"Зоя Космодемьянская" - читать интересную книгу автора (Успенский Владимир Дмитриевич)

Москва за нами!

Узнав о прибытии разведчиков-диверсантов, командир дивизии полковник Полосухин обрадованно поторопил адъютанта: «Зови!» Застегнул ворот гимнастерки, выкрутил побольше фитиль керосиновой лампы. Мельком глянул на окна: завешены одеялами, маскировка надежная.

Комната наполнилась людьми, принесшими стынь ноябрьской ночи. Первым представился майор Спрогис. Полковник отметил: волевое лицо, спокойные, понимающие глаза много пережившего человека. С ним — направленны диверсионного пункта по 5-й армии капитан Батурин и старший лейтенант Клейменов. Федор Павлович и Михаил Алексеевич — полковник Полосухин всегда спрашивал у офицеров имя и отчество.

Они привезли своих воспитанников, с рук на руки передали их представителю армейской разведки капитану Епанчину. Этот знаком полковнику не первый день. Строен, щеголеват — из бывших кавалеристов. Хромовые сапоги сверкают — как на танцы собрался. Доложил, сделал шаг в сторону, прищелкнул каблуками. Звякнули бы шпоры, да нет их, не то время. Рядом с капитаном мешковато выглядели двое парней в ватниках. Они даже не назвали себя. Полосухин сам шагнул к ним, протянул руку.

— Здравствуйте, товарищи. Меня зовут Виктором Ивановичем.

— Крайнев, — ответил парень с чистым высоким лбом.

— Проворов Павел, — охотно заговорил второй, его карие глаза поблескивали весело, любопытство светилось в них. — К вам мы, значит, товарищ полковник.

Спрогис пояснил:

— Это командиры групп. Крайнов идет старшим.

— Садитесь к столу, товарищи. Можете расстегнуться, у нас тепло.

Павел Проворов только того и ждал: устроился ближе к лампе, распустил ремень, оттянутый мешочком с гранатами. Около него не спеша сел Крайнов. Вглядываясь в их лица, Полосухин заметил: до чего же они различны, специально таких непохожих не подберешь. У Крайнева глаза большие, голубые, прозрачные. Волосы светлые. И весь он какой-то сдержанный, собранный. А товарищ его, Проворов, оправдывает, пожалуй, свою фамилию. Шустрый, улыбчивый, на цыгана похожий. Лицо смуглое, кудри — как воронье крыло. Лихой парень, по всей видимости. Они хорошо дополняют один другого, не надо бы их разлучать. Спросил:

— Задание вам понятно?

— Я проинструктировал дополнительно, — сделал шаг вперед Епанчин.

— Вам все понятно, товарищи? — повторил Полосухин. — Вопросы ко мне есть?

— Проводники? — привстал Крайнов.

— Два сапера. Я сам пойду, — поторопился ответить Епанчин.

— Да уж вы постарайтесь, — мельком глянул на него Полосухин. И разведчикам: — Вчера немцы начали новое наступление севернее и южнее нас. Атакуют везде, кроме полосы нашей армии. У нас пока тихо. Большая тишина перед большой бурей. Здесь самый центр Западного фронта. Автострада из Можайска на Москву, железная дорога. Гитлеровцы очертя голову лезть будут, — полковник взял не набитую табаком трубку, повертел в руках, положил подальше. — Перед нашим передним краем большие лесные массивы. Противник имеет возможность скрытно сосредоточивать силы. Мы знаем, какие войска гитлеровцев находятся непосредственно на передовой. А что у них в тылу? Какие части подтянул враг, где они, на каком направлении сконцентрированы? Любые, даже косвенные сведения о дислокации и передвижении вражеских войск — для нас большая ценность. Это первое. Другая основная цель — мосты и дороги. Мешайте противнику маневрировать силами и средствами. Особенно когда он начнет наступление. И еще вот что… Товарищ майор, сколько человек всего?

— В двух группах — девятнадцать. Почти половина девушки.

— Понятно… Район действий сравнительно небольшой, задания у групп одинаковые. Советую вам без особой необходимости не разлучаться. Пусть будет крепкое ядро, способное постоять за себя. От этого ядра можно посылать разведку, выставлять дозоры, засады, наблюдателей.

— Учтем, — сказал Крайнов.

— На месте посмотрим, — белозубо улыбнулся Проворов. — По обстоятельствам…

— Где люди?

— Возле машин, товарищ полковник.

Первым выбежал из дома капитан Епанчин. Когда Полосухин подошел к грузовикам, стоявшим на обочине шоссе, разведчики уже были выстроены двумя неровными шеренгами. Впереди — девушки. У каждой наган на ремне, гранаты у пояса. Сумки через плечо — в них бутылки с горючей смесью. В туго набитых вещевых мешках взрывчатка, боеприпасы и продукты. У парней во второй шеренге мешки побольше, а вместо наганов — винтовки. Снежная пыль, припудрившая землю, просветлила немного черноту ночи, можно было разглядеть лица разведчиков. Полосухина поразила броская красота девушки, скорее женщины, стоявшей на правом фланге. И не просто красота, а интеллигентность, одухотворенность. Может, поэтесса или актриса?!

— Вы кто? — вырвалось у полковника.

— Волошина Вера, — сказала она, считая, видимо, такой ответ исчерпывающим. Не место здесь вдаваться в подробности.

Рядом с ней девушка полная и, наверно, спокойная, доброжелательная.

— Милорадова Клава.

Следующая — почти ребенок. Высокая, худенькая, со строгим лицом подростка. Взгляд прямой, настороженный: еще, мол, один начальник, от этого чего ждать? Одета не как все. Вместо шинели — длинное пальто с меховой опушкой. Вместо валенок — сапоги. На голове вязаный подшлемник.

— Космодемьянская Зоя.

— Шапка-то где?

— В мешке.

— Почему пальто?

— Мишенью не хочу быть, — резко ответила она.

Полосухин удивленно вскинул брови.

— А другие разве хотят?

— У нас по желанию, товарищ полковник, — негромко, но твердо произнес майор Спрогис. — В разведку, в населенный пункт пальто даже лучше. — И, как бы предупреждая дальнейшие расспросы, добавил: — Не беспокойтесь, товарищ полковник, все они уже были в немецком тылу.

«И эта девчонка?» — чуть не вырвалось у Виктора Ивановича.

Шел вдоль строя, узнавал фамилии, разговаривал с разведчиками, даже шутил, а сам, как признался потом Спрогису, думал: насколько это противоестественно, когда девушка отправляется на риск, навстречу смертельной опасности. Ну, здесь, на передовой, в общей цепи, где рядом свои, где позади пулеметы, пушки, танки, вся, можно сказать, страна за спиной — еще допустимо. Здесь огромный и отлаженный воинский механизм, который заботится о членах своего коллектива, стремится дать каждому допустимую нагрузку, бережет по мере возможности. А как же там, среди врагов, где только гибель вокруг и ни от кого никакой помощи? Там даже обогреться негде в холодные ночи. И постоянное напряжение, способное вымотать человека за несколько дней. Далеко не всем мужчинам под силу такое. А эти разведчицы — особой закалки, что ли? Особую школу прошли?.. Да какая там школа у этой девушки с одухотворенным лицом и милой улыбкой, какая закалка у этой тростиночки — сердитой девчонки?! Необходимость — и только. Не пускать бы их в промозглую мглу, отправить бы назад, в теплые комнаты, чтобы учились, да работали, да детишками обзавелись в свой черед…

— Пора, — это голос капитана Епанчина.

