"Коварное оружие" - читать интересную книгу автора (Крамской Е.)

Глава VIII НА ПОРОГЕ

Около микроскопа-иглы сидели трое: Петров, Костя и Наташа. Они еще осенью вернулись из степи. Зима прошла в напряженной работе. И теперь в тихий весенний день друзья обсуждали новейшие достижения бактериологии.

— Вы философ, — произнесла Наташа, обращаясь к Петрову.

— Да. Кто хочет заглянуть вперед, неизбежно становится философом. Кто изучает, должен смотреть вперед и не бояться смелых обобщений. Даже палеонтолог… — сказал Петров, с улыбкой смотря па геолога.

— Ты прав, — отозвался тот. — Палеонтология, изучая пройденный живыми существами путь на земле, с палеозойского силура, четыреста пятьдесят миллионов лет назад, о его панцырными рыбами, дает направление мыслям вперед.

— О, — сказала Наташа, — тогда вспомним и об астрономах. Они своими телескопами проникают в мир звезд, этих мириадов могучих солнц.

Петров положил руку на свой микроскоп.

— Астрономические величины огромны. Звезда Антарес имеет четыреста пятьдесят миллионов километров в поперечнике. Наша планета кажется огромной, но она карлик. Ее диаметр всего лишь двенадцать тысяч семьсот пятьдесят километров. Природа поставила людей на грани колоссального и ничтожно малого. Телескоп раскрывает необъятность бесконечно большого, а микроскоп погружает нас в мир бесконечно малых величин. Помнить, Костя, мы в школе читали веселый рассказ про кошку?

— А, там описывалась семья на даче с точки зрения кошки, которую ребята взяли из города. Очень интересно. Дачники казались кошке великанами. Мир кошки зависел от великанов, а толстая кухарка, дававшая ей кусочки мяса, представлялась кошке всемогущим существом, властвовавшим среди блаженных и вкусных запахов. А для нас это просто кухня…

Наташа засмеялась.

— Если бы таракан умел вести записи, он описал бы мышей, как гигантов, а кошка показалась бы ему сверхгигантом.

— Вот-вот… — произнес Петров. — Пойдемте дальше. Длина сибиреязвенной палочки около восьми микронов. Бруцеллы вчетверо меньше, как и палочки туляремии. А микробы пневмонии рогатого скота еще меньше. И когда бактериология открывает нам еще мир ультрамикробов и фагов, являющихся карликами по сравнению с теми микробами «гигантами», которые мы обычно видим в микроскоп, я торжествую. Фаги заражают микробов, так же как и микробы заражают организм человека. Когда я вижу, как дизентерийный фаг на чашечке Петри начисто выедает посеянные накануне колонии дизентерийных микробов, я говорю: «Есть на свете справедливость».

Еще в 1890 году ученый Хавкин установил, что вода некоторых рек Индии способна растворять холерных микробов, но этот факт, как и много других подобных, не был объяснен. Французский ученый д’Эррель, изучая действие фильтрата из испражнений дизентерийного больного на культуру дизентерийных палочек, обнаружил, что в фильтрате находится какое-то действующее начало, которое даже в ничтожном количестве очень быстро растворяет их. Это растворяющее начало д’Эррель образно назвал «пожирателями бактерий» — бактериофагами. Теперь их называют просто фагами.

На засеянной бактериями чашечке Петри видно, как под влиянием фага колонии микробов исчезают и появляются белые прозрачные пятна. Это как раз места, где фаги уничтожают микробов. Микробов здесь больше нет. Исследуя эти простерилизованные фагом пятна, д’Эррель выяснил, что они являются колониями невидимых зародышей фага, размножившихся в огромном количестве за счет уничтоженных бактерий.

Что же произошло, когда к бактериям было добавлено немного фагов?

Фаг, соприкасаясь с бактерией, прилипает к ее поверхности, а потом проникает внутрь ее и начинает вырабатывать особое вещество — лизин, которое переваривает белки бактерии; она разбухает и наконец лопается. И тогда из остатков трупа обезвреженной бактерии освобождаются юные фаги в количестве от 12 до 24 новых зародышей, которые тотчас же с яростью бросаются на других бактерий, пока не уничтожат их начисто.

