"Чародей" - читать интересную книгу автора (Гончаренко Валентина)

Глава 4 "Но пасаран"

Никто из наших учителей Костю не знал, но все восхитились его поступком. По обязанности мы тоже запрещали игру "Ось тоби! Я партийна!", и постепенно она поослабла, но не исчезла совсем. Я смотрела на это сквозь пальцы. Других дел выше головы. К началу летних каникул предстоит решить пять неотложных директорских задач: организованно провести экзамены; отремонтировать школьное здание; вовремя сдать годовые отчеты в Районо; на заключительном педсовете не только подвести итоги завершенного учебного года, но и наметить перспективы нашей работы в предстоящем учебном году; успеть весной завезти уголь на будущую зиму.

Не сохранилось в голове, в каких классах и по каким предметам проводились тогда экзамены. Знаю, что много их было, гораздо больше, чем сейчас. В конвертах, заверенных сургучной печатью, присылались задания к письменным экзаменам, и я хранила их в запертом ящике своего стола. Задания по математике вскрывались в учительской в присутствии экзаменационной комиссии за час до начала экзамена, а темы сочинений и тексты изложений извлекались в классе после звонка. Билеты к устным экзаменам и приложения к ним готовят сами учителя. Мы с Юрием этот выходной потратили на составление экзаменационных билетов. Не успели. Отложили на завтра. Снова засядем во вторую смену после большой перемены. И тут Юрий взял на себя часть моей работы: помог подобрать предложения для грамматического разбора, а потом освободил от переписывания набело и билетов, и приложений к ним. У меня в столе накопилась целая груда конвертов с экзаменационными билетами других преподавателей. Нужно проверить, не упущены ли в них некоторые разделы программы по предмету. Нуднейшая работа. Юрий оказался и здесь незаменимым помощником. Он читал вопросы, включенные в билеты, а я отмечала в программе разделы, в них отраженные. К великому своему огорчению мы обнаружили, что по математике в седьмом классе упущена целая тема, рассчитанная по программе на двенадцать уроков. Полумесячный курс. Софья не успела его пройти, не хватило времени. Неделя до начала экзаменов, а целая тема не пройдена. Весь седьмой класс останется на второй год, если в письменный экзамен включена задача из этого раздела. Софья уже спала, я ее разбудила и притащила в учительскую. Не сдержавшись, я крикнула, что выдрала бы ее, как сидорову козу, да Юрий Николаевич мешает. Как посмела она из-за своей лени поставить под удар судьбу целого класса, оставив не пройденным большой раздел программы по математике. Пообещала, что завтра же проверю по классным журналам, не сотворила ли она подобный фокус и в других классах. Никаких поездок в город на выходные, идти самой к директору детского дома и договариваться, чтобы седьмой класс приходил в школу на два часа во вторую смену. И если, не приведи Господь, на экзаменах случится провал, я выведу ее на чистую воду, и никакие Облоновские покровители ей не помогут. Диплома она не получит.

— А сейчас, самовлюбленная погань, ты не ляжешь спать, а переделаешь к утру все билеты для седьмого класса, включив упущенную тему. Чтобы утром они были у меня на столе. Пошла вон, обманщица!

И швырнула ей в лицо конверт с билетами.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать?! В Облоно это станет известно. И свидетель есть… — Много на себя берешь, недоучка!

— Татьяна Павловна меня постеснялась тебя выдрать, а я не постесняюсь, сниму трусики и отхлещу по голой заднице, чтоб впредь неповадно было калечить жизнь и без того обездоленным детям. Уходи подобру. Я на фронте хорошо научился вышвыривать всякую погань без разбега! Далеко и больно! А пикнешь, под землей найду!

На Юрия было страшно смотреть, так он рассвирепел. Будто фашиста видел перед собой. Размазывая по лицу слезы, Софья вылетела за дверь. Утром принесла переписанные билеты, а во вторую смену провела два дополнительных урока с семиклассниками. Учителя поразились бессердечию и беспечности Софьи. Ее и так недолюбливали за высокомерие, а теперь недоброжелательность усилилась до пренебрежения. В учительской она чувствовала постоянное молчаливое осуждение. Вокруг нее образовалась бы пустота, если б не Вера, которая всячески демонстрировала свою солидарность с гордячкой, но они работали в разных сменах, поэтому Софья заглядывала в учительскую только поменять классные журналы. Об экзекуции мы с Юрием умолчали. Привели в чувство прохиндейку, на сегодня этого достаточно. А там посмотрим.

Нагрянувшая Районовская комиссия нашла школу хорошо подготовленной к экзаменам. Осталось дождаться, чтобы и экзамены прошли благополучно.

За все время войны и в первые послевоенные годы на ремонт школы нам не давали ни копейки. Не красились ни полы в классах, ни парты, ни классные доски. Все облезло и выглядело нищенски. Только полированная мебель в учительской, доставшаяся нам в наследство от царского волостного управления, не поддавалась износу. Блеск потеряла, но смотрелась весьма прилично. Колхоз давал известь и рогожные мешки, из которых мы сами мастерили кисти для побелки. Расписание экзаменов я составила так, что экзаменационные дни чередовались с тремя-четырьмя свободными днями, когда мы все вместе занимались ремонтом. День — экзамены во всех классах, три-четыре дня — штукатурка и побелка. Мужчины и тут оказались на высоте. Иван Михайлович из ребят шестого класса, где был классным руководителем, создал ремонтную бригаду. Они сколотили переносный верстак и с энтузиазмом принялись за ремонт сломанных парт и классных досок, пиломатериал и гвозди добыли в колхозной столярке. А Юрий сделался незаменимым подсобным рабочим в женской бригаде штукатуров и моляров. На колхозной подводе вдвоем с Иваном он привез с гор целый воз превосходной глины, замесил ее с опилками и в ведрах подавал нам к месту работы. Глины требовалось много. Наружные стены понизу сильно обвалились, особенно южная стена, выходившая на колхозный двор, где весной часто ночевали стада коров, которые рогами повыбивали глубокие ямы в тех местах, куда могли достать. Юрий снабжал нас и водой.

В углу колхозного двора, у школьной стены под копешкой бурьяна он обнаружил бочку из-под солярки. Вдвоем с Иваном перенесли ее в наш двор и выжгли солярку, устроив костер внутри бочки. Раньше мы гасили известь частями в ведрах, а теперь появилась возможность погасить сразу весь запас и дать известковому раствору время, чтобы хорошо отстояться. Свежая известь сильно разъедает руки, а постоит несколько дней и не так жжет.

Штукатурка подсохла, известь отстоялась, можно белить. С такой надежной мужской поддержкой работа спорилась. На что прежде мы тратили целый день, теперь успевали сделать за несколько часов. Белили в два слоя. Для первого известь набирали прямо из бочки, для второго — ее разводили в корыте, добавляя синюю краску и жидкое мыло, чтобы побелка радовала голубизной и не пачкалась. Наружные стены высокие — в три с половиной метра от земли. Раньше мы сильно мучились, придумывая всякие приспособления, чтобы достать до самого верха. Сейчас никаких дополнительных приспособлений не потребовалось. Мужики притащили от колхозной скирды высокую лестницу, стой на перекладинке и бели под самой крышей. Побелка шла сразу в четыре яруса: с высокой лестницы, с лесенки из маминого погреба, с табуретки и с земли. Работало сразу шесть человек: четыре побельщицы, Юрий, переставлявший и поддерживавший большую лестницу, и подсобная работница, подносившая известь и воду. Белили и пели. Красиво пели, собирая возле школы толпу слушателей, которые все прибывали. Кто-то присаживался на обочине, кто-то стоял, а некоторые ложились на траву и не уходили, пока мы не доводили до конца свое дневное задание. Тамара шла верхним ярусом, Юрий стоял внизу, и их сильные голоса разносился далеко. В правлении колхоза распахивались окна, конторские работники высовывались наружу навстречу знакомым мелодиям. Запевала Тамара. Она выбирала грустные рассказы о девичьей горькой печали из-за обманутых надежд: "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина", "Лучинушка", "Биля гребли шумлять вербы"… Юрий перехватил инициативу. Фронтовые песни заполонили сердца слушателей воспоминаниями о недавно пережитой войне. Некоторые не выдержали и начинали подпевать. Толпа разноязыкая, но военные песни знали все. Общие невзгоды и потери сплотили людей, сравняв всех в общей борьбе с навалившейся бедой. Фронтовые песни воспринимались как родные и русскими, и армянами, и украинцами, и киргизами, и узбеками… Закончив работу, мы удалялись, а толпа еще долго не расходилась.