— Удачи вам! — сказал Полосухин. Помолчал немного, ища подобающие слова. Как напутствовать бойцов? Не нужны им громкие фразы, они хорошо знают, почему и ради чего идут на задание. — Надеюсь, товарищи, мы увидимся. Уверен, что увидимся. До скорой встречи!

Повернулся и зашагал к дому. За спиной его раздались негромкие команды.

В горнице Полосухин набил табаком трубку и сразу вышел на крыльцо. Разведчиков уже не было. Все растворилось, исчезло в глухом мраке. Где-то очень далеко ухали тяжелые взрывы, тенькали оконные стекла. Там, вдали, даже ночью не прекращается бой. А в полосе его дивизии тихо. Но надолго ли? Может, немцы уже изготовились к наступлению, может, они начнут утром? Ну, что же, и он не сидел сложа руки.

Закурив, Виктор Иванович с удовольствием затянулся несколько раз подряд. Это лучший отдых для него: постоять одному на воздухе, подымить, расслабиться хотя бы на несколько минут. А в помещении он не курил и другим не советовал. Противно, когда в комнате воняет табачищем. Противно и вредно. Особенно тем, кто не курит.

Между собой добровольцы называли Спрогиса «человеком без переживаний». Артур Карлович знал об этом. Сорвались у кого-то такие слова и полетели из группы в группу. Не очень-то они наблюдательны, эти девчонки и мальчишки. Строгая требовательность, всегда ровный голос — вот что видят и слышат они. У майора многолетняя привычка — всегда держать себя в крепкой узде. И невдомек, конечно, девушкам и парням, как волнуется он за своих питомцев, как мучает его совесть, если случается срыв. Они — молодые — многого не знают, не понимают еще, они имеют какое-то право на ошибку. А он обязан предвидеть все, что может произойти с ними, за очень короткий срок обучить их хотя бы азам труднейшей разведывательно-диверсионной работы. У них молодость и здоровье, у него опыт и знания.

Да, очень большой опыт, накопленный всей жизнью. В пятнадцать лет — разведчик 7-го латышского полка, защищавшего Советскую власть. Выглядел совсем мальчишкой, пробирался в тыл белых, на него не обращали внимания. В середине 1919 года был отозван в Москву. Принимал участие в нескольких сложных операциях ВЧК. Затем Феликс Эдмундович Дзержинский направил его на пулеметные курсы Красной Армии. Курсанты не только учились, но и охраняли Кремль, Советское правительство, самого Владимира Ильича Ленина. Несколько раз стоял Спрогис на посту у квартиры Ленина. Это было высокое доверие, приносившее огромную радость. Владимир Ильич нашел время побеседовать с латышским пареньком.

Потом были трудные бои на Южном фронте, разведывательная работа в тылу Врангеля, в бандах Махно. Долго служил на границе. Окончил высшую пограншколу. Увлекался различными видами спорта, что очень помогло ему переносить физические и нравственные перегрузки. На всесоюзных стрелковых соревнованиях успешно защищал честь динамовского коллектива. В 1929 году команда заняла первое место…

Когда пришлось решать, ехать ли ему в отпуск на Черное море (путевка была в кармане) или немедленно отправляться в Испанию, он ни минуты не колебался. Перебрал вещи в чемоданчике, отложил ненужное и был готов.

Советник по разведке Малагского, а затем Мадридского фронта, он много раз ходил в тыл врага, добывал ценные сведения, доставлял пленных франкистов. Разведгруппа у него была небольшая, но какие люди подобрались в ней! На счету группы — семнадцать взорванных вражеских эшелонов! Навсегда останутся в памяти операции в горах Гвадалахары, переправы через бурную реку Тахо… Когда Артур Карлович возвратился из Испании, на его груди сияли два ордена: Ленина и Красного Знамени.

Ему было чем поделиться с комсомольцами-добровольцами, но времени — в обрез. Невероятно сложная и тяжелая обстановка: решалась судьба Москвы, судьба социалистического Отечества. Фронту требовалось отдать все.

Сейчас, трясясь в грузовике, возвращавшемся в Кунцево, Артур Карлович испытывал особое беспокойство. За все время существования воинской части 9903 он передал армейской разведке самый многочисленный отряд, под общим руководством Бориса Крайнова. Действовать им предстояло в треугольнике Можайск — Верея — Наро-Фоминск, в районе, насыщенном вражескими войсками. Начальник разведотдела штаба фронта полковник Ильницкий, давая указания Спрогису, дважды подчеркнул: послать самых умелых, самых активных, самых надежных. В ближайшие дни на карту будет поставлено многое.

Артур Карлович сделал все, что мог. В отряде лишь четверо новичков, да и то из числа тех, кто отличился на занятиях. Некоторые разведчики и сам Борис Крайнов уже бывали в тех местах, куда проложен маршрут. Разработаны несколько вариантов связи с разведотделом 5-й армии, с направленцами диверсионного пункта. Но справятся ли молодые бойцы?! Поучиться бы им хотя бы месяц-другой…

Теперь оставалось только ждать вестей от Крайнова и Проворова и готовить, без передышки готовить пополнение, обучать прибывших новичков. Парни и девушки занимаются по двенадцать часов. Устают так, что замертво падают на свои койки. И Спрогис тоже устал. Двое суток почти без сна. Ему тоже только бы добраться до кровати. Но он не ляжет. Войдет сейчас в тихую казарму, поднимет людей по тревоге и сам отправится с ними в темный лес, в глубокие кунцевские овраги. Курсанты будут «переходить линию фронта», двигаться по компасу, натыкаясь на кусты и деревья, будут ругать мысленно бесчувственного командира. А майор, перебегая и переползая вместе со своими учениками, будет думать не столько о них, сколько об отряде, который прорывается в эти часы во вражеский тыл.

Тревожило Артура Карловича и еще одно обстоятельство: правильно ли поступил, назначив командиром второй группы Павла Проворова. Долго толковали об этом с комиссаром. Формально все вроде бы правильно: Проворов прошел соответствующую подготовку, побывал во вражеском тылу. Человек неунывающий, смелый, даже лихой. Если бы речь шла о назначении его командиром разведывательного подразделения регулярных войск, у Спрогиса не возникло бы никаких колебаний. И комиссар Дронов Никита Дорофеевич говорил: «С комсомольца Проворова можем спросить строго. Характер крепкий, знания получил». Это так, но у разведчиков-диверсантов, ведущих партизанские действия, своя специфика. Чтобы руководить многоцелевой группой в тылу врага, нужны особые качества, определенная житейская мудрость, умение понять и оценить сложную обстановку, найти верное решение, учесть настроение людей. Гибкость требуется в сочетании с твердой волей, целеустремленность — с заботливостью. Как, например, у Веры Волошиной.

