"Единорог" - читать интересную книгу автора (Мердок Айрис)

Глава 13

Эффингэм прочел письмо и поспешно сунул его назад в конверт. Оно привело его в раздражение. Почему умные женщины всегда так глупы? Он никогда не встречал умной женщины, которая в то же время не была бы слишком чувствительной, нервной и глупой. Элизабет могла быть очень серьезной в отношении многих предметов, но, как только дело касалось ее чувств, она внезапно становилась лукавой и обостренно проницательной. До чего же он ненавидел этот проницательный, хитрый тон.

Ход мыслей привел его к мисс Тэйлор. Он должен был давать на следующий день первый из обещанных ей, к несчастью, уроков греческого. Он был бы рад отказаться от этой идеи и полагал, что мисс Тэйлор тоже тактично бы забыла его обещание, но Алиса настояла. Упорно желая доставить себе как можно больше боли, укоризненно глядя на Эффингэма, она заявила, что, конечно же, этот чудесный план должен быть осуществлен. Это будет так хорошо для них обоих, не правда ли? Неумные женщины могут быть тоже очень глупыми. Возможно, все женщины глупы. Но конечно, не Ханна. В глубине сознания смутно и непроизвольно промелькнула мысль, что Ханна не совсем женщина. Нет, конечно, он не то хотел сказать, она, разумеется, женщина. Эффингэм с раздражением вспомнил замечание Элизабет, что он по-настоящему боится женщин. К бедняжке Элизабет так и не вернулся здравый смысл после этого анализа.

Он выглянул в окно и увидел Пипа Леджура с рыболовными принадлежностями, направлявшегося вверх по холму, его болотные сапоги свешивались через плечо. Было глухое послеполуденное время. Макс, который терпеть не мог этот час, только что удалился отдохнуть, процитировав Эффингэму стихотворение Алкмена о сне, Эффингэм всегда соотносил его с ночью. Он бормотал стихи сейчас, рассматривая их как основание для таинственной и зачарованной сиесты. День был таким жарким и тихим, что казался совсем южным. Вершины гор и глубокие ущелья, деревья, пчелы с широкими крыльями — все спали, как волшебные создания вокруг замка спящей красавицы. Алиса, несомненно, тоже спала, как и прекрасные рыжеволосые горничные. Он мимолетно представил Кэрри. Дом молчал рядом с безмолвным морем. Только Пип, богохульно как всегда, наперекор всем бодрствовал и что-то беспечно замышлял. Видя, как он уходит, Эффингэм почувствовал немедленное раздражающее желание последовать за ним и воспрепятствовать ему. Он знал из разговора за ленчем, что Пип собирался ловить форель над Дьявольской Дамбой. Он решил последовать за ним и задать наконец те вопросы, которые дома было так трудно и жестоко облечь в слова. Во всяком случае, пришло время загнать в угол уклончивого, порхающего и насмешливого Пипа, прижать и каким-то образом заставить объясниться.

Этим утром Эффингэм проснулся с неприятным чувством, которое частично отнес на счет алкоголя, а частично на счет разговора с Максом накануне вечером. Он все еще не мог понять, почему даже легкий намек на возможность установления Максом прямой связи с Ханной вызывал у него отвращение. Он ценил интерес старика к его истории и радовался ему, но ему было важно сохранить свою собственную оценку, чтобы все осталось именно рассказом. Он не возражал, а даже наслаждался тем странным обстоятельством, что Макс и Ханна как-то общались, поскольку их общение осуществлялось через него. Но он не хотел, чтобы у Макса появился независимый взгляд на ситуацию. Возможно, не следовало поощрять старика, может, ему вообще не следовало говорить с ним о Ханне. Эти разговоры были слишком абстрактны, они принадлежали к миру книги Макса, и Эффингэм чувствовал с каким-то холодящим опасением, что он не хочет переносить образ Ханны в этот мир. Поэтому сегодня у Эффингэма возникло обдуманное желание перевести все на более примитивный уровень, и мысль догнать и расспросить Пипа привлекла его своей детективной основой.