С побелкой внутренних стен справились быстрее. Школа имела два учебных корпуса. В первом — учительская, три класса и коридор. Во втором — два класса, коридор и веранда. Стихийно сложились две бригады: Тамара с подругами и Вера с Софьей. Я присоединилась к Вере третьим членом. Нам достался первый корпус. Ненависть к Тамаре родила у Веры жгучее желание во что бы то ни стало унизить соперницу, показать свое превосходство и доказать всем, что есть дела, в которых она выше всех. По предложению Веры договорились, что будем белить сразу в два слоя. Мы с Софьей идем по первому разу, а Вера одна вторым слоем доводит побелку до блеска. Вдвоем с Софьей мы еле успевали создать задел, чтобы известь успела подсохнуть для побелки вторым слоем. Вера наступала нам на пятки и умудрялась не только белить, но и тут же подтирать на полу разбрызганную известь. Юрий обслуживал водой обе бригады и помогал передвигать парты. Когда мы побелили первый класс, вошедший Юрий залюбовался нашей работой. Стены ровно и лаково блестели, без единого огреха, без следов кисти, будто волшебник облил их светлой бирюзой. Парты и полы у нас были чище отмыты, потому что Вера не допускала, чтобы на них засыхали брызги извести во время побелки. Мы работали молча, не делая остановок, а наши соперницы все время пели и часто отдыхали. Юрий с Иваном невольно стали арбитрами в этом соревновании. Соревнования фактически не было. Тамарина бригада не лезла из кожи, чтобы что-то нам доказать, соревновалась одна Вера, с большой пользой для школы, между прочим.

Когда присели к чаю, я сказала, что завидую Вериным рукам, так хорошо и так старательно они все умеют делать. Юрий поддакнул хвалебной шуткой, а Иван польщенно заулыбался. Вера застыла торжествующим истуканом. Шутки как-то не получались, не было радости от Вериной победы. Она старалась только ради себя. Торжества не получилось, превосходства тем более. Желание петь хором притупилось.

Тамара взяла гитару. "Мой костер в тумане светит…" Иван пересел к ней и ударил по нашим душам цыганским надрывом. "На прощанье шаль с каймою ты на мне узлом стяни, Как концы ее, с тобою мы сходились в эти дни. Вспоминай, коли другая, друга милого любя, будет песни петь, играя, на коленях у тебя". Тамара прощалась с Юрием. При встречах она не могла сказать ему того, что сейчас говорит песней. Их расставание было неизбежным, и никто в этом не виноват. Жизнь свела их на время, и она же их и развела. Но Тамара никогда не забудет его, пусть и он вспоминает о ней, даже если полюбит другую. Ей тяжко терять его, но она надеется на счастье, поэтому ни обиды, ни злости не испытывает. Ее печаль светла, она еще найдет свою судьбу, когда к костру придет тот, кто "на груди моей развяжет узел, стянутый тобой. Мой костер в тумане светит, искры гаснут на лету, ночью нас никто не встретит, мы простимся на мосту". Покоримся судьбе и простимся без взаимных обвинений и упреков, мой милый. Пусть наше прощанье будет таким же светлым, как светлы и чисты были наши встречи. Я сидела, боясь шевельнуться, потрясенная такой откровенностью и душевной чистотой моей номинальной соперницы. Юрий смотрел на Тамару во все глаза. Он все понял. Понял, что искренне прощен. Забыть ее невозможно, так она прекрасна и возвышенна, но у них разные судьбы. Он восхищен тем, как светло и красиво она простилась с ним.

Подруги Тамары сквозь слезы наблюдали за ней, они сочувствовали ей и преклонялись перед ее смелым благородством. Вера продолжала изображать торжествующего истукана. С последними словами песни Иван сгорбился. Никто не заметил, что цыганский романс стал и его лебединой песней. И он простился с Тамарой. Только его печаль не так светла и чиста, он потерял судьбу, и надежды на счастье у него нет. Слезы стояли в его глазах. Он резко вскочил и пошел к воротам. Мы остались неподвижны.

Простенькая, казалось бы, песня, а вызвала такое сильное потрясение. И пела ее не великая певица, а неискушенная девушка, которая не смогла по-другому сказать о своих чувствах. Она пела этот романс раньше и будет петь потом, но такого потрясения больше никогда не вызовет. Моменты будут другие. По-видимому, у знаменитых артистов были такие моменты в жизни, но не на сцене. Я их не заметила ни у Лемешева, ни у Хворостовского, ни у Клавдии Шульженко, не говоря уж о таких ремесленниках, как Утесов и знаменитая кикимора в белых колготках. Думаю, что народ сохраняет только те песни, через которые каждый может в определенных обстоятельствах выплеснуть всю свою душ, до донышка, до последней капли. И тут важны и слова, и слившаяся с ними мелодия. Надоевшие всем миллионы алых роз, холодные айсберги вместе с глазами напротив, наполненные суррогатами чувств, никогда не станут откровениями в устах простого человека. Они сгинут раньше своих создателей. Верхом пошлости и тупости я считаю шлягер "Какая это женщина! Мне б такую", будто речь идет не о прекрасной женщине, а о шляпе, шубе, лошади, машине и тому подобных вещах, которые кто-то захватил, а певцу не удалось отовариться соответственно своим вкусам. И слушают, и никто гнилыми яйцами его не забросал.

Века пережили песни, способные стать исповедью, откровением или мольбой для любого человека в минуты наивысшего душевного напряжения.

В тот вечер на нашем камне Юрий долго не отпускал меня с колен, сидел молча, поглаживая рукой мою спину. Он продолжал прощаться с Тамарой. Очень пожалела, что не могу петь. Нам не хватало задушевной песни. И стихов подходящих не знаю. Начала тихо читать письмо Татьяны Онегину. Он благодарно прижал меня к себе. Сказал задумчиво:

— А ей я никогда стихов не читал…

— Почему?

— Не знаю. Не требовалось почему-то…

— Думаю, ты пожалел ее…. Не хотел очаровывать. Без стихов ты просто Юрка Осадчий, немного шалопай, а со стихами — чародей.

— Наверно, ты права… Интуитивно чувствовал, что не судьба. А вот тебя с ходу сразил "Полтавой".

— Ошибаешься. Сразил намного раньше. Помнишь, я при коптилке проверяла тетради, а ты запел "Скакал казак через долину"… Чем-то напомнил мне отца…. Слушала бы тебя весь век, а ты сказал, что продолжения не будет, публика может расходиться, и ушел…. Очень жалела…

— Вот хронический дуралей! Столько времени потерял… Зато сейчас поумнел, и добился, что ты теперь — жена моя любимая, и никому тебя не отдам… Я видел, что ты вроде засомневалась в этом, когда слушала Тамару. Так?

— Почти так. Не я засомневалась в этом, а Тамара. Она сказала, что ей тяжело расставаться с тобой, но ничего не поделаешь — у вас разные дороги, проститесь на мосту и пойдете каждый к своему берегу. Ты завязал в ее сердце крепкий узел, а развяжет его кто-то другой, тот, кто станет ее судьбой. Это случится скоро, может, даже завтра, но тебя она никогда не забудет, и ты ее тоже будешь вспоминать даже тогда, когда другая будет петь, играя, на коленях у тебя. Другая придет потом, а сейчас вы расстались не потому, что кто-то вас разлучил, а потому, что у вас разные судьбы. Разлучницы между вами нет, то есть меня нет. Я тоже не твоя судьба, значит — не соперница, а такая же горемыка, как она…

— Ну, лебедушка, с тобой говорить, все равно, что в ледяную воду нагишом прыгать, ошпаришь до печенок. Непременно все угольки вытрясешь и обязательно выкопаешь что-нибудь убийственное! Придумала, она, видите ли, не моя судьба!

— Не я придумала, так Тамара сказала песней.

— А ты что — хотела бы услышать, что "на море бушующий вал" и как я, "изменщик коварный", пошел ко дну в объятиях обманутой девицы? Это жаждала услышать? Так разочарую: не было обманутой девицы, не было измены, так что топить меня не за что, не заслужил такой высшей меры. Главное — она не держит на нас обиды. Ты — не разлучница, я — не изменник. Разные судьбы — и все. А вспоминать я ее буду часто и с великой благодарностью. Благодаря ей мы нашли друг друга, она открыла нам глаза и подсказала, что делать. Забыть ее нельзя. Выбрось из головки всякие дурные мысли, лебедушка моя ясная, ты одна Богом данная мне жена, и семья у нас будет прекрасная, и судьба навеки одна! Поняла, сверхумница и сверхпрозорливица? То-то же…

Прижав к себе мою голову, он тихо запел: "Солнце нызенько, вечир блызенько..". Потом "Ничь така мисячна…". Сначала он будто упрекнул меня: как можно сомневаться в нем, когда каждый день, чуть солнце склонится к закату, он уже наполнен ожиданием предстоящей встречи. Ты, дескать, сама обещала "мене вик любыты, ны с ким ны знатысь, усих чуратысь, а для мене жыты"! А ясной звездной ночью он еще больше терзается и мысленно зовет "кохану" "хоть на хвылыночку в гай". Измученная непосильной работой, она отдохнет у него на руках, согретая его любовью. "Ты ны лякайся, шо ниженьки боси, шо топчиш холодну росу, я ж тебе, рибонька, аж до хатыночки сам на руках виднесу". Слова захлестываются откровением горячего и нежного чувства и вызывают в моем сердце ответный порыв, а я молчу, страдая от неумения сказать о своей любви так поэтично, как сказал Юрий. Только на глазах выступили слезы. Одна из счастливейших минут моей жизни.

Я искренне считаю обделенными тех, кто незнаком с очарованием украинской песни. Все лето Юрий пел мне о любви, романсы, русские народные песни, сердце мое откликалось на его признания, но не рвалось ответить ему тем же. Почему? Не знаю. Язык ли украинский какой-то особенный… Может, дело в мелодии или в глубинных украинских корнях нас обоих, или еще что-то другое, что укрепило мое твердое убеждение, что по сравнению с русской песней украинская говорит о любви нежнее, горячей и душевнее. Русская суше и беднее душевными оттенками. Я не говорю по-украински, а только понимаю украинскую речь, русский же язык — родная стихия, и мне трудно объяснить, почему украинская песня сердцу моему ближе, чем русская, и волнует меня сильнее, властно проникая в далеко запрятанные тайники моей души. А может, Юрий и вправду настоящий чародей?

У калитки, как всегда, он подставил щеку для поцелуя. Нежно целуя его, я прошептала: "Шалопаюшка мой долгожданный, милый сердцу, родной дуралей, обожаемый муж мой названый, Богом посланный мне чародей".

— Вот видишь, и ты можешь сказать что-то толковое, если очень захочешь, — растроганно и любовно произнес Юрий. — И я хочу сию минуту проглотить тебя всю, вместе с лапками, и не дать даже пикнуть. Но Софья дома…

— Нет, после чая она сразу уехала. Отпросилась. Приедет в понедельник.

— Здорово! У нас целых четыре дня! Какого черта мы стоим?

Я призывноо увернулась и первой добежала до флигелька, но не спаслась, он настиг у самой двери, свирепо рыча, рывком вскинул вверх и забросил к себе на плечо, как полонянку, как законный трофей разбойного набега. Захлебываясь от счастливого хохота, я колотила его по спине, щипала и щекотала. Он боялся щекотки, поэтому дергался, надувался и все больше свирепел и зверел. Не выдержал, наконец, и лопнул, громыхая восторженным хохотом. Хватка ослабла, я скользнула вниз и тут же отскочила к стене. Казак — разбойник упустил торжествующе хохочущую полонянку. Правда, торжествовала она недолго.

Сегодня Тамара избавила нас от сознания вины перед ней, дала нам свободу наслаждаться своим счастьем и заставила с еще большим уважением и восхищением относиться к себе. Редкой души человек!

Экзамены закончены, ремонт сделан, даже прореху на крыше заделали, уголь завезен и убран в сарай, три дела из пяти запланированных успешно завершены. Осталось два. Они полегче и наполовину фактически выполнены: все готово к составлению годового отчета и проведению итогового педсовета. Нужно было сдать в срок два отчета — цифровой и текстовый. Первым занялся Юрий, а я вторым… Для первого Районо прислало на развороте двойного листа схему — таблицу, не очень умело отпечатанную на машинке. Юрий перечертил ее на ватман и принес в учительскую. Текстовые отчеты по классам учителя могли писать дома, но собрались все, кроме Софьи и Веры. Побалагурив недолго, разошлись по углам. Юрий остался в учительской, а я ушла в класс напротив. Он разложил на столе приготовленную схему, и учителя подходили к нему один за другим и докладывали, сколько учеников в классе, сколько из них прибыло за год, сколько выбыло и почему. Фамилии выбывших сдавались отдельным списком: закон о всеобуче выполнялся неукоснительно. Никакого отсева!

В других графах отражалось, как ученики усвоили программный материал, сколько по каждому предмету пятерок, четверок, троек… Как сдали экзамены, тоже с подсчетом оценок…Кто получил переэкзаменовку, по каким предметам, у каких преподавателей… Не ученики отвечали за свои оценки, а учитель. Поэтому преподаватель, выводя в журнале двойку, ставил ее себе. Двойка — показатель брака в его работе. В Районовском списке школы располагались по ранжиру в зависимости от процента успеваемости. Он был не ниже 99 %, поэтому большое значение приобретали доли процента. Не приведи Господь, кому-либо из учителей поставить двойку закоренелому лентяю и прогульщику! Боже упаси! Успеваемость потеряет сотую долю процента!

Директор с завучем сумеют показать такому учителю кузькину мать и где раки зимуют… А если десяток таких двоек попадут в годовой отчет, то в Районо директору и завучу такой школы покажут то же самое и их фамилии будут греметь на всех совещаниях, пленумах и конференциях. И ставили тройки заведомому ханыге и бездельнику! Махровое очковтирательство губило честных и справедливых преподавателей. Мастерство учителя определялось по количеству выставленных им четверок и пятерок, а не по уровню подлинных знаний его учеников. При существовавших тогда критериях оценки работы учителя педагоги типа Веры Матвеевны легко пролезали в отличники народного образования, становились даже заслуженными учителями.

Их моральное уродство и беспринципность приносили огромный вред и школе и стране. Порой я думаю, что эти критерии стали одной из причин распада Советского Союза. Они создали тепличные условия для формирования ельциных, гайдаров, березовских и чубайсов, ставших могильщиками великой страны. Сколько раз, выставляя оценки в аттестат зрелости, я ловила себя на мысли, что совершаю преступление, выдавая этот документ скрытому подонку или тайной стерве. Но ничего не поделаешь: личные качества выпускника не имели никакого значения, для их оценки критериев не существовало и не существует до сих пор. В этом залог гибели всего мира. Уничтожив планету, и сами подонки сгинут. А где и как оцениваются личные качества учителей? Многих из них на пушечный выстрел нельзя подпускать к детям, но по опыту знаю, что в директора школ и в другие начальники чаще всего продавливаются пройдохи разного калибра и лихоимцы. В нашей школе стопроцентная успеваемость по всем предметам у Веры Матвеевны, при этом четверок и пятерок намного больше, чем троек, а я отдала бы руку на отсечение, лишь бы от нее избавиться. Не удастся, пока она сама не пожелает уйти. И не придерешься к ней: учит только на четверки и пятерки! Единственное, что я делаю, — имя Веры Матвеевны никогда не упоминаю рядом с именем Тамары Максимовны, подлинного мастера — педагога, которая не сорит высшими баллами, а иногда ставит и двойки. Вера Матвеевна видит это, но помалкивает, не лезет в лучшие, так как хорошо знает, что коллектив подобного шага ей не позволит, обязательно поддержит меня. Школа небольшая, и всем хорошо известно, кто чего заслуживает.

Юрий довел до ума цифровой отчет, я сочинила текстовый. Он переписал оба. Познакомила с ними учителей, одобрили, можно сдавать в Районо. Юрий сопровождал меня, захватив на всякий случай портфель с рабочими материалами. В Районо затора пока не было, рассчитывались начальные школы, у них не так много отчетных пунктов. Столпотворение начнется, когда пойдут районные монстры, десятилетки и семилетки с контингентом под тысячу учащихся. Я сдала всю отчетную цифирь без сучка и зазоринки, помощь Юрия не потребовалась, похвалили за аккуратность и оперативность.

— С меня магарыч, — пообещала я Юрию, сбросив с его помощью с плеч и эту напасть.

— Само собой, — воскликнул Юрий. — Сегодня устроим пир на весь мир.

— Сегодня рановато… Устроим, как получим отпускные. Чек выпишут послезавтра, тогда же педсовет, а вот потом — мы свободны гулять, сколько пожелаем. Тогда и гульнем.

В чисто прибранной школе мы собрались на последнее в этом году совещание. Перед его началом я раздала учителям отпускные.

Недавно назначенный завуч детского дома пришел за минуту до назначенного срока. Юрий успел с ним познакомиться, и мы уже знали, что зовут его Карл Иванович, математик по образованию, назначен приказом Облоно, эстонец, говорит по — русски без акцента, холост, вредных привычек не имеет. Любит хорошо покушать. Всеяден.

Юрий представил ему меня. Он, галантно поцеловав мне руку, галантно произнес:

— Какая удивительно симпатичная школка, и какой милый у нее директор.

Мужики переглянулись смеющимися глазами, девушки тоже спрятали улыбки.

Чуть старше нас, небольшого, по сравнению с Юрием, роста, крепенький, чистенький, упитанный, рыжеволосый, с симпатичными рыжими конопушками на лице и руках. Так и хотелось сказать в ответ на его галантность:

— Какой удивительно симпатичный молодой человек, и какие милые у него конопушки!

Когда рассаживались в соседнем с учительской классе, он выбрал первую парту и сидел в одиночестве.

Основой своего выступления я сделала выводы комиссии, проверявшей нас в марте. Что мы успели исправить, над чем предстоит поработать, чем можем гордиться, с кого брать пример. Быть необъективной в наших условиях, когда каждый знает всю подноготную остальных, просто немыслимо. Говоря о школьниках — курдах, отметила мастерство Тамары Максимовны, опыт работы которой комиссия посчитала достойным, чтобы распространить по области. В завершившемся учебном году мы больше внимания уделяли образовательным задачам, несправедливо игнорируя задачи воспитательные. За лето мы должны постараться определить, какие аспекты формирования личности будем исследовать и в какой последовательности будем это делать. На первом педсовете нового учебного года составим и обсудим соответствующий график работы в этом плане.