Умница она, скромная, настойчивая, душевная. Словно бы всей своей предыдущей жизнью подготовлена к тому, чтобы вести товарищей на самое трудное дело. В детстве, в юности была хорошей спортсменкой (для Спрогиса это важный критерий), участвовала в военных играх, метко стреляла, организовывала походы в тайгу. Первая из своей школы в городе Кемерово решилась ехать в столицу, держать экзамен в Московский институт физической культуры и спорта. Сдала, поступила упорная сибирячка, но на первом курсе обрушилась на нее тяжелая болезнь. Грипп дал осложнение на ноги и на сердце. О физкультурной работе нечего было и думать. Рухнули мечты и надежды. Такая катастрофа кого хочешь выбьет из седла, однако Вера справилась со своими переживаниями. Пошла в другой институт, в кооперативный. Была там активной общественницей и по мере возможности продолжала заниматься спортом.

Стихи пишет. В основном про природу. Во время короткого привала на ночных занятиях под осенним дождем прочитала вдруг про лето. Артур Карлович запомнил:

Промокшие, озябшие бойцы взбодрились: будто теплом повеяло!

Волошина на первом же задании превосходно показала себя. Группу забросили в район Калинина. Глушь, леса. Проводник из местных жителей сдрейфил, сбежал. Командир растерялся: куда идти? Что делать? Решил вернуться к своим. Волошина взбунтовалась: «Зачем нас готовили, через фронт переправляли, чтобы мы перед первой же трудностью спасовали?! Карта и компас есть, сама вместо проводника выведу куда требуется!» Сместили разведчики своего командира, выбрали другого, а Волошину — заместителем. Больше двух недель действовали они потом в фашистском тылу, минировали дороги, рвали линии связи. И благополучно возвратились к своим.

Полковой комиссар Дронов не возражал Спрогису: Волошина пользуется среди бойцов уважением и авторитетом. Но все же лучше, если группу возглавит человек, хоть немного в армии послуживший, — Павел Проворов. Старый служака, комиссар больше надеялся на людей привычных и понятных ему, не прочувствовал еще полностью особенностей своей новой работы. Предложил: «Пусть Волошина идет комсоргом отряда, поможет Крайнову и Проворову, к бойцам присмотрится. И тогда в следующий раз ее командиром пошлем».

Спрогис согласился, но червячок сомнения все же беспокоил его. Оставалось лишь надеяться на расчетливость, смекалку и выдержку Бориса Крайнова, объединявшего обе группы.

Тяжелый вещевой мешок давил спину, оттягивал назад плечи. Особенно почему-то левое. Зоя подложила под левую лямку рукавичку — стало еще хуже. Переложила под правую — вроде бы легче.

Разведчики шли цепочкой по лесной дороге. Впереди Борис Крайнов с капитаном Епанчиным и саперами. Замыкающим — Павел Проворов.

Зоя пыталась представить, где находится. Хотя бы приблизительно. На машинах они проехали Голицыно, Кубинку и свернули влево, на юг. В деревне, где пахло гарью, с ними говорил полковник — Зоя рассмотрела «шпалы» на петлицах, когда он задержался возле нее, удивленно разглядывая. Готов, наверно, был спросить, сколько ей лет. Он не оригинален, все начальники спрашивали Зою об этом, отвечать надоело. Да восемнадцать же! Разве виновата она, что худенькая, что молодо выглядит? У них в воинской части и помоложе есть: шестнадцатилетние московские школьники Тамара Маханько и Николай Морозов. Насколько строгий отбор был, а вот взял почему-то их майор Спрогис…

Полковник, правда, не насчет возраста, насчет одежды поинтересовался. Зоя ответила ему так, чтобы не приставал больше. А он нахмурился, и лицо стало грустным. Зоя пожалела… У нее часто бывало: скажет, будто кнутом хлестнет, а потом переживает — не обидела ли зря человека.

Из деревни они двинулись на юго-запад. Пересекли Нару. Узенькую — недалеко от истока. Лед был хрупок, поверх него лежали доски и бревна. Вроде бы мостик. Затем — дорога среди черных деревьев.

Потянуло ветром. Клава Милорадова, шагавшая впереди, остановилась так внезапно, что Зоя натолкнулась на ее мешок. По цепи шепотом передали: «Ложись!»

Подогнув колени, Зоя медленно присела и повалилась на бок. Мешок коснулся земли, сразу стало легче дышать: ослабли лямки, давившие грудь. Зоя подтянулась чуть-чуть, прислонилась щекой к валенку Клавы. Но валенок был щетинистый, неприятно холодный. Тогда она продвинулась еще немного и опустила голову на мягкий ватник выше Клавиного колена. Хорошо, удобно — так и задремать можно.

Выстрел, грянувший впереди, заставил ее приподняться. Стреляли из винтовки. Еще. И еще раз. Коротко прошил воздух станковый пулемет. Лес озарился розовой вспышкой ракеты. Пулеметчик, наверно, засек цель: забарабанил длинно, на всю ленту.

Снова ракета. И — тишина.

Что там ни говори, а на втором задании чувствуешь себя гораздо увереннее, чем в первом походе. Тем более с такими товарищами, как Борис, Павел, Вера Волошина. И славная заботливая Клава Милорадова опять рядом…

Послышался топот ног, голоса. Два бойца провели третьего, раненого. Его поддерживали под мышки, почти несли.

— Что там? — приподнялась Зоя. Ей не ответили.

А случилось неожиданное. Старший сержант-сапер, командир боевого охранения, выставленного на пересечении просек, доложил капитану Епанчину, что к концу дня, уже в сумерках, в лесу появились немцы. Старший сержант, как и было приказано, вел наблюдение, не открывая огня. Дальше перекрестка фрицы не совались. Долбили там землю, — вероятно, окапывались.

Епанчин чертыхнулся негромко. По просеке и должны были идти разведчики.

Оставались два запасных варианта. Правее, через сосновый лес. Но если немцы на перекрестке, они могут быть и в сосняке? Для проверки капитан приказал выдвинуться туда старшему сержанту с бойцами. Однако, едва они продвинулись метров двести, навстречу грянули выстрелы.

Последний вариант — взять влево, через болото. Туда, в чахлое криволесье на кочках, немцы ночью не сунутся. Конечно, морозы прихватили стоячую воду, да крепко ли? Готовя маршрут, саперы Павлов и Карганов прошли там благополучно, даже ног не промочив. Но это — в светлое время. И не сравнить бойцов — дальневосточных таежников с городскими жителями.

— Не сомневайтесь, товарищ капитан, — заверил сапер Павлов. — Без снега надежно сковало. Всего метров сто трудных.

Епанчин колебался. Вопросительно смотрел на Крайнова. Тот произнес коротко:

— Да.

— Саперы останутся на кромке болота, — объяснил ему обрадованный Епанчин. — Давай укажем им приметное место. Будут ждать связного до завтрашнего утра. С первым твоим донесением. — И, подумав, махнул рукой. — Сам буду ждать вместе с саперами. Начальство переживет как-нибудь мое отсутствие.

