"Мальчик у моря" - читать интересную книгу автора (Дубов Николай Иванович)КРУТОЙ ЗАСОЛК причалу ведут дощатые сходни с поперечинами из брусков. Между сходнями громоздится непонятная штука: от большого барака, который стоит на высоком берегу, прямо на причал опускается длиннющая резиновая лента. Она лежит на железных валках и похожа на желоб, такой широкий, что Сашук может лечь в него, как в люльку. Лента скрывается в большом ящике на причале, там изгибается и уже под валками снова уходит наверх, в барак. — Это чего? — Машина, чтобы рыбу гнать в цех, на засолку. Сашук удивляется и не верит — как это рыбу можно гнать? Что она, дура, чтобы самой на засолку идти? — Не подходи к краю, упадешь, — говорит мать, но Сашук все-таки заглядывает вниз, под помост. Там переливается, плещет зыбкая зеленоватая глубина. Раза три «с ручками». А то и четыре. Может, даже самому бригадиру Ивану Даниловичу будет «с ручками», а он дяденька — ого-го, выше всех в Некрасовке… Но все-таки за этой глубиной видно дно — ровное песчаное дно, по которому бегут легкие тени и солнечные зайчики от волн на поверхности… А где же бездна? Может, там, где лодки? Лодки уже подходят. Два ряда весел на каждой враз поднимаются, дружно посылают Сашуку зайчиков и снова опускаются. Над лодками, горланя что есть мочи, мечутся чайки. Они обгоняют лодки, взмывают вверх, как планеры, разворачиваются, показывая толстые белые животы, пикируют вниз и кричат, кричат не переставая. Таких горластых чаек на Ялпухе нет… Налитые серебристой рыбой лодки подваливают к причалу. Рыбаки взбираются на помост, подтаскивают к краю плоские ящики. В каждой лодке остается по два рыбака. Большими сачками они начинают перегружать рыбу в ящики. Сашук пробует пройти на конец причала к отцу, но оскальзывается на мокрых досках и падает. — Ты зачем здесь? — кричит отец. — А ну, уходи на берег! — Ничего, крепче будет! — говорит ему рыжий Жорка. — Пускай привыкает. Сашук прижимается к стойке, на которую опираются валки резиновой ленты. Жорка, присев на корточки, разгребает руками рыбу в ящике. Длинных, с красивыми темными разводами на спине он бросает в особый ящик, маленьких черно-спинных швыряет обратно в море. — А зачем? — спрашивает Сашук. — Что, выкидаю? Так это дрянь — голыши, их даже чайки не жрут. Давай подсобляй, приучайся. Вот это — видишь, с узором на спинке — скумбрия. Рыба первый сорт, ее сюда. А это ерш, пускай здесь остается. — Ерш не такой. — Ну, по-настоящему это ставрида, а мы ершом зовем. Сашук берет в руки рыбку и тотчас выпускает — в ладошки впиваются острые шипы. В ящик шлепается бугристая толстая лепешка. — Во, — говорит Жорка, — обед нам пришел. Видел такую рыбу? Камбала называется. — А почему у нее глаза на спине? — Не на спине, а на одном боку. Другим она на дне лежит. На, тащи мамке. Удержишь? — А то нет! — говорит Сашук, хватая рыбину обеими руками. Камбала такая тяжелая и скользкая, что ему приходится прижать ее к животу. И все-таки он не удерживает. Рыбина шлепается на помост прямо Сашуку под ноги; он падает на нее, животом на колючки. Рыбаки смеются. Сашук обижается и отходит в сторонку. Оцарапанный живот щемит и саднит; ему хочется посмотреть, как он исцарапался, и даже заплакать, но он боится, что смеяться будут еще больше, и притворяется, что смотрит на чаек. Чайки расплываются и сдваиваются. Сашук быстро-быстро моргает, чтобы прогнать слезы. Наполненные ящики ставят один на другой, поближе к резиновой ленте. Из сачков, ящиков падают