В хозяйственных делах школы тоже есть кое — какие успехи. Благодаря стараниям Ивана Михайловича и его шестиклассников починена школьная мебель, первый раз за несколько лет. Вообще трудно представить, что бы мы делали без замечательной сноровки и находчивости, проявленных Иваном Михайловичем и Юрием Николаевичем при ремонте школьного здания и заготовки угля на следующую зиму. Школа восхитила Карла Ивановича чистотой и белизной. Мы это сделали своими руками. Достаточно взглянуть на потолок и стены этого класса, чтобы убедиться, что мы умеем работать не только с книгами и тетрадями. Перед вами образец побелки Веры Матвеевны, и нет никого, кто смог бы сравниться с нею в подобном мастерстве. Приказом по школе всем, принимавшим участие в ремонте, объявлена благодарность, а Юрию Николаевичу и Тамаре Максимовне за успехи в учебно — воспитательной работе вынесена благодарность от Районо. Соответствующие приказы вывешены в учительской, все с ними уже знакомы. Но есть одна неприятная болячка — классные доски. Они давно уже не черные, а серые. Нет краски, чтобы восстановить их цвет. Надежда только на детский дом. Карл Иванович заверил, что краской непременно разживется, и классные доски обновим. Учительницы пожаловались на плохой мел и отметили, что детский дом мало беспокоится о сохранении учебников, каждый год раздаются новые, их не так много, приходится один учебник на два-три ученика, а если бы сохранить и подклеить старые учебники, то их хватило бы каждому. Карл Иванович пообещал и с этой проблемой справиться.

Перерыв. Мужчины вышли покурить, с ними и некурящий Карл Иванович. А мы быстро приготовились к итоговому сабантую. Меж белых ресниц поросячьих глазок Карла Ивановича плескалось неподдельное изумление перед таким завершением серьезного педсовета. Пил чай с удовольствием, хвалил нашу стряпню, говоря, что давно не ел ничего домашнего и такого вкусного. Мы еще и запели. Он и тут не ударил в грязь лицом. Знал все наши песни, помогал басом. Очень приятный бас, благодаря ему наш хор приобрел новый колорит. Софья заиграла на гитаре. Танцы. На пять дам три кавалера. Это для послевоенного времени не так уж мало. Карл Иванович и тут показал себя весьма опытным танцором. Другими словами, очаровал нас всех, кроме одного Юрия: Карл Иванович чаще других девушек приглашал меня и дольше задерживал в танце. Время перевалило заполночь, когда мы гурьбой вывалились во двор. Стали кучкой и запели нашу прощальную — "Вечерний звон". Запевал Иван Михайлович, мы включались со второй строки, а наш гость торжественно и гулко бухал: бооом…бооом…бообоом…

Было заметно, что мы тоже его очаровали. Всей компанией дошли до детского дома, и Карл Иванович на прощанье снова поцеловал мне руку:

— Мечтаю работать в такой симпатичной школке с таким милым директором. Но рад бы в рай, да грехи не пускают.

Девушки весело набросились на него: какие грехи он имеет ввиду и много ли их у него накопилось. Все прегрешения мы прощаем и открываем дорогу к нашему шалашу. Вакансий много. Курдские классы, например… История, география, ботаника, зоология… Пожалуйста, на любой вкус.

Он спросил, как же мы обходимся сейчас.

— У нас сверхталантливые мужчины… Они поделили эти предметы между собой. И, слышали, прекрасно справились с таким винегретом.

Карл Иванович, смеясь, обещал подумать. Тут с треском подлетел мотоцикл и, не доезжая до нас, развернулся. Экипаж подан. Тамара вспрыгнула на сиденье позади мотоциклиста, и они скрылись за облаком пыли. Наступило "завтра", и появился тот, кто Тамаре судьбу укажет. Мотоцикл ревет по-звериному. В то памятное воскресенье, в день рождения Тамары, мужчины видели его. Он тогда приехал на мотоцикле, чтобы поздравить именинницу, подарил флакон заграничных духов и радужную шелковую косынку. В застолье не принимал участия, его, кажется, и не пригласили. Познакомился он с семьей Тамары еще позапрошлым летом, когда по поручению своего отца хотел договориться, чтобы поставить свои ульи рядом с их пасекой. Соглашение не состоялось, но он продолжал навещать их дом под разными предлогами. Тамара — ноль внимания. На фронт попал в 43 году, воевал, сидя в финчасти. Пороха, значит, не нюхал. Демобилизовался сразу после Победы, учится заочно в финансовом институте. Он не понравился тогда ни Ивану, ни Юрию. Явился нарядный, высокомерный, как все работники бухгалтерии, и получил кличку — Мотоцикл. Но наверное, было что-то живое в этом Мотоцикле, если Тамара одарила его своей благосклонностью. Глядя вслед укатившей парочке, посудачили немного и стали расходиться. Иван с Верой и двумя девушками направились к поселку, Юрий, Софья и я вернулись в школьный двор. Софья отправилась спать, а мы с Юрием сели на ступеньки перед учительской, он хмыкнул:

— Ты обратила внимание, как смотрел на тебя эстонский дядя Карло… Мне жгуче захотелось освежевать этого крепко подсвинка, свалившегося к нам невесть откуда. Ты знаешь, почему я этого не сделал? Потому что возгордился тобой… Ты вправду хороший директор, как когда — то сказал один дядя из Районо…Этакую махину тянешь… Удивляюсь, как одна справлялась, когда вдвоем мы еле успевали одолевать сплошные завалы.

— С бумагами можно ночь не поспать, а вот ремонт и уголь душу выматывали. Дети детдомовские, без родителей, а курды обходят школу десятой дорогой. Молодые армяне на фронте, старики же в колхозе все тянут на себе. Не до школы им. Мы сами кое-как справлялись. Ты с Иваном дали нам перевести дух. Живой жизнью повеяло…Но все еще трудно.

— Если ты и в семье будешь так же директорствовать, как в школе, мы доживем до ста лет… Дождемся внуков и правнуков…

— Разве у нас семья? Кто я тебе в глазах людей? Не жена, даже не сожительница, а банальнейшая любовница… И в таком позоре останусь надолго. Ведь ты женат.

— Да брось ты мучить себя и терзать мне душу! Всему приходит конец, придет конец и этому недоразумению…. Положись на меня, живи и будь счастлива… Все будет хорошо, лебедушка моя ясная… Ты вошла в мою жизнь навсегда. Я это чувствую, я это знаю, и ты знаешь тоже. Несмотря ни на что мы с тобой счастливы, а все остальное пусть горит синим огнем… Ты только верь мне…

Мне было что ему возразить, но я промолчала. Долго стояли, обнявшись.

Начало светать. За воротами забибикал колхозный грузовик, приехали за Софьей. Я разбудила Софью, а Юрий помог перетаскать ее пожитки и погрузить их в кузов. Подсадил туда и хозяйку чемоданов и узлов. Мы знали, что Софья к нам больше не вернется. Осенью у нее госэкзамены и диплом о высшем образовании. По мнению Софьи, для нашей школы много чести иметь в коллективе такого специалиста. А будь моя воля, я бы ее и сама отправила подальше от наших детей, с дипломом или без него.

— Счастливого пути, Софья Натановна, — сказал Юрий официальным тоном. — Всяких вам благ, и не поминайте нас лихом…

— Счастливо оставаться, самонадеянные недоучки! Всяких вам благ, а лихо я вам устрою!

— Жаль, что тогда я тебя не отхлестал, — засмеялся Юрий, — но сейчас исправлю ошибку!

Он поднял ногу на колесо и хотел схватить ее, но Софья метнулась к кабине и застучала по ее крыше. Грузовик тронулся, Юрий с хохотом отскочил в сторону. Слава Богу, убралась. В крайнем случае, математику передадим Карлу Ивановичу. Если не пришлют другого преподавателя.

Нужно же быть такой мерзавкой! Спасая ребят, мы ведь и ее спасли от срама на весь район, и в характеристике для института я об этом факте умолчала. А она мстить нам собралась! Надеется на Облоновское родство…

— Плюнь ты на нее, — сказал Юрий. — Иди поспи. После обеда приду и займемся свидетельствами. Иди, иди…. Я тоже ухожу.

Но не ушел. Открыл столярку, куда мы убрали бочку с остатками извести, тазы и ведра, которыми пользовались во время ремонта, и принялся за побелку освободившейся комнатки. А я сразу заснула. С началом пекла мы завесили окна снаружи старыми ряднами, по несколько раз в день мама смачивает моментально просыхающий пол свежей водой, поэтому у нас в доме всегда прохладно. И я спала, как убитая. Около полудня проснулась от голода. Сразу вскочила — и к столу.

Отпуск! Но что-то заставило меня выйти. На табуретке в тени флигелька сидел раздетый до плавок Юрий, курил и весело улыбался. Он побелил комнатку и коридор, все отдраил и ждал, когда я оценю его труд.

— Ты должна приказом по школе присвоить мне высший разряд маляра-штукатура и мойщика полов! В этом деле я достиг такого совершенства, что Вера мне в подметки не годится.! Запросто заткну ее за пояс!

— Ты же сказал, что тоже уходишь!

— Чего ходить туда — сюда, когда у нас появился свой дом.

