"Следователь особого отдела" - читать интересную книгу автора (Вучетич Виктор)

3

Увидев пробирающуюся между развалинами машину майора, старший лейтенант Дубинский спрыгнул с обломка стены и пошел навстречу.

— Ну, что? — издалека крикнул он.

Дзукаев нетерпеливо махнул ему рукой.

— Садись, — приказал он подбежавшему следователю. — Нашли еще что-нибудь?

Дубинский обиженно развел руками, вытер тряпкой черные от сажи ладони.

— Напихали они тут своих игрушек. Вот такую кучу уже обезвредили, — он показал рукой, какая получилась куча разряженных мин, — конца все не видно.

— Слушай, Петя! — кивнул Дзукаев шоферу. — Собери сюда Рогова и Бурко. Большой совет держать будем.

И пока шофер бегал за сотрудниками Особого отдела, Дзукаев познакомил следователя с планом начальника. Дубинский с ходу оценил прямую выгоду такого поиска.

— Только с народом трудно, — пожаловался старший лейтенант, — не успеваем следить за ними, так по пятам и лезут в развалины. Прослышали, что мы разминируем. “Мой, говорит, тут дом был. Может, осталось чего…” Объясняем, не пускаем, на мины показываем, все равно лезут. Бойцов не хватает гнать их.

— Всех проверяем?

— А как же, самым тщательным образом, только это, в основном, старики да дети. Жалко их, товарищ майор… Кстати, тут один любопытный малец объявился. “Хочу, говорит, начальника видеть, по секретному делу”. Я ему говорю: “Я — начальник”. — “У тебя, дяденька, звездочки маленькие, а мне надо, чтоб большая была”. Ну, что ты скажешь, от горшка два вершка, нашей новой формы отродясь не видывал, а туда же, не такая ему звездочка на погоне. Ну, я и говорю: “Тогда жди”. Может, побеседуете потом, товарищ майор?

— Поговорим, — улыбнулся Дзукаев, — попозже… Эй, джигиты! Долго вас ждем.

Офицеры подошли, отдали честь, поздоровались, отряхнулись от пыли и окружили майора. Дзукаев показал на разостланный на сиденье план района.

— Докладывайте, где проверено?

Выслушав неутешительные сообщения следователей, Дзукаев предложил новый вариант поиска. Тут же обмозговали детали: как производить взрывы, где ставить охранение, словом, еще раз продумали всю операцию, чтобы завершить ее до вечера. Покончив с этим делом, Дзукаев дал каждому задание. Лейтенант Рогов отправлялся на поиски раненого и тех, кто его спасал. Для этой цели май­ор отдал ему “виллис”. Капитан Бурко продолжал работу с саперами и осмотр погребов и подвалов. Дубинскому поручалось собрать здесь всех, кто пришел на свое пепелище. С ними Дзукаев хотел поговорить сам.

— Ну, джигиты, по коням!

Вскоре гулко ахнули первые взрывы…

Дзукаев присел на расщепленный, опрокинутый ствол тополя и нетерпеливо поглядывал, как робко собираются погорельцы. Пришло десятка два человек. Майор их всех пытливо рассматривал, прикидывал, кто из них мог бы оказаться разыскиваемым радистом. Нет, нужного или, скажем, похожего на такого человека среди этих несчастных, лишенных крова людей не находилось.

Изможденные и покорные, все эти глубокие старики и старухи, молчаливая ребятня вызывали в нем не жалость, а острую, до зубного скрежета ненависть к тем, кто превратил людей в шатающиеся тени, а их жилье в дым и пепел.

Дзукаев встал, одернул гимнастерку и снял фуражку.