Для каждого вида заразных микробов имеется свой особый фаг. Получены фаги для всех видов заразных микробов, в том числе для всех видов дизентерии, тифов, паратафов, против стрептококков и стафилококков, против холеры, чумы, столбняка, сибирской язвы, против газовой гангрены, дифтерии. Если известен микроб, мешающий заживлению раны, и имеется соответствующий фаг, то раннее его применение способствует заживлению раны. Прием внутрь фага против желудочно-кишечных болезней делает человека невосприимчивым к тому микробу, фаг которого был принят. Так же действует фаг и при лечении. Но только надо помнить, что стрептококк, например, будет побежден лишь стрептококковым фагом, стафилококк — лишь стафилококковым, и так далее.

— Если ты изобретешь микроскоп «ультраиглу», — сказал Костя Петрову, — то мы будем наблюдать интереснейшее зрелище. Микробы, наши страшилища, сами подвергаются нападению ультрамикробов и фагов. Мы увидим, как зараза изнемогает, расплавляется в ничто, в безвредную слизь. Меня особенно интересует чума.

Принесли почту: вечерние газеты и несколько писем. Петров вскрыл одно:

— Вот… Оно и нас касается… Это пишет мне мистер Гобс, работы которого вы, Наташа, знаете. «Дорогой мой профессор… Вчера наконец я смог войти в павильон Советского Союза. Огромная толпа терпеливо дожидалась очереди, чтобы насладиться прекрасными экспонатами. Я видел раньше советский павильон в Лондоне, но с каким блеском, полнотой и силой русские показали свою страну и себя в Нью-Йорке! Какое прекрасное метро у вас в Москве! Какие пейзажи, какое богатство недр! Меня интересовали люди. Естественно, я искал стенды с надписью «Бактериология». Я видел снимки с роскошных лечебных и профилактических учреждений. И все это принадлежит советскому народу. Мне запомнилось одно фото. Песчаные холмы, дикий кустарник, дорога, по которой двигается небольшой караван вьючных лошадей. Три всадника остановились, на переднем плане ж в упор смотрят мне в глаза. Надпись: «Отряд медицинской экспедиции». Три всадника. Из них одна — женщина. Я и сейчас вижу их лица. Они смелы, решительны. Они уверены в своей силе. Они любят свою работу и природу, которая их окружает. Этих не запугают бактериальные облака. Они, вероятно, встречались со смертельными опасностями и не раз, вступив в единоборство со смертью, выходили победителями. Их глаза как бы говорили мне: «Мы знаем, что ты думаешь о нас. Почему же ты громко не говоришь, что ты потрясен виденным?» Я почувствовал, что молчать я не должен. Я снова простоял в очереди к пюпитру, за которым в больших книгах можно было записать свои впечатления. Мне хотелось написать много. Лица трех всадников светились в моей памяти, как живые, и я хотел бы писать торжественными стихами. Меня торопили, чтобы скорее уступить место многочисленным желающим. И тогда сами собой вырвались слова. Они сейчас там, в книге:

«Друзья, люди Советской страны! Примите мое уважение и горячий привет. Я восхищен виденным и блестящими достижениями вашей прекрасной Страны и счастлив, потому что вижу в вас подлинных борцов за счастье трудящихся и за цивилизацию, достойную человечества. Я убежден, что таких людей нельзя победить никаким оружием. И мы должны итти вперед только с вами».

Я привожу эти слова, как дань моего уважения и к Вам лично как, автору замечательной книги о противочумных мероприятиях в степи. Эпизод с вашим другом Орловым исполнен несравненного драматизма и самопожертвования. Привет, дорогой Петров! Примите мои лучшие пожелания. Сердечно Ваш Гоббс».

— Интересное письмо, — произнесла Наташа.

— Очень. Гобс не узнал меня на фото. Мы не виделись пять лет. А в степи я ужасно оброс бородой, — отозвался Петров. — Но я и не буду писать ему, что это мы с вами.

— Да и некогда будет писать, — отозвался геолог, протягивая просмотренную газету: — вторая мировая война, судя по всему, уже на пороге…

— И надо быть готовыми к отражению всех видов нападения, — сказал Петров.

В тот вечер Орлов тщательно записывал в дневник: