"В сердце моем" - читать интересную книгу автора (Маршалл Алан)

ГЛАВА 10

Фирма «Модная обувь» помещалась в приземистом двухэтажном кирпичном зданий, обосновавшемся на углу Коллингвуд-стрит. Вокруг ни лужайки, ни двора… Оно как нельзя лучше подходило к асфальтированному тротуару и выложенной синеватым булыжником сточной канаве у заезженной мостовой.

Здание фирмы было словно припаяно к асфальту и через него соединено с другими зданиями, с другими улицами, со всем городом.

Десятки фабрик поднимались на населенных беднотой улицах предместий. В поисках свободного пространства они теснили друг друга, их окна и двери выдыхали пар и зловоние, а трубы выбрасывали в небо клубы густого темного дыма.

На заржавевших, открытых солнцу крышах присаживались отдохнуть утомленные полетом голуби. Они ютились высоко над улицей по узким выступам крыш и, вертя головками, ворковали.

В боковые стены были выведены многочисленные трубы; из них вырывались клубы пара, устремлявшегося затем вверх. Сочившаяся из труб вода оставляла на стенах грязные потеки или же медленно капала на крышу какой-нибудь дешевой закусочной, примостившейся между зданиями.

Рано поутру улицы, такие тихие и спокойные ночью, заполнялись людьми. В узких проулках слышалось постукивание каблуков. Рабочий люд — заготовщики обуви, механики, закройщики — спешил к машинам, кормившим его…

Поезда, трамваи выбрасывали потоки людей; они расходились на перекрестках в разные стороны и исчезали в воротах. В этом движении множества мужчин и женщин из дома на работу чувствовалась огромная сила, способная своротить, казалось, горы. Между тем, трудясь в этих мрачных зданиях, эти люди изо дня в день по крупице растрачивали свою жизнь, здесь с каждым новым днем истощались запасы единственного богатства, которым они владели — здоровья и выносливости.

Эти люди не говорили между собой. Сейчас для этого у них не было ни времени, ни желания, в эти минуты заботы особенно одолевали их, будущее представлялось таким ненадежным, — казалось, оно целиком зависело от того, много ли ты сегодня наработаешь, не подведет ли тебя здоровье, не придерется ли мастер.

Только вечером, когда весь этот людской поток устремится домой по преобразившимся улицам, рабочие будут болтать и смеяться. А сейчас они спешили на работу — эти девушки в незастегнутых пальто, с развевающимися по ветру полами, с непричесанными волосами, со встревоженными лицами, бегущие, обгоняющие друг друга…

Ведь уже почти 7.30. Скорее! Толпы мужчин и юношей наводняли улицы и переулки. Тут были и молодые парни, ремнем подтягивающие обвисавшие серые брюки, и мужчины в грязных фланелевых штанах, в потрепанных пиджаках, и подростки с густой шевелюрой, щеголявшие без шапок, и молодые люди в шляпах набекрень, и старики в промасленных костюмах, и рабочие с ободранными кожаными сумками, в которых звенели, стукаясь, разные инструменты или лежали пакеты с завтраком, и велосипедисты, завладевшие мостовой.

Раскрытые настежь ворота фабрик поглощали всех их. В половине восьмого пронзительные заводские гудки вынуждали запоздавших ускорить шаг или даже пуститься — бегом. Гудки вырывались из фабричных труб вместе с клубами «пара: отрывистые — пронзительные, и низкие — протяжные. Они неслись издалека, неслись со всех сторон, перекликались, соревновались в силе…

А в ответ на их резкие призывы в глубине зданий возникал приглушенный шум, — скорее даже не шум, а глухое содрогание, первое движение пущенной в ход махины. Эти неясные поначалу звуки скоро перерастали в грохот и рычанье.

На фабриках начинали вращаться шкивы и, мелькая, превращались в смазанные круглые пятна; приводные ремни вспрыгивали и неуклонно падали вниз. В ответ на завывание моторов стали подавать свой голос машины.

И рабочие у машин включались в их стремительный ритм.

Отныне этот мир стал моим миром. Моя комнатка находилась в какой-нибудь сотне ярдов от фабрики, и каждое утро я вливался в поток людей, заполнявших улицы.

