"Дети Ананси" - читать интересную книгу автора (Gaiman Neil)

Глава восьмая, в которой полный кофейник оказывается как нельзя кстати

Если неведомые силы замышляли что-то против Паука, сам Паук про это ничего не знал. Напротив, он радовался жизни в шкуре Толстого Чарли. Он так развлекался в обличье Толстого Чарли, что даже спрашивал себя, и как раньше до такого не додумался. А ведь это гораздо веселее, чем бочка мартышек[3].

Больше всего в «бытности Толстым Чарли» Пауку нравилась Рози.

До сих пор Паук считал женщин более-менее взаимозаменяемыми. Им не называют настоящего имени и не дают адреса, во всяком случае, того места, где собираются задержаться больше недели, ну разве что телефон одноразового мобильного. Женщины были забавой, украшением и потрясающим аксессуаром, но там, откуда они берутся, всегда есть еще. Они – как миски с гуляшом на лейте конвейера: покончив с одной, просто выбираешь следующую и ложкой накладываешь сметану.

Но Рози…

Рози отличалась от всех.

Он не мог бы сказать, чем и как. Раз за разом пытался определить, почему она такая особенная, но тщетно. Когда она была рядом, он чувствовал себя иначе, словно видя себя ее глазами, становился гораздо лучшим человеком.

Пауку нравилось знать, что Рози известно, где его найти: от этого становилось спокойно на душе. Он упивался ее податливыми округлостями, тем, что миру она желала только добра, и тем, как она улыбалась. Все в Рози было замечательным, но, как начал он понемногу узнавать, оставалась одна загвоздка: ее мама. В тот самый вечер, когда за четыре тысячи миль от Лондона Толстый Чарли мучился из-за путаницы е билетами, Паук сидел в квартире мамы Рози и узнавал ее хозяйку с плохой стороны.

Он привык, что может чуточку подтолкнуть реальность: нужно просто показать ей, кто тут главный. Обычно хватало самой малости. Но он никогда не сталкивался с человеком, который так прочно укоренился бы в собственной реальности, как мама Рози.

– Кто это? – подозрительно спросила она, как только Рози с женихом переступили порог.

– Я Толстый Чарли Нанси, – сказал Паук.

– Почему он так говорит? – удивилась мама Рози. – Кто это?

– Я Толстый Чарли Нанси, ваш будущий зять, и я вам очень нравлюсь, – с полнейшей убежденностью повторил Паук.

Чуть заколебавшись, мама Рози моргнула и уставилась на него во все глаза.

– Вы, возможно, Толстый Чарли, – неуверенно сказала она. – Но вы мне не нравитесь.

– А должен бы, – улыбнулся Паук. – Я просто создан, чтобы нравиться. Мало на свете найдется людей, которые нравились бы так, как я. Правду сказать, я бесконечно всем нравлюсь. Люди сходятся на собрания, лишь бы пообсуждать, как я им нравлюсь. У меня есть несколько наград и медаль одной маленькой страны в Южной Америке, что воздает должное тому, насколько я всем нравлюсь, и моей головокружительной чудесности. Конечно, у меня их с собой нет. Все медали я держу в ящике для носков.

Мама Рози потянула носом воздух. Она не понимала, что происходит, но что бы оно ни было, ей это не нравилось. До сих пор она считала, что раскусила Толстого Чарли. Наедине с собой она признавалась, что вначале она не совсем верно себя повела: вполне возможно, Рози не привязалась бы так к нему, если бы после первой же встречи она не выразила бы свое мнение столь громогласно. «Он неудачник, – сказала тогда мама Рози. – Уж я-то страх чую, как акула кровь через весь залив». Но ей не удалось уговорить Рози его бросить, и теперь она изменила стратегию, перехватив контроль за подготовкой к свадьбе, чтобы как можно больше испортить Толстому Чарли жизнь, и с мрачным удовлетворением размышляла о статистике разводов по всей стране.

Теперь же творилось что-то странное, и маме Рози это не нравилось. Толстый Чарли перестал быть ранимым увальнем. Увидев вместо него новое, во всех смыслах зубастое существо, мама Рози растерялась.

А вот Пауку пришлось потрудиться.

Большинство других людей ничего вокруг себя не замечают. Но мама Рози – не большинство. Она все замечала. Сейчас она мелкими глотками пила горячую воду из фарфоровой чашечки и знала, что минуту назад проиграла стычку – хотя и не могла бы сказать, как так получилось или из-за чего произошло столкновение. Поэтому следующую свою атаку она перенесла на уровень выше.

