж, как раз кстати. У нас тут объявилось одно неотложное дело по вашей части. Речь идет о некоторых ценностях, которые… — Смольков нетерпеливо кашлянул, и Анна почувствовала на себе его требовательный взгляд.

Образовалась короткая пауза. Анна сгребла оставшиеся документы и. кивнув всем присутствующим, поспешила оставить кабинет. Члены комиссии пожелали ей успехов, а начальник райотдела милиции Свиридов дружески подмигнул и помахал чуть приподнятой ладонью. В дверях ее дожидался Антон Ильич. Проходя мимо него, Анна ощутила почти неуловимый горьковатый запах дорогого, наверно, одеколона.

В приемной Елецкий нашел место на широком подоконнике заколоченного фанерой окна, придвинул стулья и пригласил Анну присесть.

За какие-нибудь пятнадцать минут он выяснил у нее все относительно складов, наличия товаров, документации. При этом поразил Анну своей въедливостью опытного ревизора и дотошным знанием местной обстановки. Заметив некоторое несоответствие в цифрах, имеющихся в документах и только что доложенных Анной в кабинете председателя, он испытующе посмотрел на нее и укоризненно покачал головой, но, увидев искреннюю растерянность Анны, наверняка отнес ее промах за счет волнения и сложности обстановки.

Елецкий поинтересовался, кто из служащих еще оставался при исполнении обязанностей, и, выслушав ответ, отошел к столу секретаря. Там по телефону связался с каким-то Кузьмой Егоровичем и быстро договорился о транспорте и людях. Голос у Елецкого был глуховатый, и по телефону он говорил отрывисто и кратко. Будучи человеком рослым, он высоко держал телефонную трубку, рукав его серого пиджака сполз и обнажил на правой руке глубокий шрам до самого локтя. Заметив взгляд Анны, небрежно одернул рукав, повесил трубку и, потирая ладонью выбритую щеку, сказал, что Анна свободна и может заниматься своими служебными делами, ее помощь пока не потребуется. Впрочем, он готов подбросить ее на машине, если есть в том нужда. Анна отказалась: контора сельпо, где ее, в случае необходимости, всегда можно найти, напротив райсовета. Она отметила про себя явное несоответствие командирской выправки Елецкого, его синих диагоналевых галифе и начищенных сапог с этой легкомысленной тенниской под широким немодным пиджаком, тонкий запах незнакомого одеколона.

С облегчением выйдя из здания исполкома, Анна устроилась неподалеку от входа, на скамейке, в тени большого куста давно отцветшей сирени. Рядом, посреди истоптанной клумбы, высилась огромная бетонная ваза с выгоревшими “анютиными глазками”. Кирпичная пыль, жара, вот и поливать их больше некому. Да и зачем теперь “анютины глазки”? Немцы уже в Смоленске, и там, говорят, идет настоящая мясорубка. Каждый день теперь бомбят этот городок — железнодорожный вокзал, центр… В воздухе прочно утвердились запахи пожарищ — горелого дерева, бумаги и бензиновой гари.

Анна продолжала размышлять о том, откуда мог появиться в городе этот Елецкий и почему вдруг именно сейчас возникла нужда в зимней одежде и обуви. Неожиданно всплыло имя Кузьмы Егоровича. Так ведь это же скорее всего секретарь соседнего, Борского райкома… Или кто-то другой? Анна отметила для себя не забыть выяснить, какие машины придут за грузами и куда они потом уедут, а заодно и прозондировать, кто такой Елецкий.

Год спустя, после неудачной акции по захвату некоего Антона, Бергер прикажет размножить и развесить по городу листовки с приметами этого неуловимого партизанского главаря и обещанием крупной награды тому, кто укажет его местонахождение. Вот тогда Анна и вспомнит Елецкого, своего случайного собеседника в исполкоме, вспомнит его шрам на правой руке и расскажет обо всем Бергеру. Но это уже будет в сорок втором году.