— Здравствуйте, дорогие мои, — сказал он и широко обвел рукой руины. — Вот что сделал фашист с нашей жизнью! Вот с чем пришел он на нашу землю, чтобы раздавить советское государство, уничтожить наш народ. Но Красная Армия набрала силы, и больше ее никто и ничто не остановит. И теперь мы раздавим Гитлера в его собственном логове!.. Но, убегая, фашист продолжает совершать преступления. Он заминировал даже эти развалины, чтобы вернувшиеся сюда обездоленные люди нашли смерть. Слышите, грохочут взрывы? Это наши герои-саперы, рискуя жизнью, спасают вас. Чтобы вы остались живы, не подорвались на вражеской мине, как тот человек, который пришел сюда неделю назад. Дело у них очень опасное, им нельзя ошибиться, а вы им, дорогие мои, сами мешаете, прямо под руку толкаете. Разве же так можно? И другое скажу. Немцы оставили в городе своих пособников — подлых предателей, шпионов, убийц. Они вредят нам, где только могут. Они хотят снова поставить в городе виселицы, расстреливать людей, закапывать их живыми в землю. Думаю, вы их даже знаете, видели этих мерзавцев. Ведь вы здесь жили, трудились, знакомы друг с другом. Подумайте, вспомните, может, видели здесь кого-нибудь из тех, кто сотрудничал с немцами, всяких подозрительных людей, которые боятся солнца и сегодня скрываются, прячутся в погребах и развалинах? Если видели, пожалуйста, очень прошу, сообщайте нам. Вот этот старший лейтенант, его зовут Виктор Александрович, будет здесь все время. Сразу ему говорите. — Дзукаев показал на Дубинского. — А в развалины сейчас не ходите. Подождите совсем немного, мы обезвредим мины, и тогда ищите свои жилища. И помните, Советская власть вернулась навсегда, и она не бросит вас, не оставит в беде. Будут на этом месте стоять новые, хорошие, очень красивые дома, и вокруг них будет много цветов. Так я думаю. А теперь спасибо вам, дорогие, что выслушали и приняли к сердцу нашу просьбу.

Дзукаев поклонился и надел фуражку. Люди не расходились, они не стали задавать вопросов, однако никто из них не полез и в развалины, тем более что там отпугивающе рвались мины. Майор хотел уже идти к своим, когда услышал негромкий детский голос: “Дяденька началь­ник…” — и почувствовал, что его тронули за локоть. Обернулся. Перед ним стоял босой, вытянувшийся не по годам, чумазый, со спутанными светлыми волосами подросток, похожий на девочку. Не будь на нем старых, обтрепанных, залатанных брюк и слишком широкого, явно отцовского пиджака, — точно девочка. Но голос у него по-мальчишески ломался от того, что ему очень хотелось выглядеть взрослым, солидно и независимо.

— Слушай, это ты тот мальчик, который ищет начальника? — догадался Дзукаев и, добро улыбнувшись, положил ладонь на плечо подростка. — Мне уже доложили, и я готов слушать тебя, дорогой. Сколько тебе лет?

— Четырнадцать.

— Да ну! — удивился майор и польстил маленькому собеседнику: — А я думал, тебе, наверное, пятнадцать, такой большой.

Мальчик между тем, вытянув шею, внимательно разглядывал зеленый с красной окантовкой погон Дзукаева. Более крупная, чем у Дубинского, звездочка посреди двух красных просветов убедила его, что перед ним достаточно высокий начальник.

— Меня зовут Иван Исмайлович, или просто дядя Ваня. А как тебя?

— Коля я. Мы с бабушкой живем, там, на Пироговской, — Коля показал рукой вдоль улицы, рассекающей развалины. — В землянке. Раньше у нас дом был, но его тоже…

— Слушай, Коля, не горюй, будет и у вас с бабушкой новый дом. Ну, о чем ты хотел рассказать?

— Я давно хотел, дядя Ваня, — мальчик вдруг заволновался, возбужденно заговорил свистящим шепотом, — только не знал кому… Вы сейчас, дядя Ваня, про фашистов говорили и про тех, кто был с ними. И я вам скажу про одного. Он тут живет, напротив нас с бабушкой. Его Тарантаем дразнят. Страшный такой, здоровый, как медведь. Я видел, он раньше к немцам ходил, в комендатуру. А потом он, наверно, убежал вместе с ними и его не было, а теперь опять появился. Мы с бабушкой видели.

— Когда ты его видел в последний раз, вспомни, дорогой? — осторожно, чтобы не спугнуть удачу, спросил Дзу­каев.

— Мы его вчера видели. Поздно уже, совсем стемнело. Он из земли вылез, где его дом был, и долго оглядывался, а потом ушел куда-то.

— Он вернулся, не знаешь? Не видел?

— Не видел, дядя Ваня, — сокрушенно вздохнул маль­чик. — Но я знаю, что он фашистам помогал и сам — фашист! — зло выкрикнул он.

— Ты можешь показать место, где видел Тарантая?

— Я покажу, — мальчик привстал, готовый бежать, ловить и изобличать немецкого шпиона.

Дзукаев ласково остановил его:

— Подожди, молодой орел, сейчас мы пойдем. Не торопись. Я думаю, никуда он от нас теперь не убежит, мы поймаем его. Слушай, ты не заметил при нем какого-нибудь чемодана, мешка или большого свертка?