Эффингэм, конечно, и раньше пытался расспрашивать Пипа, но не в самом начале. Тогда деликатность, обусловленная привилегированным положением Пипа, заставляла его молчать. Но время постепенно изменило их отношения. Эффингэм стал видеть в Пипе аутсайдера, объект, принадлежащей прошлому, а когда он понял, что Пип относится к ситуации как наблюдатель, то начал слегка презирать его. Потом он пытался расспрашивать его тактично, умно, исподволь, но безрезультатно. Пип явно наслаждался, завлекая его и намекая на откровения, но держал в состоянии неизвестности и ничего не говорил. Сердясь и на себя, и на своего мучителя, Эффингэм наконец понял, что его собственное, так легко угадываемое, чувство превосходства по от ношению к Пипу помогло закрыть рот последнего. Ему следовало расспросить Пипа с самого начала, тогда, когда он считал его священным объектом, а в нем самом меньше нуждались. И все же время, постепенно работая на отношения dramatis personae, теперь опять, как он чувствовал, внесло изменение. Он вырос, приобрел большой авторитет, и ему впервые показалось, что он, несомненно, заставит Пипа говорить.

Пип уже далеко ушел вдоль ручья, и Эффингэм совершенно запыхался, когда увидел его. Он предоставил преследуемому большое преимущество. Эффингэм выехал на «хамбере»[8] Макса, который оставил внизу у дамбы.

Затем он вскарабкался по склону крутого, покрытого листьями оврага, около ручья, падавшего рядами узких оглушительных водопадов в темные расселины. Он миновал множество известняковых ступеней и столбов, которые сначала принимал за руины какого-то дорогостоящего каприза восемнадцатого века, но позже понял, что это творение природы. Теперь же он вышел на поросший вереском торфяной участок, где ручей растекался между кочками, поросшими пучками травы, в широкие блестящие заводи, которые ясное и яркое небо окрасило в металлически-голубой цвет. Там и был Пип. Он стоял в одном из прудов, закинув лесу в спокойную воду, доходившую ему до середины сапог. Эффингэм, ничего не понимавший в рыбной ловле, остановился ненадолго посмотреть, зная, что Пип чувствует его присутствие. Танец движущейся лесы беспрерывно продолжался, когда она непостижимым, но определенным образом закручивалась и раскручивалась над головой рыбака и посылала муху ласкающим движением на едва потревоженную поверхность воды.

Когда Пип решил, что заставил Эффингэма ждать достаточно долго, он ловко схватил лесу, засунул конец удочки в сапог и медленно вышел на берег, уверенно передвигая ноги в спокойном, но энергично бегущем ручье.

— Привет, Эффи. Ты не в очень-то хорошем состоянии? Все еще пыхтишь, как дельфин. Пришел поучиться?

— Нет, спасибо. Мне просто хотелось поговорить с тобой, Пип. — Конечно, теперь, увидев в пруду одинокую, погруженную в себя грациозную фигуру, он ясно понял, каким идиотством было просить любезности у маньяка, которого только что оторвали от наслаждения своей манией.

— Всегда рад побеседовать, Эффи. У тебя есть спички? Я взял трубку и табак, но забыл спички. Ты мне послан Богом.

Пип выглядел довольно внимательным и, казалось, пребывал в хорошем настроении. Но он всегда был таким. Иногда Эффингэму приходило в голову, что хорошее настроение, с которым Пип всегда приветствовал его, было результатом подавленной вспышки смеха, вызываемой почему-то у него внешностью Эффингэма.

Эффингэм вел себя с достоинством. Он достал спички и следил за тем, как влажные губы Пипа прижались к трубке. Увидел, что глаза Пипа весело расширились, вглядываясь в него, когда с трубкой было покончено. Легкий ветерок, поднявшийся ближе к вечеру, относил дым прочь через пруд и теребил остатки волос Пипа на его изящной голове.

— Ты поймал рыбу?

— Нет еще. Но надеюсь. Я пользуюсь новой мухой. Смотри. Алиса говорит, что в этих торфяных ручьях невозможно рыбачить с сухой мухой, а я считаю, можно. — С трубкой во рту Пип показал замысловато связанный крошечный красновато-золотисто-голубой предмет.

— Эти штуки совершенно не похожи на настоящих мух, — сказал Эффингэм. — Где у нее крылья?

— Крылья не нужны. Видишь ли, форель не может увидеть крылья. А мы стремимся представить ее с точки зрения форели.

— Из чего она сделана?

— Из искусственного шелка и человеческих волос.

Эффингэм пристально смотрел на красновато-золотистую вещь с внезапным непонятным содроганием.

— Чьих?

— Кэрри. Это обязанность горничных. И Таджа тоже, только я нахожу, что его шерсть несколько тяжеловата.

— Таджа нет с тобой? — Эффингэм все еще не мог прийти в себя из-за этих волос.

— Нет. Форель бы приняла его за выдру!

— Ты ловишь форель? Или все, что попадет?