— Там оставалось после вчерашнего сабантуя, ты хоть сообразил поесть?

— Не дурак, сообразил, конечно! Карл Иванович был прав: все очень вкусно, особенно пирожки с рыбой… Жаль, тебе не оставил… Вот что, женушка, принимайся за дело и ты. Давай расставлять мебель.

Мы вдвоем продолжили обустраивать свое гнездо. Передвинули в другой угол кровать, вынесли в коридор стол, освобождая место для постояного лежбиша. На мокрый пол я постелила рядно, на него — старое ватное одеяло, сверху разостлала старенькое покрывало, в изголовье к стенке под окном бросила две подушки — импровизированное ложе и место для работы в спасительной прохладе готово. Створки окна открывались наружу. Юрий оставил их открытыми и, чтобы ветер не побил стекла, закрепил в таком положении. Проем окна затянул марлей от мух и редких в тех местах комаров, а на день мы завешивали его байковым одеялом, спасаясь все от той же жары. В углу коридора на ящике установили плитку, рядом прибили шкафик для посуды, стол выдвинули на середину и приставили к нему три табуретки. Кухня — столовая готова к первой трапезе.

Мама заплакала, когда я стала перетаскивать в новое жилье свою постель. Она возненавидела Юрия, соблазнившего, будучи женатым, ее в высшей степени положительную дочь и способного принести мне только горе и беды. Отворачиваясь, она никогда не отвечала на его приветствия, сердито сопела, ясно показывая самозванному зятю, что не пустит его на порог своего дома. Юрий недоумевал, не находя причины для такого озлобленного отчуждения. Женат! Этим все сказано.

На верхней полке шкафика для посуды я обнаружила пачку денег. Отпускные Юрия. Он отдавал их мне, своей, как он считал, настоящей жене. К сожалению, так думал только о.

Ни я, ни мама, ни кто-либо другой так не думали. И имели основания для этого

Я гнала прочь тяжелые мысли и всем существом отдалась счастью постоянно чувствовать рядом присутствие Юрия. Дышать одним воздухом с ним было блаженством.

Остаток того первого дня мы провели, празднуя свое воссоединение. Вечером не гуляли, сидели, обнявшись, на полу под открытым окном, Юрий пел, а я слушала его серенады в свою честь. Слушала их и мама, занимаясь своими делами на веранде. Утром, когда она выгоняла корову в стадо, Юрий взял тяпку и пошел на огород. Мама заметила его издали, страшно рассердилась, но не прогнала, занялась дома стиркой, пережидая, когда незваный гость покинет грядки. Вернулся он нескоро. В рабочих брюках, закатанных до колен, босиком, тяпка в одной руке, в другой — ведро со всякой зеленью. Работник. Хозяин.

Мама заметила, что и на огороде он трудился с хозяйской хваткой. Почистил арыки, по которым вода подводилась к огороду, прополол начавшую зарастать кукурузу, а на грядках выбрал то, что уже готово к употреблению. Срывал и срезал осторожно, ничего не повредив. Плети огурцов и дынь умело расправил по земле. С этого дня он освободил маму от работ на огороде.

Я собиралась в этот день отнести в Районовскую бухгалтерию ведомость на отпускные с росписями учителей. А Юрий должен был заполнять свидетельства об окончании семиклассниками неполной средней школы, но дела наши сорвались Пришел Иван с двухлитровой банкой охры, раздобытой им у старшего брата, Игоря Бриткова, занявшего к этому времени пост директора районного универмага. Вслед за ним — Карл Иванович с банкой черной краски и несколькими коробками цветных мелков. Иван и Юрий привычно разоблачились, Карлу Ивановичу, тоже оголившемуся, дали халат из столярки и бросили жребий, кому что красить. Ивану и Карлу Ивановичу досталось красить классные доски, а Юрию — пол в учительской. Справились быстро и исчезли. Не видно во дворе, и в столярке нет. Нашла троицу, уже умытую, в классе. Вид безразличный, а глаза смеются. Карл Иванович уже не чужой. Иван Михайлович посмотрел на меня выразительно: кажется, они такие молодцы, что заслужили вознаграждение… Блеск, а не работа!

В честь окончания учебного года и полученных отпускных, в честь дружбы и единства школы и детского дома неплохо вознаградиться парой рюмок горючей смеси… Пузырек припасен, он надежно упрятан в столярке.

— Что ж, возражение очень к месту. Давайте раздавим пузырек ради дружбы и единства, но не в школьном здании… Пожалуйте к нам во флигель, только не обессудьте, чем богаты, тем и рады…

— О чем разговор! Свои люди… Церемонии ни к чему, — воскликнул Иван, убегая за пузырем.

С появлением Юрия мама готовила обеды с запасом. Мужики хотели соорудить салат из огурцов и редиски, но Карл Иванович взмолился оставить все нерезаным, только помыть. Я внесла кастрюлю с борщом

— Великолепно! — восклицал он в восхищении. — Чудесные огурчики! И редиска такая хрустящая! Укропчик! Петрушечка! Чудо!

Теклины блюда в детском доме удручали эстонца однообразием. Зелень и овощи привозили из склада уже завявшими, без свежего хруста и запаха и подавались они только в салате. А тут все сорвано рано утром, свежее и хрумкое! Как не прийти в восторг! Иван выставил бутылку саперави, виноградного вина, о котором я слышала, но пить не приходилось. И эту редкость он раздобыл у своего торгового братца, черт его за ногу.

Карл Иванович произнес очень смешной тост о дружбе и единстве, выпили по первой и с аппетитом принялись закусывать. Гость с восторгом зачмокал губами, попробовав мамин борщ.

— Боже мой, необычный зеленый горошек! И запах изумительный!

Я объяснила, что это нухут — местный горох, он сорван зеленым, поспеет в июле. А запах мама создает приправами из разных трав. Сначала кладет в кастрюлю стебель укропа вместе с цветочным зонтиком. Потом в ступке перетирает листья чеснока, тархуна и базилика, мелко режет пол маленького стручка горького перца, еще зеленого, заправляет им борщ в конце варки. а чтоб подкислить его, добавляет зеленые ягоды алычи, а чтоб подкрасить — тертую молодую свеклу. Приходится изворачиваться: ни мяса, ни сала сейчас не найти.

— Со сметаной — нечто изумительное! — продолжал восхищаться Карл Иванович.

Редиску и огурцы он ел неочищенными, не присаливая, а молодой лук, укроп и петрушку брал мелкими пучками, складывал вдвое, отправлял в рот и жмурился от удовольствия. Саперави оказалось превосходным вином. Бутылку прикончили быстро, Иван приготовился принести самогонку, но Юрий с Карлом Ивановичем отказались.

— Нет, братцы, я на работе… Если б вечером… А так, если хозяйка позволит, я с удовольствием уничтожу еще одну тарелочку этого превосходного борща, — сказал Карл Иванович.

За компанию и Юрий с Иваном опустошили по второй тарелке.

Подав мужикам чай, я ушла к маме. Она перебивала вату, обновляя старые ватные одеяла. Я взялась ей помогать. Через время было слышно, что компания перебралась в комнатку и устроилась на оборудованном вчера лежбище. Веселый говор и гы-гы-гы и го-го-го. Сальные анекдоты травят, псы — барбосы. Послышался перебор гитары и бас Карла Ивановича: "Клен ты мой опавший.."

Что-то новое, но вместе с тем и очень знакомое. Вспомнила! Есенин, Юрий читал мне эти стихи, но в песне они звучат с необыкновенной притягательностью. Мелодия красивая, с грустинкой, хватающей за сердце, будто ее не придумали, будто она витает в воздухе, вытекая из задушевных слов. Мы заслушались, бросив работу. Очень музыкальные, Юрий с Иваном быстро схватили мотив и включались при повторах. Юрий знал слова и запел уверенно. Повторили весь романс полным трио: тенор, баритон и бас. Певцам самим понравилось, повторили в третий раз, еще мягче и проникновеннее. Я растрогалась и в который раз пожалела, что не имею голоса и слуха, не могу к ним присоединиться.

А из комнаты: "Отговорила роща золотая…

Боже, опять Есенин. И эту песню разучили теми же приемами. Бывает же на свете такая красота, такая красивая грусть, такая душевная искренность и правдивость! Мужики спелись, и, видно, их самих тронуло собственное исполнение, они повторили обе песни подряд, к нашей с мамой великой радости.

Все стихло, и улыбающаяся троица предстала перед нами. Гости поблагодарили за чудесный обед, а Юрий, уходя с ними, по-хозяйски бросил:

— Задержусь немного в детском доме.

Как потом он рассказал, гости пели полулежа, опершись на подушки, а Юрий аккомпанировал на гитаре, сидя у стены. Они позавидовали нашей возможности растянуться на своем лежбище, расслабиться и вздремнуть в прохладе и тишине. Карл Иванович загорелся желанием устроить у себя подобный уголок, а Иван ничего не сказал: Вера не позволит праздно валяться на полу.