— Не заметил, дядя Ваня, — вздохнул Коля с сожале­нием.

— Коновалов! — крикнул Дзукаев одному из бойцов охраны, находившемуся неподалеку. — Пойдешь со мной. Ну, что, Коля дорогой, в путь?

Дзукаев шел первым, внимательно глядя под ноги. Саперы здесь уже были, но мало ли что? Коля, подчиняясь строгому приказу майора, пробирался за ним, след в след. Замыкал Коновалов с автоматом на изготовку…

Колина бабушка, милая робкая старушка, была очень похожа на тетушку Ануси, соседку майора из родного Бакатикау, мирного осетинского селения под нависающим кавказским хребтом. Она поначалу даже немного испугалась, когда пришел Дзукаев. Видно, боялась, что ее с внуком могут прогнать из их землянки, приспособленной под жилье из старого погреба. Потемневшее от усталости лицо майора с черным вихром над высоким лбом напоминало нахохлившегося ворона, а блестящие, чуть навыкате глаза смотрели остро и страшновато. Чего же было ждать от такого строгого начальника? Но майор белозубо улыбнулся, и бабушка тут же успокоилась.

Она с затаенной болью посмотрела на внука и сказала, чтоб он пошел немного погулять, но только, боже упаси, не шастал в развалинах. И едва Коля с большой неохотой отошел от них, она повернулась к майору и беззвучно заплакала. Дзукаев понимал, что надо ей дать выплакаться за все долгие месяцы мучений и неволи, успокоиться и поведать свою историю.

Колиного отца, ее сына, стала наконец рассказывать бабушка, не взяли в армию по причине застарелой болезни желудка. Был он слабым от рождения, долго лечили его у разных докторов, но лечение, видно, не шло впрок. И тогда он, махнув рукой на врачей, устроился работать в лесничество. И гам, в лесу, не то чтобы вылечился, но как-то заглохла его болезнь, окреп он маленько, с утра до поздней ночи находясь на кордоне. Был он добрым и очень отзывчивым человеком, всякую букашку жалел, с соседями не ссорился. Под стать ему и невестка была, Настя. Люди души в ней не чаяли, ласковая, обходительная. Она в цветоводстве работала, можно сказать, весь город своими цветами убрала, аккуратная такая, певунья. А как война пришла, отец, Николай-старший, сразу в партизаны подался, это когда комиссия в военкомате ему начисто отказала. Лес свой знал, как дом родной. Командир у них был боевой, Антоном его звали. Фашисты на заборах бумажки про него писали, деньги обещали, однако предателей не нашлось. Но вот ранней весной сорок второго года понаехали сюда каратели, на машинах и с пушками, что ни день, кругом облавы, хватали людей без разбору, стреляли, вешали, в подвалы кидали на старом консервном заводе, где лагерь сделали и тюрьму, и там людей до смерти пытали и мучили.

После соседи рассказывали тайком, был, говорили, в лесах большой бой, крепко досталось карателям и полицаям, многие и партизаны полегли, но не сумели фашисты справиться с ними, ушли главные силы из окружения, прорвали кольцо карателей, отбились и ушли. Тогда вовсе озверел фашист. Привезли тела погибших партизан, на площади покидали и стали народ сгонять, чтоб смотрели и узнавали своих и знакомых, мол, пусть забирают убитых и сами хоронят. Только народ сразу понял подлую хитрость врага: это они родных тех погибших искали, кто им помогал, хотели узнать.

Молча шел народ через площадь, а вдоль всей дороги автоматчики стояли с собаками злющими и все подталкивали прикладами идущих — скорей! скорей!

“Думала, упаду, ноги откажут, — говорила бабушка, прикрывая глаза высохшей ладонью, — когда Колю, сынка своего, увидала. Лежал он как живой, только одежда на нем была вся изорвана и в крови. Глянула на Настю, а на ней лица нет, на сырой снег валится. Откуда сила взялась, подхватила невестку да так, обмершую, на себе и вынесла с площади”.

