ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Утро выдалось пасмурное и холодное: Таня продрогла, еще не успев дойти до фабрики.

Дул северный ветер. Над кронами тополей мчались низкие всклокоченные тучи, похожие на серую вату И казалось, не тучи, а тополя стремительно куда-то плывут. Они шумели тревожно и зябко, совсем по-осеннему. Наглухо закрытые окна домов блестели то черными, то серыми, как небо, стеклами и тоже напоминали об осени. От этого делалось еще холоднее. Таня ускорила шаг.

Шел последний час ночной смены. Таня долго ходила между гудящими станками. У одного она остановились. Лицо фрезеровщика показалось знакомым: черные, немного раскосые глаза, насупленные брови, волосы ежиком. Она узнала парня, который подрался вчера из-за стульных ножек. «Кажется, его фамилия Новиков», — вспомнила она.

Ей показалось, что парень посмотрел на нее злобно и недоверчиво.

В цеховой конторке мастер Любченко, высокий, узкоплечий, с бескровным лицом, в коротком, не по росту халате, ссутулясь стоял у стола и щелкал на счетах.

— Костылев не ходит в такую рань, — сказал он, узнав, зачем пришла Таня. Он сбросил косточки на счетах, полистал пачку нарядов, отодвинул ее.

— Вы, товарищ Озерцова, меня извините, может, не в свое дело вмешиваюсь, только зря вы мастером согласились. Шли бы лучше технологом. Тут ведь замаетесь, И так дел по уши, а тут еще контроль хотят навалить. В общем, будь здоров — поворачивайся!

— Костылев обещал помочь, если трудно будет, — ответила Таня.

— Костылев? Помочь? — Любченко пожал плечами…

Костылев пришел ровно в восемь. Он приветливо поздоровался с Таней и даже спросил, как спалось ей на новом месте.

— Первые дни сообща будем работать, привыкайте! — сказал он, а вот месяц закончу, закрою наряды, и с первого августа — самостоятельно! Договорились? Вот так.

Вначале работалось легко. Таня даже начала немного скучать от недостатка дела. Выполняла она пока отдельные поручения Костылева, принимала работу у станочников, подсчитывала наряды, сдавала на промежуточный склад мебельные узлы и детали. Костылев был очень любезен, даже предупредителен.

«Не знаю, почему Любченко пугал меня? — думала Таня. — Ничего страшного как будто…»

Однако, едва Таня приняла смену от Костылева, все переменилось. В первый же день она запуталась в сменном задании. Оно было слишком обширным. Каких только не было в нем деталей! И для шкафов, и для стульев, и для буфетов, и для каких-то неведомых «укупорочных» ящиков, — чуть не двадцать названий, и всего понемногу. Таня долго не могла распределить работу. Рабочие нервничали, ходили за ней по пятам, требовали дела. Таня волновалась и от этого путала и ошибалась даже в пустяках, Она едва успевала распределить одно, а с нее уже требовали новую работу и кончали ее прежде, чем она поспевала сообразить, что именно и на какой станок давать.

— Николай Иванович, — сказала Таня Костылеву, — мне стыдно признаться, но… задание такое большое, и я просто не успеваю…

— Заело, значит? — сочувственно закивал Костылев. — Ну что ж, бывает. Работа напряженная. Привычка нужна, опыт.:. Учености тут, знаете ли, маловато.

— Дело не в учености и не в опыте, а просто в задании много новых деталей, рабочие путают размеры, а я теряюсь и не успеваю.

— А вы не тушуйтесь, Татьяна Григорьевна, распределяйте пока вот эти детали, — он подчеркнул в бланке несколько строчек, — а я через десяток минут подойду и помогу разобраться в остальных, вот так…

Однако, когда подошло время «разобраться в остальных», Костылев не появился. Пришлось распоряжаться самой. Вернулся он, когда все было уже сделано.

— Ну что, управились? Вот и хорошо! А я, знаете ли, задержался. — Усики его дернулись…

Так с тех пор и повелось. Таня обращалась за чем-нибудь к Костылеву. Он сочувственно выслушивал, обещал сию же минуту помочь и… исчезал.

Наконец ее вызвал главный инженер.

— Что у вас происходит, товарищ Озерцова? — развел он руками. — Люди приходят жаловаться, говорят, работы нет, не загружены, сборщики простаивают из-за вашей смены. Трудно, не справляетесь? Скажите прямо, и мы переведем вас на более легкий участок.

Тане хотелось сказать, что все это оттого, что дел ее смене наваливают выше всяких возможностей, но подумала: «Ведь Костылев же как-то справлялся? Да и сама я просила участок потруднее». И ничего не сказала.

От Гречаника она ушла с мучительным сомнением: «Неужели я в самом деле не умею работать?»

Неприятностей в этот день прибавилось: к концу смены Сысоев забраковал и вернул с промежуточного склада почти три сотни деталей.

— Изрядно же вы, Татьяна Григорьевна, брачку наковыряли, — говорил Костылев, перебирая испорченные бруски. — Как это вам помогло, милейшая, а?

Бруски были на одиннадцать миллиметров короче, чем нужно.

