Трофимов Анатолий Иванович

Угловая палата

Аннотация издательства: Почти полвека отделяют нынешнего читателя от событий, описанных в книге. Автор, чья юность пришлась на годы Великой Отечественной войны, рассказал «о своих сверстниках, шагнувших со школьного порога в войну, — о рядовых и тех, кто командовал взводами и батареями, о возмужании в восемнадцать».

Угловая палата

Глава десятая

В первых числах августа после многодневных ожесточенных боев двести двадцать вторая дивизия перерезала шоссе Мариамполь — Вилкавишкис. До границы с Восточной Пруссией осталось всего ничего — каких-то двадцать километров. Казалось, еще день-два — и на заросшей бурьяном следовой полосе границы встанут на свое место полосатые столбы, взовьются красные флаги. Их уже готовили. В полках и дивизиях подбирали наиболее отличившихся в предыдущих боях — храбрых из храбрых, которым будет доверено оповестить этими флагами все человечество о полном освобождении Советской Литвы от захватчиков и выходе Красной Армии на государственную границу.

Чтобы остановить наступление русских, гитлеровское командование перебросило в район Вилкавишкиса части двух свежих пехотных дивизий и танковую дивизию с кичливым названием «Великая Германия». Двести двадцать вторая вынуждена была оставить блокированное шоссе и отступить за Вилкавишкис Город вновь оказался в руках врага.

Артиллерийский полк Андрея Кирилловича Лиховатого получил приказ занять огневые позиции юго-восточнее Вилкавишкиса по берегу одного из многочисленных притоков реки Шешупе. Устойчивая сухая и жаркая погода создавала благоприятные условия для быстрой переброски артиллерийских систем, и Лиховатый рассчитывал сделать это в течение ближайшего часа.

Но благоприятные погодные условия были благоприятными и для неприятеля. Пятидесятисеми- и сорокапятимиллиметровые пушки стрелковых полков не в силах были сдержать стальную лавину «Великой Германии». Расчеты гибли под гусеницами, оставшиеся в живых, не видя иного выхода — не показывать же спину врагу! — в остервенелом отчаянии бросались под танки со связками гранат. Все же вражеский клин неостановимо врезался в оборону советских войск и все больше раздваивал ее. Желаемое время для развертывания артполка сокращалось до нескольких минут.

Полковник Лиховатый, отдав необходимые распоряжения на КП, побежал к «виллису», чтобы немедленно выехать к замешкавшимся где-то дивизионам, но в это время на проселок, изгибавшийся неподалеку от командного пункта полка, мотаясь в прицепе трехосных «студебеккеров», на полном газу вылетела гаубичная батарея. Еще нельзя было понять, какого она дивизиона, но это и не имело значения. С ее появлением мгновенно вспыхнула мысль, которая придушила подкравшуюся растерянность, приободрила.

— Адъютант! — взревел Лиховатый так, что у адъютанта, стоявшего рядом, током ударило в подколенки. — Задержи гаубичников! Мигом! Пусть развертываются вон за тем кустарником и готовятся к открытию огня с закрытых позиций! Моею властью туда же третью и шестую батареи! Вон пылят, видишь?

— Вижу! — визгливо и нервно крикнул в ответ адъютант, и его будто сдуло ветром.

К стоящему в стороне «виллису» спешно приближался офицер — высокий, с выбившимся из-под фуражки чубом. Полковник Лиховатый окликнул его:

— Смыслов!

Офицер изменил направление, подошел. Он не старше только что убежавшего адъютанта с плохонькими усиками, тоже лет двадцать, но выглядит солидней адъютанта, степенней, что ли. Держится без подобострастия, которое отличает молодых офицеров в общении с начальством и которое считается проявлением служебного рвения. Это был майор Смыслов, начальник штаба Лиховатого. На его лице мелькнула тень недовольства — оторвали от чего-то, что всецело занимало его. Нашаривая в кармане платок — вытереть употевшее лицо, сказал:

— Слушаю, Андрей Кириллович.

Полковник поймал взгляд утомленных и озабоченных глаз. Секунду, не больше, длилось это — глаза в глаза. Начштаба ждал: не мог же командир полка оторвать его от дела без особой надобности. И Лиховатый спросил:

— Понял, почему гаубичников именно здесь задерживаю?

— Сообразил, — кивнул майор Смыслов и спросил в свою очередь: — Кто будет управлять огнем, кого пошлете?

Полковник, покусывая губу, пристально смотрел на Смыслова.

— Сделать это сейчас можешь только ты, Агафон. Сакко Елизарович там, пушкарей подгоняет, а командиры дивизионов... Едва ли кто из них в такую минуту способен шевелить мозгами за весь полк, своим изболелись до одури... Вот здесь, возле кустарника, — махнул в сторону убежавшего лейтенанта, — приткну гаубицы. Где будешь ты — не знаю, смотри по обстановке. Если огнем гаубиц сможешь задержать танки на двадцать — тридцать минут, пушки успею выкатить вот сюда, — показал на карте. — Встретишь уцелевшие полковушки — гони к нам. Здесь и создадим противотанковый заслон. Левее, за этим кустарником, топкое болото, танкам не пройти, так что этой сволочной «Великой Германии» остается одна дорога — на нас. Встретим. Только задержи их, Агафон, на том рубеже хоть на двадцать минут.

Все получилось так, как и задумал полковник Лиховатый. Следом за девятой гаубичной огневые позиции заняли третья и шестая батареи. Отцепились от тягачей, раскинули неуклюжие клепаные станины, вбухали кувалдами сошники — и готовы! Не до ровиков тут, не до окопов!