Неделю спустя, утром — Коля-внучек убежал куда-то, а бабушка к соседям зашла, оттуда и увидела: приехали на грузовике полицаи и привел их Тарантаев, Гришка — подлая душа. Вытащили они Настеньку на снег в одной рубашке, ногами били, волоком поволокли за косу к грузовику, в кузов закинули и, уходя, дом подожгли. Хороший был дом, перед самой войной ставили, свежей сосной дышал, лесом. Кинулась было она к Настеньке, но соседи схватили ее, старую, и спрятали в подполе, а затемно выпустили. Пришла она на пепелище, а там только снег черный да печная труба обгорелая…

Поняла она тогда, почему после гибели мужа, ночью, все повторяла Настенька, все себя винила, что не смогла пройти фашистские заслоны, Колю предупредить о карате­лях. Видать, связной была невестка у партизан, недаром она и раньше, и даже после гибели мужа то на день, то на два исчезала и все тайком, молчком, свекрови своей и то ни слова о партизанах не говорила, только о сыне — Колюшке болела, повторяла, как же он выживет без родителей.

Вот так все произошло. И остались они вдвоем, прятались у соседей в погребе, боялись на глаза этому Тарантаеву попасться. Соседи — добрые люди, подкармливали чем могли, и они — старуха да дите малое — только под вечер на волю выбирались, чтоб хоть заходящего солнышка глотнуть, согреться.

О судьбе Насти никто толком не знал. Говорили люди, что уже по осени фашисты вроде партизанское подполье разгромили, похватали патриотов, и даже опознал кто-то того самого Антона, их командира. Мучили его люто, а когда его с другими схваченными подпольщиками везли на казнь, будто бы налетели партизаны, большой бой завязали и некоторых успели отбить у фашистов, спасли. Было ли это или люди, чтоб себя одобрить, выдумали, кто зна­ет?..

Про Гришку же Тарантаева бабушка рассказала не очень много. Поселился он на этой улице лет за пять до войны, домик себе небольшой купил, как раз напротив Савеловых — это была фамилия Колиной семьи, но жил в своем доме редко. И хотя народ на улице все про всех знал, считай, та же деревня, только побольше, вместе гуляли, женились на соседках, стариков хоронили, Григорий этот не сходился с соседями. Был он молчаливым, неласковым каким-то, иногда видели его и выпившим. Говорили, что служил он в сельпо, вроде бы по снабжению. Во всяком случае, денежки у него водились. Одевался он в дорогую шевиотовую пару, шелковую рубашку с вышитым воротом и крепкие тяжелые сапоги. Кудрявым черным волосом и быстрыми черными глазами был чем-то схож с цыганом. Her, недолюбливали его на улице и даже, что греха таить, побаивались. Здоров был мужик, кулак — что пудовая гиря. Таким же он остался и когда немцы пришли. А на людей глядел, будто они козявки какие, недостойные его внимания.

А перед самым освобождением, когда под городом бой шел, он исчез, убежал, наверно, с фашистами, но вот, вишь ты, вернулся и в развалинах своего разрушенного дома спрятался. Вчера, когда стало уже темнеть, видели его и узнали, хоть с бородой он был. Страшный он человек, нелюдь какой-то, ведьмак-шатун…

По мере рассказа у майора складывалось убеждение, что Тарантаев — если не сам разыскиваемый радист, то уж наверняка с ним связан.

Уходя, Дзукаев велел Коновалову принести Аграфене Павловне Савеловой пару банок тушенки, хлеба и сахару и попросил ее не отпускать мальчика от себя ни на шаг. Во-первых, сейчас в развалинах очень опасно, можно зацепить мину, а во-вторых, вполне вероятно, к ним придется еще обратиться за помощью, когда удастся изловить этого Тарантаева. И вообще, раз они знают его, а он — их, лучше пока на глаза этому Гришке не попадаться. Ему ведь ничего не стоит убрать опасных для него свидетелей. Пришедший Коля запротестовал было, уверяя, что его помощь при поимке шпиона просто необходима, поскольку он врага знает в лицо, но майор строго велел исполнять его приказание. И, самое главное, молчать обо всем, что знает. Коля ведь уже взрослый мужчина и должен отличать просьбу от боевого приказа. Так вот, это — приказ. На том они и расстались

В конце дня Дзукаев был в Особом отделе и докладывал Федорову о проделанной работе. Радиста не обнаружили, хотя удалось пройти с саперами практически весь район. Развалины дома Тарантаева саперы обошли, обезвредив пару противопехотных мин, но не подрывая их по распоряжению майора. К сожалению, снаружи никаких следов, указывающих на пребывание здесь человека, или отверстий среди руин, похожих на вход в подземелье, обнаружить не удалось. Осторожен был Тарантаев, видно, опытен в таких делах И если он все-таки прятался где-то здесь, в развалинах, тс наверняка в течение ночи должен выбраться наружу, чтобы посмотреть, куда девались саперы и снято ли оцепление. Так возник план засады среди развалин вокруг бывшего тарантаевского дома,