– Чарльз, дорогой, расскажите про свою кузину Дейзи. Меня беспокоит, что ваша родня так мало представлена в списке гостей. Хотите отвести ей большую роль на свадебном обеде?

– О ком это вы?

– О Дейзи, – ласково сказала мама Рози. – О молодой женщине, которую я видела у вас позавчера и которая полуголой расхаживала по квартире. Если, конечно, это ваша кузина…

– Мама! Если Чарли говорит, что это его кузина…

– Пусть сам расскажет, Рози. – Мама отпила еще глоток горячей воды.

– Да. Ладно. Дейзи.

Паук порылся в памяти, выискивая ту ночь с вином, женщинами и песнями: самую хорошенькую и забавную девушку он привез с собой домой (убедив сперва, что это ее идея), а потом она помогла втащить полубессознательную тушу Толстого Чарли вверх по лестнице. Уже побалованный в ходе вечера вниманием нескольких других красоток, он привез домой забавную крошку на десерт, но, уложив Толстого Чарли в кровать, решил, что уже наелся. Ах эта…

– Милая, маленькая кузина Дейзи, – без малейшей заминки сказал он. – Уверен, она была бы счастлива принять участие в торжествах, если, конечно, у нее будет такая возможность. Увы, она работает курьером. Вечно путешествует. Сегодня здесь, а завтра доставляет конфиденциальные документы в Мурманск.

– У вас нет ее адреса? Или номера телефона?

– Мы вместе можем ее поискать, – согласился Паук. – Прочешем весь земной шар. Она же носится по свету.

– Тогда, – сказала мама Рози (с таким видом Александр Македонский, наверное, приказывал разграбить деревушку в Персии), – в следующий раз, когда она будет дома, обязательно пригласите ее к нам. Мне она показалась просто очаровательной, и уверена, Рози будет счастлива с ней познакомиться.

– Конечно, – улыбнулся Паук. – Обязательно. Всенепременно.

У любого человека, какой ходил по земле в прошлом или будет ходить в грядущем, есть песня. Нет, поймите правильно, никто ее не написал. У нее собственная мелодия и собственные слова. Очень мало кому удается ее спеть. Большинство из нас боятся, что не воздадут ей должного голосом или что слова у нее слишком глупые, слишком честные или слишком странные. Поэтому люди свои песни живут.

Возьмем, к примеру, Дейзи. Свою песню она подспудно слышала большую часть своей жизни, и у этой песни был бодрящий маршевый ритм, и слова о защите слабых, и припев, который начинался «Бойтесь, злодеи!». Дурацкая песня, правда? Глупо петь ее вслух. Но иногда она напевала ее себе под нос – в ванной или сквозь мыльные пузыри.

Вот и все, что вам нужно знать о Дейзи. Остальное – детали.

Отец Дейзи родился в Гонконге. Мама приехала из Эфиопии, где ее семья (богатые экспортеры ковров) владела домом в Аддис-Абебе, а еще виллой и земельной собственностью под Незретом. Родители Дейзи познакомились в Кембридже, куда папа приехал изучать компьютерные технологии еще до того, как это стали считать разумной карьерой, и где мама буквально впитывала молекулярную химию и международное право. Они были очень похожи: равно любили науку, были робкими от природы и легко конфузились. Оба тосковали по дому, но по очень разным вещам. А еще оба играли в шахматы и встретились однажды в среду вечером в шахматном клубе. Как новичков, их посадили играть друг с другом, и в первой же партии мама Дейзи без труда обыграла папу.

Папа Дейзи был так этим уязвлен, что робко попросил о матче-реванше в следующую среду и делал это в каждую следующую среду (за исключением каникул и государственных праздников) на протяжении еще двух лет.

По мере того как улучшалось их умение общаться с людьми и ее разговорный английский, улучшались и их отношения. Они бок о бок стояли, держась за руки, в живой человеческой цепи и протестовали против появления больших транспортеров, груженных боеголовками. Вместе (хотя и с много большей компанией единомышленников) они поехали в Барселону, чтобы протестовать против «потопа международного капитализма» и решительно «поднять свои голоса против гегемонии корпораций». Именно там они испытали на себе действие распыляемого властями слезоточивого газа, и мистер Дей растянул запястье, когда его излишне бесцеремонно оттолкнула с дороги барселонская полиция.

А потом в начале их третьего курса наступила среда, когда папа Дейзи побил маму Дейзи в шахматы. Он был так счастлив, так преисполнен воодушевления и сознания победы, что, расхрабрившись от своего подвига, предложил ей руку и сердце. А мама Дейзи, которая в глубине души боялась, что как только он выиграет, то потеряет к ней интерес, сказала: «Да, конечно».

