Финляндия! Четвертое десятилетие живем мы в дружбе и мире с нашей северной соседкой, взаимно уважая интересы народов обеих стран.

Хельсинки! Имя этого города — столицы Финляндии — навсегда вошло в историю борьбы народов за мир, безопасность и сотрудничество. Именно здесь в июле 1975 года главы тридцати трех европейских государств, а также США и Канады, подписали знаменитое соглашение о сохранении и укреплении мира в Европе и на всей планете.

Передовые люди Финляндии вели многолетнюю, мужественную борьбу за то. чтобы высвободить свою родину из-под опеки черных сил реакции и фашизма и вывести ее на путь сотрудничества и содружества с Советским Союзом и всеми странами доброй воли.

В этой книге публикуется роман писательницы З. И. Воскресенской "Консул", в котором рассказывается о самоотверженной работе советских дипломатов в Финляндии в предвоенные тридцатые годы, о тех сложных испытаниях, которые выпали на долю финского народа, рабочего класса и прогрессивной интеллигенции страны в борьбе за лучшее будущее.

Служение Родине, своему народу, делу пролетарского интернационализма — вот чему посвящены страницы этого произведения.

Глава 13 ЛЫЖНАЯ ПРОГУЛКА

В воскресное утро столица пустела. С рассветом люди заполняли трамваи и автобусы. Все с лыжами, наконечники которых закутаны в брезентовые чехлы. Многие везли свою поклажу на поткурях — высоких санках с длинными полозьями. Торопились за город, в лес, на свежий воздух. Ехали семьями, с бабушками и дедушками, с детьми.

Константин Сергеевич закрепил две пары лыж на крыше машины. Погода была мягкая, по-мартовски солнечная.

Шофер Антоныч впервые зимой доверил машину консулу. Предложил обмотать задние колеса цепями: на загородных дорогах гололед.

Ярков от цепей отказался.

— Никогда с ними не ездил под Москвой, и все обходилось.

Константин Сергеевич вел машину, Ирина выбирала место, где бы сделать привал и встать на лыжи. Она поминутно снимала светозащитные очки, которые мешали оценить красоту пейзажа.

С шоссе свернули на боковую, казалось хорошо уезженную дорогу, и тут машина поползла боком, колеса забуксовали, закапываясь все глубже в снег.

— Эх, хорошо, Антоныч не видит, как я проштрафился, — конфузливо сказал Ярков, выключая мотор. Он обошел вокруг машины — засели прочно. Огляделся: на пригорке за рощей виднелись крыши строений.

— Придется идти на хутор, просить лошадей, чтобы вытянуть машину. Сами мы с ней не справимся.

Ирина рассмеялась:

— Ну, уж если идти, то надо мне! Как ты будешь с финами объясняться?

Константин Сергеевич безапелляционным тоном заявил:

— Нет, тебя я не пущу. На лыжах в такую гору подниматься трудно, а идти пешком — утонешь в сугробе. Что я тогда буду делать? Сиди в машине. Я пойду напрямик…

— Но ты же не знаешь языка, — возражала Ирина.

— На двух лошадей мне языка хватит.

— Посмотрим! — предостерегающе произнесла она.

Ярков зашагал по целине. Он поминутно проваливался выше колен в снег, оглядывался и жестами показывал Ирине — видишь, мол, даже мне трудно идти. На поле оставались глубокие синие лунки от его следов, и Ирина едва удержалась от соблазна пойти за Константином, схватить его за руку, вместе с ним утопать в снегу.

Между тем Константин Сергеевич дошел до большого дома, похожего на старинную русскую усадьбу. По обе стороны расположились хозяйственные постройки, коровник, послышалось ржание лошади.

"Слава богу, — подумал Ярков, — в этой усадьбе ость лошади…"

Из подъезда выбежали две худые, остромордые гончие, повертелись вокруг незнакомца, обнюхали его и убежали. Ярков толкнул входную дверь, очутился в просторном холле. Сверху раздался женский звонкий голос, спрашивавший что-то по-фински. Консул снял шапку и громко произнес: "Хювя пяйвя!" ("Добрый день!")

