"Парад теней" - читать интересную книгу автора (Степанов Анатолий Яковлевич)

15

— Разрешите? — уже войдя, справился Андрей Альбертович.

Галина Васильевна внимательно осмотрела парадный его двубортный костюм, слегка диковатый, ядовито-синий галстук, портфель, блестящие в металле башмаки. На миг перевела взгляд на не пошевелившегося Кирилла Евгеньевича, у окна пялившегося на неприбранный двор, и разрешила.

Андрей Альбертович прошел к столу, выдвинул стул, сел, бухнул на раритетную карельскую березу свой портфель и поздоровался с горбатовской спиной:

— Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич!

Кирилл ненадолго обернулся:

— Здравствуйте, Андрей Альбертович, — и возвратился к созерцанию задворок.

Галина Васильевна поняла, что разговор придется вести ей, и, еще раз окинув насмешливым взглядом экзотический наряд сыщика, спросила:

— Надеюсь, Андрей Альбертович, вы сегодня, наконец, с полным отчетом?

— Так точно, Галина Васильевна! — успокоил ее Андрей Альбертович и для убедительности приподнял над столом свой крутобокий портфель.

Галина Васильевна продолжила ледяным тоном:

— Надеюсь, вы ознакомите нас с вашими выводами?

— Что значит с выводами? — обиделся Андрей Альбертович, шаря во внутреннем кармане пиджака. — Что значит с выводами? — Извлек очёшник, вытащил очки, водрузил их на нос, с достоинством глянул на Галину Васильевну. — Я серьезно и добросовестно работал, уважаемая Галина Васильевна! — Он завалил портфель набок, щелкнул замком, извлек из портфеля виниловую папку. — Здесь, — помахал ею, — полный отчет о моих действиях и затратах.

— Нас меньше всего интересуют ваши действия и наши затраты, — сказал от окна Кирилл Евгеньевич. — Где результаты, Андрей Альбертович?

— Нет, позвольте! — возмутился тот. — Я должен изложить все поэтапно, чтобы ни у кого не возникало сомнений в моей профессиональной честности. Предполагая возможность сомнения заказчика по поводу тех или иных аспектов дела, я подготовил всесторонний отчет-справку, который сейчас зачитаю.

— Может, своими словами? — предложил Кирилл Евгеньевич.

— А в отчете что — слова не мои? — обиделся Андрей Альбертович, вытащил из папочки пачку листов с отпечатанным на машинке через интервал текстом и, чтоб не успели еще раз перебить, скоренько приступил к чтению. Бубнил заунывно, но довольно внятно: — "Отчет-справка о проделанной работе и финансовых затратах по этой работе сыщика Рябухина А.А., выполнявшего задание граждан Горбатова К.Е. и Праховой Г.В.". — Прочитав шапку, Андрей Альбертович глубоким вдохом набрал воздуху и забубнил с новой силой: "Смысл задания, полученного мной, Рябухиным А.А., состоял в том, чтобы определить и расследовать причины, по которым Горбатов Д.Е. совершил убийство неизвестной…"

— Вы!.. — выкрикнул Кирилл Евгеньевич, но оборвал себя.

Андрей Альбертович поднял на лоб очки, честно посмотрел на Горбатова:

— Что — я?

— А-а-а! Да ладно, продолжайте, — огромным усилием справился с собой Горбатов.

— В дальнейшем прошу не перебивать, — Андрей Альбертович пальцем отыскал место, до которого дочитал, но для связности повторил: — "… по которым Горбатов Д.Е. совершил убийство неизвестной, и отыскать, если таковые имеются, истинных инициаторов этого преступления. Определив тупиковую бесперспективность разработки линии, связанной именно с этим преступлением, по причине гибели Горбатова Д.Е., которая фактически обрывала возможные нити, тянувшиеся к так называемым инициаторам, я посчитал более целесообразным исследовать историю гибели другого лжепевца по аналогии. Я был убежден, что оба эти преступления зародились в одном месте, и если я досконально пройдусь по цепочке второго дела, то обязательно выйду к истокам и первого. Пользуясь хорошими своими связями в «Аэрофлоте» я по спискам пассажиров…"

Начали глухо бить напольные часы. Рябухин оторвался от бумаг, про себя считая удары. Хотя без забот мог бы и на свои наручные посмотреть. Подсчитал и объявил:

— Десять часов.

Он проснулся и глянул на наручные часы, которые забыл снять. Было ровно десять. Он лежал на дивных простынях на необъятной ширины кровати красного дерева с медальонами. Времен, надо полагать, одного из французских Людовиков. Луи Каторза, к примеру.

…Вчера, а точнее, уже сегодня, возвратясь от Деда в два часа (для одних — поздний вечер, для других — уже раннее утро), он, не предвидя на утро особых хлопот, решил основательно выспаться. Но ему не позволили сделать это. Он только-только сбросил в передней башмаки, как зажурчал звонок многоцелевого «Панасоника». Трубку брать совсем не хотелось, но он все же взял ее. Угрюмо сказал в микрофон:

— Вас слушают. — Знал, что вышло нелюбезно, но желал, чтобы так вышло.

— Господи, меня слушают! — умилилась трубка неповторимым голосом популярнейшей певицы. — Счастье-то какое!

— "Приколет розу вам на грудь цветочница Анюта!" — хрипло спел Сырцов и ласково поздоровался: — Здорово!

— Приколет, приколет, — пообещала Анна. — В самое ближайшее время. Ты что там делаешь?

— Дрова рублю, — сообщил он. — Не заметил, как кончились дровишки-то.

— Захвати вязанку для моего камина и ко мне.

— А надо? — спросил он тихо, тайно надеясь, чтобы было надо.

— Что надо?

— Поздней весной камин топить?

— Пошутили, и будя, — решила Анна. — Можешь подъехать?

— Могу.

— Жду через двадцать минут. Цербера я предупрежу.

Она действительно приколола (засунула черенок в карман блейзера) розу ему на грудь, а на плечи положила теплые руки. Он за талию осторожно привлек ее поближе, откинул со лба знаменитые ее кудри и нежно поцеловал в губы. Они одновременно прикрыли глаза, ощущая неодолимое желание. Потом посмотрели глаза в глаза и поняли все друг о друге. Он долгое время (по причине занятости) был без женщины, а она (неизвестно по какой причине) стосковалась без мужика. А теперь к взаимному удовольствию вот они мужчина и женщина.

Первая близость прошла без подготовки, без слов, без особых ласк. Просто лихорадочно освободились от гнетущей тяжести.

Потом не спешили. Слегка выпили, немного поболтали.

— Не торопись, — ласково просила она и определяла ритм замедленным кругообразным движением таза. Она помогала ему и сдерживала его, зная, что высокое наслаждение в предощущениях, а не в конце. Он поддался, он сдался, он следовал за ней. Они растягивали мгновенья до минут, чтобы желание нарастало и нарастало.

Они и кончили, с мучительным напряжением сдерживая себя, в том же затяжном ритме, чтобы пронзительное общее их завершение было не целью, а результатом.