Они обосновались в Англии и остались более-менее верны науке. У них родилась дочка, которую они назвали Дейзи, потому что купили себе тандем, двухколесный велосипед для двоих; став взрослой, Дейзи хохотала до упаду, узнав, что они действительно на нем катались. Они переезжали из университета в университет по Великобритании: папа преподавал кибернетику, а мама писала книгилро гегемонию международных корпораций (которые никто не хотел читать) и книги про шахматы, их стратегию и историю (которые хотели читать все) и потому в удачный год зарабатывала больше мужа, который никогда не получал много. С возрастом их политическая активность пошла на убыль, и к середине жизни они превратились в счастливую пару, которую не интересует ничего помимо их самих, шахмат и Дейзи, а еще реконструкции и отладки забытых операционных систем.

Ни один из них не понимал Дейзи. Нисколечки.

Они винили себя в том, что не подавили в корне ее увлечение полицией, когда оно только-только начало проявляться – приблизительно тогда же, когда она научилась говорить. Дейзи тыкала пальцем в патрульные машины с тем же воодушевлением, с каким другие девочки показывали на пони. Ее седьмой день рождения пришлось отпраздновать маскарадом, чтобы она могла надеть костюм младшего офицера полиции, и в коробке с фотографиями на чердаке у родителей еще хранились фотографии, на которых ее лицо светилось бесконечной радостью семилетнего ребенка при виде торта – семь свечек вокруг синей мигалки.

Дейзи выросла в прилежную, веселую и смышленую девушку, которая осчастливила родителей, поступив в Лондонский университет, чтобы изучать там право и вычислительную технику. Отец мечтал, чтобы она читала лекции по праву, мать питала надежду, что ее дочь станет королевским адвокатом, а после, может, даже судьей и употребит закон на то, чтобы давить гегемонию корпораций, где бы и как бы она ни проявилась. А потом Дейзи все испортила, сдав вступительные экзамены и пойдя на работу в полицию. Полиция встретила ее с распростертыми объятиями: с одной стороны, имелось распоряжение принимать как можно больше узких специалистов (лучше женщин), с другой стороны, число компьютерных преступлений и мошенничеств росло день ото дня. Дейзи там очень была нужна. Откровенно говоря, там нужен был целый отряд Дейзи.

Теперь, четыре года спустя, можно честно признаться, что карьера в полиции не оправдала надежд Дейзи. Да, разумеется, родители не уставали предостерегать, что полиция – это расистское и сексистское учреждение, которое раздавит ее индивидуальность, превратив в нечто бездушное и ординарное, так же верно превратит ее в часть «столовской культуры», как растворимый кофе, но дело было не в этом. Нет, больше всего ее раздражала необходимость заставлять остальных полицейских понять, что она тоже полицейский. Она пришла к выводу, что для большинства копов работа полицейского – это то, что делаешь, дабы защитить среднего англичанина от страшных хулиганов из неблагополучных семей, которые хотят взломать бензоколонку или стырить сотовый телефон. С точки зрения Дейзи, речь шла совсем о другом. Дейзи знала, что пятнадцатилетний парнишка, сидя у себя в комнате где-нибудь в Германии, способен запустить вирус, который отключит электричество в больнице и вреда принесет больше любой бомбы. Дейзи держалась мнения, что по-настоящему плохие парни знают, как работают FTP-cepверы, разбираются в шифровании данных и пользуются одноразовыми сотовыми. И сомневалась, что хорошие парни все это умеют.

Отпив глоток кофе из пластмассовой чашки, Дейзи поморщилась: пока она листала страницы электронных документов, кофе остыл.

Она просеяла всю информацию, которую дал ей Грэхем Хорикс. Спору нет, это – тот самый случай, когда с первого взгляда видно, что дело нечисто: взять хотя бы чек на две тысячи фунтов, который Чарльз Нанси, по всей видимости, выписал самому себе на прошлой неделе.

Вот только… Вот только что-то не складывалось.

Пройдя в конец коридора, она постучала в дверь кабинета суперинтенданта.

– Войдите!

На протяжении тридцати лет суперинтендант Камбервелл курил за рабочим столом трубку, а потом в здании ввели запрет на курение. Теперь он обходился куском пластилина, который скатывал в шарик и раздавливал, мял и ковырял пальцем. С трубкой в зубах он был мирным и добродушным и, по мнению подчиненных, истинная соль земли. С куском пластилина в руках он был неизменно раздражительным и вспыльчивым. В удачный день дотягивал даже до обидчивости.