По лестнице спускалась очень полная, немолодая уже женщина. Ее маленькие, очень яркие голубовато-зеленые глаза с любопытством рассматривали пришельца.

— Хювя пяйвя! — повторил Константин Сергеевич, затем развел руками и покачал горестно головой: — Авто ай-яй-яй, какси тпру-у-у.

Женщина уже спустилась вниз. Константин Сергеевич был поражен, с какой легкостью она несла свое очень грузное тело. Услышав монолог, в котором было только одно-единственное финское слово "какси" (два), она все поняла и принялась хохотать. Голос у нее был звонкий, смеялась она незлобиво, искренне, стараясь сцепить кисти своих маленьких рук на огромном туловище.

Насмеявшись вдоволь, она протянула ему пухлую, как у ребенка, руку.

— Вы русский? — после некоторого колебания спросила она по-русски.

— Совершенно верно. Русский. Советский консул.

— О, я очень рада познакомиться с вами. Меня зовут Сонни Тервапя. Я затрудняюсь в русском. На каком языке вы говорите?

— На английском, немецком.

— В таком случае будем говорить по-немецки. Итак, как я понимаю, с вашей машиной произошла авария и вам нужны две лошади, чтобы вытащить ее и доставить ко мне во двор. А я буду иметь удовольствие видеть у себя за обедом советского консула.

Константин Сергеевич пытался отговориться, но понял, что это невозможно.

— Я не один, со мной дама.

— Тем лучше. Эйно-о-о! Эйно-о-о! — Голос мадам Тервапя серебряным горошком прокатился по анфиладе и был слышен, очевидно, во всех уголках усадьбы.

Из боковой двери вышел юноша.

Мадам Тервапя стала быстро говорить с ним по-фински. Константин Сергеевич понял только одно слово — "консул".

— Эйно все организует и доставит сюда вашу даму в машине.

— О нет. Свою жену я должен сопроводить сам. Благодарю за приглашение, но мы оба в спортивных костюмах.

— У меня без дипломатического протокола. Очень прошу вашу супругу не отказать мне в удовольствии познакомиться с ней.

Эйно вывел из конюшни рабочую лошадь, прицепил к хомуту некое подобие рамы на длинных ремнях.

Консул вопросительно посмотрел на него и показал два пальца: нужны две лошади.

— Это конь очень сильная, — сказал Эйно по-русски. — Она тащит ваш авто.

— Вы говорите по-русски? — удивился Ярков.

Я говорю плохо по-русски, я хорошо уже понимаю и читаю. — Эйно с нескрываемым интересом и каким-то радостным чувством рассматривал своего спутника, поддерживая правой рукой за уздечку лошадь.

— Почему вы изучаете русский? — поинтересовался консул.

Эйно широко улыбнулся. Помолчал, вспоминая что-то, и произнес особенно торжественно:

— "Будь я и негром преклонных годов, и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин".

— Ого! — воскликнул Ярков. — Вы и Маяковского знаете! А что вы делаете в этом имении?

— Я — конюх. Бывший студент. Нищий студент, — добавил он.

— С кем же вы занимаетесь русским языком?

— С русским мальчик. Он финн. Он изучает меня по-русски, я изучаю его по-фински.

— Надо сказать: "Я учу его, он учит меня", — поправил Ярков.

— Вот слышите, как я еще очень плохо говорю, — огорчился Эйно.

— Я хотел бы так говорить по-фински, а не объясняться на пальцах… Как зовут вашего учителя? — переспросил Ярков.

— Вяйно Туоминен.

Константин Сергеевич вспомнил юного пионера Ваню Туоминена, порадовался, что Ваня, кажется, нашел себе верных друзей, которые изучают русский "за то, что им разговаривал Ленин".

Ирина прыгала возле машины — видно, застыла. Увидев, что Константин привел одну лошадь, рассмеялась.

— Браво! — воскликнула она. — Но почему одна лошадь? На двух запаса слов не хватило?

— У этой лошади много лошадных сил, — ответил за консула Эйно.