Мужики прибрали за собой. Грязная посуда упрятана в шкафчик, пол подметен, стол протерт. На лежбище подушки взбиты, покрывало расправлено. Я не вдруг заметила на подоконнике коробку и сверток. Развернула сверток — отрез крепдешина на платье. Открыла коробку — белые босоножки, моя несбыточная мечта в течение всей войны. Подарок мужа, добытый стараниями Ивана, ограбившего заначку торгового братца.

Устроила постель на лежбище, где мы теперь спали, подождала немного и стала задремывать. Юрий пришел поздно, возбужденный, сказал, что задержался у Карла Ивановича, готовились к выпускному вечеру, который состоится послезавтра в столовой детского дома. Мы приглашены. Карл Иванович думает, что будет справедливо, если свидетельства нашим выпускникам будет вручать школа, а не директор детского дома, как это делалось раньше.

Никакого вечера по этому поводу никогда не устраивалось, он будет проведен впервые. Торжественная часть, напутствия и пожелания, концерт, танцы, чай. Пусть порадуются подростки на прощанье. Осенью многие разъедутся по училищам или поступят на работу. Я отодрала его за уши:

— Не хитри, не заговаривай зубы, почему не сказал, что с Иваном приготовили мне подарок?

— Иван принес. За столом получилось бы как-то хвастливо. А потом мы ушли. Ну, как, угодили?

— Очень угодили! Босоножки — прелесть. Давно мечтала, да все никак…

С утра следующего дня мы с мамой принялись мастерить платье. Два дня без роздыха кроили, шили, примеряли…. Получилось миль-пардон, полный парад при босоножках… Одеваясь к вечеру, подумала, что было бы неплохо подкраситься, но нет косметики, да и не смогу это сделать, потому что всю жизнь презирала такую саморекламу… Подкрутила на разогретом гвозде кудряшки, и все дела. У Юрия новые туфли и рубашка. Осмотрев друг друга, остались довольны, но сердце у меня замирало: явимся с ним открыто на пару, как муж и жена, но всем известно, что это не так, у него другая жена, она далеко, но закон и нравы на ее стороне. Все обошлось. Мы прошли в кабинет к Карлу Ивановичу, подождали там, пока нас пригласят в зал.

Последние два дня Юрий пропадал в детском доме, а я шила и обдумывала, кому что скажу, когда буду вручать свидетельства. В тетрадку записала под каждой фамилией, когда и в чем этот ученик отличился. Запись положила под свою подушку на лежбище, но она тут же куда-то девалась. Поискала, не нашла, но не переживала. Учеников всего одиннадцать человек, помню свои наброски, а если и забуду, найду, что сказать сообразно обстановке. Но меня ждал удар с другой стороны. Карл Иванович сказал, что Василий Спиридонович, директор детского дома, передал мне торжественное вступление, с которого начнется вечер, а свидетельства вручит Юрий Николаевич. Он классный руководитель, ему и карты в руки. Мне начинать вечер! Совсем об этом не думала, в голове полная пустота. Пытаюсь на ходу что-то сообразить. Получается сумбур.

Столовую превратили в зал для торжественного вечера. У торцовой стены возле раздаточной — стол под плюшевой скатертью, букет полевых цветов в керамической вазе, два стакана и графин с водой. За столом уже сидят Василий Спиридонович, Карл Иванович, Иван Михайлович и Наталья Петровна, воспитательница выпускников. Все в строгих костюмах, а Иван Михайлович в кителе со всеми наградам. Я же явилась в ярком платье, пышные рукава присборены по окату, юбка клеш и белый легкомысленный бантик, завершающий мысик выреза! Полный диссонанс в торжественной атмосфере зала. На первой скамье перед столом — сотрудники детского дома, и Текля среди них, в самом центре. Остальные скамьи заняли наши семиклассники вперемешку со старшеклассниками средней школы. В стороне, на стуле у стены — музыкальный работник с баяном на коленях. Она составила программу концерта из старых номеров, к сегодняшнему вечеру ничего нового не приготовили.

Василий Спиридонович открыл вечер, сказав, что сегодня мы собрались отметить знаменательное событие — семиклассники окончили школу и вступают в новый этап своей жизни. Кто-то из них продолжит учебу в восьмом классе, но большинство будут поступать в техникумы и училища. Перед ними открыты все дороги, было бы желание и трудолюбие, и достичь можно любых высот. Родина — мать ждет от них самоотверженности и старания. И предоставил слово мне. А была-не была, встала перед столом в своем птичьем наряде.

— Дорогие мои друзья, — сказала я взволнованно, — сегодня вы получите документ об образовании и наша школа станет вашим вчерашним днем, но годы, проведенные вместе, дают мне право обратиться к вам с важным наказом. Помните, у Островского: "Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается только один раз, и прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтоб, умирая, мог сказать: "Вся жизнь, и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества!" И надо спешить жить!" Среди вас есть сыновья полков и дети партизанских отрядов, вы с детства вступили в борьбу за освобождение человечества от фашистской нечисти, пытавшейся поработить весь мир. На ваших глазах геройски гибли ваши старшие товарищи, гибли, чтобы фашистская свастика не застила вам солнце. И вы сами не щадили ни сил, ни жизни, изгоняя врага с родной земли. И в школе вас учили ваши старшие товарищи по борьбе. Иван Михайлович пришел к вам сегодня со всеми боевыми орденами. Сколько же подвигов он совершил, если вся его грудь покрыта воинскими наградами! Юрий Николаевич тоже воевал в разведке. Поверьте, и у него наград не меньше. Жаль, что он не надел парадного кителя! Жаль, что и вы их не надели. Сегодня, как и в день Великой Победы, они были бы очень к месту! Мы победили в войне, но борьба еще не кончилась. Есть враг страшнее фашиста. Он не отмечен свастикой и не ходит, закатав рукава. Он внешне походит на нас с вами и этим особенно опасен. Я говорю о человеческой скверне. Главный ее признак — это стремление создать собственное благополучие за счет труда и страданий других. Чтоб ублаготворить собственное брюхо и потешить раздутое самолюбие, такие люди идут на любые преступления, лишь бы было шито-крыто. Это от них расползаются ложь и клевета, явное и тайное воровство, мошенничество и другие преступления. Бороться с человеческой скверной намного труднее, чем воевать на фронте с открытым врагом. Скверна — враг скрытый, кровожадный и жестокий, и ни винтовкой, ни танком ее не уничтожить. Фронтовики почувствовали это на себе. Она сильна еще и потому, что ее носители держатся кодлой, сворой, шайкой. Они легко узнают друг друга и сбиваются в кучу, так как каждый из них в отдельности ничтожен и труслив, а правдолюбцы смелы и сильны духовно, идут в бой против скверны в одиночку и с открытым забралом, поэтому чаще гибнут…. Идти в одиночку против скверны — верная гибель, каким бы сильным вы себя ни считали! Вы выросли в детдомовской семье, Родина — мать подняла вас на ноги, дальше вы пойдете самостоятельно, хотя очень молоды и неопытны. Держитесь друг за друга, как бы далеко ни разбросала вас судьба. И помогайте друг другу, не считаясь при этом ни с чем. Ваша сила — в единстве, ваша слабость — в разобщенности. Одолеем скверну — построим коммунизм. Туда должны прийти кристально — чистые люди. Но чтобы иметь право подняться во весь рост против скверны, нужно самому жить честно. Это главное условие победы.

Мы научили вас читать и писать, рассказали, как могли полнее, об окружающем мире, но не дали вам рецептов полного искоренения скверны. Не знаем их сами, нам тоже таких рецептов не давали. Жить честно, жить дружно, самоотверженно трудиться, смело разоблачить скверну — эти условия обязательны, если мы хотим уважать себя. Сообща выполняя эти условия, мы сумеем многого добиться, потому что наше дело правое, и мы победим! В мире должны торжествовать честные люди! Человеческую скверну долой! Но пасаран!

И я вскинула руку, сжатую в кулак.

Что тут поднялось в зале! От аплодисментов мог сорваться потолок, топали ногами, выкрикивали "но пасаран!", выбрасывая кулаки над головой. Кладовщик и Текля слиняли мгновенно. Попытки Василия Спиридоновича успокоить разбушевавшихся воспитанников ни к чему не привели. Притихли, когда Карл Иванович громыхнул своим басом. Кое-как установилась относительная тишина. Василий Спиридонович объявил, что слово имеет, Юрий Николаевич.

— Дорогие ребята, — обратился он к выпускникам, — у нас с вами сегодня очень судьбоносный день, очень важный для всех нас: вы, друзья мои, сделали первый шаг, ответственный и важный, к своему будущему, а мы, ваши учителя и воспитатели, помогли вам его сделать. У вас пока неполное среднее образование, но будет и среднее, и высшее, и самое высшее. Все зависит от вас, от вашего умения трудиться, добиваясь высокой цели. И мы очень рады за вас, за весь классный коллектив в целом и за каждого в отдельности. От души вам желаем, чтобы и последующие ваши шаги были такими же успешными и счастливыми. Татьяна Павловна передала вам наш общий наказ, и вы, я вижу, приняли его к сердцу. Мне выпала честь вручить вам свидетельства об окончании семилетней школы и еще придуманную нами памятную открытку, чтобы вы знали, что мы, ваши наставники, никогда не забудем вас, всегда будем помнить ваши значительные поступки, ваши добрые дела. Сейчас к столу выйдет… (Он назвал фамилию девочки, стоявшей первой в списках классного журнала), а вслед за нею выходите по одному остальные. Кто за кем, вы знаете.