— Простынешь, — сказал Крайнов. — Одет легко.

— А уж это моя забота, — буркнул Епанчин, уловивший смешок в голосе парня.

Невозможно рассказывать об отряде Крайнова, о Зое Космодемьянской, не говоря о полковнике Полосухине, о его славной и легендарной 32-й стрелковой дивизии, чьи боевые дела вписаны золотыми буквами в историю Великой Отечественной войны. Нельзя оторвать одно от другого, не будет полной ясности, потускнеет, измельчится панорама событий. Ведь саперы именно этого соединения проводили отряд Крайнова через линию фронта; в полосе этого соединения, и прежде всего для его пользы, трудились потом разведчики.

В некоторых работах о Зое Космодемьянской говорится, что отряд Крайнова действовал якобы на участке «27-й Дальневосточной Краснознаменной дивизии, прибывшей на защиту Москвы». Это явная ошибка, недопустимая ошибка. 27-я не входила в состав 5-й армии, ее вообще не было на том оперативном направлении. Достаточно посмотреть любой официальный источник, чтобы не оставалось никаких сомнений. Хотя бы книгу «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой», которая вышла в 1964 году в Военном издательстве, под редакцией Маршала Советского Союза В. Д. Соколовского. Там указано расположение всех воинских соединений, сражавшихся на подступах к столице. Из приложенных схем видно, что деревня Обухово, неподалеку от которой ноябрьской ночью пересек линию фронта отряд Крайнова, находилась на участке 32-й стрелковой дивизии.

С этой дивизией, повторяю, тесно связаны действия комсомольцев-разведчиков, поэтому о ней и ее командире надо сказать особо. История и боевые традиции у нее славные. Одна из старейших в Красной Армии, полки ее громили белогвардейцев в годы гражданской войны. В начале тридцатых годов дивизию перебросили на Дальний Восток, в Приморье, на границу с Маньчжурией, которую тогда оккупировали японцы.

Один из батальонов разместился на Каульской сопке. От нее в сторону границы тянулась широкая низина, сплошь заросшая кустарником, настолько густым и высоким, что там ничего не стоило заблудиться. Издавна это место облюбовали контрабандисты. По тайным тропам переходили здесь наш рубеж шпионы и диверсанты. Местные жители старались держаться подальше от этой низины. Стычки, а порой и бои с нарушителями вспыхивали почти каждый день, особенно до хасанских событий. Батальон поднимали по тревоге — навстречу пулям! Страна жила мирной жизнью, а для красноармейцев в этом районе затяжной многолетний бой не прекращался, не спадало постоянное напряжение.

Полковник Полосухин гордился своей дивизией, про себя называл ее «спартанской». Впрочем, назвать ее можно было и таежной, и болотной, и вездеходной, и непотопляемой. Недели и месяцы проводила она вдали от казарм, совершая марши, преодолевая горы, форсируя реки, прокладывая колонные пути через лесные дебри. И каждый марш заканчивался учебным «боем», стремительной атакой или отражением натиска «противника». Причем всегда на новой, незнакомой местности — Полосухин считал это необходимым, чтобы избежать шаблона, привычки.

Трудно было служить в 32-й стрелковой. Обувь изнашивалась вдвое быстрее, чем в «спокойных» частях, стоявших в глубине страны. Гимнастерки обдирались в лесных походах, сопревали на солдатских плечах гораздо скорее, чем планировали интенданты. Привычными были нарекания хозяйственников: слишком много боевых патронов изводят на учениях стрелки. Но зато люди получали здесь настоящую выучку. А неприятности Виктор Иванович Полосухин брал на себя.

В сентябре сорок первого года дивизия получила приказ погрузиться в вагоны. Больше двадцати эшелонов потребовалось, чтобы поднять на колеса «хозяйство Полосухина». И понеслись они на запад длинной цепочкой, почти не делая остановок. Повсюду, задерживая другие составы, загорался для них зеленый свет. В считанные минуты менялись на станциях паровозы. Забрасывали в теплушки сухой паек, кипы свежих газет и вот уже тревожно подхлестывал, торопил гудок, поспешно выстукивали колеса: скорей, скорей, скорей! И всем было понятно: значит, плохо, очень плохо на фронте, если гонят дивизию через всю страну таким стремительным темпом, значит, очень надеются на дальневосточников!

И вот — Москва. Почти никто из бойцов раньше не видел столицу. А теперь эшелоны шли по окружной дороге через Владыкино, Лихоборы, Красную Пресню. Люди теснились в дверях теплушек, жадно разглядывая огромный город, затянутый пеленой холодного тумана.

Видны были улицы, казавшиеся очень широкими. Тысячи окон, крест-накрест заклеенных полосками бумаги. Много асфальта, много заводских труб…

Женщины и дети с надеждой смотрели на бойцов в новой форме, на платформы, покрытые брезентом, под которым угадывались стволы пушек. Светлели их лица, приветливо махали руками, а старухи осеняли эшелоны крестным знамением.

Выгружалась дивизия в Можайске и на соседних станциях. Здесь чувствовался фронт. Налетала вражеская авиация, горели дома. С запада шли остатки разбитых, вырвавшихся из окружения частей. Сотни изнуренных, подавленных красноармейцев. Многие без оружия.

Полосухин, прибывший с первым эшелоном, знал, что боеспособных советских войск впереди нет, фронт создается заново. Дальневосточникам приказано встать на Бородинском поле, перекрыть две важнейшие магистрали, по которым гитлеровцы рвались к столице: широкую асфальтированную автостраду Минск — Москва и железную дорогу, бегущую от Смоленска.

Объезжая на машине Бородинское поле, Виктор Иванович испытывал такое ощущение, будто все тут давно знакомо ему. Сколько раз мысленно бывал он с фельдмаршалом Кутузовым, с генералом Раевским, с Пьером Безуховым в соседних деревнях, в лесах и оврагах, хорошо знал, где и какие располагались редуты и флеши. Два увлечения было у Полосухина, и первое из них — книги. Все свободное время отдавал он художественной литературе, помогавшей ему понимать людей, разбираться в сложных взаимоотношениях человеческих, анализировать минувшие события. Ну и, конечно, литература военная, специальная. Ему не довелось окончить академию, за спиной была лишь Томская пехотная школа да курсы усовершенствования «Выстрел». Но в общении с «академиками» он почти не ощущал пробелов в своей подготовке, не уступал в знаниях, только знания эти достались ему ценой очень большого труда. В походах, уставая не меньше, чем бойцы, он перед сном сидел два-три часа возле копчушки в штабной палатке, листая книгу или учебник. А утром поднимался вместе со всеми. Или еще раньше.

Когда он впервые приехал на Дон к родителям жены, теща удивилась и обрадовалась: хозяйственный зять попался, привез большие тяжеленные чемоданы. Но еще больше поразилась она, когда увидела, что вещей у молодоженов почти нет, а чемоданы набиты книгами. И весь отпуск, как и все последующие отпуска, Виктор Иванович с утра и до вечера с книгой не расставался.

