"Против ветра" - читать интересную книгу автора (Фридман Дж. Ф.)

25

Трупы свалены бесформенной массой по всему полу, они виднеются где попало, руки и туловища одних лежат на ногах и ступнях других. Головы поверх задниц и наоборот. Все они голые, невозможно без содрогания смотреть на эти обезображенные тела. Уму непостижимо, я и представить себе не мог, что все это так ужасно, не говоря уже о том, что я увижу это воочию. Всех убитых они стащили подальше от чужих глаз. Трупы распухли до неузнаваемости. Пара трупов, лежащих здесь дольше всех, не выдержала внутреннего давления и разлетелась на мелкие кусочки, стены залеплены обрывками человеческой плоти, хрящами и маленькими обломками костей.

Я не могу удержаться от рвоты.

— Я должен был тебе это показать, — говорит Одинокий Волк. — А тебе нужно будет об этом рассказать им.

Я усилием воли заставляю себя поднять глаза. Всего здесь семнадцать трупов, все погибшие — заключенные, точнее, раньше ими были. Белые, испаноязычного происхождения, чернокожие, молодые, средних лет. Жертвы — стукачи. Семнадцать ртов, куда засунуто семнадцать половых членов. Даже у тех, что обуглены до неузнаваемости.

— Я должен был тебе это показать, — повторяет Одинокий Волк.

— Понятно.

Мы выходим, прикрывая за собой дверь. Трупный запах, который чувствуется повсюду, не даст отвлечься от стоящей передо мной задачи.

Мы идем по коридору в направлении главного корпуса.

— Кто это сделал? — Вопрос напрашивается сам собой.

Одинокий Волк качает головой.

— Об этом никто никогда не узнает.

— Может, и узнает. Нельзя же просто так убить семнадцать человек и сделать вид, что ничего не случилось, мол, что было, то было! Даже если они стукачи.

— Не знаю. Их пришили, прежде чем остальные могли что-то сделать.

— Хочешь начистоту? Выкладывай мне все без обиняков, старик! Сейчас не время молоть вздор.

— Это правда. Слушай, старина, неужели ты думаешь, что я способен на такой бред? И это после того, как меня отдали под суд?

— О'кей! Я тебе верю. — Верю я ему или нет на самом деле, роли не играет, потому что в конечном счете я все равно узнаю это. Если не чьих рук это дело, то хотя бы то, замешаны мои ребята в этой истории или нет. Только это и имеет для меня значение. Я хочу как можно скорее положить конец бунту, хочу, чтобы четверо моих подзащитных как можно скорее вышли на свободу с чистой совестью.

На всех троих женщинах одежда насквозь мокрая от пота. Комната, где их держали, совсем маленькая, без окон, без кондиционеров. Они едва держатся на стульях, совсем одурев от жары, сбросив туфли на пол, подошвы чулок почернели от грязи. Та, что немного моложе и миловиднее остальных двоих (ее-то Одинокий Волк и спас от изнасилования), сняла колготки, напрасно надеясь, что так ей будет полегче. Пот ручьями стекает с подмышек и, струясь по ребрам, капает на пол. Юбки покрыты густой пылью. Если снять всю их одежду и хорошенько отжать, то наберется литров пять солоноватой воды.

Я поворачиваюсь к охраняющим их двум заключенным, явные педерасты, первые люди после евнуха, которые годятся для такой работенки. Да, голова у Одинокого Волка работает, ничего не скажешь.

— Подождите меня снаружи, — повелительным тоном говорю я. Мои сопровождающие выходят вместе с ними, и мы с женщинами остаемся наедине.

— Меня зовут Уилл Александер, — говорю я, обращаясь к женщинам. Я говорю тихо, как бы беседуя с ними. — Губернатор поручил мне уладить это дело, выступив в качестве посредника в переговорах между властями и заключенными.

— Ты адвокат тех ребят, что сидят в камерах смертников, да? — спрашивает меня та, которую едва не изнасиловали.

— Совершенно верно. — Теперь я узнаю ее, она работает секретаршей в медпункте. Марта, фамилии не помню.

— Почему ты взялся за это дело? Почему не приехал сам губернатор?

— А потому, что с ним они не стали бы разговаривать. — Мы только начали говорить, а она уже умудрилась подействовать мне на нервы.