Не истерзанное диетами ее тело было плотным, гладким, с нежной упругой кожей. И владела она им со спокойной эмоциональностью, мастерски. Она была талантлива во всем. И в этом занятии тоже.

Они следовали по горной гряде от пика к пику и, покорив вершину, сладостно утомленные, тихо и незаметно уснули…

Он на четвереньках дошагал до края кровати и сел, спустив ноги на ковер, слегка разочарованный, что Анны не было в постели. Но именно в этот момент от дверей ванной комнаты в развевающемся воздушном пеньюаре шла уже хорошо поработавшая над собой, свежая, как глоток колодезной воды, Анна. Он поспешно прикрылся простыней. Она подошла к нему, уперлась коленями в его колени, наклоняясь, поцеловала в лоб.

Он обеими руками проник под пеньюар. Ягодицы легли в его ладони. Он гладил их, осторожно сжимая их, уверенно лаская. Она взяла его за уши, влажным слабым ртом раскрыла его губы и нашла язык…

— Еще? — спросила она детским голосом. Он, не удержавшись, кивнул.

Михаил Семенович Кобрин ждал свой «линкольн» у закрытого на ремонт магазина «Кубань» неподалеку от метро "Парк культуры". В превосходном настроении. Был даже момент, когда он бесшабашно отбил на тротуаре некое подобие матросской чечетки. Вот, наконец, и они. Лимузин бесшумно остановился рядом с ним. Выскочил Артем и, виновато глядя в хозяйские глаза, объяснил:

— В пробку на Самотеке попали, шеф. Еле вырвались.

— Какие могут быть пробки в воскресение? — стараясь казаться суровым, не поверил Михаил Семенович.

— Мне не верите, спросите у Славика. Он подтвердит!

— Потому что сговорились, — продолжил было игру в строгость Михаил Семенович, но не выдержал, обнаружил свое прекрасное настроение в широкой улыбке. — Ладно уж, прощаю. Я сегодня всем все прощаю.

— С удачей вас, Михаил Семенович? — поощренный хозяйской улыбкой, спросил Артем.

На этот прямой вопрос Кобрин ответил радостно, но неопределенно:

— Гора с плеч, Артем! Я развязался! Как сказал Маяковский: "Я свободен от любви и от плакатов!"

— От каких плакатов? — удивился Артем. То, что босс освободился от надоевшей любви, он знал давно: кобринская жена постоянно жила за границей.

— От красочных, — с легкой издевкой ответил Кобрин, открыл дверцу и, слегка нагнувшись, сообщил водителю: — Славик, сейчас — домой, загоняем машину в стойло и весело втроем отмечаем мою небольшую удачу. Идет?

— Другой бы драться, а я — пожалуйста! — темпераментно откликнулся Славик.

Михаил Семенович был уже наполовину в автомобиле, когда ему в голову пришла ужасающая мысль:

— В доме же выпить нет ни черта! Вчера же эти сратые «пионеры» все вылакали. Надо отовариваться, бойцы. Где?

— Тоже бином Ньютона, — сказал начитанный Славик. — Сразу же за поворотом на Комсомольский — магазинчики, в которых все есть. Дорого, правда…

— Не играет рояли! — пророкотал Михаил Семенович и бухнулся на заднее сиденье. Что тут за езда! Метров двести, направо и остановились.

— Что брать? — спросил Артем, не сомневаясь, что отовариваться придется ему.

— Жратвы-то у нас навалом, полный холодильник, — размышлял Михаил Семенович. — Значит так: пару бутылок хорошей водки, бутылочку "Чивас Регал", если он есть. Если нет — «Балантайн», коньяка настоящего теперь нигде нет, возьми каких-нибудь ликеров позаковыристее, в красивых флаконах, чтоб глаз радовали. Да, и водички! Всякой-всякой! Сосудов пять-шесть. У тебя хоть сумка есть?

— Вот ведь неугомонный! — восхитился Артем. — Да дадут, дадут мне здесь сумки. Не в совке живем!

Хлопнув передней дверцей, он сильным движением кинул себя на тротуар, в два шага достиг дверей беленького магазинчика и скрылся в нем.

Медленно подъехала темно-синяя «тойота» и остановилась за их «линкольном». Из нее с разных сторон неторопливо вышли двое в черных длинных плащах с поднятыми воротниками. Один подошел слева к Славику, другой справа к Михаилу Семеновичу, одновременно рванули дверцы на себя. Одновременно и негромко выстрелили из двух противоестественно длинных пистолетов, выстрелили каждый по три раза. Пока они стреляли, «тойота» обогнула «линкольн» и двое почти на ходу скрылись в ней.

Артем отошел от кассы и вдруг увидел через стекло беспечно распахнутую в сторону движения дверцу «линкольна». Бросив чеки, он выскочил на тротуар. Нервно взревев мотором, с места рванула «тойота». Из «линкольна» высовывалась мертвая рука.

Артем, присев на колено, с двух рук палил из своей «беретты» по уносившемуся от него скромному японскому автомобилю. Он успел выстрелить четыре раза, прежде чем «тойота» достигла церкви Николы в Хамовниках и, визжа тормозами на крутом повороте, на ходу спряталась за ней.

Наваливалась толпа. Размахивая «береттой», Артем орал:

— Не подходи! Не подходи!

Увидев пистолет, люди пятились. Артем заглянул в салон. Михаил Семенович лежал головой к проезжей части, а Славик, наоборот, головой к тротуару. Будто валетом уснули. Славик в последнем движении, падая от выстрелов и запоздало спасаясь от них, рукой распахнул дверцу. Это он, Артем, не захлопнул ее, выходя. Славик лежал лицом вверх. Одна пуля вошла ему в глаз и разворотила висок, две прострелили грудь. Кровь уже стекала с сиденья на пол.

У Михаила Семеновича не было головы. Вернее, вместо головы был некий бело-красный набалдашник без лица. Ему целили в голову и все три раза попали.

Не хотелось, чтобы Славикова рука торчала из машины. Артем, стараясь быть бережным, попытался положить эту руку на сиденье. Но Славик лежал на самом краю, и рука упала. Кистью в кровавую лужу.

— Славика-то за что? — не понимая, что произносит вслух, и не слыша себя, спросил неизвестно у кого Артем. Сзади шумно и коллективно дышали. Он обернулся. Любопытных собралось уже очень много.

Они отдыхали, когда в дверь спальни негромко и коротко постучала одна из мышек-девушек, добровольных рабынь, занимавшихся непростым хозяйством Анны.

— Ты спятила? — удивленно поинтересовалась Анна у двери.

— Аня! — Она разрешила мышкам звать себя так. — Срочно к телефону!

— Ты спятила? — опять удивилась звезда.

— Полковник милиции Махов! Требует, чтобы немедленно! — стараясь, погромче пропищала мышка. — Трубку дать?

Анна прикрыла Сырцова простыней и разрешила:

— Давай.

Мышка (здоровенная румяная девица), стараясь не смотреть на нечто ужасно длинное под простыней, сунула в руку певицы отводную радиотрубку и тут же смылась от греха подальше. Анна положила трубку себе на живот, подбила за головой подушки, подтянулась, уселась в них и поднесла трубку к уху:

— Да, я слушаю вас, Леонид.

Сырцов откинул простыню, на локтях подполз как можно ближе, надеясь услышать разговор. Но радиотрубка урчала невнятно.

— Господи! — ахнула Анна, и Сырцов впервые в жизни увидел, как смертельно бледнеют. Малозаметно лицо (потому как под тоном), а от подбородка — в гипсовую белизну. Ее глаза смотрели на Сырцова и не видели его, они вообще ничего не видели. А трубка журчала и журчала.

— Да, — наконец согласилась с чем-то Анна. — Да. Обязательно. — И возвратила трубку на живот.

Сырцов снял трубку с живота, отшвырнув ее в ноги. Тихонько погладил Анну по тому месту, где эта трубка лежала, и спросил осторожно:

— Кого убили, Аня?

— Мишу Кобрина, — назвала имя Анна и от этого пришла в себя. — Леонид позвонил мне, потому что всюду ищет тебя. Он до половины двенадцатого будет там, а потом у себя. Это и велел тебе передать, если ты как-то объявишься.

Сырцов незаметно глянул на часы, было без четверти одиннадцать.

— Считаю, что ты объявился, и передаю.

Она плакала, а он с солдатской быстротой одевался.

Андрей Альбертович снял очки, держа их в руках и слегка дирижируя ими, торжествующе воспроизводил уже по памяти заключительные фразы отчета-справки.

— Итак, последнее звено цепочки соединило лже-Владлена с известным шоу-продюсером Михаилом Семеновичем Кобриным. Выяснилось, что гастроли дублеров Дарьи и Владлена организовывались именно им. Выяснилось также, что, вступив в сговор с фальшивым Владленом, Кобрин, боясь разоблачения, через своего телохранителя связался с криминальной группировкой, осуществляющей заказные убийства, которая и осуществила ликвидацию так называемого Владлена. С девяностопроцентной уверенностью могу утверждать, что и смерть лже-Дарьи — дело рук Михаила Семеновича Кобрина. Хотя в данном случае он не прибегал к услугам киллеров. Будучи через Дарью хорошо знаком с Горбатовым Д.Е., он сумел, воспользовавшись неустойчивостью последнего, спровоцировать его на агрессивные действия против женщины, которая использовала имя обожаемой им певицы. Таковы первые выводы тщательно документированного расследования, проведенного мной за истекшую неделю.

— Все, что вами сказано об убийстве неизвестной женщины и участия в этом моего покойного брата — только зыбкая версия. — Кирилл Евгеньевич был сдержан, холоден и, боясь завестись, не смотрел ни на Андрея Альбертовича, ни на Галину Васильевну. Он сидел за своим бюро вполоборота и глядел в любимое окно.

— Версия, — частично согласился Андрей Альбертович, — но никак не зыбкая. Я жду вашего согласия на продолжение расследования, в течение которого эта одна из версий станет единственной и доказуемой.

— Вы собираетесь напрямую выходить на Кобрина? — спросила Галина Васильевна.

— Безусловно, да. — Андрей Альбертович глянул на часы (на этот раз на свои наручные) и удивился продолжительности совещания. — Ого, уже десять минут двенадцатого.

— Вы спешите? — спросил Кирилл Евгеньевич. — Мы вас больше не задерживаем.

Андрей Альбертович собрал бумажки, сбивая, подровнял их и уложил в виниловую папочку. Раскрыл, щелкнув варварским отечественным замком портфеля, и внезапно прекратил сборы. Сказал, осуждающе рассматривая профиль Кирилла Евгеньевича:

— Так все же как? Вы санкционируете продолжение расследования?

Ни Кирилл Евгеньевич, ни Галина Васильевна ответить не успели, их опередила секретарша Светлана. От дверей она обратилась к детективу:

— Андрей Альбертович, вас к телефону.

— Прошу извинить меня, но я на всякий случай оставил моим людям номер вашего телефона.

Андрей Альбертович двинулся к двери. Не глядя ему вслед, Кирилл Евгеньевич передернулся:

— Мерзавец.

— Но дотошен и въедлив. — Не отрицая, что ушедший господин — мерзавец, Галина Васильевна все же старалась быть объективной. — Он неплохо работает, Кира.

— Вот только на кого?

— Пока на нас с тобой.

Андрей Альбертович неожиданно быстро вернулся. Войдя в кабинет, он сказал от порога:

— Мне позвонил знакомец из 107-го отделения милиции. Только что на углу Садового кольца и Комсомольского проспекта киллерами убит Михаил Семенович Кобрин.

Въезд на Комсомольский с Садового перекрыли. Тоскливой цепочкой-очередью автомобили медленно спускались на набережную вдоль Крымского моста. Действуя не столько убеждением, сколько нахальством, Сырцов пробился на своем "гранд чероки" сквозь оцепление и стал впритык за черной «Волгой», которая — он знал — возила полковника Махова.

А сам полковник, без плаща, в идеальном, будто на прием собрался (а может, и вправду собирался), костюме, сидел на белой табуретке у входа в магазинчик (из магазинчика и табуретка) и меланхолически наблюдал за тем, как шустро действовала бригада. Подошел Сырцов, без слов шлепнулись ладонями.

— Быстро ты, — констатировал Махов.

— Анна сразу же меня разыскала…

— В своей постели, — уточнил Махов.

— Да пошел ты! — не зная, что сказать, грубо ответил Сырцов.

— У нее что — бритвенного прибора нет в доме? — Махов кивнул на небритые щеки Георгия.

— Некогда мне было бриться, понимаешь, некогда! Сюда спешил по твоему зову.

— Машенька! — не оборачиваясь, позвал продавщицу из магазина Махов. Еще стульчик у тебя найдется для моего друга?

— Найдется, Леонид Константинович! — сразу с табуреткой объявилась Машенька, которой, очевидно, хотелось еще разок глянуть на красавца полковника.

— Спасибо, лапонька. — Махов отобрал у нее табуретку, поставил рядом со своей и пригласил Сырцова: — Садись, думать будем.

— Может, водички вам? — предложила Машенька. — Или пивка?

— Со временем, — уже холодно отозвался Махов. Машенька понимающе согнала улыбку с лица и незаметно исчезла.

Мерили рулеткой мостовую, в салоне «линкольна» бессмысленно — но таков порядок — колдовали над отпечатками, с трех фотоаппаратов снимали внутри, снаружи, сверху, снизу.

— Из твоих разработок к этому ничего не прикладывается? — спросил Махов.

— Пока не знаю. А порешили всех, кто был в машине?

— Нет, телохранитель живой. Он за водкой в магазин побежал.

— А теперь коротко, Леня, а?

— Сразу же как охранник Артем вошел в магазин, за «линкольном» остановилась «тойота». Двое в черных плащах, лица закрыты воротниками, вышли из нее и с двух сторон по три пули Михаилу Семеновичу и шоферу. «Тойота», обойдя «линкольн», приняла киллеров почти на ходу. Выбежавший из магазина Артем палил в почти безнадежный угон. Номера на «тойоте» были вполне читаемы. Двое ушлых из публики запомнили их в точности. Наверняка угнанная. Вот, пожалуй, и все.

— Где-нибудь здесь в переулках их ждали на подставе. «Тойоту» не нашли?

— Ищем, Жора, ищем. Идеи?

— Нет пока идей. Вот ведь какое безобразие!

— А должны быть! — разозлился Махов. — Ты ведь наверняка этого Кобрина пытался взять на просвет. Значит, знаешь больше, чем я.

— Водку Артем для кого покупал? Для себя?

— Для хозяина. Гулять вместе с Артемом и шофером собирался.

— С какой радости?

— Просто от радости. Артем говорит, что Кобрин прямо-таки ликовал в связи с завершением какого-то дела.

— Какого — он, конечно, не знает?

— Именно так, мой проницательный друг.

— Теперь главное — узнать, что это за дело, Леня.

— Счас сделаем! — восторженно уверил Махов и тут же спросил пародийно жалким голосом: — А как?

— Не знаю, Леня, — серьезно ответил Сырцов. — Ты этого Артема трепал основательно?

— Да нет. На скорую руку и только по обстановке здесь.

— Может, я попробую?

— Нет смысла. Пока в затяжной истерике.

— Не косит?

— Считаю, что нет. Да и доктор подтвердил.

— Незадача. С собой на Петровку его возьмешь?

— Обязательно. В медпункте его откачают, и я поработаю с ним всерьез.

— Где он?

— В «микрике» сидит. Его доктор валерьянкой отпаивает.

— Пойдем на него посмотрим, а?

— Смысл?

— Без смысла. Просто так.

Махов неохотно поднялся с табуретки. «Микрик» стоял на тротуаре у палатки с собачье-кошачьим кормом. Махов остановился у палатки, а Сырцов заглянул в открытую дверцу «микрика». На первом — у двери — сиденье скучал человек в белом халате, а на первой же скамье в глубине, забившись в угол, сидел Артем.

— Как дела, Артем? — не очень ловко спросил Сырцов. Плохо узнавая знакомое лицо, Артем тихо ответил:

— Хорошо.

— Не узнаешь меня, что ли?

— Узнаю.

— Тогда скажи мне что-нибудь.

Опять его заколотило. Он кивал головой, тер ладонями колени. Вдруг взвыл почти:

— Славика-то за что?!

— Гражданин, а гражданин! — сказал за сырцовской спиной женский голос. Сырцов обернулся. За ним стояла продавщица Машенька с двумя объемистыми пластиковыми пакетами. Она с любопытством рассматривала Артема. Гражданин, а гражданин! Вы свое забыли!

И, неделикатно оттолкнув Сырцова, поставила на пол «микрика» пакеты.

— Это не мое, — твердо сказал Артем. — Это хозяйское.

— Но вы ж это покупали! Я все здесь оставляю, — решила Машенька. И Сырцову: — Вы — свидетель.

— Иди отсюда, родная, — посоветовал Сырцов, и она ушла, оглядываясь.

Полковник Махов любовался рекламками, с которых преданно улыбались холеные собаки.

— Что ж! Камин затоплю, буду пить…

— "Хорошо бы собаку купить", — вспомнил бунинские строчки Сырцов.

— Хорошо бы, — согласился Махов.

На бешеной скорости примчался «газик», лихо развернулся перед начальством. С переднего сиденья выпрыгнул местный капитан и доложил-похвастался:

— Нашли! Нашли мы эту «тойоту», товарищ полковник!

Перед тем как ехать к Деду, Сырцов отмылся как следует, побрился наконец-то, оделся как жених и наодеколонился мужским «Опиумом». Решил легко перекусить, зная, что основательно его покормят у Смирновых-Болошевых. Так, чтобы не сосало: пару бутербродов с любимым рокфором, кружка крепкого сладкого чая. Уже успешно поборолся с безмерно томящим желанием закурить (третий год, как бросил, а все тянуло). Он вымыл посуду и прибирался (не любил возвращаться в неряшливый дом), когда дребезжаще протяжно зазвонил телефон.

— Георгий Петрович! — отчаянно прокричала трубка. — Виктор погиб!

От сердца оторвалось нечто и рухнуло в пропасть желудка, задев сразу же задрожавшую диафрагму. Сырцов сглотнул горькую слюну и спросил страшным голосом:

— Кузьминский? Где? Когда?

— Да какой Кузьминский? Вы что, меня не узнаете? Это Валерий говорит, Валерий! Вы к нам приезжали еще по поводу Горбатова.

Прошиб пот, и пришла слабость. От немыслимого облегчения. Вспомнил он Валерия. Да и про того, кто звался Виктором, вспомнил. Сержант — водила «воронка».

— В могилу меня загонишь, лейтенант, — сказал он расслабленно. — Ну что там с вашим Виктором? По порядку рассказывай.

— Я ж не пальцем деланный, Георгий Петрович! — продолжал энергичный Валерий. — Я ведь просек, на кого вы баллон собираетесь катить. Ну и приглядываться к Виктору стал. В пятницу незаметно просек его с одним непонятным товарищем, но потом упустил и товарища этого, и его. А сегодня утром — я на дежурстве сейчас, я с дежурства звоню — вдруг в оперативной сводке читаю: в машине — одиннадцатой марке «жигулей», это его машина, Викторова, — упавшей в пропасть на сто девятнадцатом километре, обнаружен и опознан по документам труп Виктора Бруева. Вот такие у нас происшествия, Георгий Петрович. Вам это надо?

— Надо, Валерий, надо. И спасибо тебе. — Интересные игры начались, интересные. — Как ты считаешь, что это? Несчастный случай или убийство?

— Я-то считаю, что убийство. Но пока так, по подозрению. Оперативная группа уже на месте разбирается. Разберутся, и буду точно знать.

— И позвонишь мне, — вкрадчиво попросил лейтенанта Сырцов. — За мной должок, Валера. Теперь о том товарище непонятном, с которым ты Виктора просек. Внешность, одежда, особые приметы.

— Товарищ как товарищ. Рядовой, можно сказать, товарищ. Росточка небольшого, белесый, нос картошкой, глаза маленькие, глубоко посаженные, цвета не разобрал. Голова будто в плечи утоплена, почти без шеи. Ну, одним словом — корявый такой мужичок. Светло-зеленая куртка на турецкий свитер, коричневые штаны, черные ботинки — все дешевое. И сумка. Сумка хорошая, настоящий «Адидас», я такую хочу купить, но дорого.

— Купишь, — пообещал Сырцов. — Опознать его сможешь?

— Ноу проблем! — щегольнул Валерий.

— А по фотографии?

— Тот же ответ, Георгий Петрович!

— Если ты мне понадобишься, в Москву сможешь вырваться?

— И с удовольствием! Когда?

— Да подожди ты! — Сырцов слегка ошалел от молодого напора. — Оставь свой телефон, я, когда ты понадобишься, позвоню.

— А скоро?

— Сам не знаю. Думаю, дней через пять, через недельку.

— В общем, неизвестно когда, — огорчился Валерий.

— В любом случая я тебя вызову. Должок-то за мной.

Сырцов вернулся на кухню, потрогал заварной чайник. Еще горячий. Налил одной заварки, и ароматом цейлонского чая смыл отвратительный привкус панической горечи. Пора было ехать.

Дед подергал себя за мочку уха, потрогал нос, будто слепой, ощупал, как не свое, лицо и с жесткой уверенностью сказал:

— Протекло у нас, Жора.

— Где? — вызывающе спросил Сырцов, который не особо верил в утечку.

— Вот и мне интересно — где? Давай думать. Лида?

— Ты же сам только что предложил подумать. Я не подумала еще, Саня.

— Тогда хоть общую картинку нам нарисуй. Мы с Жорой в мелочах запутались. А ты со стороны, кистью Сурикова, так сказать. Картинка под условным названием "Утро стрелецкой казни".

Они уже пообедали. Ксюшка, слава богу, в Москву подхватилась. Можно посидеть привычно и спокойно втроем. Устроились равнобедренным треугольником за круглым столом.

— Итак, начало: два убийства, — определила для себя исходные Лидия Сергеевна. Определила и замолкла. Стряхнула тыльной стороной ладони со стола несуществующие крошки и, мысленно проверяя себя, заговорила неторопливо: — Два убийства, раскрытие которых вне компетенции московской милиции. И, естественно, люди, заинтересованные в скорейшем выяснении обстоятельств и причин преступления и выявлении преступников, обратились к частному сыску. Одна характерная особенность: в самой малой степени заказчики были обеспокоены гибелью так называемого Владлена, две стороны, пригласившие детективов, в первую очередь потребовали расследования дела несчастной Лизаветы…

— Бедная Лиза, — сослался на Карамзина Смирнов.

— Не шути так бездарно, — холодно оборвала его Лидия Сергеевна.

— Да я не шучу! — искренне возмутился Дед.

— Продолжать? — спросила Лидия Сергеевна и, дождавшись мрачного кивка Деда, продолжила: — Если Жора пошел естественным путем, тщательно проверяя и исследуя все этапы именно этого трагического события, то некто Андрей Альбертович, нанятый Горбатовым-старшим, единственной задачей которого была хотя бы частичная реабилитация Горбатова-младшего, полностью отверг возможность добиться успеха в этом направлении и кинулся расследовать дело лже-Владлена по весьма проблематичной аналогии. Действительно, с точки зрения борющегося за отчетность милиционера дело Лизаветы-Даниила по всем параметрам закрыто. Есть убийство, есть убитая и есть убитый убийца. Но это для милиции, а не для частного детектива. По сути своей, вся эта ясная и так округло завершившаяся криминальная история есть черный ящик, содержание которого крайне необходимо определить. Но черный ящик- вне связей, вне нитей, вне цепочки, на то он и черный ящик.

— Я вам уже сто раз говорил, — раздраженно перебил ее Дед, — что двойное убийство если не совершено, то наверняка организовано ментами, бывшими или настоящими!

— Как раз к этому я и подхожу, Саша, — смиренно согласилась Лидия Сергеевна. — Андрею Альбертовичу, я смею утверждать с почти стопроцентной уверенностью, этому бывшему милицейскому оперативнику, с высокой колокольни наплевать на изолированный черный ящик. Ему нужна цепочка. Для того, как он утверждает, чтобы в конце ее обнаружить организатора всех преступлений или для того, чтобы проверить эту цепочку на прочность? Я склоняюсь ко второму варианту. Андрей Альбертович — двойной, дорогие мои. И вдруг смерть водителя-милиционера, и вдруг убийство Кобрина. Еще недавно так уверенные в том, что дело Лизаветы-Даниила своей закрытостью не представляет для них никакой опасности, некие неизвестные нам негодяи совершают убийства именно тех, кто связан напрямую с этим делом. Что заставило их убивать? Ответ один: смертельная для них опасность, возникшая в связи с успешной твоей работой, Жора. И вывод: у нас утечка.

— Ничего себе картина "Утро стрелецкой казни"! — покачал головой Смирнов. — С чем боролись, на то и напоролись! От чего ушли, к тому пришли. Теперь я с вас, паразитов, не слезу. Ваши соображения по поводу утечки!

— Возможностей раз-два и обчелся, — вяло заметил Сырцов.

— Давай раз! — азартно потребовал Дед.

— Мой тамошний друг Валерий…

— Отпадает! — безоговорочно отверг такую возможность Смирнов. Недопустимо опасное расширение круга лиц в деле, завязанном на убийстве. Давай два!

— Тогда единственное: наш с Константином номер по выяснению направления работы этого Андрея Альбертовича не прошел.

— Почему не прошел? — удивился Смирнов. — Прошел. Мы узнали, чем он занимается.

— Я не о том. Я о том, что мы сильно рисковали, сообщив Горбатову-старшему некоторые наши соображения по поводу роли его брата.

— Ты считаешь, что Горбатов, дав честное слово Костику, тут же нарушил его? — спросила Лидия Сергеевна звонким и напряженным голосом. Она не любила, когда тянули на интеллигентов.

— В общем-то не считаю, — признался Сырцов. — Но больше возможностей для утечки нет.

— Прямых, — сказал Дед. — От нас к ним. А опосредованных?

— Ей-богу, и представить себе не могу, где они, эти опосредованные возможности, — честно заявил Сырцов.

— Ладно. У тебя других дел по горло. А этот вариант проработаю я, решил Смирнов.

— Есть мысли? — удивился Сырцов.

— Такого говна у меня всегда навалом.

— Саша, — мягко укорила Лидия Сергеевна.

— Что Саша? Что Саша? Это слово каждый день в телевизоре, а мне нельзя?

— Я не про слово. Я про твое хвастовство.

— А-а-а! — успокоился Дед. — Но я не хвастаюсь, Лида, это действительно так, от всяческих идей башка лопается.

— Значит, идеи дурацкие, раз башка лопается. От хороших идей в голове ясность. — Она извинилась перед Сырцовым: — Прости нас, Жора, за эту мелкую склоку, но ты знаешь своего дружка. Последнее слово должно быть обязательно за ним.

— Хи-хи, — мерзко сказал Смирнов.

— Ты что? — поинтересовалась Лидия Сергеевна.

— Это я насчет последнего слова. За кем оно. Хи-хи.

— Ну а я что говорила? — удовлетворенно заметила Лидия Сергеевна, обращаясь к Сырцову. — Все, покончили с балаганом. Какие у нас еще дела? Что беспокоит в первую очередь?

— Беспокоит многолинейность дела. Фотографии из букмекерской конторы раз… — Сырцов загнул мизинец на правой руке. — Работы по многим весьма примечательным фейсам — непочатый край. Убийство Кобрина тоже нельзя без внимания оставлять — два, — загнул безымянный. — Продюсеры поп-эстрады, на которых недвусмысленно намекнул шустрый Евсеевич, — это уже три. — Согнулся и средний. — Дорогой Андрей Альбертович — четыре. — Теперь торчал только большой. — И, наконец, утечка. Вот вам и кулачок. — Сырцов показал супругам свой впечатляющий кулак. — Но кулак — он только на руке. А в деле он расползается по пяти линиям. По пяти. А технический исполнитель, по сути, один я.

— Я же сказал: утечка моя, — осерчал Дед. — Фигу рантов тотализатора отдай Костику. Он — паренек аккуратный и свой в футбольных кругах. До продюсеров мы еще доберемся. А Андрея Альбертовича на данном этапе трогать нецелесообразно и опасно.

— А хочется, ох как хочется потрогать эту тварь! — признался Сырцов.

— Еще потреплешь, — пообещал Дед. — Но, Жора, я тебя серьезно предупреждаю: будь осмотрителен и осторожен. Ты после утечки — их главный враг. И когда им покажется, что единственный выход для них — твоя ликвидация, они без раздумий попытаются тебя ликвидировать. Кончилась пора элегантного цивилизованного поиска. Началась взаимная охота без правил. Запомни это твердо и обещай нам помнить об этом всегда. Обещаешь, пижон несчастный?

— Обещаю! — хмуро заверил Сырцов.

— Теперь, обратно же, о твоем кулачке. Остается тебе один пальчик убийство Кобрина, которое необходимо размотать до того, как его размотает милиция, если она размотает.

— Ленька размотает.

— Может, и размотает. Но нескоро, ибо будет действовать строго в соответствии с законом. Как правильно замечает писатель Хруцкий в своих книгах, не признающееся законом, но, безусловно, главное оружие сыскаря агент и кулак, о котором ты пока повествовал в чисто символическом смысле. Опереди Махова, Жора.

— Постараюсь, — успокоил Деда Сырцов. — Но говоря о персонажах подпольного тотализатора, вы упустили один момент: помимо бывших футболистов и околофутбольных дельцов, там мелькали разные, до слез уголовные, рожи. Их Константину не отдашь.

— Ну не одна у тебя будет линия, а полторы. Справишься, вон бугай какой здоровый! — с тихой завистью сказал Смирнов.

— Ребятки, — воспользовавшись паузой, задушевно обратилась к распетушившимся от азарта мужикам Лидия Сергеевна. — Пока вы тут шашками махали, я вдруг поняла одно: не могут уголовники даже в союзе с уволенными ментами самостоятельно проворачивать столь дорогостоящие операции. И тем более не могут только одной грубой криминальной силой заставить весьма состоятельных дельцов шоу-бизнеса работать на них. Их мощно финансируют. Кто?

— Шестая линия, — обреченно вздохнул Сырцов.

— Пора старую гвардию вводить в бой, — решил Смирнов.

— Наполеон при Ватерлоо! — восхитилась Лидия Сергеевна.

— При Аустерлице, — поправил Дед, — ибо мы должны выиграть эту битву.

— И говорит, как в той эпохе! — умилилась она. — Как торжественно прозвучало «ибо»!

— Лидка! — прикрикнул Смирнов. — Кто ты есть? Жена. И молчи в тряпочку…

— А они согласятся? — прервал его Сырцов.

— Куда им деваться? — недоумевающе ответил Дед.

Старой гвардией Смирнов называл с титешных лет младшего своего известного журналиста-международника Спиридонова, в молодости соратника по муровскому бытию, а ныне народного артиста России кинорежиссера Романа Казаряна и Витеньку Кузьминского, конечно.

Действительно, куда им деваться? Старый хромой черт заставит кого угодно заполошно бегать по его указке. Особенно тех, кто безмерно любил этого старого хромого черта.

А они любили его, любили преданно и нежно, так, как любят люди свою неповторимую молодость, дела своей молодости, истинных друзей этой молодости.

— Для порядка их предупредить надо хотя бы, — недовольно сказал Сырцов, которому, с одной стороны, конечно, в одиночку хотелось справиться, но опять же, с другой, он понимал, что это будет по-настоящему неоценимая помощь. Связи Спиридонова и Казаряна, их знание людей из деловых и правительственных кругов, их умение анализировать и сопоставлять разрозненные, казалось, факты, выявляя общие причины и закономерности, помогут ему, Сырцову, без метаний и ученических поисков, выйти на людей, тайно финансирующих их подопечных. Ну а Витенька Кузьминский войдет куда можно и куда нельзя, всех очарует, всем заморочит голову, всех убедит в том, что он сам — балда и перезрелый плейбой, и все для того, чтобы выведать для него, Сырцова, необходимые сведения.

— Я их уже предупредил, Жора, — вкрадчиво сообщил Дед и улыбнулся.

— И?.. — спросил Сырцов, твердо зная, что «и» уже есть.

— И они приступили к осторожному зондажу. Ты думаешь, Лидка одна у нас умная, а я совсем наоборот? Я, конечно, валенок по сравнению с ней, но валенок до ужасти сообразительный.

— Опять ломается, — удрученно констатировала Лидия Сергеевна.

— Вроде все, — проигнорировал (сделал вид, что не услышал) выпад деловой уже Смирнов. — Что делать сегодня будем?

— Вы бы Дарью навестили. Ведь такое на несчастную девочку обрушилось!

— А ты?

— Я через часок подойду. Вас к вечеру сменю. А к ночи Ксюшка подъедет. На самое тяжелое — в ночи утешать.

— По-моему, в ночи Дарью утешать — прямая обязанность Жорки, — объявил Смирнов и, не сдержавшись, хихикнул.

— Не поняла! — грозно объявила Лидия Сергеевна.

— А что тут понимать? — придурился Дед. — Мне Берта надысь сообщила со стопроцентной гарантией достоверности, что ее Дашка неровно дышит к нашему Жорке.

— Ты, выходит, не только пошляк, но еще и сплетник, — огорчилась Лидия Сергеевна.

…Смирнова и Сырцова на крыльце Дарьиной дачи встретила сильно встрепанная Берта.

— Господи, как хорошо, что вы зашли!

— С Дашей худо? — быстро спросил Сырцов.

— С Дашей более-менее все в порядке.

— Тогда в чем дело? — в один голос осведомились гости.

— Только что Артем явился. Пьяный в дым. Орет, ругается, плачет.

— Ну, что пьяный, понятно. После разговора с Ленечкой Маховым не запить — трудно. И что плачет — тоже ясно почему. Но на кой хрен он сюда приперся?

— Дарью собирается защищать.

— От кого? — продолжал допрос настырный Дед.

— От всех, — кругля глаза, сообщила Берта.

На кухне за грубым струганым столом сидел на струганой же скамейке Артем. Рядом стояла Дарья, ласково гладя его по всклокоченным волосам. Безотказное средство спастись от своих напастей, как известно, — утешать человека несчастнее тебя. Дарья гладила его по голове и уговаривала:

— Ты устал, Тема. Давай мы тебя спать уложим? Берта уже постель приготовила.

— Еще день, — строго отметил Артем. И жалобно попросил: — Дарья Васильевна, налейте, а?

— Налей ему, Даша, — от двери посоветовал Смирнов.

— Умрет, — убежденно сказала Даша и подняла вверх сильно початую бутылку.

— Отрубится, — не согласился с ней Дед. — А мы его, бездыханного, в койку отнесем.