«Приступайте к работе одновременно с рабочими», — сказал мне Фулшэм.

Пронзительные гудки настигали меня, когда я, переводя дыхание, усаживался за свою конторку, подобно тому как рабочих они настигали у станков и машин.

Атмосфера в «Модной обуви» была совсем иной, чем в «Короне». Темп работы был куда более напряженным. В обувной промышленности, где из-за депрессии обанкротилось уже не одно предприятие, конкуренция обострилась до предела.

В магазинах стали продавать специальный раствор, им пропитывали изношенные подметки, чтобы продлить срок их службы. Раствор делал обувь более прочной и водонепроницаемой, и его охотно покупали. Новые ботинки приобретали только в случае крайней необходимости.

Благодаря тому, что я стал получать больше, я смог вырваться из клетки, по которой кружил, поглядывая через решетку своей физической неполноценности на манящие, но недосягаемые для меня дали.

Я сделал первый взнос и приобрел подержанную машину; ее колеса вернули мне ту свободу передвижения, которую я обретал в детстве, усаживаясь на быстроногого пони. Усталость — унылая спутница моих скитаний — покинула меня. Теперь я мог спокойно разъезжать по всему городу, не заботясь о расстоянии; отдаленные улицы и площади не вызывали у меня неприятного чувства, когда я рассматривал их из окна машины.

Выплатив стоимость машины, я обменял ее на лучшую, но теперь еженедельные взносы возросли, да и расходы, на содержание автомобиля оказались выше, чем я думал.

Свою обреченную на провал битву за существование фабрики начали с того, что усилили и без того беспощадную эксплуатацию рабочих и служащих. Мне жалованье срезали наполовину, и, чтобы сохранить машину, я должен был просить у компании, финансировавшей эту покупку, сокращения еженедельных взносов и продления срока выплаты.

Я стал питаться в самых дешевых кафе, во всем себе отказывать. Но твердо решил, что с машиной расстанусь в последнюю очередь.

На обувных фабриках люди отчаянно цеплялись за свою работу. Ослабевшие от недоедания девушки теряли сознание; у машин были поставлены специальные люди, «задающие темп». («Не отставай от своего соседа слева — иначе вылетишь с фабрики. А у него работа кипит. Его нарочно подобрали, чтобы он «задавал темп». Нужно, чтобы и у тебя работа кипела».)

По мере того как усиливалась депрессия, хозяева стали набирать детей; у мужчин и женщин старше двадцати одного года почти не было шансов поступить на фабрику. Дело было летом. Я стоял за своей конторкой и вносил записи в счетную книгу. Вдруг кто-то робко постучал о конторку; я поднял глаза и увидел за барьером, отгораживающим контору от посетителей, девочку в красном берете. Она была не намного выше барьера. Глаза казались слишком большими для ее узенького личика. У нее была фигура подростка.

Она приоткрыла рот, чтобы сказать слова, которые приготовила еще за дверью. Но так и не смогла произнести их. Она отвернулась, затем снова посмотрела на меня.

Наконец она пробормотала, запинаясь:

— Нет ли у вас какой-нибудь работы?

— Подождите минуточку, я выясню, — ответил я. Я нажал кнопку автоматического телефона с надписью «Мастерская». Ответил женский голос.

— Миссис Бэрк, — сказал я, — тут пришла девочка, начинающая. Вам ведь, кажется, нужна работница? Хорошо.

Я повесил трубку и сказал девочке в берете:

— Сейчас придет мастерица, она и поговорит с вами.

В ответ на мои слова она робко прошептала: «Спасибо». Лицо ее пылало. Она обернулась и выглянула в коридор, там за поворотом, за углом кабинета Фулшэма, кто-то стоял. На лице у девочки было такое выражение, словно она страстно звала кого-то на помощь. Из-за поворота вышла худенькая женщина и приблизилась к ней, «Мать», — подумал я.

Они не обменялись ни единым словом, они просто стояли рядом в этом незнакомом, враждебном, безличном месте, где ни на мгновенье не смолкал шум машин и где тем не менее требовалось соблюдать почтительное молчание.