К Юрию подошла скромная девочка в чистенькой школьной форме. Назовем ее Олей. Из этого выпуска я помню только Женю Чижа, фамилии остальных стерлись, наверно, потому, что моя личность в этом классе воспринималась как обязательная необходимость и только. Класс яркий, сильный, но не "мой". Кумиром ребят был Юрий, их классный руководитель, им они восхищались, с ним дружили, а мы, остальные учителя, служили только фоном, на котором сверкала их звезда. По-своему они были правы. Юрий был самой яркой фигурой в школе.

— Оля, — сказал Юрий, — у тебя хорошие оценки. Ты очень трудолюбивый и смелый человек, героически смелый, хотя не любишь об этом говорить. А я напомню об этом и тебе и твоим товарищам.

Неожиданно для Оли и для всех сидящих он взял со стола открытку и прочитал в своей доверительной манере небольшое стихотворение о том, как однажды пятиклассница Оля увидела змею, подползавшую к малышам, сидевшим под урючиной в саду. Дети беспечно играли, не подозревая об опасности. Не помня себя от страха за малышей, Оля схватила гюрзу за хвост и молниеносно отшвырнула ее прочь. Дети запоздало подняли крик, прибежали взрослые, стали искать змею, но не нашли. Юрий объяснил это тем, что змеюка испугалась до смерти и теперь не высунет носа из своей норы. "Гуляйте смело, ребятишки, змея накакала в штанишки!"

Хохот прокатился по столовой, и тут же все захлопали. Смеялся и хлопал зал, смеялись и хлопали мы в президиуме, смущенно улыбалась Оля.

Одобрительным смехом и аплодисментами проводили второго выпускника… потом третьего… четвертого…. Наконец, подошла очередь Жени Чижа, знаменитого своим разбойничьим посвистом. Летом, когда детей на каникулы увозят в горный лагерь, много проблем возникает с потерявшимися в лесу искателями прошлогодних орехов. Они идут от одного дерева-гиганта к другому, шевелят палочкой слой прошлогодних листьев и, случается, находят орехи, пропущенные дикими кабанами и другим лесным зверьем, тут же на камне раскалывают находку, лакомятся вымоченными весенней и осенней слякотью ядрами и идут дальше. Прохладно, под орешинами нет кустарников и травы, можно долго ходить от дерева к дереву почти по свободному пространству. И так забредают далеко. Тут уж Женя незаменим. Он влезает на огромный валун возле столовой, закладывает в рот два пальца и, приседая, пугает окрестность режущим свистом. Собаки поднимают лай, кони тревожно фыркают и рвутся с коновязи, вороны с громким карканьем взмывают над деревьями… Женин посвист слышен дальше, чем пионерский горн. Три посвиста — всеобщий сбор. Если кто-то потерялся, Женя свистит до ответного свиста или "ау". Женя мечтает стать пограничником. Юрий закончил стих предсказанием, что от Жениного посвиста молодецкого затрясутся поджилки у отребья немецкого.

Все дружелюбно похлопали и Жене… Семиклассники так и лучились счастьем от гордости за своего учителя, приподнесшего им такой прекрасный подарок на прощанье. Значит, мои записи из-под подушки умыкнул Юрий, чтобы потом переложить в стихи. Ай да Юрка! Ай да сукин сын! И для меня эти стихи — необыкновенный подарок… Очень приятный сюрприз. Чародей — всегда чародей.

К концу церемонии и зал преобразился. Терявшиеся раньше в общей толпе "солдаты" надели ордена, придав залу большую торжественность. Они сидели группкой на последних скамьях, ближе к двери и, сговорившись, дружно крикнули: "Иван Михайлович! Иван Михайлович!" Друзья по оружию просили Ивана рассказать, за что получены ордена.

— Хорошо, — сказал Иван Михайлович, — расскажу один эпизод. Только один.

Не сохранилось, какой случай он вспомнил, и один ли только, ребята же слушали взахлеб, а потом долго аплодировали.

Убрали стол и стулья, скамейки расставили вдоль стен, освобождая место для "артистов", специально привезенных из лагеря и толпившихся возле двери в ожидании, когда их позовут. Не позвали, а отправили спать. Ребята и в этот раз поступили по-своему: они хотят, чтобы Иван Михайлович и Юрий Николаевич спели для них на прощанье несколько песен.

Учителя ответили, что согласны петь при условии, что к ним присоединится Карл Иванович. Начался необычный концерт, который давали учителя по заявкам своих учеников. Образовалось чудесное мужское трио, хорошо спевшееся, задушевные песни которого волновали каждого знакомым текстом и чарующей красотой исполнения. Слушатели были на седьмом небе от восторга, орали: "Еще!", — заставив любимых наставников вспомнить почти весь свой репертуар. Потом общим хором пропели "Днипро", "Ой, туманы", "Синий платочек", а марш "Священная война" отгрохали, стоя и печатая шаг на месте. Настроение у всех превосходное, кругом улыбающиеся лица, растроганные задушевностью необычного праздника.

Начались танцы. "Солдаты" окружили Ивана Михайловича, заняв целый угол столовой. Трогали награды друг друга, о чем-то очень оживленно говорили, обрадовано блестя глазами, будто младшие братья встретились со старшим и делятся с ним новостями.

Свой стул я поставила в сторонку и растроганно наблюдала за происходящим. Как повезло детям, что получили возможность вот так запросто общаться с настоящими мужчинами в лице своих наставников. Юрий, Иван и Карл Иванович стали средоточием вечера, остальные взрослые, и я в том числе, отошли на второй план. Я приготовилась отдохнуть в своем уголке, благо, никто не обращает на меня внимания, но подошел Костя Фасулаки и пригласил на вальс, как приглашают девушку на любых танцах. Это несколько покоробило. Все-таки я директор, а не скучающая девица, готовая пуститься в пляс с любым кавалером. Костя между тем вежливо поднял меня, не слушая отказ под предлогом, что плохо танцую…

— Я тоже не танцор, — улыбнулся он по-взрослому, на равных, и вывел в круг.

— Ну и ну, — подумала я неприязненно. — Знает, что очень красив.

История с Теклей в милиции сильно подняла его в моих глазах, дружба с Карлом Ивановичем — тоже большой плюс в его пользу, но он всего лишь десятиклассник, никак не может быть моим кавалером и на равных общаться со мной. Костя, как потом выяснилось, и не думал играть роль кавалера, он добросовестно выполнял поручение Карла Ивановича, занятого делами по обеспечению достойного завершения такого хорошего вечера. Ростом Костя догнал Юрия, но был по-мальчишески легок и гибок и нечеловечески, бесовски красив. Смоляные волосы слегка вьются, соболиные брови вразлет, очень красивого рисунка, глаза — омуты, темно-карие, в густых ресницах. В глубине их черного провала — умная сосредоточенность и любопытство. Во всем облике изящество и аристократизм.

Китель с орденом боевого Красного знамени и военные брюки выглядели офицерскими.

Смотрел на меня с вежливым вниманием, вел в танце надежно и твердо. Я спросила, как идут у него экзамены.

— Нормально. Одна четверка. Осталась история, постараюсь не допустить четверки…

Еще спросила, куда он думает поступать, ответил, что сегодня решил подать документы в педагогический.

— Школе очень не хватает учителей-мужчин, — одобрила я.

— Я не пойду в школу. Мечтаю руководить детским домом. Хотя в такой школе, как ваша… Этот вечер мне запомнится. Про ребят и говорить нечего! Жаль, что нашим опытным педагогам ничего подобного не придумать. Кишка тонка сделать что-то по-своему. Все по инструкции…

— Вы уже взрослые… Можете сами себе что-нибудь придумать оригинальное.

— Сами себе сюрприз? Так не бывает… Этот вечер — сюрприз для ваших учеников, поэтому так их поразил. И меня тоже… Устраивать сюрприз для учителей? Их трудно удивить, все регламентировано… Среди них нет такой учительницы, как вы… И вообще у меня никогда не было такой учительницы…

— Спасибо, Костя. Нас, учителей, не очень балуют наградами… Буду считать, что ты сегодня наградил меня орденом учительского Красного знамени. Спасибо… Очень приятно…Тем более лестно, что его вручил кавалер ордена боевого Красного знамени… Это вдвойне приятно. Только ты ошибся адресом. Создатель сегодняшнего сюрприза — Юрий Николаевич. И я тоже поражена его удачной выдумкой. И таким прекрасным ее исполнением…

— Нет, Татьяна Павловна, я не ошибся! Не куплеты, а "но пасаран" — суть сегодняшнего торжества, его пафос, его огонь, который для многих станет жизненным маяком, и для меня в том числе. Принцип не новый, но как вы об этом сказали! С каким лицом, с какой убежденностью! Чтобы так сказать, нужно не только верить, нужно самому жить в недосягаемо высокой чистоте…. Не спорю, Юрий Николаевич нашел очень эффектный прием украсить вечер. Именно украсить! Его стихи стали украшением, поддержкой и приложением к вечеру, но не его стержнем. Жизненное кредо, жизненный принцип — "но пасаран"! Открытки? Отлично придумано! Понимаете — придумано! Сделано специально для сюрприза! "Но пасаран!" — не придумано, оно пришло из души и адресовано другой душе, без предварительной задумки, как вскрик, как вопль! И этот вскрик воспринят. Ребята, по-видимому, не заметили, что сегодня они стали другими. "Но пасаран" запало им в душу. У каждого по-разному, но запало непременно. Я хотел быть гидростроителем, а сегодня понял, что нужно строить людей, чтобы таким, как Текля, не было простору. Между прочим, открытки — это плод коллективного творчества. Идея и сочинение стихов — это Юрий Николаевич, Карл Иванович — наброски картинок, а я — их раскрашивание. Вчера втроем трудились целый день и часть ночи, а сегодня Юрий Николаевич в одиночестве завершал работу. Неплохо получилось, правда!