— Больше ничего не попадет в это время. Сентябрь — лучший месяц для форели. Хотя вокруг есть множество и других рыб. Щука, например. Я только что видел огромную. Раньше громадная щука водилась в маленьком озере, которое, как ты знаешь, стало причиной наводнения. Дэнис говорит, что видел здесь однажды щуку пяти футов длиной, и я верю ему. Интересно, куда подавались эти щуки. Замечательная рыба, хотя и вселяет порой ужас. Крупные, как правило, самки. Они часто съедают своих мужей, ха-ха!

— Ха-ха, — отозвался Эффингэм. Он чувствовал, что уже вполне достаточно говорить о рыбе. — Послушай, Пип, не присесть ли нам, пока ты куришь свою трубку. Есть много вещей, о которых я хочу поговорить с тобой и о чем, я думаю, мне следует знать. Я достаточно долго ждал. Извини, что я догнал тебя здесь, но мы не могли говорить в Райдерсе. Ты понимаешь.

— Разве? — спросил Пип. — Что ж, здесь много места и вполне уединенно.

Они сели на камень. Эффингэм сразу же ощутил, что здесь даже слишком много места и слишком уединенно. Небо, куда взлетал невидимый жаворонок, было чрезмерно большим и высоким, и они под ним выглядели крошечными и незначительными со своей заговорщической беседой. Над прудом, медленно размахивая крыльями, пролетела цапля, на мгновение отбросив на него тень, затем она опустилась в отдалении и встала неподвижно в верхнем течении ручья. Водяная крыса, чуть подняв нос над водой, взбороздила поверхность аккуратной волной и исчезла на берегу. Оляпка, как неугомонная тень, перемещалась с камня на камень. Элизабет бы сказала, что все это напоминает картину Карпаччо.

— Что из себя представляет Джералд Скоттоу? — спросил Эффингэм.

Пип смотрел в сторону, на пруд, слегка насвистывая через трубку.

— Смотри, все поднимаются на ужин к вечеру.

По воде пробежали едва заметные крути.

— Давай, Пип, — сказал Эффингэм. — Я заслуживаю откровенности.

— Я не знаю, чего ты заслуживаешь, Эффи, — сказал Пип. — Но ты явно преувеличиваешь мои знания, а я между тем ничего не знаю, так же как и ты. — Он стал поправлять муху.

— Проклятый лжец, вот ты кто, — пробормотал Эффингэм. Он никогда не понимал, какую линию поведения выбрать с Пипом: вежливую, шутливую, резкую, вкрадчивую, — он испробовал их все.

Пип засмеялся и сказал:

— Я должен попытаться закинуть еще раз-другой. Моя интуиция подсказывает мне, что там голодная рыба. Оставайся здесь и не двигайся.

Он снова осторожно зашел в воду, подождал, пока вода вокруг его сапог успокоится, и начал закидывать леску. В подернутом дымкой мягком свете пруд слабо поблескивал, он был серовато- голубым посередине и цвета коричневого эля вдоль берегов. Вдали узкая белая полоса пены обрисовала покрытый галькой берег, там все еще стояла далекая цапля, замерев как камень. Длинная леска Пипа завивалась, словно бесшумный бич пастуха, движущийся в праздной арабеске, и, казалось, на мгновение замерла над его головой, чтобы затем мелькнуть в вертикальном броске. Крошечная золотистая муха опустилась и поплыла, искушающе приближаясь к легкой зыби. Затем Пип волнообразным движением, во время которого леса стала невидимой, ловко поднял ее в воздух. Он забрасывал ее снова и снова. Эффингэм мечтательно наблюдал, а затем стал думать о Ханне.

Грациозное повторяющееся движение лески внезапно прервалось, и Пип резко бросился вперед в более глубокую воду. Эффингэм сосредоточился. Леска со свистом быстро убегала, так как форель мчалась к укрытию противоположного берега. Пип, широко расставив ноги, стоял уже в самом центре пруда, он дал леске размотаться, затем удержал ее и начал осторожно тянуть. Форель, почувствовав рывок, изменила направление и устремилась вниз по течению. Когда Эффингэм подошел к воде, Пип приблизился назад к берегу, спотыкаясь на камнях и скользких отмелях, и двинулся за форелью по направлению к следующему пруду, снова отпустив леску и обругав Эффингэма за то, что тот оказался на пути.