— Ну, я понимаю, что с таким переводчиком ты мог договориться по любому вопросу, — заметила Ирина.

Константин Сергеевич передал жене приглашение мадам Тервапя пообедать у нее.

— Но в таком виде на обед к помещице?

— Она любезна и проста. И показалась мне очень интересным человеком… Отлично говорит по-немецки.

Эйно с помощью лошади вытащил машину на дорогу. Ярков поблагодарил его, пожалел, что с собой нет никакого сувенира, а дать этому юноше "на чай" считал оскорбительным. Ирина поняла мужа. Она раскрыла свою сумочку, вынула из нее записную книжку в кожаном футляре, на котором был вытиснен вид Кремля, сняла обложку и протянула ее Эйно.

Юноша вспыхнул от удовольствия.

— Это очень дорогой для меня сувенир, — сказал он.

Ярков просил передать Ване Туоминену привет от советского консула.

— Он будет очень рад, — ответил Эйно. — Я его сегодня увижу.

Сонни ждала гостей в вестибюле. Она успела сменить обширный халат на темно-зеленый костюм, отчего ее изумрудные глазки засверкали еще ярче. Ирина отметила, что на безбровом лбу, очевидно по памяти, были нарисованы коричневым карандашом брови, причем одна выше другой. Пудрилась мадам Тервапя тоже, по-видимому, без зеркала, иначе она смахнула бы со своего задорного короткого носика излишек пудры. Высокий лоб, гладкие седые волосы, собранные сзади в пучок, придавали ей величественный вид.

— О, какая очаровательная снегурочка! — воскликнула она, протягивая руку Ирине. — Кажется, я вас знаю. Вы — журналистка?

И Ирина вспомнила, что встречала эту тучную звонкоголосую даму на каких-то журналистских приемах, видела ее на пресс-конференциях.

— Я тоже балуюсь журналистикой, — подтвердила мадам Тервапя, — пописываю фельетоны, из которых изымают всю приправу, и они становятся пресными, как клейстер.

Гости очистились от снега, сняли головные уборы, шарфы.

— Пока накрывают на стол, я покажу вам свой дом.

Дубовые стены высокого вестибюля были украшены рогами оленей, чучелами птиц. В камине ярко пылали дрова. Было тепло, уютно.

Из вестибюля широкая лестница с деревянной резьбой вела наверх, а прямо открывалась анфилада. Гостиная напоминала гостиную в доме Лариных из "Евгения Онегина", как ее показывают в Большом театре. Белые колонны, по левую сторону окна вперемежку с зеркалами, в правом углу белый рояль, по правую сторону вдоль стены диваны, кресла, обтянутые светлым шелком. На стене против окон несколько хороших картин. За гостиной следовала чайная комната, отделанная зеленым шелком, затем курительная, где между медными курительными столиками стояли карточные столы, дальше — библиотека, и заканчивалась анфилада кабинетом хозяйки. Ирина задержалась у книжных полок. Библиотека была многоязычной и говорила о разносторонних интересах хозяйки. В простенке между книжными шкафами висел портрет мадам Тервапя. Здесь ей было едва ли восемнадцать лет, и все же можно было узнать в этой тоненькой девушке с большими изумрудными глазами, с оголенными плечами, в бальном платье, отделанном кружевом, лентами, мадам Тервапя. Но Ирине показалось, что на портрете она очень кукольна, зеленые глаза бездумны. А сейчас, хоть и утонули в оплывшем лице, они были по-человечески мудры, ироничны, проницательны.

— А вот мой русский шкаф, — показала мадам Тервапя. — Я, как и все финны моего поколения, читаю по-русски, хотя говорю плохо.

Большой шкаф был заполнен русской классикой. Из современных писателей Ирина заметила только книги Горького и Маяковского.

— Эти книги сейчас пожирает мой конюх Эйно. Здесь у меня изящная словесность, или, как вы теперь говорите, художественная литература. Ленин и Плеханов у меня в философском отделе. Хотя здесь есть книжечка, составленная Владимиром Ильичем Лениным.

Мадам Тервапя сняла с полки небольшую книгу в красном переплете и протянула Ирине.