ставридки на помост, рыбаки ступают резиновыми сапогами прямо по ним. Сашук нагибается и начинает подбирать. — Хозяйственный хлопчик, — говорит Игнат Приходько, их сосед по Некрасовке, — еще, гляди, боцманом станет… — Просолится как следует — будет боцман что надо, — говорит Жорка. — А как вы рыбу будете гнать? — спрашивает Сашук. — Она же снулая. — Сейчас увидишь. Можно давать, Иван Данилыч? Бригадир кивает. Жорка закладывает пальцы в рот, оглушительно свистит, и тотчас что-то начинает рокотать, помост трясется, а резиновая лента ползет наверх. Рыбаки подхватывают ящик с рыбой, опрокидывают в большой ящик над резиновым желобом; она сейчас же появляется в желобе и серебристой полосой плывет в нем к бараку. — Ты на транспортере катался? — перекрывая шум, кричит Сашуку Жорка. — Нет? Тогда поехали? Он хватает Сашука, поднимает в воздух. Сашук взбрыкивает, но не успевает вырваться и оказывается в ползущем резиновом желобе. — Держись крепче! — кричит Жорка. Желоб ползет к берегу, поднимается все выше, снизу что-то подталкивает Сашука, он судорожно вцепляется в края резиновой ленты. — Эй! — орет Жорка. — Принимай ерша в засол! Соли покруче! Мать кричит, бежит вдоль ленты, но достать Сашука уже не может. Лента ползет все дальше и дальше. Сашук уже выше, чем сам Иван Данилович. Он хочет сползти вниз, но лента несет его выше и дальше от причала, а вокруг так пусто и страшно, а до земли так далеко, что Сашук пригибается и зажмуривается. Чьи-то руки поднимают его, снимают с ленты и ставят в лужу на цементном полу. Только тогда Сашук и открывает глаза. — Ты что это, кататься вздумал? Вот я тебе покатаюсь! — сердито говорит чужой усатый дядька и шлепает Сашука по тому самому месту. Шлепает он не сильно, но Сашук обижается — он же не сам залез на эту резиновую штуку… Сашук выбегает в широкие, как ворота, двери. Снизу, с причала, Жорка что-то кричит ему, машет рукой. Сашук отворачивается и идет домой. Каждую весну ноги у Сашука в цыпках. Цыпки еще и сейчас не сошли, но уже подживали, и Сашук о них даже не помнил, а теперь их начинает щипать и жечь: лужа на цементном полу была соленая. Сашук бежит к рукомойнику во дворе, задирая по очереди ноги, обмывает растрескавшуюся кожу. Щиплет меньше, но цыпки вспухают и краснеют. — Я говорила — подальше от этого бандюги. — Мать приносит полную кошелку рыбы, вываливает ее на стол и принимается чистить. — Он тебя обучит, доведет… Насупившийся Сашук молчит. Рыбаки возвращаются с причала, фыркая и крякая от удовольствия, умываются и садятся за стол. — Эй, Боцман, пошли рубать! — кричит Сашуку Жорка, но Сашук притворяется, будто не слышит, и нарочно садится подальше от Жорки, рядом с отцом. Едят долго, не торопясь — отдыхают. Потом начинают разбредаться, закуривать. Сашук так наелся кулеша и камбалы, что ему лень вставать. Кутька тоже осовел, свалился, высунув язык и выпятив вздувшийся живот. — Привез все-таки… — говорит Игнат. — Бить тебя некому. — А за что бить? — спрашивает Жорка. — Чтоб собаку за собой не таскал. Баловство. Собака на цепи должна сидеть. Чтобы злой была. — А ты сам на цепи сидеть пробовал? — Мне незачем. Сажают кого следует… Лицо Жорки краснеет, потом начинает бледнеть, а на открытой шее вздуваются толстые жилы. Но он перемогается и, помолчав, говорит: — Ладно, считай, что я пока не понял… Только ты не зарекайся — еще сядешь. За жадность. Жадности в тебе на всю бригаду хватит. — Ты меня не воспитывай, за собой лучше гляди… Игнат поднимается и уходит в хату.