– Да?

– Я по делу «Агентства Грэхема Хорикса».

– М-м-м?

– У меня неспокойно на душе.

– Неспокойно на душе? При чем, скажите на милость, тут душа?

– Думаю, мне следует самоустраниться от расследования.

На суперинтенданта это впечатления не произвело, он только посмотрел на нее свирепо. Предоставленные сами себе пальцы лепили из голубого пластилина пеньковую трубку.

– Причина?

– Я встречалась раньше с подозреваемым.

– И? Провели с ним отпуск? Крестили его детей? Что?

– Нет. Я встречалась с ним лишь однажды. Ночевала у него.

– Хотите сказать, вы с ним побаловались? – Глубокий вздох, в котором в равных долях смешались усталость от мира, раздражение и тоска по унции «Старого Холборна».

– Нет, сэр. Ничего подобного. Я просто у него переночевала.

– И это все, что вас связывает?

– Да, сэр.

Он смял пластилиновую трубку в бесформенный ком.

– Вы сознаете, что попусту тратите мое время?

– Да, сэр. Извините, сэр.

– Делайте свою работу. А меня оставьте в покое.

На пятый этаж Мэв Ливингстон поднималась одна, и медленная тряска в лифте дала ей достаточно времени отрепетировать, что она скажет Грэхему Хориксу, когда наконец до него доберется.

Локтем она прижимала к боку тонкий кожаный портфель, некогда принадлежавший Моррису: на удивление мужской предмет. Одета она была в белую блузку, джинсовую юбку и в серое пальто поверх них. Встречавшие Мэв Ливингстон видели длинноногую красавицу с исключительно белой кожей, и волосы у нее остались (лишь с минимальной помощью химии) такими же золотистыми, какими были, когда Моррис Ливингстон женился на ней двадцать лет назад.

Мэв очень любила Морриса. Когда он умер, она не стерла его номер из памяти сотового телефона, даже когда аппарат сняли с обслуживания. Еще у нее в сотовом была фотография Морриса, которую как-то сделал ее племянник, и она не могла заставить себя с ней расстаться. Сейчас ей очень хотелось позвонить Моррису и попросить у него совета.

Внизу она назвала свое имя в домофон, и, пожужжав, устройство впустило ее в холл, а, когда она поднялась наверх, в приемной ее ждал сам Грэхем Хорикс.

– Как наши дела, дорогая? Как поживаем?

– Нам нужно поговорить с глазу на глаз, Грэхем, – сказала Мэв. – Сейчас же.

Грэхем Хорикс кривенько улыбнулся. Странно, но большинство его потаенных фантазий начинались с того, что Мэв произносила как раз такую фразу, а после переходила к «Ты мне нужен, Грэхем, сейчас же», или «Ах, Грэхем, я была такой нехорошей девочкой, меня нужно немедленно наказать», или в редких случаях: «Ах, Грэхем, одной женщине тебя не вынести, поэтому позволь познакомить тебя с моей голой близняшкой Мэв II».

Они прошли в его кабинет.

К некоторому разочарованию Грэхема Хорикса, Мэв ничего не сказала о том, что он нужен ей здесь и сейчас. Даже не сняла пальто. Только открыла портфель и достала оттуда стопку документов, которые положила на стол.

– По предложению управляющего в моем банке я передала банковские балансы и выписки со счетов за последние десять лет независимому аудитору. Еще за то время, когда был жив Моррис. Можешь просмотреть его отчет, если хочешь. Цифры не совпадают. Ни одна. Я подумала, наверное, стоит сначала поговорить с тобой и лишь затем обратиться в полицию. Я сочла, что в память о Моррисе должна это для тебя сделать.

– Верно, – согласился Грэхем Хорикс, вкрадчивый, как змей, подбирающийся к гнезду. – Ах как верно.

– И?

Мэв Ливингстон подняла великолепной формы брови. В лице ее не читалось ничего хорошего. Мэв Ливингстон из его фантазий нравилась Грэхему Хориксу гораздо больше.

– Боюсь, к нам в «Агентство Грэхема Хорикса» ненадолго затесался негодяй, Мэв. На прошлой неделе я сам вызвал полицию, когда сообразил, что что-то неладно. Длинная рука закона уже ведет следствие. Учитывая, что среди наших клиентов много знаменитостей и видных лиц – ты, разумеется, в их числе, Мэв, – полиция держит рот на замке, и кто станет их в этом винить?

Лицо Мэз Ливингстон ничуть не смягчилось, и, несколько обескураженный, Грэхем Хорикс попробовал зайти с другой стороны:

– Полиция очень надеется вернуть если не все деньги, то большую их часть.