Форель достигла узкой части ручья и на секунду промелькнула серебряной вспышкой в быстрой воде между камней. Пип бросился следом, высоко подняв удочку. Туго натянутая леса терлась о валуны, миновала их и поспешно скрылась в глубокой середине следующего пруда. Эффингэм, поскользнувшись на мокром камне и промочив одну ногу, отступил и величественно направился вокруг по упругой траве. Когда он снова догнал Пипа, все было почти кончено. Пип стоял глубоко в воде, подтягивая к себе рыбу. Он почти с нежностью склонился над своей жертвой. Когда рыба оказалась совсем близко, поднявшись на свет в ярких переливающихся радугах, Пип медленно отступил, затем достал рыболовный сачок, который был прикреплен к его спине, опустил его, поместив ручку между ног, и быстро загнал в него рыбу. В следующий момент с возгласом триумфа он шлепал назад к берегу.

— Весит три фунта, Эффи! Ты принес мне удачу!

Эффингэм смотрел на большую бьющуюся рыбу с жалостью и отвращением. Она была совсем живой. Пип за голову вытащил ее из сачка, освободил лесу и, прежде чем Эффингэм успел отвернуться, убил форель, положив большой палец ей в рот и сломав спину быстрым движением руки. Такой мгновенный переход, такая ужасная тайна. Эффингэм сел на камень, ощущая дурноту.

Пип промок и перепачкался грязью почти до пояса. Лицо его сияло, а влажные волосы прилипли к маленькой круглой голове. Он начал стаскивать болотные сапоги, обнажая темные хлопчатобумажные брюки, прилипшие к ногам. Он казался длинным, тонким, коричневатым водяным эльфом.

— Ну, мне уже больше не повезет сегодня. — Он согнулся около серебристой мертвой форели, лежавшей между ними на траве, и погладил ее. — О чем ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, Эффи?

Эффингэм, сгорбившийся над форелью и печально ее разглядывавший, резко выпрямился. Пип стоял почти на коленях. Экзальтация перешла в веселое, возбужденное, поддразнивающее выражение. Небо позади него становилось золотистым.

— Все, — сказал Эффингэм, настороженный и остро чувствующий переменчивое настроение Пипа. — Но прежде всего о Скоттоу. Я никогда не мог понять его роли здесь. Может, ты сможешь рассказать мне.

Пип покачивался на каблуках, а затем опустился на траву, одна его рука легла на мертвую рыбу. Он смотрел в сторону от Эффингэма, на пруд, вновь ставший тихим и спокойным после недавней неистовой погони. Снова поднимались на поверхность форели.

— Ханна никогда не говорила с тобой о Джералде?

— Нет. Я никогда не спрашивал.

— Забавный ты парень, Эффи. Интересно, почему я никогда не хотел поговорить с тобой? Что ж, на это есть свои причины. Я расскажу тебе немного о Джералде, если хочешь. От этого не будет вреда. Джералд не совсем обычный, знаешь как это бывает?

— Гомосексуалист? Да. Кажется, я предполагал, что Джералд может оказаться кем-то подобным, — медленно произнес Эффингэм, хотя он никогда так не думал. Из-за какого-то сверхъестественного уважения к Ханне у него не было никаких определенных мыслей о Джералде.

— Джералд местный парень, ты знаешь это. Он и Питер Крен- Смит ровесники и хорошо знали друг друга еще детьми, когда отец Питера, брат матери Ханны, приезжал в Гэйз поохотиться. Затем, когда они выросли, Джералд уехал, получил кое-какое образование и приобрел новое произношение. Была ли это идея Питера, я не знаю. Возможно. Во всяком случае, сразу же после женитьбы Питера Джералд был опять по соседству, и Питер поселил его в коттедже в имении, дав ему какую-то неопределенную должность.

Пип помолчал, все еще глядя на пруд. Золотистый свет сгустился, очерчивая его голову на фоне обращенного к морю неба. Теперь он помрачнел и напрягся, словно удивляясь тем эмоциям, которые пробудили в нем его собственные слова. Он продолжил тихо, как будто про себя:

— Я думаю, Джералд и Питер всегда были очень привязаны друг к другу, если можно назвать их отношения привязанностью. Во всяком случае, одержимы друг другом. Видишь ли, Питер был таким же. Не знаю, почему я говорю о нем в прошедшем времени, — наверное, выдаю желаемое за действительное. Да, Питер тоже необычный. Хотя он, конечно, бегает и за женщинами тоже. Inter alia[9], несомненно. Это было наименьшее, что Ханне пришлось вытерпеть. — Он снова замолчал, и глаза его задумчиво расширились.