Другой страстью Полосухина были географические карты. Воображение имел хорошее, легко читал их, отчетливо представляя рельеф местности: скаты, ручейки в зарослях ивняка, овраги и болота, расстояния между ориентирами. Посмотрел карту — будто побывал в этом районе. А на Бородинском-то поле благодаря книгам и картам бывал много раз. Он отметил даже, что Утицкий и Беззубовский леса разрослись за последние годы, нарушив знакомую ему панораму.

Настроение у него было торжественно-приподнятое. Какая ответственность и какая высокая честь выпала на долю дивизии: защищать Москву не на безымянном участке, а на том самом поле, где возвеличился российский воинский дух, вознеслась слава русского оружия и начался закат знаменитых наполеоновских армий.

В доме с вывеской «Военно-исторический музей» было пусто. На голос Виктора Ивановича вышла женщина-сторожиха. Объяснила заезжему военному, что никого здесь не осталось, она одна, но если товарищ командир хочет, она покажет ему музей.

Полосухин, волнуясь, осматривал экспонаты. А что будет здесь через год? Через десять лет? Сохранится ли этот музей? Останется ли в нем память о 32-й дивизии?

Сторожиха привычно протянула книгу посетителей. Виктор Иванович сел к столу, разборчивым почерком заполнил все графы. На вопрос «Цель посещения Бородинского поля» ответил: «Приехал Бородинское поле защищать». И поставил дату: 12 октября 1941 года.

Свой командный пункт Полосухин развернул на высотке позади того места, где стояла когда-то батарея Раевского. С высотки хорошо просматривались окрестности. Видны были памятники и обелиски, воздвигнутые в честь героев Бородинской битвы: воинам лейб-гвардии Московского полка, 1-й артиллерийской бригады, лейб-гвардии Измайловского полка…

А будут ли полки его дивизии достойны того, чтобы народ сохранил память о них?!

Времени для организации обороны оставалось мало. Отряды прикрытия, высланные на запад, уже вошли в соприкосновение с гитлеровцами. Под низким пологом туч проносились вражеские самолеты-разведчики. На правом фланге закапывался в землю 113-й стрелковый полк. У него большой район обороны, он прикрывал Бородинское поле с севера. На самом поле, перехватив автомагистраль и железную дорогу, расположились подразделения 17-го Краснознаменного стрелкового полка имени товарища Фрунзе. Этому полку — самое трудное. Полосухин не сомневался, что фашисты нанесут главный удар именно здесь, вдоль дорог.

Поскольку третий стрелковый полк дивизии находился еще в пути, командующий армией отдал Полосухину свой резерв: два учебных батальона и батальон курсантов Московского военно-политического училища имени Ленина. Они заняли оборону на левом фланге.

Утром хмурое небо наполнилось ревом фашистских бомбардировщиков. Самолеты плыли косяками по девять штук, выискивая добычу. Но на земле было пусто. Войска окопались, замаскировались, укрылись в лесах, кустах и оврагах. Если удавалось немцам обнаружить огневую позицию, заметить автомашину или людей, они обрушивали сразу десятки бомб, вздыбливая и перепахивая землю.

Командованию гитлеровского корпуса, двигавшегося на Можайск, было известно, что сюда прибыли подразделения новой советской дивизии. Но немцев не очень тревожило это. Они уже привыкли к тому, что русские бросают в бой соединения, на скорую руку сформированные из запасников и остатков отступивших войск. Соединения эти укомплектованы по новым, очень урезанным штатам, да и то не полностью. Слабо обучены, тяжелого оружия у них мало.

Фашисты были совершенно уверены, что мощным ударом прорвут советскую оборону и беспрепятственно двинутся дальше. Так было не один раз. Немцы даже разведку не удосужились произвести. Из населенных пунктов одновременно выползли их танки, вышли бронетранспортеры и грузовики с пехотой. Особенно много танков появилось на автостраде. Там они шли в два ряда, вытянувшись длинной колонной. Танкисты не закрыли люки — дышали чистым осенним воздухом.

Наступающая лавина выглядела грозно. Один вид ее мог подавить психику обороняющихся, нагнать панику. Это, конечно, понимали фашисты. Но они не учли того, что перед ними стояло не наскоро сколоченное соединение, а кадровая дивизия Красной Армии, сохранившая довоенный состав, включавшая в себя три стрелковых и два артиллерийских полка, противотанковый и зенитный дивизионы, саперный и разведывательный батальоны и другие подразделения. Пятнадцать тысяч бойцов и командиров ее хоть и не побывали еще в боях, но закалку и выучку имели отличную.

Колонна танков катилась по шоссе, ощетинившись стволами орудий. Советская артиллерия молчала. Таков был приказ. «Пушкари» готовили шквальный сосредоточенный огонь по тому месту, где дорога проходит в глубокой выемке с крутыми откосами, где танкам не развернуться ни вправо, ни влево. Лишь когда колонна втянулась в это своеобразное ущелье, громыхнул залп нескольких десятков орудий. Артиллеристы били, словно на учениях. Сразу загорелось шесть танков. На дороге — затор. Броневые машины тыкались в разные стороны, как слепые котята. А батарейцы вели точный огонь на уничтожение.

Гитлеровцы рассчитывали нанести неожиданный мощный удар, но получили еще более мощный и более неожиданный отпор. Первая попытка наступать сорвалась в самом начале. За ней последовала вторая. Потом третья. Не сразу, знать, поверили фашисты в неудачу. Лишь после того, как танки и пехота были отброшены в третий раз, вражеское командование убедилось, что с наскока ничего не добьешься, бой надо вести всерьез.

Немцы снова подняли в воздух авиацию. Подтянули свою артиллерию. Началось сражение, которое продолжалось потом целую неделю. Одна советская дивизия — против трех. В тылу Полосухина — никаких резервов, а наступающий немецкий корпус подпирался сзади еще одним, столь же сильным, корпусом. Разведка доносила, что у врага на Можайском направлении не менее тысячи броневых единиц. У Полосухина танков не было.

Фашистов отбрасывали в одном месте — они прорывались в другом. За ночь бойцы контратаками восстанавливали положение, а днем немцы опять бросали вперед бронированные машины и авиацию, опять прогрызали оборону, просачивались по лесам.

Чего только не было в этом сражении! Немцы прорвались вдоль шоссе, захватили деревню Артемки и Утицы. А выбить их нечем. Лишь в Можайске выгружался один из последних эшелонов — прибыл 3-й батальон 322-го стрелкового полка. Тот самый батальон, который стоял в Приморье на Каульской сопке, перекрывая «долину контрабандистов». Виктору Ивановичу ничего не оставалось, как бросить людей в бой прямо с колес, в светлое время, когда в небе господствовали немецкие самолеты. Но вот где сказалась выучка бойцов таежной, болотной, всепроходимой дивизии! Батальон разомкнулся на взводные колонны и ускоренным маршем, почти бегом двинулся вдоль шоссе Гжатск — Москва. Не по шоссе, нет, а по густому лесу, по незнакомой местности. Скрытно, всего за два часа, не имея отставших, батальон вышел в указанный район и с ходу, неожиданно атаковал деревню Утицы. Фашисты бежали, падая под меткими пулями дальневосточников. На три километра отбросил батальон немцев.