Они стояли рядом в этом здании, не ожидая ни от кого ни помощи, ни доброго слова, — мать, словно жрица, приведшая дочь на заклание, дочь, смирившаяся с этим и исполненная надежды, что ее примут на работу. Примут и тем самым положат конец ее детству, которое сомнут машины, чей стук и грохот доносился из-за закрытой двери.

Эта дверь, через которую девочка надеялась пройти, была рассчитана на взрослых людей. Она была высокая, захватанная грязными рабочими руками. Он служила для того, чтобы хранить секреты от посторонних глаз. На ней красовалась надпись: «Посторонним вход запрещен».

За этой дверью не было зеленых лужаек, на которых можно было прыгать и играть, не было за ней и детей, распевавших со своим учителем, не было ни книг, ни картинок… Все те прекрасные и интересные вещи, которые следовало узнать и увидеть девочке в берете, она никогда не узнает и не увидит, если только эта дверь захлопнется за ней.

Вместо того чтобы рисовать, она выучится красить подошвы. Руки ее станут умелыми и ловкими, приобретут сноровку, но ум, готовый к восприятию красоты и знаний, ищущий совета опытного наставника, так и останется неразвитым.

Она не представляла, что ее ожидает. Растерянная и ошеломленная, станет она прислушиваться к шуму машин, сожмется в комочек, будет задавать бесконечные вопросы и наконец покорится, так и не поняв, что судьба, выпавшая ей, — вовсе не является естественным уделом маленьких девочек, родившихся в бедных семьях, что на это жалкое существование их преднамеренно обрекали алчные люди в своих корыстных целях.

Миссис Бэрк открыла дверь и вошла в контору. Волосы у нее были обесцвечены и круто завиты, щеки нарумянены — всем своим обликом она напоминала примадонну мюзик-холла давно минувших лет.

Мы обменялись приветливыми улыбками, и я спросил:

— Как ваш малыш?

— Хорошего мало. Хоть бы сказали толком, что с ним. Горло воспалено просто ужасно. У меня есть знакомый врач, он приходится мне даже родственником, хочу с ним посоветоваться. Добрая половина врачей мало что смыслит, хоть и воображают о себе невесть что.

— Вот именно, — пробормотал я без большой уверенности.

Она подошла к стоике и оглядела девочку и ее мать.

— Сколько ей? — спросила она.

— В минувшем месяце четырнадцать исполнилось, — ответила женщина.

Девочка стояла позади, в напряженной позе, стиснув на груди руки, и переводила взгляд с матери на свою будущую начальницу. Иногда взгляд ее обращался к выходу на улицу, туда, где теплое солнце щедро заливало светом мостовую и где не было стен.

— А разрешение у нее есть?

— Да, — женщина порылась в сумочке, — вот оно. Миссис Бэрк взяла справку и стала читать:

Миссис Бэрк передала мне справку, чтобы подшить ее к делу.

— Она может начать сразу же? — обратилась миссис Бэрк к матери девочки.

Женщина быстро посмотрела на дочь, словно почувствовав немую мольбу о помощи. Девочка глубоко вздохнула. Она не отводила глаз от лица матери, ища у нее поддержки.

— Да, — сказала мать и ободряюще улыбнулась дочери.

Миссис Бэрк указала на дверцу в барьере. Девочка собрала все свое мужество. Она в последний раз обратила к матери молящий взгляд и опять прочла в ее глазах неуверенный отказ.

— Я принесу тебе завтрак, — сказала мать.

Миссис Бэрк отошла к стене и успокаивающе улыбнулась своей новой работнице. Наступило минутное молчание, затем мать наклонилась и поцеловала дочь. Девочка вошла в контору и остановилась в нерешительности, ожидая распоряжения, что делать дальше.

Миссис Бэрк захлопнула за ней дверцу. Щелкнул тяжелый затвор. Девочка на мгновение закрыла глаза.

Миссис Бэрк положила ей руку на плечо и повела через контору. Девочка в растерянности прошла мимо двери, ведущей на фабрику, но начальница потянула ее назад, распахнула дверь, и оттуда вырвался несмолкающий грохот машин.

Он налетел на девочку, как порыв ветра. Прежде чем сделать следующий шаг, она остановилась и сжалась, словно в ожидании удара.