— Скажите пожалуйста! — Она снова плюхается на стул, расставив ноги так, что носки оказываются вывернутыми наружу. Готов побиться об заклад, что перед обычными заключенными она так себя не ведет, не сейчас, во всяком случае. Интересно, как ей раньше удавалось соблазнять мужчин? Женщина в тюрьме, любая женщина, пользуется огромной властью. Одни ею злоупотребляют, другие поплатились за собственную неосмотрительность: несколько лет назад во время бунта в тюрьме Оклахомы одну из охранниц, которая выставляла напоказ фигуру, носила облегающие джинсы, лифчики, подчеркивающие грудь и все прочее, изнасиловали в общей сложности 167 мужчин.

— Сколько мы еще тут просидим? — спрашивает одна из женщин. Голос у нее дрожит.

— Не знаю. Пока не достигнем договоренности.

— О Боже, не представляю, насколько меня еще хватит! — стонет она. — Я, того и гляди, потеряю сознание!

— Слушай, — говорю я, подходя к ней поближе, — это самое худшее, что ты можешь сделать!

— Я знаю, — хнычет она, — меня, как и всех, кто здесь работает, учили, что нужно делать в таких ситуациях. Но я ничего не могу с собой поделать, я страшно испугалась!

— Я сделаю все, что смогу, причем постараюсь как можно скорее. Все мы в этом заинтересованы. — Я похлопываю ее по плечу. — Не вешай носа, о'кей? Все будет хорошо.

Я отхожу от нее. Не хочу приближаться к ним, иначе они уцепятся за меня, как утопающий хватается за спасательный круг.

— Как они с вами обращаются? Воды и продуктов хватает?

— Разве при такой жаре можно есть? — спрашивает третья. — Хотя воду дали.

— Ведут они себя прилично?

— Вначале хотели нас изнасиловать, — отвечает Марта.

— И что, изнасиловали? Вами пытались овладеть силой?

— Нет. Один собрался было, уже сорвал с меня одежду и достал из штанов член. Но они его остановили. Твои парни.

— Ну что ж, если это самое худшее, что с вами произошло, считайте, что вам крупно повезло. Иначе вас изнасиловали бы восемьсот мужиков. А у некоторых из них СПИД.

Они сглатывают набежавшую слюну и начинают хватать ртом воздух, словно вытащенные из воды караси.

— Сейчас вам ничто не угрожает, — успокаиваю их я. — Люди, которые вас охраняют, гомосексуалисты, а это значит, заключенные хотят быть уверены, что с вами ничего не случится. — Я поднимаюсь с места. — Теперь мне нужно идти и браться за работу. При первой возможности я приду посмотреть, все ли у вас в порядке.

— Он спас мне жизнь, — говорит Марта. — Всем нам.

— Приятно слышать. Рад за всех вас.

За них я тоже рад. За моих четверых парней. По правде сказать, за них я рад даже больше.

Охранники ведут себя более запальчиво.

— Мы сидели и слушали, как они убивают стукачей, одного за другим, — рассказывает мне старший среди них, — и знали, что потом наступит наша очередь. Мы знали, нам придется не легче, чем им.

Мы сидим в кафетерии тюремного корпуса, где их держат с того момента, как вытащили из центра управления, от которого почти ничего не осталось.

— Эти рокеры спасли нам жизнь, — говорит старший. — Я нисколько в этом не сомневаюсь.

— Мы в долгу перед ними, — вторит другой.

Вот и говори после этого об изворотливости, немудрено, что при выборе посредников выбор заключенных пал именно на меня. Если бы я ответил отказом, эта тюрьма превратилась бы во второе Аламо[22].

Во время одной из пауз в переговорах я задаю Одинокому Волку вопрос, почему он это сделал, почему взялся навести порядок и спасти жизнь заложникам.

— Потому что я не хотел, чтобы убили меня самого, — без обиняков отвечает он. — Когда начинается такая заварушка, без толку гадать, чем она кончится. На третьи, четвертые сутки все уже готовы взвыть от тоски, какому-нибудь пареньку померещится, что ты посмотрел на него не так, как следует, вот он возьмет и порешит тебя! Черт побери, старик, у большей части этих парней не все в порядке с мозгами!

Как бы то ни было, я верю в силу организации. В моей организации есть правила поведения, мы все живем по ним и прекрасно себя чувствуем. А когда люди начинают нарушать правила, все летит к черту! Беда этих бездарей в том, что они никогда не жили по правилам, поэтому, бедолаги, здесь и оказались и будут сидеть до скончания века. Но, уважаемый господин адвокат, остальным эта затея пришлась не по вкусу. У них не было плана, понимаешь, о чем я говорю? А человеку нужно иметь план в жизни. Мой план в том, чтобы выйти отсюда живым и невредимым. Поэтому я и сделал то, что должен был сделать.