Не упомнишь, сколько раз переходила из рук в руки деревня Артемка. Окрестности ее были усеяны трупами в зеленых и серых шинелях.

Группа вражеских танков прорвалась к командному пункту дивизии. Полосухин приказал бойцам и командирам занять круговую оборону. Редкой цепочкой залегли люди в неглубоком окопе. А танки приближались, ползли черными громадами среди памятников и обелисков героям двенадцатого года. Комиссар дивизии, полковой комиссар Мартынов подсчитал хладнокровно: по танку на человека. И приготовил гранаты. А Виктор Иванович вызвал по телефону ближайшую гаубичную батарею, приказал развернуть орудия в сторону командного пункта и бить, не считаясь ни с чем. Командир батареи медлил — там же все начальство! А для снаряда сто метров не расстояние.

Пришлось Полосухину повторить команду. Сам командир батареи встал к прицелу. Четыре гаубичных снаряда, каждый весом в двадцать килограммов, были посланы в цель безукоризненно: четыре танка развалились, как орехи под молотком. Еще залп — и еще четыре машины. Остальным удалось скрыться за дымом.

Оглушенные, контуженные люди поднялись из окопа. Стряхнули с себя землю, откашлялись, отдышались, восстановили связь со штабом дивизии. Командный пункт продолжал управлять боем.

Шесть суток гремело сражение на поле русской славы. 40-й моторизованный и 46-й танковый корпуса гитлеровцев пытались проложить себе путь к Москве. И не проложили. Они оставили здесь сто семнадцать танков и двести автомашин. Почти десять тысяч фашистов было убито и ранено.

Дивизия Полосухина тоже понесла очень большие потери: из строя выбыла половина личного состава и больше половины боевой техники.

Отчаявшись пробиться через Бородинское поле, гитлеровцы нанесли удар значительно южнее и, сделав бросок, захватили Можайск за спиной у дальневосточников. В дивизионной многотиражке появилось тогда стихотворение:

32-я стрелковая, круша немецкие тылы, прорвалась через линию фронта и заняла указанные ей позиции.

Скоро начнется новое вражеское наступление. Дивизия на стыке двух армий, на ответственном участке. Позади — прямая дорога к Москве. До столицы — восемьдесят километров, отходить некуда. А полки очень ослаблены.

Во время затишья дивизия укрепила занятый рубеж. Река Нара, вдоль которой тянулась основная линия обороны, сама по себе не являлась серьезной преградой для наступающих. По берегам ее были отрыты окопы полного профиля, сооружены дзоты. Подготовлены запасные позиции, поставлены минные поля на танкоопасных направлениях. На лесных просеках — завалы. На открытых местах, на дорогах возведены валы из валежника и соломы высотой до трех метров. Их обливали бензином или керосином. В любое время можно поджечь, создать перед врагом огненный барьер.

Чтобы ввести противника в заблуждение, Полосухин выдвинул часть своих сил вперед, к речке Тарусе. Пусть немцы столкнутся с боевым охранением, прежде чем выйдут к основной линии обороны. Может, спеси у них поубавится, ослабнет порыв.

Рассчитывал Виктор Иванович и на разведчиков-диверсантов. Их немного, но давно известно, что один смелый боец в тылу врага стоит трех-четырех, находящихся на линии фронта.

Болото замерзло не все, остались бочаги, не затянутые льдом. Воздух был густой, сыроватый. Пахло гнилью. Разведчики продвигались медленно, след в след. То пружинили под ногами моховые кочки, то скользкую твердость льда ощущали подошвы. Много было упавших деревьев, через некоторые стволы приходилось перелезать. Это с грузом-то. А Зоя еще очень старалась, чтобы не скрипели лед и сухой снежок под сапогами. Ступала на носках, всем телом подавшись вперед, чувствуя, как до боли напрягаются мышцы. Не шла, а будто кралась, словно кошка.

Когда осталось позади болото — ноги ее не держали. Хорошо, что командир устроил малый привал, разрешил отдохнуть двадцать минут, пока уточнял что-то с капитаном Епанчиным. Разведчики полежали немного, съели по сухарю и по куску сахара. И отправились дальше — теперь уже без сопровождающих.

Часа через три начался неуверенный осторожный рассвет. Утро вроде бы сомневалось: надо ли подниматься над озябшей осенней землей, все равно не озаришь, не согреешь ее за короткий срок. Лишь повинуясь заведенному порядку, неохотно раздвинуло оно ночные сумерки, оставив в низинах, в лесных зарослях серый туман.

На небольшой поляне Борис Крайнов остановил отряд. Подозвал Проворова, Голубева, Емельянова. Поговорил о чем-то. Ребята скинули мешки и, захватив винтовки, исчезли в чаще.

Зоя опустила на землю свой тяжелый мешок и почти упала рядом с ним. Ноги были словно чугунные.

У девочек лица пепельные. От утомления, от серого света, наверное.

Лес вокруг такой же, как в Кунцеве. На елочных нависях пестреют опавшие листья. В зеленой хвойной гущине светятся березовые стволы. Несколько старых, черных от времени, елей взметнулись над мелколесьем. Как на той поляне, где учились закладывать взрывчатку и поджигать бикфордов шнур. Обычный подмосковный лес. И как-то не верится, что находишься не в родном привычном мире, а за огненным рубежом, на вражеской территории, где совсем другие порядки…

— Булгина, Воронина, Космодемьянская, Самойлович, — это голос Крайнова. — Вы дозорные. Остальным отдыхать. Костры не жечь.

— Мешок возле меня оставь, — ласково сказала Клава. — Захвачу, если что.

— Ладно, спи.

Крайнов разделил девушек на две пары. Зою и Лиду Булгину отвел чуть назад, в ту сторону, откуда пришли. Там с вырубки хорошо просматривалось поле, по которому бежали столбы телефонной линии с оборванными проводами.

— Чтобы мышь не проскочила, — предупредил Крайнов. Окинул взглядом девушек, разрешил: — Одна может на пне посидеть. Но другая обязательно на ногах, чтобы не дремалось.

Командир ушел. Рослая, выносливая Лида сказала:

— Отдохни ты, Зоя.

— Почему я? Я почти не устала.

— Ну, если почти… — улыбнулась Лида. — Давай уж я начну, потом ты.

— Да садись же!

— Хорошо-то как! Лучше, чем в кресле.

— Так уж и лучше? — усомнилась Зоя, оглядывая ровное голое поле. Прошлась немного. Возле березы увидела гриб: высокий боровик-переросток с коричневой шляпой, к которой прилипли резные листочки. В теплом сыром августе бывают такие. Обрадовалась, наклонилась к нему и отдернула руку, обожженную мертвым холодом. Гриб заледенел, отвердел, как железка. Одна только форма, один вид остался от настоящего, от живого. Зоя словно обманулась в чем-то хорошем.

— Давай разговаривать, — позвала Лида Булгина. — Глаза закрываются, чуть не свалилась.

— Только потише.

