"Сирота" - читать интересную книгу автора (Дубов Николай Иванович)18Еременко выполнил обещание. Однажды около полудня во двор детдома въехала полуторка. В кузове ее, придерживая что-то прикрытое рогожей, стояли трое ремесленников, в кабине сидел Еременко. Он вылез из кабины, пожал руку Людмиле Сергеевне и вытер платком лысину. — Вот привезли, пользуйтесь… Где ваша мастерская?.. Вот это?! — задохнулся он, когда увидел сарай. — Да тут все поржавеет! Крыша течет? Людмила Сергеевна сказала, что ее застелили новым толем — течь не должна. — Обязательно потечет! — заверил Еременко. — А замок? Как же можно без замка? — Нам пока запирать нечего. — Что значит «пока»? Вот уже есть… А ну давай, хлопцы! "Хлопцы", среди которых была девочка, с любопытством глазели на детдомовцев, окруживших машину, а те с не меньшим интересом разглядывали их форменные синие рубашки, белые металлические пуговицы, на которых были выдавлены молоток и гаечный ключ. По команде Еременко ремесленники открыли борт, спустили на землю два побрякивающих железом ящика. Еременко открыл ящики и широким жестом показал на инструменты: — Прошу! Ребята окружили их плотным кольцом, но Еременко опасливо прикрыл руками: — Расступитесь, молодые люди, потом… Принимайте, хозяйка! Он достал из кармана два листа бумаги, протянул один Людмиле Сергеевне, а по своему начал читать: — Французский ключ один… Стриженный под машинку голубоглазый ремесленник вынул из ящика ключ и положил на траву. — Ножовка и к ней три полотна… Ножовка и полотна тоже легли на траву. Еременко прочитал весь список. — Все правильно?.. А теперь… — Он повернулся к машине и легонько махнул кистью: — Давай, Оля! Девочка, остававшаяся в кузове, стащила рогожу, и перед онемевшими детдомовцами оказался настоящий, всамделишный, поблескивающий краской и маслом токарный станок… Кира захлопала в ладоши, захлопали все, а Валерий Белоус с дурашливым восторгом закричал: "Ура-а!" Еременко расплылся в улыбке, прижимая одну руку к своей вышитой груди, а другой вытирая взмокшую лысину. Людмила Сергеевна, пытаясь перекричать шум, благодарила. Ремесленники снисходительно улыбались: они-то знали цену этому подарку, который называли попросту «козой» или "таратайкой". Завезенный в незапамятные времена не то из Бельгии, не то из Англии, он давно утратил не только паспорт и марку, но даже признаки своего происхождения. За исключением высокой бодылястой станины, в нем не осталось ни одной десятки раз не смененной детали. Еще до первой пятилетки он был признан инвалидом и списан с производства в школу ФЗУ, где, подремонтированный — вернее, заново построенный, — терпеливо выносил все промахи будущих рекордсменов на отечественных «ДИПах»… В школе ФЗУ появились станки поновее, а он, все так же стуча и гремя, тянул лямку. Работал он не от мотора, а от шкива; для смены скоростей нужно было менять каждый раз шестерни; никакой сложной и тонкой работы выполнять он не мог и, в сущности, годился только для обдирки — самой грубой обработки простейших деталей. В нем меняли вконец разболтавшиеся бабки, обеззубевшие шестерни, суппорт, изъеденные временем салазки, и дряхлый ветеран упорно сопротивлялся всем попыткам новичков привести его в полную негодность. Иногда он, как упрямая коза, и впрямь нескладной своей статью похожий на козу, артачился и переставал работать. Еременко звал ремонтного мастера и говорил: — Посмотри, голубчик, — опять что-то капризничает… Мастер крутил папиросу, искоса поглядывая на заупрямившийся станок, и спокойно заверял: — Уговорим! После длительных «уговоров», смены деталей, станок, скрипя и постукивая, начинал работать. Случалось, выведенный из себя ученик бросал со злостью резцы, ключи и кричал, что "нехай на этой чертовой таратайке сам директор работает!" Еременко приходил, ласково похлопывал по плечу недовольного: — Ничего, голубчик! Работай, работай… Этот же станок — ему цены нет! Он же у тебя характер выработает, а не только токарем сделает… — Мне не характер, а норму надо вырабатывать! — кричал ученик. — Ничего! — успокаивал его Голубчик, как между собой ученики