Страшные люди, как он и ожидал, появились. Артем шатко поднялся со скамейки и, шаря правой рукой под кожаной курткой, устрашающе, как ему казалось, приказал пришельцам:

— Руки за голову и к стене!

Но пришельцы почему-то не испугались. Один из них, седой и старый, сказал:

— Твой пугач на экспертизе. Что же ты под курткой шуруешь? Чешешься, что ли?

— Правда, — горестно подтвердил Артем и несколько опомнился. Пришли не бандиты и киллеры, а бывшие менты. Тоже не подарок. Он опустился на скамейку, уперся локтями в столешницу и, уложив голову в ладони, заплакал, часто хлюпая носом.

— Выпить хочешь? — спросил Смирнов.

Артем кивнул:

— Хочу.

— Дарья, дай стакан, — уверенно распорядился Смирнов.

— Может, не надо? — засомневалась Даша, пряча бутылку за спину. Деду надоело церемониться. Он подошел, отобрал бутылку.

— Дай стакан. А лучше — два, чтобы водичкой запил. У тебя водичка шипучая есть?

— Он две сумки полные со всякими напитками привез.

— Ишь ты! — удивился Дед. — Как же он в таком виде с двумя сумками добрался?

— На леваке, — отчетливо произнес Артем, врубаясь.

Сумки стояли, прислоненные к буфету стиля кантри. Дарья из буфета достала стаканы, а из сумки первый попавшийся под руку пятидюймовый снаряд с содовой. Увидев содовую, Смирнов попросил:

— И мне стакан, Даша. Надо Лидке втык сделать. Ни с того ни с сего послеобеденная изжога.

Налил Артему сто пятьдесят.

— Умрет, — взялась Дарья опять за свое.

— Ничего, отрубится. — Смирнов налил стакан содовой и приказал Артему: — Пей.

Артем, не очень понимая, где вода, а где водка, все же выпил оба. Дед, удовлетворенно покивав, с чувством исполненного долга уселся на противоположную скамейку. Сырцову тоже надоело стоять. Подошел, примостился рядом. Выпив, Артем неотрывно смотрел в стол. А Дед, попив водички, закурил беломорину. После инфаркта он разрешал их себе ровно шесть штук в день, и от этого каждая папироса стала праздником. От первой затяжки глаза у Деда сделались счастливо-сонными. Сырцов посмотрел на Артема и предупредил:

— Сейчас петь будет.

Артем поднял голову и запел, с усилием разевая все время слипавшийся рот:

— Сиреневый туман над нами проплывает…

— Концерт по заявкам, — прокомментировал Сырцов. — Ваша любимая, Александр Иванович.

Артем помнил только один куплет и, спев его, огорченно замолк, потому что не знал, чем можно еще заняться. И, слабея, поплыл.

— Внимание! — предупредил Сырцов. — Отключка!

— Вам бы, Георгий, в футбольные комментаторы податься, — от буфета злобно заметила Дарья. — Цены бы вам не было!

Голова Артема рухнула на стол.

— Понесем? — предложил Дед. — Куда его, Дарья? В комнату у прихожей?

— Нельзя. Туда нельзя, — убежденно сказала Дарья. — Там часто Славик ночевал. Давайте в гостевую.

— Второй этаж, — констатировал Смирнов. — Понесли, Жора. Ты тулово, а я, помолясь, ноги.

— Вы — инфарктник, — напомнил Сырцов. — Вам тяжести таскать нельзя.

Дед хотел возразить, но помешала Дарья.

— Я помогу Александру Ивановичу, Георгий.

— Одну ногу — ты, а другую — я, так что ли? — пробурчал Дед.

Понесли втроем обмякшее тело. Дарья не столько помогала, сколько придавала ненужную лихорадочность действу. Самое трудное было — винтовая лестница. На ней беднягу Артема даже разок уронили.

В комнате, где совсем недавно ночевал Константин, старательно скрывавший, что задыхается, Смирнов скороговоркой распорядился:

— Кладем на пол. Здесь его Жора разденет и перекантует на кровать. Справишься, Жора?

— Идите и отдышитесь как следует, а я уж с ним разберусь.

Ботинки и брюки поддались сразу. Да и кожан не проблема. Труднее всего было с рубашкой. Можно, конечно, Артема и в рубашке оставить, ничего ему не сделается, но Сырцов любил основательность: делать так делать, раздевать так раздевать. До исподнего. Раздев, откинул одеяло и дотянул громоздкое тулово до стенки, собравшись с последнею силой, забросил ноги на матрац. Выровнял тело строго по линии кровати, накрыл одеялом и подошел к окну. Прямо в стекло упиралась ветка сирени с уже взорвавшимися почками. Он хотел тронуть пронзительной яркости светлую зелень и дотронулся до стекла.

…-Я сделаю, сделаю, Александр Иванович, — заверила Дарья. — И не надо беспокоиться. Со мной все в порядке.

Вернулись на кухню, уютнее всего было здесь. Смирнов согласно кивнул Дарье, взял бутылку «Абсолюта», вылил остатки в стакан и сказал в размышлении:

— Выпить, что ли? Чего добру пропадать?

— Выпейте, выпейте! — радостно согласилась Дарья. Дед поднял стакан, но вошел Сырцов.

— Лидии Сергеевне скажу, — пригрозил он.

Дед посмотрел на него презрительно и бесстрашно выпил.

— Как он там? — спросила Дарья.

— Спит как убитый, — неосторожно оговорился Сырцов.

— Как убитый, — повторила за ним Дарья и встала из-за стола. — Как убитый.

Она прижала оба кулачка к губам и заплакала. Дед вскочил, тронул ее за плечо, попросил осторожно:

— Не надо, девочка.

Она обняла его за шею, щекой прижалась к его груди и затихла.

— Я неточно выразился… — попытался исправить положение Сырцов.

— Э, да что там! — Дарья поцеловала Деда в щеку и освободила его от своих дочерних объятий. — А вы выпить хотите, Георгий? В сумках этого добра — море разливанное.

— Хочу, но не могу. Мне в Москву за баранкой возвращаться… Где Берта? — вдруг спохватился Сырцов.

— Она на меня почему-то в обиде и теперь у себя в комнате при гостях прислугу изображает, — огорченно пояснила Даша.

— Ах ты моя пупочка! — неизвестно чему обрадовался Дед и оглушающе заорал сочным, отнюдь не старческим басом с угрожающими шаляпинскими интонациями: — Берта Карловна, родное мое!

Берта тотчас объявилась.

— Берта Григорьевна, — поправила она. — Чего изволите, Александр Иванович?

— Изволю тобой любоваться, — объявил Дед, взял со стола какую-то бумажку, сложил ее и спрятал в карман брюк. — Садись, Григорьевна!

— Разрешите? — будто бы у всех, но главным образом у Дарьи спросила Берта. Всем стало неловко, но находчивый Смирнов без слов ухватил Берту за упругую талию и силой усадил рядом с собой. Усадил, а руку не отпустил.

— Александр Иванович, — почти шепотом укорила Берта, — в такие дни…

— Месячные у тебя, что ли? — заинтересовался Дед.

Смотревший в окно Сырцов невинно сообщил:

— Лидия Сергеевна идет.