— А мы совсем шепотом, — сказала Лида и надолго умолкла.

— Что же ты? Опять дремлешь?

— На лес смотрю. Были мы здесь, Зоя. Прошлый раз, без тебя. Тоже Борис водил.

— Когда Наташу Самойлович ранило?

— Да. Только ее не здесь зацепило. Вон в той стороне, ближе к Наре. Мы уже возвращались тогда…

У Булгиной приятный голос. Говорит она как-то округло, ровно. Полные щеки порозовели — отдохнула немного. Когда Лида в платье — никоим образом не похожа на разведчицу. Этакая уютная домашняя хозяйка, добросовестная работница. Только разве волевые складки в уголках губ… Но сейчас-то она в шинели…

— Мы возвращались тогда, вышли к Наре, а переправиться не на чем. Дождь идет, холодно. Лед на реке тонкий. Не плыть, не перейти. Да у нас Аля Воронина и плавать-то не умеет, а у Наташи левая рука перевязана. Мы к Борису: «Ищи лодку!» Но где ж ее разыщешь? Нету, и все. Решили маты из прутьев плести, чтобы на лед положить. Начали кусты ломать, а тут с нашего берега как ударят из пулемета. Шум услышали и встревожились. Наугад били, ни в кого не попали, но все же… Что нам делать? Садись и плачь, да при дожде все равно слез не видно. Немцы стреляют, наши стреляют — хоть назад уходи. Тогда Борис говорит двум парням: лезьте в реку, пробивайте канал во льду, чтобы плыть можно было. Ну, они и полезли. Ломают лед, он звенит, пулеметчики с двух сторон бьют по звуку.

Умолкнут, прислушаются и опять строчат. Яркие трассы перекрещиваются. А пули как попадут в воду — шипят. Коротко так: пшик, пшик… Ужас! Тут Наташа Самойлович разделась первая. Она ведь знаешь какая: решительная, крепкая. Хоть и ранена была. Стоит босиком, нас торопит. И мы разделись…

— Совсем?

— Лифчик и трусы на мне. Одежду свою и Наташину в плащ-палатку связала. Над головой вскинула и поплыла. Вспомнить не могу, до сих пор холод пронизывает. А закраины льда острие, так и режут, так и царапают. Ноги у меня свело, на четвереньках на берег выползла… А Наташе еще хуже. Левая рука совсем у нее не действовала. Только правой гребла. То скроется голова под водой, то опять появится. Нахлебалась она тогда из этой Нары… Ребята ей с берега шест подали, вцепилась в него здоровой рукой, на шесте и вытянули. Между прочим, Наташе после того случая в штаб перейти предлагали. Раненая, мол, хватит. А она отказалась, опять с нами пошла.

— Воронина-то как, она ведь не плавает, — напомнила Зоя.

— С Алей совсем скверно было. Мы переправились, а она и Борис за рекой. Плачет, говорит Борису: плыви, я останусь. А куда ж ей одной? Крайнов ничего не сказал, он же молчун. Взял Алю за руку и повел вдоль берега. Прямо туда, где немцы. Фашисты выше сидели, на круче, а Борис с Алей под обрывом. К деревне. Должна же возле деревни лодка быть! И верно — нашли. Ты только представь себе: ночь черная, дождь хлещет, пулеметы трещат. В сотне метров немецкие окопы, фашисты орут по-своему. А Борис хоть бы что. Вырвал кол, к которому лодка привязана. Перевернул, вылил воду. И перевез Алю. Почти перевез, — поправилась Лида. — Лодка настолько дырявая была, что вода в нее струей била. Затонула возле нашего берега, где по пояс. Нырнули Аля с Борисом, выкупались. Но это уж ничего, это повод для шуток потом был. Не держит, мол, Алю вода, и все тут.

— Вот ведь как, — сказала Зоя, — Борис такой неброский, на него в обычное время внимание не обратишь…

— Ну, нет! — горячо возразила Лида. — А глаза! А лоб! Сразу видно мыслящего человека!

— Я хочу сказать, что герои — они в общем-то с виду самые обыкновенные, — пояснила свою мысль Зоя. — Я вот думаю даже, что шумливые, крикливые, стремящиеся выделиться, гораздо дальше от героизма стоят. На самохвальбу порох расходуют…

За лесом треснули выстрелы. Девушки даже не поняли, два или три. Прислушались. Вдали привычно перекатывалась канонада. Где-то швейной машинкой стрекотал пулемет. Но выстрелы за лесом не повторялись.

Лида решила, что время ее отдыха кончилось. Поднялась, уступив подруге нагретый пень. Зоя с удовольствием села, чуть-чуть стянула сапоги. Шевельнула занемевшими пальцами.

— Люди! — услышала она громкий шепот Булгиной. — Смотри, наши, кажется.

— Точно. Павел с ребятами.

— Беги, Зоя, доложи Борису!

Командир не спал. Накинув поверх шинели плащ-палатку, он, нахохлившись, сидел на стволе поваленной ели и разглядывал карту. Выслушав Космодемьянскую, быстро пошел следом за ней.

А выстрелов было три, хотя не должен был прозвучать ни один: командир отряда предупреждал — как можно меньше шума.

Павел Проворов с товарищами отправился к перекрестку дорог в четырех километрах от места, где отдыхал отряд. Задача несложная: укрыться в лесу и наблюдать за передвижением противника. Заодно выявить режим охраны моста на проселке. Однако подойти к перекрестку Проворов не смог. Весь лес возле дороги был буквально нашпигован фашистской техникой. Укрывшись под кронами сосен и елей, стояли танки, бронетранспортеры, грузовики, штабные легковушки, походные кухни. Особенно много было танков. Их насчитали полтора десятка, но ведь это далеко не все.

Проворов вполне резонно предположил, что такие сведения сами по себе представляют интерес для командования и сразу повел группу назад, чтобы сообщить о виденном Борису Крайневу. По такому скоплению техники трахнуть авиабомбами — взвоют немцы!

На полпути, огибая деревню, ребята увидели двух гитлеровцев. Солдат тащил мешок, а следом шагал здоровенный веселый унтер с чемоданом. В одном кителе, несмотря на холод. Или закаленный, или крепко под градусом был. Судя по всему, эти немцы-танкисты «промышляли» в деревне и теперь возвращались в свою часть. Проворов огляделся. Кругом пусто. На востоке потрескивали выстрелы. Пулемет прострочил. Поди сообрази, где палят!

Велел ребятам взять фашистов на мушку. Голубев и Емельянов по команде нажали спусковые крючки. Солдат-немец ткнулся носом в землю. А унтер устоял. Мимо пронеслась пуля или не очень зацепила его. Пришлось Павлу выстрелить самому.

Бегом — на дорогу. Ребята подхватили чемодан, мешок, а Проворов, ища документы, обшарил карманы еще теплых, словно бы спящих гитлеровцев. Глянул мельком в лицо унтера: конопатая откормленная харя, в углах рта пузырилась кровь. От него пахло сивухой и одеколоном.

— Быстрей, так и не так! — подхлестнул Павел парней.