— Я размеры по спецификации давала, — оправдывалась Таня, чувствуя, как лицо ее делается горячим.

— Путаете, уважаемая…

— Но я принесу ее вам.

Таня убежала в цеховую конторку. Там в рабочем столе Костылева хранились все технические документы. Она вернулась растерянная и обескураженная.

— Николай Иванович! Это… не та спецификация. На той уголок был залит чернилами, а эта… Она составлена совсем недавно.

— Спецификация на этот шкаф у меня одна, — невозмутимо заявил Костылев, — другой никогда не было. — Он улыбнулся.

Таня опустила руки и села на свободный стеллаж возле станка. Она ничего не понимала. По той спецификации она работала уже несколько дней. Неужели ее подменили? Но зачем?..

— Не может быть! — сказала Таня после минутного раздумья. — Я найду ту, другую.

— Зря волнуетесь, — успокоительно журчал Костылев. — Ну, ошиблись. Ну, с кем не бывает? А спецификации другой нет, это точно. Да вот Шпульников на смену пришел. Кирилл Митрофаныч! — позвал он. — Ну-ка, подойди к нам.

Шпульников подошел. По обыкновению почесывая небритую щеку, скосился на спецификацию, потом на Костылева, улыбнулся понимающе и еще энергичнее заскоблил щеку.

— Другой у нас не бывало…

— Что я вам говорил? — Костылев удовлетворенно потер руки.

Вечером Таню вызвал Токарев.

Таня вошла к нему и по его лицу сразу поняла, что разговор будет о браке. Она стояла перед столом и молчала, ждала, поглядывая на Ярцева, который сидел тут же, в сторонке.

— Вам не кажется, товарищ Озерцова, — начал директор, — что участок потруднее вы просили напрасно?

— Мне нечем оправдываться, — тихо сказала Таня, — но… я не виновата.

— Кто же, по-вашему, виноват?

— Обстановка.

— Ну да, трудна, не по силам?

— Непонятна!

— Чем же?

— Михаил Сергеевич, я сейчас ничего вам не могу объяснить, — чистосердечно призналась Таня, — я просто запуталась и… еще не знаю, как разобраться во всем.

— Вот это заявление! — усмехнулся Токарев. — Кто ж будет разбираться?

— Я разберусь, даю слово.

— Мне нужны не слова, а четкая работа смены, которую вы заваливаете. Пока разбираетесь, еще браку наделаете? Запомните, от вас я жду настоящей, инженерной организации дела. И скидок не будет! Вы поняли меня?

— Да.

— Кстати, как вам помогает Костылев?

Таня ответила не сразу. Ей очень хотелось рассказать о странном поведении Костылева, о сменных заданиях, о загадочном исчезновении спецификации, но она промолчала, решив, что жаловаться рано, что во многом, возможно, виновата сама. Да и будет ли легче оттого, что пожалуется?

— Я мало обращаюсь к Костылеву, — ответила Таня. — Он все время занят…

Когда она ушла, Токарев снял трубку телефона, вызвал станочный цех.

— Алло? Разыщите Костылева и пошлите ко мне. — Положив трубку, он сказал Ярцеву:

— Говоря между нами, Мирон, мне кажется, из нее будет толк, из этой девушки. Есть в ней что-то деловое…

Появился Костылев. Он подошел к директорскому столу, чуть склонив голову и метнув короткий настороженный взгляд в сторону Ярцева.

— Николай Иванович, Озерцова за помощью к вам обращается? — спросил Токарев.

— А как же! И довольно часто, — ответил Костылев. — А что?

— И вы помогаете?

«К чему он клонит, не пойму», — подумал Костылев. Токарева он еще не успел как следует изучить. Он снова скосился на Ярцева и сказал:

— Конечно, Михаил Сергеич. Если им да после школьной-то скамейки не помочь в деле укрепиться, толку будет нуль… В общем, поддерживаем по силе-возможности.

— Мне хочется, чтобы «сил-возможностей» у вас было побольше.

— Для нас это не промблема, Михаил Сергеич. — Костылев снова наклонил голову.

…Со смены Таня в этот вечер шла поздно, разбитая и подавленная. «Не может быть, чтобы я не умела работать, — думала она. — Не может быть! Шесть лет у станков… А тут… Зачем я, дура, сюда поехала, ну зачем? Сама напросилась!» Мысли вдруг повернули в сторону. Таня ясно представила себе все, что пережила недавно в Москве, все, что толкнуло ее уехать. «Нет-нет! Я не могла бы оставаться там. Ни за что!»

Задумавшись, Таня шла по окраинной улочке поселка и почему-то не свернула к дому. Улочка вывела в поле, за которым невдалеке зеленел молодой осинник, а за ним, подальше, темной сплошной стеной синел высокий ельник. К нему шла наезженная дорога, но Таня свернула на узенькую полевую тропку и через заросшее ромашками поле, через осинник неторопливо пошагала к ельнику, за который опускалось пожелтевшее, вечернее солнце.

Легкий ветер нес навстречу слабый запах хвои, свежего сена. Это успокаивало…

Хотелось побыть одной.