Мэв кивнула, и Грэхем Хорикс расслабился, но только чуть-чуть.

– Можно спросить, как звали негодяя?

– Чарльз Нанси. Должен сказать, я доверял ему безоговорочно. Для меня это был истинный шок.

– А-а… Он казался таким милым.

– Внешность бывает обманчива, – напомнил Грэхем Хорикс.

Тут она улыбнулась – и очень ласковой, нежной улыбкой.

– Не выйдет, Грэхем. Подлог тянется уже целую вечность и начался задолго до появления здесь Чарльза Нанси. Возможно, задолго до появления меня самой. Моррис абсолютно тебе доверял, а ты его обкрадывал. И с твоих слов получается, что ты пытаешься подставить одного из своих сотрудников… или переложить вину на кого-то из сообщников… Так вот, не выйдет.

– Да, не выйдет, – покаянно согласился Грэхем Хорикс. – Извини.

Она взяла со стола документы.

– Так, из чистого интереса, сколько, по-твоему, ты выдоил из нас с Моррисом за эти годы? Я бы сказала, около трех миллионов.

– Э-э-э… – Теперь он совсем не улыбался. Сумма была гораздо большей, но все-таки. – Вроде того.

Они смотрели друг на друга, и Грэхем Хорикс отчаянно прокручивал в уме ситуацию. Ему нужно выиграть время. Вот что ему нужно.

– Что, если… – начал он. – Что, если я все верну? Полностью, наличными, прямо сейчас. С процентами. Скажем, пятьдесят процентов от названной суммы.

– Ты предлагаешь мне четыре с половиной миллиона фунтов? Наличными?

Грэхем Хорикс улыбнулся – в точности так, как улыбнулась бы кобра перед броском.

– Абсо-ненно. Если пойдешь в полицию, я буду все отрицать и найму лучших адвокатов. В худшем случае после крайне длительного процесса, на котором мне придется всеми доступными способами чернить доброе имя Морриса, меня приговорят к десяти – двенадцати годам тюрьмы. Максимум. Если буду хорошо себя вести, возможно, даже выйду через пять лет, а ты уж поверь, я стану образцовым заключенным. Учитывая, как у нас переполнены тюрьмы, большую часть срока я отсижу в тюрьме нестрогого режима или меня будут даже отпускать на день. Тут особых проблем не возникнет. А вот для тебя оборотная изнанка в том, что денег ты не получишь ни фартинга. Альтернатива: помалкивать, получить все деньги, какие тебе нужны, и даже больше и дать мне немного времени, чтобы… поступить порядочно. Если понимаешь, о чем я.

Мэв задумалась.

– Очень бы хотелось, чтобы ты сгнил в тюрьме, – сказала она, но потом со вздохом кивнула. – Ладно. Я возьму деньги. И никогда больше не буду иметь с тобой дела. Все последующие чеки с ройялти пойдут прямо ко мне.

– Абсо-ненно. Сейф вон там, – указал он.

У дальней стены стоял книжный-шкаф, на полках которого выстроились одинаковые, как близнецы, переплетенные в кожу собрания сочинения Диккенса, Теккерея, Тролопа и Остен – непрочитанные, еще даже не разрезанные. Грэхем Хорикс тронул один томик, и книжный шкаф отъехал в сторону, открывая дверь, выкрашенную под цвет стены.

Мэв задумалась, есть ли на двери цифровой код, но нет, имелась лишь замочная скважина, в которую Грэхем Хорикс вставил большой латунный ключ. Дверь распахнулась. Сунув руку внутрь, Грэхем Хорикс щелкнул выключателем. За дверью оказалась узкая комната, по стенам которой тянулись неумело прибитые полки. В дальнем конце стоял небольшой несгораемый шкаф.

– Можешь взять наличными, или драгоценностями, или и тем и другим, – напрямик сказал он. – Я бы посоветовал последнее. У меня тут есть кое-какое недурное антикварное золото. Очень удобно в перевозке.

Открыв несколько стальных шкатулок, он поднес содержимое к свету. Заблестели, замерцали, запереливались кольца, цепочки и медальоны.

Мэв невольно открыла рот от удивления.

– Сама посмотри, – предложил Грэхем Хорикс, и она протиснулась мимо него: это была истинная сокровищница.

Потянув за золотую цепочку, Мэв подняла повыше медальон, чтобы восхищенно его рассмотреть.