Ирина отвернула переплет.

— Но это же Пушкин! Избранные произведения для детей школьного возраста.

— Значит, вы не знаете этой книги. Читайте дальше, ниже.

Ниже рукописной вязью было напечатано: "Составитель В. Ленин. Биография А. Ульянова. Издательство П. Сытина. С.-Петербург. 1913".

Ирина подозвала Константина. Он в это время осматривал полки со словарями, к которым имел пристрастие.

— Посмотри, какое поразительное совпадение имен: Пушкин — Ленин — Ульянов. Но Владимир Ильич никогда не пользовался псевдонимом "В. Ленин", а только "Н. Ленин".

— Совершенно верно, — подтвердил Ярков, — и брат его Александр Ульянов погиб, когда ему едва исполнилось двадцать один год. Круг его интересов был в области естествознания, а не литературоведения.

Мадам Тервапя откровенно призналась, что она разочарована. Она считала, что обладает редкой книгой, составленной Владимиром Ильичем Лениным.

В библиотеку вошла тоненькая девушка, имеющая большое сходство с мадам Тервапя. Поздоровалась, сделала книксен.

— Это моя дочь Хелена, — представила ее хозяйка.

Девушка сказала матери что-то по-фински.

— Пожалуйста, говори по-немецки, — предупредила ее мать. — Советский консул, господин Ярков, не знает финского, хотя сумел объясниться со мной. "Какси тпру-у-у" — повторила Сонни и залилась смехом. — Прошу к столу, — сказала она.

Прошли в столовую. Стол был сервирован на шесть человек.

— А где же Вилли и его гость? — спросила хозяйка.

— Я их звала, — ответила Хелена. — Открыла комнату Вилли и еле разглядела их в табачном дыму. Они сидят и, как всегда, чего-то обсуждают, чего-то пишут.

— Вилли — мой дальний родственник, а в гостях у него ваш коллега, германский консул.

Яркова мало устраивало обедать так запросто в домашней обстановке с германским консулом Вебером. Они были знакомы, нанесли друг другу визиты вежливости, встречались на официальных приемах. В Германии велась истерическая антисоветская кампания, которая захлестывала и Финляндию, и консул Вебер в нагнетании антисоветской атмосферы играл не последнюю роль. Он, по всем признакам и по мнению Ирины, связанной с журналистскими кругами, дирижировал кампанией против Антикайнена. "Любопытно, — думал Ярков, — что же связывает этот дом, на первый взгляд вполне демократический, с германским консулом?"

В столовую вошли двое мужчин. Вебер был близорук, носил очки с толстыми стеклами, отчего его глаза казались непомерно большими и незрячими. Вилли был высокий молодой человек, лет двадцати пяти. Он был альбиносом, и белые длинные ресницы придавали ему сонный вид.

Вебер с изумлением, граничащим с испугом, уставился на Яркова.

— Вот уж не ожидал встретить вас здесь! Я не знал, что вы знакомы, — тоном упрека обратился Вебер к Вилли.

Вилли пожал плечами.

— Нас привел сюда несчастный случай, — холодно сказал Константин Сергеевич, здороваясь с консулом и Вилли.

— Усаживайтесь, господа, — пригласила Сонни, — и кстати, о несчастных случаях. Вы читали на днях в газетах об ужасной автомобильной катастрофе, в которой погибло сразу четверо? Это ужасно! А двухлетняя девочка, которая вышла на балкон, пролезла между железными прутьями и шагнула прямо на улицу?

— Маме не удастся ограничить разговор отделом происшествий, — шепнула Хелена Ирине. — Разговор обязательно перейдет на политические темы. А я страсть не люблю политики, меня больше интересует спорт, танцы, музыка, театр.

Обилие всяких закусок — дань шведскому столу — отвлекло временно интерес от дорожных происшествий. Хозяйка предлагала отведать домашней ветчины, карпов, запеченных в тесте, паштет из гусиной печенки, какое-то хитрое блюдо из салаки. Все было приготовлено вкусно.