— Превосходно получилось! Без вас мой призыв "но пасаран!" повис бы в воздухе и быстро растаял. Ваша дружба и взаимопомощь — пример, как нужно жить и дружить. Ваш квартет — образец солидарности и единства честных людей в их стремлении к высокой цели. Вы замечательный пример для подражания, яркий, осязаемый и доступный. Ты должен согласиться с этим. Сегодняшний праздник — наш общий успех, наше достижение и наша удача. Поверь, в учительской судьбе это не часто бывает, но ради этих минут стоит трудиться и жить… Они окупают многие неудачи, которые — увы! — встречаются чаще…

Мы давно уже не танцевали, а стояли у стенки, увлеченные интересным для обоих разговором. Костя сдвинул брови, глаза его выдавали внутреннюю работу ума.

— Никогда не думал, что официальное мероприятие может стать таким захватывающим! Во многом я согласен с вами, Татьяна Павловна, много у нас именно так, как вы говорите, но в главном я остаюсь при своем мнении, и вот почему…

— Костя, тебя девочки ждут, — не дал ему договорить подошедший Карл Иванович. — О чем это вы так оживленно спорили? О литературе?

— О сегодняшнем вечере…Костя хочет идти в педагоги. Говорит, твердо решил стать директором детского дома…

— Это новость. Раньше он мечтал о работе инженера — строителя.

— Не отговаривайте его… Кажется, мы видим будущего Макаренко.

Карл Иванович вступил на вахту моего верного рыцаря. Он принес с собой надежность и постоянство, которые сопровождали меня до конца торжества. Приглашали и Иван, и Юрий, но Карл Иванович держал меня под своим крылом. Это крыло я чувствовала и за столом. Чай, пирожки, бутерброды с колбасой и сыром, печенье, конфеты в невысоких вазочках… По сравнению с обычным вечерним чаем непривычное изобилие… Текля не появилась из кухни, обслуживали дежурные…

Василий Спиридонович, завершая трапезу, пожелал всем доброго здоровья и счастья, просил помнить, что им всегда рады в родном доме, где всегда можно найти помощь и понимание…. В ответ — ни слова. Чтобы замять неприятную паузу, Юрий сказал:

— А позабудете, поставим Женю на камень, свистнет — мигом слетитесь, сработает условный рефлекс…

Шутка развеселила, но ответ так и не прозвучал.

Находясь под опекой Карла Ивановича, я потихоньку наблюдала за Юрием, видела, как ему нравится преклонение выпускниц, безграничное доверие мальчиков и безоговорочное признание всеми его авторитета. Просмотрела в году, что его влияние в классе абсолютное, каждое его слово ловится на лету, просьбы выполняются мгновенно. За всю свою педагогическую жизнь я не удостоилась такого преклонения даже в любимых классах. Сегодня звездный час Юрия, только Костя относился к нему настороженно.

Карл Иванович, Костя и все выпускники провожали нас до шоссе. Пожелали друг другу всего доброго, и мы с Юрием сказали всем "до свидания". Плотно стоявшие виновники торжества хором рванули: "Но пасаран!" — и взметнули вверх крепко сжатые кулаки. Мы им ответили тем же.

— Но пасаран! Они не пройдут! — задумчиво произнес Юрий, когда мы вышли на дорогу. — Необычно и красиво! Темно, не видно твоего лица… Ты ли это, моя лебедушка? Так жарко раскочегарила детские души! "Но пасаран!" вошло в их жизнь, это точно. Врезалось в души прочно и навсегда. Может, ты и впрямь чародейка, ведьма, только ловко метлу свою прячешь под юбкой… Я почувствовал себя недостойным обладателем редкого сокровища, цены которому не знал до сегодняшнего дня… Потрясающее впечатление! Ребята только о тебе и говорили… А как попрощались!

— Жаль, темно, — передразнила я Юрия, — не видно твоего лица…. Может, я иду с мелким воришкой? Мелким прохиндеем и пройдохой? Слямзил у меня тетрадку с набросками, тихо уполз к Карлу Ивановичу, соблазнил его и Костю на преступление и заставил их два дня творить чудеса, то бишь, — памятные открытки. А сам засел писать стихи, сдирая факты с украденной тетрадки… И никакие чудеса, вами сотворенные, не оправдывают факта похищения моей собственности! Но ты не устыдился! На моих глазах совершил еще одно преступное чудо: прочел вслух стихи собственного сочинения, лихо, при всем честном народе! И точно указал адрес — кому какой стих предназначен…. А я, бедная сиротинка, так и не удостоилась такой чести…. Лежат исписанные листочки, плачут, потому что говорить, как ты, они не умею. Жалеют, что уста твои сахарные раскрываются, чтобы ублажать слух только очарованных тобой семиклассников…

— Лебедушка, — громко захохотал Юрий, — неужто ревнуешь? Это же дети, наши с тобой школьные дети! Для них ничего не жалко! Видела же, как счастливо светились их глаза! На этом вечере они чувствовали себя счастливыми… К ним ревновать — великий непростительный грех. А вот у меня были причины задыхаться от ревности, видя, как ты смотришь в Костины прекрасные эллинские очи. Я готов был разорвать его на части! А чего стоит Карл Иванович! С какой нежностью ты ворковала весь вечер ему на ушко! Ты молилась на ночь, Дездемона? Рррразорву тебя на мелкие кусочки! — раскатисто прорычал Юрий, нацелясь хищно шевелящимися пальцами к моему горлу.

— Господи, какой же ты еще мальчишка!

— А ты девчонка.! Мы с тобой тоже дети! Черт подери, как хорошо быть учителем! Как хорошо творить счастье, свое, наше, наших своих и школьных детей! Как хорошо сознавать себя очень нужным кому-то! Всегда нужным! А теперь скажи, я тебе очень нужен? Очень, очень нужен?

— Очень, очень, очень нужен! — горячо откликнулась я.

Он остановился, привлек меня к себе и, всматриваясь в темноте в мое лицо, тихо пропел: "Я опущусь на дно морское, я поднимусь под облака, я все отдам тебе земное, лишь только ты люби меня!" Я прильнула к нему, готовая раствориться в нем, незримо просочившись сквозь кожу, чтобы всегда, при любых обстоятельствах быть с ним каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновение… Он понял мой порыв, нежно обнял и повел к дому.

Молча, взявшись за руки, мы медленно вошли в ворота и сели на ступеньки перед учительской. Он закурил, я потихоньку подсунула голову ему под руку и с удовольствием вдохнула папиросный дым. Это был запах любимого. Задумчиво сказала:

— Раскорчевали… раскочегарили, а ничему не научили… Как верно ты сказал: это наши дети, наши школьные дети… А мы привыкли: ребята, ученики, школьники, учащиеся и прочая, и прочая… А они дети, наши школьные дети, мы их вторые родители…Вот уедут, и никому до них дела нет… Вся для них надежда только на собственные силы… Хотя бы дружба между ними не распалась… Ни один из них в одиночку не спасется, если попадет в окружение проходимцев или хапуг…

Юрий думал о чем-то своем, не отозвался. Так и просидели молча до рассвета. Пришла настоящая прохлада, небо посветлело. Мы нехотя поднялись Праздник кончился, им завершился очередной этап нашей школьной жизни, начинался следующий…. Чем он нас порадует? Что день грядущий нам готовит?

Утром заставил меня пробудиться упоительный, ни с чем не сравнимый аромат спелого урюка.

Юрий держал возле моего носа веточку с густо посаженными плодами скороспелого урюка. Плодики блестят сахаром, кремово-белые, с красным боком. Кожица атласно-бархатистая, тонкая, нежная…. Сорвала губами один плодик и отправила в рот целиком. Потом выплюнула косточку. Невыразимое наслаждение чувствовать во рту урюковое благоухание… Юрий успел спозаранку сбегать в колхозный сад к друзьям-сторожам и выменять за пачку папирос целую корзиночку раннего урюка, мелкого, но очень сладкого. Мы оба набросились на долгожданную радость. Косточки складывали в большую консервную банку, чтобы потом поколоть их ради терпких ядрышек… Нас распирало от всеохватного счастья, которое, думалось, никогда не кончится.