– Какая красота, – сказала она. – Он, наверное, стоит…

И осеклась. В выпуклом медальоне отразилось какое-то движение у нее за спиной, и она повернулась, а потому удар молотком пришелся ей не по затылку, как рассчитывал Грэхем Хорикс, а лишь вскользь по скуле.

– Ах ты сволочь! – крикнула Мэв и пнула нападавшего.

У Мэв Ливингстон были отличные ноги и удар, достойный полузащитника, вот только места в чулане для замаха не хватило.

Носок туфли Мэв ударил врага в голень, а сама она потянулась за молотком. Грэхем Хорикс врезал снова, на сей раз удар попал в цель, и Мэв пошатнулась. Взгляд у нее затуманился. Грэхем Хорикс ударил еще, прямо по макушке, и бил снова и снова, пока она не рухнула на пол.

Грэхем Хорикс очень жалел, что у него нет пистолета. Черного такого, практичного пистолета. С глушителем, как в кино. Честно говоря, ему никогда не приходило в голову, что придется убивать кого-то в собственном кабинете, иначе он получше бы подготовился. Возможно даже, запасся бы ядом. Какое недомыслие! Обошлось бы без такой ерунды.

На головку молотка налипли кровь и золотистые волосы. С отвращением положив инструмент на полку, он переступил через лежащую на полу женщину и собрал стальные шкатулки с драгоценностями. Содержимое он вывернул на письменный стол, а пустые шкатулки унес назад в сейф, откуда забрал «дипломат» со стопками стодолларовых купюр и банкнот по пятьсот евро и черный бархатный мешочек, до половины наполненный негранеными алмазами. Из несгораемого шкафа он достал несколько папок. И последним по очереди – но не последним (как он не преминул был указать) по значимости – принес из потайной комнаты кожаное портмоне с двумя бумажниками и паспортами.

Закрыв ногой тяжелую дверь, он запер ее и вернул на место книжный шкаф.

Постоял, отдуваясь и переводя дух.

В общем и целом, решил он, есть чем гордиться. Отличная работа, Грэхем. Молодец. Проблема улажена, и как! Он импровизировал с тем, что имелось под рукой, и выиграл: блефовал, рисковал и проявлял творческую смекалку, был готов, как сказал один поэт, все поставить на кон. Он игрок. Однажды, сидя в каком-нибудь тропическом раю, он напишет мемуары, и люди узнают, как он одолел опасную психопатку. Хотя, подумал он, гораздо лучше было бы, если бы она действительно угрожала ему револьвером.

А ведь у нее, пожалуй, был револьвер. Нет, точно! Он же видел, как она за ним потянулась! Ему еще крайне повезло, что под руку подвернулся молоток, что в страшный момент на полке в потайной комнате оказался набор инструментов, иначе он не смог бы защищаться так быстро и так умело.

Только тут ему пришло в голову запереть дверь в кабинет.

И только сейчас он заметил, что на рубашке, и на руках, и на подметке левого ботинка у него кровь. Сняв рубашку, он вытер обувь, а рубашку бросил в мусорную корзину позади стола. А потом сам себя удивил, когда поднес руку к губам и слизал – как кошка – каплю крови красным языком.

И зевнул.

Собрав со стола документы Мэв, он скормил их бумагорезательной машине. В портфеле у нее оказшшсь копии, поэтому он отправил их туда же. И повторно затолкал в машину обрезки.

В углу кабинета у него стоял платяной шкаф, где висели запасной костюм и чистые рубашки, а на полках лежали носки, белье и так далее. В конце концов, никогда не знаешь, куда придется отправиться по окончании рабочего дня. Будь готов ко всему.

Он тщательно оделся.

Еще в шкафу стоял чемодан на колесиках, из тех, какие можно положить на верхнюю полку в поезде, и, перемещаясь по комнате, он сложил туда нужные вещи.

Затем позвонил в приемную.

– Энни, – сказал он, – сбегайте мне за сандвичем, ладно? Нет, не из «Прэ». Может, лучше сходить в новую закусочную на Брюэр-стрит? Я как раз заканчиваю с миссис Ливингстон. Скорее всего я поведу ее на ленч в ресторан, но может, и нет, поэтому лучше подготовиться заранее.

Еще несколько минутой провел за компьютером, прогоняя программу очистки диска, которая записывает поверх всех твоих данных нули и единички, а после растирает в крошку, прежде чем отправить на дно Темзы в бетонных ботинках. Затем, катя за собой чемодан, он вышел из кабинета.

Пройдя по коридору, заглянул в один из офисов.

– Я ненадолго отлучусь, – сказал он. – Если меня станут спрашивать, буду в три.