прозвали Еременко. — Привыкнешь… Это было давно. После войны мастерскую в ремесленном не восстанавливали: на «Орджоникидзестали» была оборудована новая, с хорошими станками. «Коза», окончательно списанная по амортизационному акту, но не допущенная Еременко под копер, осталась ржаветь в ремесленном. Сначала она стояла в бывшей мастерской, а когда мастерскую превратили в гимнастический зал, ее отправили в подвал. Оттуда она перекочевала в сарай, где и обрастала грязью и ржавчиной. Пристыженный Шершневым, Еременко отобрал слесарные инструменты поплоше — все равно там поломают! — и хотел отправить, но вспомнил о "козе". Ее извлекли из сарая, очистили от грязи и ржавчины, смазали, и она столько напомнила Еременко о его молодых годах, что опять показалась красивой и нужной, и ему стало жалко отдавать. Но отступить не было возможности: он сам позвонил Шершневу и, будто спрашивая совета, похвастал щедрым даром. Шершнев похвалил и, конечно, запомнил. Память у него как клещи… Шофер, Устин Захарович и ремесленники осторожно спустили по доскам «козу» и, поддевая ломиками, втащили в сарай. — Где же вы ставить будете? Прямо на землю? — снова ужаснулся Еременко. — Нельзя, фундамент нужен! Дело ваше, но я предупреждаю… Пойдемте оформим? — сказал он Людмиле Сергеевне. — Не репа все-таки, а станок… Еременко и Людмила Сергеевна ушли в кабинет. Девочки, перекинувшись несколькими словами с ремесленницей, сразу же перешли на приятельский шепот и увели ее в сторону. У ребят было труднее. Они с доброжелательным интересом приглядывались к ремесленникам, те к ним, но и те и другие молчали. — Закурим, что ли? — спросил высокий черноглазый ремесленник. — У тебя есть, Сергей? Сергей, русоволосый паренек с широким улыбчивым лицом, такого же роста, как и Лешка, только постарше, достал пачку сигарет «Прима». Оба взяли по сигарете. Сергей протянул пачку детдомовцам: — А может, вам не разрешают? — Не разрешают. — Ясно. Ну, а как вы тут живете? — Ничего. Живем. Разговор иссяк. Оба ремесленника старательно затягивались и выпускали дым. — А вы токари? — спросил Митя. — Вот он токарь, — кивнул Сергей на товарища, — а я сталевар. — Сталевар? — фыркнул Лешка. — Разве сталь варят? — Думаешь, только борщ варят? — Оба снисходительно, но не обидно посмеялись. — Еще как варят! — А как? — Долго рассказывать… и не поймешь. Приходите — покажем. На борщ не похоже, — снова засмеялся Сергей. — А работать на нем трудно? — спросил Митя, кивая на станок. — На "козе"?.. Плевое дело! — сказал черноглазый. — Вот у нас в мастерских станки — да! А в цеху и вовсе мировецкие… — Он тут же спохватился: — «Коза» тоже ничего, работать можно… — Бросай, Ломанов! Голубчик идет… — негромко сказал черноглазый. Сергей торопливо бросил сигарету и наступил на нее башмаком. — А вам разрешают? — усмехаясь, спросил Яша. — Ясно! Ломанов улыбнулся и подмигнул: — Ничего, живем! — Ну вот, голубчики, — сказал Еременко подходя, — пользуйтесь, учитесь… и берегите! Дарим мы вам с открытой душой и с открытой душой говорим: подрастете — идите к нам! Научитесь делать и инструменты и еще много чего… Желаем успеха! — Спасибо! — сказала Людмила Сергеевна. — Только знаете, товарищи… если уж у нас завязалась дружба, давайте ее продолжим… Правильно я говорю, ребята? — Правильно! — поддержали детдомовцы. Еременко, вытирая лысину и приподняв бровь, настороженно слушал: куда она гнет? — Хорошо, если бы ваше училище взяло шефство над нашим домом и помогло нам в смысле обучения. У нас специалистов нет, а у вас — целая армия, — ласково оглянулась Людмила Сергеевна на ремесленников. "Эка лукавая баба! — Еременко не сомневался, что посещение. Шершнева и вся история с инструментом — ее рук дело. — Теперь примется доить!.." — Мысль, конечно, хорошая, здоровая мысль, — сказал он. — Ну, сам я этого не решаю, поставим на обсуждение. А теперь — бывайте здоровы, до побачення!.. Давай, хлопцы, по коням! Ремесленники взобрались в кузов, закрыли борт. Еременко попрощался с Русаковой, сел в кабину, и машина, провожаемая всем детдомом, тронулась. Шофер переключил на вторую скорость, но