А сейчас ее очень интересовал моложавый капитан интендантской службы: интенданты всегда в курсе всех дел.

Заметно прихрамывая, Архипов вышел из райисполкома и остановился в тени от портика над входом. Медленно оглядывая площадь, стал закуривать. Увидел Анну, внимательно, как ей показалось, посмотрел на нее, а затем, припадая на правую ногу, но по-прежнему держа палку под мышкой, направился прямо к ней.

— Представляться, думаю, нет нужды, — сказал капитан, с видимым интересом рассматривая Анну. — Нас уже невольно познакомили, — он кивнул через плечо в сторону исполкома, — там… Разрешите присесть?

— Пожалуйста, — хмыкнула Анна и машинально подвинулась, хотя места на скамейке было достаточно.

Капитан сел, вытянув негнущуюся левую ногу в заношенном солдатском сапоге.

— В госпитале выдали, — он с сожалением вздохнул и легонько стукнул по сапогу палкой. — Что было, то и выдали. Где он теперь, этот госпиталь?.. Залатать успели, и на том спасибо.

— Вы лежали в школе? На Дорогобужской? — спросила Анна.

— Кажется, в ней. В школе… Да, действительно, это была Дорогобужская улица… А вы хорошо знаете свой город?

Анна неопределенно пожала плечами. Она знала другое: три дня назад госпиталь на Дорогобужской был вдребезги разбит и сожжен во время налета немецкой авиации.

— Вам повезло, — сочувственно заметила она. — Задержись вы там еще на день…

— Да, повезло, — капитан искоса посмотрел на нее, словно прикидывал, с чего начать наступление. — Вас зовут Анной Ивановной?

— Можно просто Анной, — пошла она ему навстречу.

Он утвердительно кивнул.

— Хорошо. Я нечаянно услышал вопрос: когда вы едете в эвакуацию? А вы ничего определенного не ответили. Почему?

Анна удивленно пожала плечами. Потом, помолчав, ответила назидательно, как бы объясняя неразумному ученику:

— У каждого из нас есть свое дело. Главное, понимаете? Вот когда мы с этими делами покончим, тогда можно хоть на край света.

По губам капитана скользнула усмешка: он оценил и тон и суть ответа Анны.

— У вас в разговоре чувствуется небольшой акцент, Анна. Вы жили в Прибалтике?

— Помилуйте! — засмеялась она. — Откуда же быть у меня акценту? Вот новость!..

— Значит, мне показалось, — вскользь заметил капитан.

— Вот уж никогда бы не подумала… — Анна, как недавно в исполкоме, снова напряглась. Конечно, нельзя было исключать то обстоятельство, что в этом городке кто-то мог и знать о ее немецком происхождении. Но она всегда умело уходила от этих вопросов. Двадцать лет живя в России, она старалась вытравить из памяти всех знакомых, что она немка. Двадцать лет постоянно воспитывала, заставляла себя, вопреки своей природе, быть до абсурда по-русски гостеприимной и услужливой, старалась, чтобы ни одно пятнышко подозрения не коснулось ее. Анна жила в Брянске, затем в Москве, снова вернулась в Брянск, где похоронила мужа. Потом работала в Смоленске, а теперь вот тут, в небольшом районном городке, куда ей было приказано перебраться. Она и здесь уже успела сменить место жительства. Она была Анной Ивановной Бариновой, хорошенькой вдовой, она казалась себе предельно русской.

В начальство старалась не лезть и охотно работала простым инспектором, проводя большую часть времени в командировках по району. Председатель правления Лещен-ко, мужик тертый и самонадеянный, давно подъезжал к Анне со всякого рода предложениями, хотел даже сделать своим заместителем, но, не встретив взаимности, поначалу обозлился и решил было, что у него есть более удачливый соперник. Однако время показало, что Анна по-прежнему со всеми ровна, приветлива, к вышестоящему руководству в доверие не втирается, и Лещенко поостыл, успокоился, поняв ее нежелание подниматься по служебной лестнице как следствие незрелого бабьего ума. Такое положение вещей вполне устраивало и Анну. Вот и теперь, когда из-за болезни председателя на нее свалилось множество административных забот и она вынуждена была постоянно вращаться в сфере районных руководителей, — все это, вместе взятое, совершенно неожиданно пошло ей на пользу. Ведь если вдуматься, она давно прижилась здесь, для многих стала своим человеком, испытанным кадровым работ­ником. Но самое главное — никому не приходило в голову лезть в ее прошлое.