— Так или иначе, женитьба Питера не прервала его отношений с Джералдом, хотя он, конечно, скрывал это от Ханны. Отношение Питера к Джералду в то время напоминало сексуальный феодализм. Джералд был его человеком, его слугой, его рабом. И он подстрекал Ханну и всех остальных, насколько я помню, обращаться с Джералдом как со слугой, даже слегка пинать его. Разумеется, все это было частью игры, от которой оба они получали огромное удовольствие. Затем два события произошли более или менее одновременно: я полюбил Ханну, а Питер влюбился в американского парня по имени Сэнди Шапиро.

— Я слышал это имя, — сказал Эффингэм, — он художник, не так ли? Живет в Нью-Йорке. А Питер все еще?..

— Я не знаю, — ответил Пип. — Во всяком случае, Питер был без ума от этого красивого мальчика, а Джералд сходил с ума от ревности. Джералд всегда по-холопски заискивал перед Ханной, понимаешь, это было тоже частью игры. А затем, когда мы с Ханной… Джералд помогал нам.

— Джералд помогал тебе и Ханне? Из ревности? Но каким образом помогал?

— Вполне естественно, Ханна сама ввела его в курс дела. Видишь ли, она так привыкла обращаться с ним как со слугой, она ведь тоже наполовину феодалка. Ханна чуть не раздевалась в его присутствии, она считала его совершенно домашней прислугой. А он был очень полезен — передавал письма, организовывал встречи и в конце концов выдал нас Питеру.

— О Боже! — воскликнул Эффингэм. — Я часто думал… извини…

— Как мы могли быть такими дураками, чтобы нас обнаружили подобным образом? Да. Это был Джералд.

Пип снова замолчал, как будто подошел к концу своего рассказа. Он расслабился на траве, вытянув ногу во влажных брюках, чтобы помассировать икру. Солнце садилось в ярко-красных отблесках, и близлежащие окрестности окрасились в густо-зеленый и желтый цвет.

Эффингэм наклонился вперед, почти умоляя Пипа продолжить рассказ. Чары не должны разрушиться. Он пробормотал мягко, убеждающе:

— А потом, а потом?

— Это был Джералд. Что ж, потом… О Боже… Так или иначе… — Он снова замолчал, как будто сокращая историю, затем быстро продолжил: — Ты спрашиваешь, что потом. Что ж, а потом Питер пришел в неистовство.

— Но разве Питер действительно любил ее? — Этот вопрос преследовал Эффингэма годами.

— О да. Зачем в этом сомневаться? — Пип внезапно заговорил своим обычным беспечным тоном, как будто это было не важно.

Эффингэм почувствовал, что подошел слишком близко. Он посмотрел вниз на Пипа с благоговением и завистью. Этот мальчик знал обычную Ханну, принадлежащую привычному миру. В следующий момент Пип продолжил снова серьезно:

— Это его тайна. И ее тайна. Что чувствует Питер? Во всяком случае, он повел себя как ревнивый супруг и как ревнивый мужчина.

— А Джералд?

— Я не знаю, что произошло между ними. Но когда Питер уехал, он оставил ее на попечение Джералда.

— Тот стал ее тюремщиком. Вот каким было наказание Джералда — стать евнухом Питера. Но почему он должен это выносить?

— Джералд? О, у него сотни причин, — сказал Пип беспечно и нетерпеливо, вырывал тонкую траву и посыпая ею влажную чешую форели. — Зачем усложнять? У Джералда нет денег. Питер, должно быть, щедро платит ему за то, что он делает.

— Но Джералд в результате тоже заточен…

— Ты романтический осел, не воображаешь же ты, что Джералд все время сидит в Гэйзе? Он проводит здесь много времени. Но в промежутках он летает куда-нибудь на самолете. Аэропорт находится меньше чем в двух часах езды на машине, а оттуда он может вылететь в любую точку света. Я слышал о Джералде в Риме, Париже, Танжере, Марракеше.

— В Нью-Йорке?

— А, это другая тайна.

— Но Питер вернется назад ради нее, ради Джералда? Освободит ли он Джералда, освободит ли его после семи лет? Между ними существует незавершенное дело?

— Не знаю, — сказал Пип. — Я чертовски замерз, — добавил он, поднимаясь. Он дрожал.

— В конце концов, — сказал Эффингэм, — какие бы ни были преимущества для Джералда, он, безусловно, не остался бы здесь, если бы между ним и Питером не было незаконченного дела?

— Я не знаю, не знаю. Мы опоздаем на обед.

Темно-зеленое небо прижимало закат к морю.

— У меня внизу машина. Что положит этому конец, Пип?

— Его смерть. Или ее нервы не выдержат. Или, или, или. Я не знаю.

Он кинул гальку в пруд, наполненный теперь болотной тьмой.

— Спокойной ночи, рыба.