— Что вы такое говорите?! — с опозданием возмутилась Берта. — И уберите руку, пожалуйста.

— Говорю, что думаю, — беспечно отозвался Смирнов. — А руку надо убрать, ты права, Лида идет. Но запомни, мать: на время!

Дарья побежала встречать гостью и вернулась с Лидией Сергеевной, которая, внимательно посмотрев на мужа, спросила, мало сомневаясь в ответе:

— Ты что — выпил?

— "По сто! Выпьем, ей-богу, и счет!" — пропел начало "Шотландской песни" в своей текстовой интерпретации отставной полковник.

— Не беспокойся, счет я тебе предъявлю, — заверила Лидия Сергеевна и обратилась к Дарье: — Он не утомил вас, Даша? Он, когда в кураже, да еще если малость выпьет, страшно надоедливый.

— Он — замечательный, — мягко не согласилась Дарья и добавила, впервые за весь разговор робко улыбнувшись: — Безобразник.

— Я, пожалуй, пойду, — сообщил Сырцов и посмотрел на Дарью.

Она подошла к нему, взяла его руки в свои и беспомощно попросила:

— Может, останетесь, Георгий?

— С радостью, — он незаметно для остальных ласково сжал ее ладони, но не могу. Через полтора часа у меня встреча с полковником Маховым.

— Тогда идите, — грустно сдалась она. Он поочередно без слов поцеловал ей обе руки и шагнул к двери. Там остановился, развернулся и отвесил элегантный поклон.

— Во дает! — вскричал Смирнов. — Лидка, гордись! Твоя школа!

Здесь тоже утешали. И утешались. Вне расписания они посетили свою тайную квартиру. Утешались яростно и безоглядно. Теперь отдыхали.

— Галя, — позвал Кирилл. Они не смотрели друг на друга, лежа на спинах, они смотрели в потолок.

— Не надо, Кира. Прошу тебя, не надо, — тихо взмолилась Галина.

— Что — не надо? — плохо скрывая раздражение, спросил он.

— Душу рвать. И себе, и мне.

— Не буду. Но прошу тебя, ответь мне на простой вопрос: что мне делать?

— Ничего, — убежденно сказала Галина Васильевна.

— Ничего? Я ничего не буду делать, а тот, кто вложил в Данины руки пистолет, будет делать все, что захочет?

— Дани нет, Кира. И его не возвратить.

— Он мертв, а мерзавцы будут жить!

— Кобрин тоже мертв, Кира. А он — главный виновник гибели Даниила. Возмездие свершилось. И остановимся на этом. Ненависть сожрет нашу любовь, вот чего я боюсь пуще смерти. В этом мире нас только двое. Я и ты. Ты и я. И никого, и ничего нам не надо.

— Ты и я. Я и ты, — повторил он. — А еще твой муж. А еще моя жена. А еще неизлечимая боль и ни на минуту не отпускающее чувство вины перед мертвым Даней.

— Боль пройдет, и чувство вины притупится. И вообще никакой твоей вины нет.

— Я преступно мало уделял внимания Дане. В этом моя вина.

— Ты — добрый. — Она повернулась на бок и поцеловала его в щеку. Ты — умный. — И поцеловала в нос. — Ты- слабый. — Поцеловала в лоб. — Ты мнительный и закомплексованный. — Она поцеловала его в губы и села на краю кровати. — Выпить хочешь?

— Я напиться хочу.

— Ну, напиться я тебе не дам, — заверила Галина и, накинув махровый халатик, отправилась на кухню. Кирилл слез с кровати и стал одеваться.

— Это что такое? — войдя, гневно удивилась Галина. — Куда это ты собрался?

— Никуда. Просто одеться хотел.

"В трусах и майке хорош будешь", — решила она и поставила принесенный ею поднос на столик у кровати. Галина Васильевна все любила и умела делать красиво: на подносе стояли два запотевших стакана с прозрачным, густоватым напитком, в котором плавали круглые льдинки и две чудесные вишенки. А к краям стаканов соблазнительно были прицеплены кружочки лимона.

Они рядком присели на кровать, и Галина произнесла тост:

— За то, что все прошло…

— Что уже прошло? — перебивая, в недоумении спросил он.

— Все скверное и ужасное в нашей жизни — прошло, — твердо решила она.

— А муж? А жена? — усмехнулся Кирилл.

— Что нам они? — спокойно возразила она и отхлебнула из стакана.

— Почему ты не уйдешь от него?

— А ты от нее?

— Я не могу от нее уйти, потому что она погибнет без меня. Она ничего в этой жизни не умеет, кроме как книжки читать. И она очень больна. А ты все-таки почему?

— Дети, — коротко ответила она.

— Не надо про детей. Ты их и видишь раз в полгода. Их мать — твоя мать, и они уже почувствовали это. Я видел, как они встречали тебя. Как красивую и добрую дальнюю родственницу.

— Им там, в Австрии, хорошо. Во всяком случае, лучше, чем в моем доме. Но я их заберу к себе, обязательно заберу! — убеждала себя Галина.

— Когда разведешься, я полагаю. Но почему ты не разводишься?

— Ты меня не любишь, вот что, — сказала Галина и поставила стакан на поднос.

— Я тебя люблю, — подчеркивая каждое слово, ответил Кирилл.

— Тогда почему ты позволяешь чужому миру влезать в наши отношения? У нас свой единственный мир: ты и я.

— Позволяй миру или не позволяй, он все равно влезет. А у нас с тобой не мир, Галя, а искусственный мирок, созданный как гомункулюс алхимиками.

— Любовь — не алхимия, Кира. Моя любовь к тебе проста, реальна и всеобъемлюща, — страстно заговорила она. — И эгоистична, страшно эгоистична, куда уж денешься. Я хочу, чтобы ты был мой, мой. И пусть тебе это покажется кощунством, Данина смерть, принесшая страшное горе тебе и, смею сказать, мне, в конце концов принесла тебе и мне горький покой и гармонию катарсиса. Тебя перестало рвать на куски твое чувство долга, Кира.

— Это ужасно, что ты говоришь! — Он автоматически выпил стакан до дна, поставил его на поднос и повторил: — Это ужасно!

— Я откровенна с тобой до конца, до дна. И это неопровержимое доказательство моей любви к тебе. Ты боишься остаться без интеллигентных подпорок в виде афишируемой порядочности, подчеркнутой скромности, фальшивой незаинтересованности в успехе, в тонкости чувств, чурающихся пота и крови. Чувства не тонки, не грубы, чувства, если они настоящие чувства, всеохватывающи, и только. В этом «только» весь смысл, Кира. Оно соединяет нас и отъединяет ото всех.

Он посмотрел на нее жалкими глазами:

— Что мне делать, Галя?

— Любить меня, дурачок, — сказала она и прижала его голову к своей груди. Халат мешал, и она, на мгновение оторвавшись от него, сбросила его. На мгновение, только на мгновение. Она мягко уложила его на бок и, словно успокаивая как младенца — соском в рот, дала ему большую грудь. Правой рукой она придерживала его голову, а левой делала то, от чего Кирилл тихонько постанывал.