Энни (так кстати!) в приемной отсутствовала. Прекрасно, теперь все решат, что он сам проводил Мэв Ливингстон, а что до него самого, то пусть сотрудники считают, что он с минуты на минуту вернется. К тому времени, когда его хватятся, он будет уже далеко.

Грэхем Хорикс спустился на лифте, думая по дороге: «Рано все случилось, слишком рано». Пятьдесят ему исполнится лишь через год. Но механизм ухода со сцены уже запущен. Значит, случившееся сегодня придется рассматривать как выходное пособие служащему, от которого хотят избавиться, или лучше как спасательный парашют.

А после, катя за собой чемодан, он вышел за дверь на утреннее олдвичское солнышко и навсегда покинул «Агентство Грэхема Хорикса».

Паук мирно выспался в собственной гигантской кровати, на своем месте в крохотной задней комнате Толстого Чарли. Впрочем, он уже начал смутно задумываться, не навсегда ли пропал Толстый Чарли, и решил разобраться с этим в следующий же раз, когда будет нечем заняться, если, конечно, не подвернется ничего поинтереснее или память не подведет.

Он поздно встал и теперь направлялся на встречу с Рози, чтобы повести ее на ленч. Он зайдет за ней домой, и они найдут какое-нибудь симпатичное местечко. Стоял прекрасный день ранней осени, и своим счастьем Паук заражал все вокруг. Ведь Паук был практически богом. А когда ты бог, твои эмоции распространяются на всех – остальные их просто перенимают. Мир людей, кто оказывался рядом с Пауком в тот день, когда он был так счастлив, становился чуть ярче. Если он что-нибудь напевал, окружающие тоже начинали напевать в унисон – как в мюзикле. И, конечно, если он зевал, то зевала и сотня людей вокруг, а когда он чувствовал себя несчастным, его обида расползалась как речной туман и действительность становилась унылой для всех, кто попадал в эту пелену. Нет, Паук ничего не делал, он просто был.

В настоящий момент только одно умеряло его счастье: он решил рассказать Рози правду.

Паук не слишком хорошо это умел. Правду он считал по сути податливой и ранимой, скорее делом мнения, чем фактом. А когда приходилось, Паук свое мнение выражал весьма убедительно.

То, что он выдает себя за другого, его не смущало. Ему нравилось выдавать себя за другого, поскольку укладывалось в его планы, которые были довольно просты и которые до сего момента сводились к следующему: а) развлекаться и б) сбежать прежде, чем наскучит. В глубине души он знал, что сейчас самое время уйти со сцены. Мир – все равно что торт: слюнявчик надет, и под рукой полно лимонада, а еще всевозможные столовые приборы, чтобы полакомиться сладким.

Вот только…

Вот только ему не хотелось уходить.

Что-то внутри подталкивало его передумать – и от этого Пауку становилось не по себе. Обычно он вообще ни о чем не думал. Если живешь бездумно, все кажется чудесным, и до сих пор инстинкт вкупе с прихотями и чудовищным везением отлично ему служили. Но даже на чуде далеко не уедешь. Паук шел по улице, и встречные ему улыбались.

Он договорился с Рози, что зайдет за ней, и потому приятно удивился, увидев, что она ждет его на углу. Испытав укол чего-то (ему и в голову бы не пришло называть это совестью), он помахал.

– Рози? Эй!

Повернувшись, она пошла к нему навстречу, и Паук невольно расплылся в улыбке. Все как-нибудь образуется. Все уладится. Все будет хорошо.

– Ты выглядишь на миллион долларов, – сказал он. – А может, на два. Чего бы тебе хотелось?

Рози улыбнулась и пожала плечами.

Они как раз проходили мимо греческого ресторанчика.

– Как тебе греческая кухня?

Невеста Толстого Чарли кивнула.

Спустившись на несколько ступенек, они вошли в зал ресторанчика. Внутри было темно и пусто, заведение только что открылось, и владелец отвел их в укромный уголок подальше от входа.

Они сели друг против друга за столик, которого едва-едва хватало для двоих.

– Я кое-что хотел тебе сказать, – начал Паук.

Рози молчала.

– Ничего дурного, – продолжал он. – Но и хорошего тоже ничего. Ну… Тебе нужно кое-что знать.

Владелец спросил, готовы ли они сделать заказ.

– Кофе, – сказал Паук, и Рози в знак согласия кивнула. – Два кофе. И не могли бы вы оставить нас на пять минут? Нам нужно серьезно поговорить.

Владелец удалился.

Рози поглядела на Паука вопросительно.