Через какое-то время телефонный кабель, размотанный с «виллиса», на котором уехал навстречу немцам майор Смыслов, ожил, обрел голос. Двенадцать гаубичных стволов стадвадцатидвухмиллиметрового калибра повели интенсивный огонь с закрытых позиций и должны были хоть на сколько-то приостановить танковую атаку. Хотя бы на то время, которое требуется для сосредоточения и развертывания в боевой порядок шести пушечных батарей для ведения огня прямой наводкой.

Первый прицел, переданный майором Смысловым на огневую позицию гаубичников, равнялся ста двадцати. Выходило, что немецкие танки — в шести километрах. Пока опомнятся от обрушившегося на них огня гаубиц, пока прорвутся через этот заградительный огонь, пока пройдут еще три — четыре километра, пушкари успеют выдвинуться перед позициями гаубичников хоть на тысячу метров. Двадцать четыре пушки встретят «Великую Германию» огнем в упор. Может, не двадцать четыре, а больше будет стволов, если присоединятся артиллеристы уцелевших полковушек. Только бы по молодости не увлекся Смыслов, вовремя оставил наблюдательный пункт и отошел...

Прицел долго не менялся, три гаубичных батареи били по одному и тому же рубежу. Один раз стреляющий даже увеличил прицел на четыре деления, похоже, немецкие танки запаниковали, начали отходить, накрытые внезапным огнем.

Но долго радоваться полковнику Лиховатому не пришлось. Прицел снова сто двадцать. А вот уже и девяносто. Очухались, выходит, продвигаются. Теперь прицел восемьдесят. Неужели у Смыслова дойдет до огня на себя?

Прицел все уменьшался, а потом без всякого предупреждения прекратилась связь, а еще через сколько-то, заполняя пространство оглушающим гулом, перед артиллерийским заслоном Лиховатого появились немецкие танки. Приречный лес загудел, посыпал хвоей и листьями от быстрых залпов полуавтоматических семидесятишестимиллиметровых орудий. Побывавшая под ударом гаубиц и потому свирепо взвинченная армада стала захлебываться в своей атаке.

Пехотную брешь в линии фронта к тому времени залепили чем могли, а вскоре из резерва подошел и вступил в бой второй гвардейский танковый корпус. Город Вилкавишкис снова был взят советскими войсками. Солдаты, посланные Лиховатым на розыски группы майора Смыслова, нашли у сожженного хутора только расшматованный прямым попаданием штабной «виллис».

Но начальник штаба полка Смыслов не потерялся, не погиб, не был взят в плен. Он корректировал огонь до тех пор, пока танки не подошли к его НП вплотную. Смыслов готов был открыть огонь на себя и, не дрогнув, сделал бы это, но проволочная связь внезапно прервалась. Смыслов, два связиста и шофер в прах искалеченного «виллиса» густым орешником стали пробираться к месту, где, как указывал полковник Лиховатый, должны занять огневые позиции пушечные батареи полка, но не смогли далеко оторваться от вновь обретших уверенность немецких танков, не смогли вовремя и до своих дойти.

Выцарапавшись из непролазного орешника, группа Смыслова оказалась между двух огней завязавшегося боя. Шарахнувшись вправо под ненадежное, обманчивое укрытие молодого сосняка, ободранного и захламленного в предыдущих боях, Смыслов попытался низиной вывести бойцов к болоту, где не могло быть танков.

Болота-то достигли, и танки туда действительно не сунулись, но вот... Нащупывая наш противотанковый заслон, ударила дальнобойная немецкая артиллерия. Видно, плохо щупала, плохо смотрела — мощные снаряды с воем плюхались с края болота, оглушающе рвались не там, где надо. И все же один, один-единственный, прилетевший не туда, куда надо, рванул не зря: он врезался в кочкарник неподалеку от группы Смыслова и враз накрыл всех четверых.

Изрядно пострадавшие, но способные передвигаться, связисты кое-как перебинтовали бесчувственного майора, виновато постояли возле убитого шофера и стали торопливо пробираться к своим.

В мешанине войск, всегда неизбежной, когда что-то переходит из рук в руки, они выбрались к тылам своей дивизии.

Командир медико-санитарного батальона капитан Прибылов тут же связался со старшим врачом артполка, который по распоряжению полковника Лиховатого уже не раз справлялся, не знает ли тот чего о Смыслове, и доложил, что тяжело раненный Смыслов доставлен в медсанбат. Перебита бедренная кость выше колена, рану обработали, дефект кости выправлен, костных осколков, похоже, нет, наложили шину. Хуже другое: контужен, находится в шоковом состоянии.

Трудно было понять, что кричал в ответ старший врач полка с того конца провода, через помехи доносились лишь обрывки фраз. Но Прибылов чувствовал, что там, в артполку, его понимают. Чтобы не тянуть время, прокричал в трубку последнее:

— Срочно отправляю Смыслова в эвакогоспиталь в Вильно! Там у меня знакомый врач, попрошу лично присмотреть!

О знакомом враче до этой минуты командир медсанбата по некоторым причинам не думал, не хотел думать, но вырвалось обещание отправить Смыслова в эвакогоспиталь, и теперь не пристало от него прятаться. Прибылов схватил первую попавшуюся бумажку, написал с угла на угол: «Руфа! (зачеркнул). Руфина Хайрулловна! Во имя нашей прежней дружбы со вниманием прими сего пациента. Ты должна его знать по боям у Харькова. Помнишь, когда приезжал Черняховский...»

Перечитал написанное, поморщился: к чему о Черняховском? О себе бы пару слов, коль выдалась такая оказия, о ее бы, Руфины, здоровье спросить... Но стоит ли бередить былое, которое, как видно, навсегда в прошлом? Лучше уж о командующем упомянуть, все когда лишний раз присмотрят за майором.