Вернувшись в отряд, осмотрели трофеи. Чемодан был набит тряпками: носки, полотенца, рукавицы, шапка, несколько банок варенья. А в мешке — куры и гуси со свернутыми шеями.

Кто-то из девушек предложил отнести все это назад, в деревню. Ей возразили: теперь в ту сторону нельзя соваться, немцы уже хватились своих, искать будут.

— Ничего, девочки, жратва нам самим пригодится, — сказал Проворов.

— У людей ведь отобрано.

— Для них это добро все равно пропало. Они возрадовались бы, если б узнали, что не фрицам, а своим досталось…

Бориса Крайнова особенно заинтересовали документы, взятые у танкистов. Солдатские книжки, письма. Самое нужное для разведчиков. Это — удача. Он даже не сделал замечания Проворову за неосторожность, за поднятый шум. Дело-то сделано.

Борис составил донесение, перевязал шпагатом пакет с документами, протянул связному:

— Отправляйся сейчас, днем. Время не терпит. В крайнем случае переждешь где-нибудь до темноты. Но вечером бумаги должны быть у капитана. Сюда возвращаться не надо. Мы идем дальше.

И Проворову:

— Поднимай людей!

— Дал бы передохнуть малость, ноги-то не казенные.

— Нельзя. Немцы теперь всю округу прочешут.

— Эх, жизнь кочевая, так и не так! — выругался Павел и осекся, наткнувшись на жесткий взгляд Крайнова. — Ладно уж, извини, вырвалось. А уходить надо, ты прав.

Через несколько минут разведчики двинулись дальше в глубь леса, не оставив на поляне никаких следов. Впереди, задавая темп, ровно шагал Крайнов.

Капитан Епанчин твердо решил ждать связного на передовой вместе с саперами. Задели его слова Крайнова: замерзнешь, мол. Человек самолюбивый и мнительный, он сам «домыслил» то, чего, наверно, не хотел сказать и даже в голове не держал командир ушедшего отряда. Простынешь, дескать, тыловой щеголь, штабной чиновник… Крайнов и знать не знал, что капитан этот из штаба, угодил в самое больное место. Епанчину стыдно было, что он, строевой командир, не участвует в боях, а корпит в тылу над немецкими документами, изредка допрашивает пленных, хотя это способна делать женщина, владеющая языком. Особенно неудобно было ему отправлять за линию фронта отряд Крайнова. Уходят на страшный риск юнцы и девчонки, а он лишь провожает их… И его же еще и жалеют: «Легко одет, не простудись!»

В разведывательный отдел Егор Егорович Епанчин угодил случайно. Всю службу провел в кавалерии, душой привязан был к своему романтичному и лихому роду войск. А жена, окончив институт, преподавала немецкий. Когда вышел приказ о том, что командному составу, сдавшему экзамены на звание военного переводчика, прибавляется определенная сумма к денежному содержанию, на семейном совете решили: Епанчиным то и карты в руки. Даже на курсы Егору не надо ходить, дома осилить можно. Они установили три дня в неделю, когда разговаривали между собой только по-немецки. За полтора года Епанчин в языке сравнялся со своей благоверной и успешно сдал соответствующий экзамен. Его хвалили за чистое берлинское произношение. И справку дали, и в личное дело занесли, и оклад увеличили. Радовался Епанчин вместе с женой.

Едва началась война, припомнил кто-то его отличное произношение. Дивизия кавалерийская ушла на фронт, а капитана откомандировали на краткосрочные курсы. С курсов — в армейский штаб. И не было у него ни опыта в новой работе, ни интереса к ней…

За ночь в шинели и хромовых сапогах Егор Егорович промерз, как говорится, до самых костей. Даже, казалось, мускулы и хрящи в нем заледенели и похрустывали, когда шевелился.

Среди дня связной от разведчиков явиться не мог. Поэтому капитан оставил саперов, имевших полушубки и валенки, в условленном месте возле болота, а сам со спокойной совестью отправился в штаб ближайшего полка, чтобы подкрепиться там, согреться доброй стопкой и раздобыть на время теплую амуницию. Саперам же сказал, что вернется в семнадцать ноль-ноль.

Однако саперы сами разыскали его еще до наступления темноты. Привели паренька с расцарапанной щекой и заплывшим глазом. Связной где-то грохнулся на бегу, зацепившись за корни. Егор Егорович прочитал донесение, присланное Крайновым, полистал немецкие документы и, пожалуй, впервые понял важность той работы, которой теперь занимался.

Пошел к начальнику штаба полка:

— Связь с дивизией есть?

— Тебе кого?

— Самого Полосухина.

— Сейчас соединят.

— И еще, будь другом, скажи, чтобы коня мне приготовили. И сопровождающих.

— Дорогу не найдешь, что ли?

— Тут такие сведения, что хоть эскадрон с собой в охрану бери!

Выводы напрашивались сами собой. Если враг подтянул непосредственно к линии фронта ударные танковые части (а он подтянул именно их), значит, наступление начнется в самое ближайшее время. И второе.

Противник сосредоточил танки на участке дивизии Полосухина, на стыке двух обороняющихся советских армий: 5-й и 33-й. Замысел фашистов ясен: надеются пробить брешь — ведь стыки по праву считаются наиболее уязвимым местом.

Что же, решительного наступления гитлеровцев Виктор Иванович и без того ожидал с часа на час. Предполагал: неприятель особенно сильно будет давить на левый фланг дивизии, на стык с соседями. Сведения, полученные от Крайнова, лишь уточняли и конкретизировали то, о чем думал полковник Полосухин, о чем размышлял командарм-генерал Говоров, о чем совещались, наверно, неподалеку отсюда, в Перхушкове, в штабе Западного фронта. Во всяком случае, обстановка теперь прояснилась, и надо еще раз взвесить, какие принять меры, чтобы отразить готовящийся удар.

Виктор Иванович Полосухин не мог сказать, что он чувствует себя спокойно в преддверии вражеского наступления. Нет, у фашистов больше сил. Им помогает уверенность в успехе и опыт, накопленный за несколько лет войны. А для полковника Полосухина, для его поредевшего соединения предстоящая битва будет лишь вторым крупным сражением с немцами, вторым испытанием — после битвы на Бородинском поле.

Он еще раз прочитал донесение, полученное от Крайнова. Что можно сделать для укрепления стыка с соседней армией? Направить туда саперов, пусть возводят инженерные заграждения. Противотанковый узел в деревне Акулово усилить ротой фугасных огнеметов. Хорошо бы поставить артиллерийскую батарею на высоте 201,9, которая как раз на стыке с соседями. Но батареи нет. Пусть начальник артиллерии выделит туда хотя бы два орудия. Снимет с другого участка. И еще — противотанковые ружья. Не ружья, а ружье. Один расчет есть в резерве.

Виктор Иванович вздохнул: вот чем приходится заниматься командиру дивизии. Самому поштучно распределять стволы.

Повернулся к адъютанту:

— Где паренек, который пришел от разведчиков?

— Обедает, проголодался. Говорит, должен возвратиться в свою часть.

— Отправьте на машине. И передайте майору Спрогису и его подчиненным большое спасибо.