— Вот уж действительно никогда бы не подумала, — после короткой паузы повторила Анна и, кокетливо передернув плечами, небрежно добавила: — А вот вы, между прочим, говорите с акцентом. И я это сразу уловила еще там, в кабинете.

Капитан медленно повернулся к ней всем корпусом и вдруг рассмеялся.

— Ну вот мы и квиты! Конечно, как же не быть у меня акценту, если я родом из Прибалтики. Из Риги. Бывали там?

— Нет, не приходилось, — улыбнулась в ответ Анна. Ей показался смех интенданта несколько наигранным, натужным, что ли. Видно, она задела-таки его с акцентом. Но почему задела? Что за этим кроется? И решила слегка придавить интенданта. — Смотрите, капитан, такой акцент, как у вас, опасен. У нас постоянно твердят о диверсантах, переодетых в форму красных командиров. — И она шутливо погрозила пальцем.

Если этот капитан действительно из Прибалтики, подумала она, и война занесла его сюда случайно, он мог бы оказаться полезным. Тем более что Смольков обмолвился о каких-то ценностях. И в партии этот капитан не состоит, значит, в НКВД работать не может. Да и вряд ли сейчас, в такое время, НКВД стало бы кружить вокруг нее. Забрали бы и — точка. Нет, не поэтому он прилип к ней. Ему, конечно, что-то требуется, в этом Анна была уверена. Ну, самое примитивное, например, — нужна женщина, чтобы провести ночь. И если он уже уверен, что с Анной это получится, что ж, разочаровывать его пока преждевременно.

Анна заметила некоторую растерянность, промелькнувшую во взгляде капитана после ее слов о диверсантах, и, чтобы не отпугнуть окончательно, добавила:

— Когда я выходила из кабинета, у вас у всех были та-акие таинственные физиономии, умереть можно от любопытства!.. — Анна в дурашливом испуге округлила глаза. — Ой, мне так интересно, о каких великих ценностях, да еще в нашем занюханном райцентре, говорил этот ужасно строгий Смольков? — она легко провела кончиком мизинца по малиновой шпале в петлице капитана, словно смахнула с нее пыль. — Ну, пожалуйста, ну, капитан, удовлетворите мое женское любопытство. Конечно, — она снова округлила глаза, — если это не кошмарная государственная тайна!

Капитан словно бы успокоился. Он зажег потухшую папиросу, откинулся на спинку скамьи и скрестил вытянутые ноги.

— Ну, а если все-таки тайна? И я, советский командир, разглашу первому встречному эту тайну… Знаете, что со мной будет?

— Полагаю, накажут, — искренне засмеялась Анна. — Но только в том случае, если вашу тайну этот первый встречный использует во вред государству. Только, я думаю, если у нас тут и есть какая тайна, то ее весь город давно знает… Впрочем, действительно, — она словно потеряла интерес, — что мне за дело до ваших разговоров… Бог с ними. — Анна вздохнула. — Своих неприятностей пруд пруди… Так что вы хотели мне сказать, капитан?

— Я? — удивился Архипов.

— Ну, не я же подошла к вам первая.

— Готов поклясться, я не имел никаких задних мыслей. Просто увидел: сидит в одиночестве красивая молодая женщина… Наверно, скучает. Может быть, я помогу развеять вашу скуку?

— Каким же образом? — удивилась Анна.