— Пожалуйста, сливочное масло, — пододвинула мадам Тервапя Веберу хрустальную вазочку, наполненную кусочками охлажденного масла, нарезанного в виде ракушек. — Это масло от моих коров. Такого в магазине не найдете, хотя финское масло славится во всем миро.

— В нашей бедной Германии вообще нет масла в магазинах, — заметил Вебер.

— Да, да, — вздохнула мадам Тервапя, — бедные немцы израсходовали все масло на пушки.

— Абер, танте! — возмущенно произнес Вилли.

— Я цитирую господина министра Геринга. Не так ли, господин консул? — спросила хозяйка Вебера, наивно округлив свои изумрудные глазки, и, обратившись к Вилли, добавила: — А тебе, мой мальчик, следовало бы знать такие гениальные изречения… Я бы до этого никогда не додумалась: продать коров и вместо них купить пушки. Что бы я стала с ними делать? Поставить их в коровник? Я думаю, господин Геринг имеет в виду найти для пушек другое применение.

— Германии нужны пушки, чтобы оградить себя от красной опасности, — внушительно ответил Вебер.

— Старая песенка, — заметил Ярков. — О какой красной опасности вы говорите? О шести миллионах немцев, которые на выборах в рейхстаг в ноябре тридцать второго года отдали свои голоса за компартию?

— С ними мы расправились, — цинично заявил Вебер. — Загнали в лагеря, посадили в тюрьмы. Внутри страны мы навели порядок. Нам нужно навести такой же порядок в Европе.

— Порядок? — язвительно переспросил Ярков.

— Ужасно, что вы говорите! — замахала руками Сонни Тервапя. — Я не умею мыслить масштабно, — сказала она, — но представляю себе, что какой-то мой сосед явился бы ко мне и заявил, что ему не нравится порядок в моем доме и стал бы здесь хозяйничать. Что мне оставалось? Покориться? Нет. Я выгнала бы его. Но в переводе на Европу это означает войну? Да?

— Мы не скрываем своих планов — очистить землю от коммунистов и создать Великую Германию.

— Ставка на захват чужих территорий, на войну? — уточнил мысль Вебера Ярков. — Мы также не скрываем своих планов — всеми доступными мерами и средствами бороться за мир. Советская власть в первый час своего существования объявила программу мира, которую мы свято соблюдаем.

— Но вы пытаетесь разжечь во всем мире пожар революции.

— И чего вам всё пожары да костры мерещатся? — развела пухлыми руками мадам Тервапя.

— Теперь всему миру известно, что пожар рейхстага вы устроили сами, пытаясь обвинить в этом Коммунистический Интернационал. Георгий Димитров убедительно доказал это и опроверг ваши обвинения. Даже ваш собственный суд был вынужден его оправдать, — вставила свое слово Ирина.

— Да, — подтвердила Сонни, — на Димитрове вы обожглись и теперь раздуваете костер вокруг дела Антикайнена. Хотите взять реванш?

— Мне об этом ничего не известно, никакого Антикайнена я не знаю, — раздраженно ответил Вебер, нервно вытирая салфеткой рот.

— Разве вы не читаете газет? — удивилась Ирина.

— А чего вы с Вилли все говорите об Антикайнене и обсуждаете, как доказать, что Антикайнен сжег кого-то на костре? — наивно спросила Хелена.

— Что ты выдумываешь небылицы? — сердито вскинул белые ресницы Вилли на свою кузину.

— С балкона моей комнаты слышно все, о чем вы говорите, — настаивала Хелена.

Вебер, откинувшись на спинку стула, принялся громко смеяться.

— О эти женщины! Фрейлен Хелена слышала, как мы говорили с Вилли о том, каким способом зажарить на костре кабана, которого мы недавно убили на охоте.

— Хватит политики! — капризно сказала Хелена. — Эти разговоры портят аппетит.

— Я предлагаю тост за мир, за жизнь без страха, за первоклассное сливочное масло, масло для всех, — подняла бокал Сонни Тервапя.

— И давайте продолжим обед под музыку, — предложила Хелена. Она подошла к радиоприемнику "Телефункен", покрутила деревянные шишечки, поймала музыку.