в воротах внезапно затормозил. Дверца кабины приоткрылась; Еременко, высунувшись, закричал высоким тенорком: — Смазывайте! Смазывайте, говорю, всё! А то поржавеет к свиньям. — Смажем! — смеясь, закричали ребята, замахали руками. Ребята десятки раз пересмотрели, перещупали все инструменты и приставали к Устину Захаровичу с бесконечными вопросами. Устин Захарович, хмурый, помрачневший, отмахивался, говорил "не знаю", потом ушел совсем. Он не любил машин. Они были сложны и непонятны. Они могли испортиться, сломаться, для них нужны были ток, смазка — и мало ли еще что было нужно. Устин Захарович понимал, что машины облегчают труд, но, по его мнению, они делают человека торопливым, легкомысленным, потому — какая же может быть серьезность у человека, если работа у него легкая! Сам он никогда не работал за станком, дело это казалось ему легким, ненастоящим, и квалифицированных рабочих он называл про себя «паны»… В сущности, из всех инструментов он по-настоящему ценил только один — свои руки. Для них ничего не было нужно, и они всегда были готовы для любого дела. Он считал, что ценность и важность работы определяются ее тяжестью, и был убежден, что настоящим делом занимается только тот, кто работает на земле… До сих пор детдомовцы охотно трудились на подсобном участке. Устин Захарович боялся, что с появлением мастерской участок отодвинется на второй план, а на первом будут привезенные из ремесленного «цацки», как в сердцах назвал он подарок училища. Ребятам не терпелось пустить в ход полученные сокровища, а самое главное — пустить станок. Это оказалось совсем не просто. Нужно было поставить станок на фундамент, а никто не знал, как это сделать; нужно было достать мотор и установить, а этого никто не умел. «Коза» стояла у стены мастерской, наводя на ребят уныние. Попытки Людмилы Сергеевны заручиться помощью ремесленного не удались: Еременко говорил, что без собрания нельзя, а до начала учебного года не собрать — все разъехались… Выход нашла Ксения Петровна. Он открылся в громе и треске "драндулета". Вадим Васильевич в сопровождении всех пошел в мастерскую. Увидев "козу", он широко открыл глаза и восторженным шепотом закричал: — Народы! Ведь это реликвия! На нем еще Ной обтачивал мачту своего ковчега… Ребята серьезно и выжидательно смотрели на него — они не поняли. — Ну ладно! Где будем ставить? Он обследовал стены, обмерил станину и указал место: — Копайте яму. Нужны кирпич, цемент и болты… Потом оказалось, что нужны мотор и трансмиссия, приводной ремень и решетки для ограждения, рубильник и провода — словом, столько всякого имущества, что Людмила Сергеевна пришла в ужас и спросила, не лучше ли отправить Еременко обратно его щедрый дар. Вадим Васильевич озабоченно посопел носом в кулак и сказал, что отправить всегда успеется, надо попробовать достать. "Драндулет" умчал своего хозяина, а через несколько дней стрельбой и треском возвестил первую победу: в коляске лежал обломок трансмиссии со шкивами холостого и рабочего хода. Потом появились болты, рубильник. Припертый к стене, Еременко отыскал среди хлама, ржавеющего в сарае, небольшой моторчик… Треск и грохот стали для детдомовцев сигналом: они бросали всё и стремглав летели во двор к окутанному сизым облаком мотоциклу. Вадим Васильевич, не выпуская руля своенравной своей машины, горделиво подмигивал и кивал на коляску. Оттуда с ликованием извлекался очередной трофей. Уже во время установки «козы» и мотора сами собой определились пристрастия и симпатии. Митя Ершов с головой ушел в электротехнику. Он не расставался с книжкой, принесенной Вадимом Васильевичем, был его первым помощником по «электрооборудованию», как он говорил, и мечтал о техникуме. Самыми азартными токарями оказались Кира и Толя Савченко. Они сразу же заспорили, кто первый начнет работать на станке, хотя он еще не был установлен на фундаменте. Кира оказалась первой, потому что с Толей произошел скандал и он на некоторое время потерял общее расположение. Это случилось вскоре после того, как группа Ксении Петровны побывала на экскурсии в краеведческом музее. |
||
|