— Ну… Мы могли бы погулять по этому городу, которого я совсем не знаю. Здесь, наверное, есть что-нибудь интересное… Красивый собор или музей… Предложите еще что-то. Я действительно имею немного свободного времени… И не люблю, когда много народа…

Анна с откровенной насмешкой посмотрела ему в глаза.

— Вы, наверно, хотите, капитан, чтобы я пригласил? вас к себе домой. Но я этого не сделаю. Я не приглашаю мужчин. Поэтому давайте уж посидим тут. Пожалеем вашу раненую ногу.

— Да… — капитан в крайнем смущении покачал головой. — Но вы ко мне не справедливы, Анна… Бог свидетель, я так не думал… Просто иногда во мне просыпается моя прежняя мирная профессия. Я ведь люблю красоту. Ну, хорошо, если хотите, я удовлетворю ваше любопытство, Анна. Меня пригласили, как эксперта, как специалиста, разбирающегося в искусстве. Я должен спасти художественные ценности, которые могут бесследно исчезнуть в круговороте времени и военных действий.

— Да что вы говорите? — удивилась Анна. — Откуда же у нас в районе могут оказаться ценности? В городском банке?

— Ну-у… — покровительственно протянул капитан. — Почему же обязательно банк? Оказаться могут везде. В городах Белоруссии и Смоленской области есть музеи, церкви, старые коллекции, библиотеки. Музеи — это картины, скульптуры, старинное оружие, фарфор, монеты, редкие книги. В церквах — великолепные иконы, золотая и серебряная утварь, шитье. А в совокупности — миллионные ценности. Собственно, речь у нас шла о том, что здесь на вокзальных путях застряли вагоны с художественными произведениями, эвакуированными из других музеев. Кое-что там, видимо, пострадало от бомбежки. Надо разобрать сохранившееся и выявить наиболее важное для отправки Дальше, в тыл. Этим делом я и займусь в самые ближайшие часы. Но вы понимаете, Анна, что сведения об этом не должны никуда просочиться? Вот та “кошмарная” тайна, о которой я не должен был вам говорить. Но что делать? Слаб человек!.. Вы смеетесь? Зря. Спасением шедевров мировой культуры сейчас обязаны заниматься все здравомыслящие люди. Но вернемся к главному, Анна. Насколько мне, как военному человеку, понятно, обстановка на фронте такова, что со дня на день в городе может сложиться критическая ситуация. Я знаком с вами недолго, но и за короткое время вы произвели на меня сильное впечатление Я солдат, но за этой броней, — капитан прижал ладони к груди, — бьется сердце рыцаря. Верьте мне, Анна. Я хотел бы знать, где смогу найти вас в случае… эвакуации?

— Вы так хотите помочь мне? — Анна очень естественно показала, насколько польщена его предложением.

— Слово солдата, Анна!

— В таком случае, вы всегда найдете меня во-он в том здании. Видите? — она показала мизинцем на приземистое желтое двухэтажное строение, углом выходящее на площадь. — Парадная дверь у нас всегда заколочена. Вход со двора. Там и помещается моя контора. На втором этаже.

— Но я думаю, вы же не ночуете в этой конторе? Здесь опасно, город бомбят.

— Мой милый рыцарь! — Анна беспечно поднялась, небрежно сунула папку под мышку и пригладила ладонями платье. — Где теперь безопасно? Я и так сказала вам больше, чем следует. — Она кокетливо махнула ему согнутой ладошкой. — Заходите, мне будет приятно еще раз встретиться с вами…

Минут через пять, подойдя к заляпанному засохшей старой известкой окну в кабинете председателя правления сельпо, Анна разглядела все еще сидящего на скамейке капитана. Потом она увидела, как он встал и, опираясь на палку, отправился к вокзалу.

“Придешь… — убежденно хмыкнула Анна. — Никуда не денешься…” И она сняла телефонную трубку, чтобы звонить в Борское сельпо.

Анна не могла и предположить, насколько ей повезло в этот раз. Познакомившись с ней, капитан интендантской службы Архипов, он же Карл Бергер, круто изменил свое решение по поводу ее судьбы.