– Ладно. – Он сделал глубокий вдох. – О'кей. Просто дай мне сказать, потому что это трудно, и не знаю, смогу ли я… ладно. О'кей. Послушай, я не Толстый Чарли. Знаю, ты думаешь, что я это он, но нет. Я – его брат, Паук. Тебе кажется, что я это он, так как мы… вроде как… похожи.

Она молчала.

– Ну, не слишком похожи. Но… Знаешь, мне тоже непросто. Л-ладно. Я не могу перестать думать о тебе. То есть я знаю, что ты помолвлена с моим братом, но… вроде как… хочу спросить, не хочешь ли ты бросить его и… встречаться со мной?

Прибыл полный кофейник на серебряном подносе. И две чашечки.

– Греческий кофе, – возвестил принесший его владелец ресторанчика.

– Да. Спасибо. Но я же просил на пару минут…

– Очень горячий, – сказал владелец. – Очень горячий кофе. Крепкий. Греческий. Не турецкий.

– Отлично. Послушайте, если вы не против… пять минут. Пожалуйста.

Пожав плечами, владелец ушел.

– Ты, наверное, меня ненавидишь. На твоем месте я, наверное, испытывал бы то же самое. Но я не о том. Больше всего на свете мне хотелось бы…

Но она только смотрела на него без всякого выражения, и он сказал:

– Пожалуйста. Скажи что-нибудь. Что угодно.

Ее губы шевельнулись, точно она подбирала нужные слова.

Паук ждал.

Рот Рози открылся.

Сперва Паук решил, что она съела инжир или шоколадку, ведь между зубов у нее темнело что-то коричневое и никак не похожее на язык. Это «нечто» дернуло головой, блеснуло газами: маленькие, темные глазки-бусины уставились прямо на Паука. Рози невероятно широко разинула рот, и из него вырвались птицы.

– Рози? – неуверенно сказал Паук.

Внезапно зальчик ресторана заполнился клювами и перьями, хвостами и когтями. Одна задругой птицы вылетали из горла Рози, и каждую сопровождало покашливание, словно бы девушка задыхалась, извергая на Паука пернатый поток.

Защищая глаза, он вскинул руку, и вдруг стало больно запястью. Он отмахнулся, но еще что-то метнулось к его лицу, метя в глаза. Паук отдернул голову, и клюв только оцарапал ему щеку.

Мгновение кошмарной ясности: через стол от него по-прежнему сидела женщина, но как же он мог принять ее за Рози? Для начала она была старше, и иссиня-черные волосы тут и там подернулись серебром. Кожа у нее была не белой, как у Рози, а угольно-черной. Одета она была в потрепанное пальто охрового цвета. И вдруг она улыбнулась и еще раз широко открыла рот, а в нем показались острые клювы и безумные глаза морских чаек…

Паук не стал думать. Он действовал. Схватив одной рукой кофейник, другой он сорвал с него крышку, а потом дернул им в сторону сидящей через стол женщины. Выплеснулось его содержимое – обжигающе горячий черный кофе.

Женщина зашипела от боли.

Птицы били крыльями в зальчике подвального ресторана, но теперь стул по ту сторону стола опустел, и пернатые беспорядочно заметались, натыкаясь на стены.

– Сэр? – спросил владелец. – Вы не ранены? Прошу прощения. Наверное, они залетели с улицы.

– Все в порядке, – отозвался Паук.

– У вас на лице кровь, – сказал владелец.

И протянул Пауку льняную салфетку, которую тот прижал к щеке. Царапина саднила.

Паук предложил помочь выгнать птиц. Он открыл дверь на улицу, но в ресторанчике птиц не было, как не было их тут, когда он сюда вошел.

– Вот, – сказал он, доставая пятифунтовую банкноту. – За кофе. Мне нужно идти.

Владелец благодарно кивнул.

– Оставьте салфетку себе.

Уже собираясь переступить порог, Паук вдруг остановился.

– Когда я пришел, – спросил он, – со мной была женщина?

Владелец посмотрел на него озадаченно, вероятно, даже испуганно – Паук не мог бы сказать наверняка.

– Не помню, – словно бы в забытьи ответил владелец. – Женщину я бы запомнил. Но если бы вы были один, я не посадил бы вас в нише. Не знаю, просто не знаю.

Паук вышел на улицу. День был по-прежнему ясен, но ласковое солнышко уже не утешало. Он огляделся по сторонам. Увидел голубя, который, лениво переминаясь с лапы на лапу, клевал брошенное кем-то мороженое, воробья, вопросительно поглядевшего на него с карниза. И высоко над головой – мазок белого в солнечном свете: расправив крылья, в вышине кружила чайка.