— Кугут чертов! — сквозь зубы говорит Жорка. — Собачонок ему помешал… Как его зовут? — Кутька, — нехотя отвечает Сашук. Он решил про себя ни за что больше не водиться с этим Жоркой, но как же не ответить, если Жорка вступился за кутенка. — Ну, кутька… Все щенята кутьки. Надо, чтобы свое имя было, на особицу… Ишь наел пузо, выгнулось, как бимс… — А что это — бимс? — Балки, на которых палуба лежит… Эй, ты, — Жорка щелкает пальцами, — Бимс, иди сюда! Кутька поднимается и, волоча по пыли живот, подходит к нему. — Гляди-ка, сразу понял! — радуется Жорка и начинает теребить щенка. Тот опрокидывается на спину, задирает лапы и подставляет свой вздувшийся живот, на котором сквозь редкую белую шерсть просвечивает розовая кожа. — Да ну, — говорит Сашук и поднимает щенка на руки, — нечего над ним командовать. Он снова идет к морю, садится над обрывом, кутька укладывается рядом. Ветер ерошит сверкающую гладь, волны у берега становятся больше, шипят и пенятся, распластываясь на песке. Чайки бесшумно скользят на распростертых крыльях, потом поворачивают и летят обратно, как патруль. Время от времени то та, то другая камнем падает на воду и снова взмывает вверх, держа в клюве рыбину. Чайка на лету заглатывает ее и опять неторопливо летит туда, потом обратно. А один раз большая чайка нападает на маленькую и отнимает у нее добычу. Маленькая чайка кричит, и тогда громко, пронзительно начинают кричать и другие чайки. Должно быть, они тоже возмущаются и сердятся на здоровенную ворюгу… — Ты чего тут сидишь? Пойдем купаться? Рыжий Жорка тихонько подходит, останавливается сзади. Сашук оглядывается на него и отворачивается. — Никуда я с тобой не пойду. — Что так? — Жорка садится рядом. — За транспортер обиделся? А ты не сердись. На сердитых, говорят, воду возят… Пошли. — Не хочу. И мамка не велит с тобой. — Почему? — Она говорит, ты бандит. Жорка вспыхивает и тут же бледнеет. И снова на шее у него вздуваются толстые жилы, а на щеках играют желваки, будто он катает за щеками орехи. — Дура она, — помолчав, говорит он. — Моя мамка не дура! — кричит Сашук. — Ну, верно — про мамку так нельзя… Только зря она так говорит. — И не зря! Она говорит, ты в тюрьме сидел. — Ну, сидел… — Вот! Значит, правда… А как это в тюрьме сидят? — Да очень просто: запрут тебя под замок в камере — ну, в комнате такой, каменной, — и сидишь. И год, и два, и три… Какой срок дадут. — И все время в камере? А на улицу?
— Какая уж там улица… — невесело усмехается Жорка. — Только если на работы пошлют. — А за что в тюрьму сажают? — Кого как — за воровство, за убийство, по-разному… — А тебя за что? — За дурость. Начальника одного побил. — Разве начальников можно бить? — Некоторых следует, только не кулаками. От кулаков все равно толку не будет, тебе же хуже… — А за что ты его? — Гад он был. Форменный самодур. Людей, можно сказать, мордовал… Хочет — дает работу, хочет — поставит на такую, что припухать будешь, а кто слово скажет — вовсе выгонит… Там почти сплошь бабы работали. А бабы известно: молчат да плачут. Ну, я и срезался с директором. «В чем дело, говорю, товарищ директор? У нас советская власть или нет?» — «Советской власти, говорит, такие, как ты, не нужны». — «Ах ты, говорю, мешок кишок, за всю советскую власть расписываешься? Думаешь, ты советская власть и есть?» Слово за слово. Я, когда остервенюсь, себя не помню. Сгреб чернильницу — у него здоровая такая, каменная была — и в морду… При свидетелях. Ну, мне припаяли политику, вроде я против власти. Десятку дали. Пять лет отсидел, похлебал соленого. Потом пересмотрели, выпустили… Это давно было, в пятьдесят втором… — А где он теперь, этот… самордуй? — Самодур? Не знаю… Может, и сейчас в начальниках ходит. Да черт с ним!.. Пошли искупаемся, жарко. — Не… Дядя Семен сказал, там дна нет. — Как это — нет? Дно везде есть. Или ты плавать не умеешь? — Умею. Только я боюсь, если без дна. — Есть дно, есть. Пошли, вместе достанем. Неподалеку от причала обрыв переходит в пологий откос. Разъезжаясь ногами в раскаленном песке, они сбегают по откосу к воде. Кутька кубарем скатывается следом, потом долго трясет головой и чихает. |
||||||||||
|