"Сердце матери" - читать интересную книгу автора (Воскресенская Зоя Ивановна)«ДОЛОЙ ВОЙНУ!»Мария Александровна у себя в комнате на Широкой улице в Питере. Восемьдесят один год скоро, а не может она быть ни минуты без работы. Слабеющими пальцами вяжет, что-то шьет, присаживается за пианино и каждый день пишет письма. И по-прежнему все время ждет. Ждет, когда Аня вернется с работы, и вернется ли? Ведь она сейчас все время под угрозой ареста. Ждет писем от Маняши, которая теперь в армии, где-то под Львовом. Ждет писем от Мити — он служит военным врачом в Севастополе — и, конечно, ждет вестей от Владимира Ильича и Надежды Константиновны — теперь они в Швейцарии, отрезаны от России не только границами, но и фронтовыми линиями. Мать всегда ждет. Мать всегда в тревоге. У дверей раздался звонок. Сдвоенный, громкий. Так всегда звонила Маняша. Может быть, это она? Открыла дверь, всматривается в пришельца. Доброе, но незнакомое лицо, солдатская шинель. — Вам кого? — Не узнали, Мария Александровна? Роман Васильев. Ромка. — Сразу не признала, Роман Игнатьевич. Проходите. Откуда вы? — С каторги бежал. На фронт пробираюсь. Есть кто-нибудь из ваших? Мария Александровна рассказывает про каждого. — Что пишет Владимир Ильич, что делать велит? — Много пишет. Хотите почитать? — Если можно… Мария Александровна прошла в комнату Анны Ильиничны, выдвинула ящик хитрого шахматного столика, принесла Роману пачку газет «Социал-демократ», брошюры. — Вот читайте, а я пока чай приготовлю. Роман разложил газеты и забыл обо всем на свете. Мария Александровна хлопотала у стола, посматривала на гостя, видела, с какой жадностью он вчитывается, раздумывает. «Сердцем читает», — подметила Мария Александровна. Роман аккуратно сложил газеты. — Как же это Владимир Ильич сумел все народные думы распознать, понять, что каждому человеку нужно? До чего же все просто и ясно! Вот, например, братание… Это русский солдат умеет. Как же хорошо обнять немца, а не стрелять в него! Воткнуть штык в землю, раскурить вместе одну закрутку и сказать: конец войне. Ты рабочий, и я рабочий. Нам делить нечего, драться не из-за чего. Пойдем по домам бить своих буржуев, царей и кайзеров, чтобы они не мешали нашей дружбе. Будем хозяевами своей судьбы. Хорошо! Мария Александровна с улыбкой смотрит на Романа. Не первый раз она видит, как Владимир Ильич овладевает сердцами и умами людей. Понимает это, и сердце наполняется большой материнской радостью, гордостью. — Володя сейчас усердно работает. Собирается писать новую книгу, об империализме. Аня ему много материалов посылает, говорит, что все эту книгу очень ждут. Много работает, — вздохнула Мария Александровна. — Но лишь был бы здоров. — А вот моя мать зовет меня крамольником. «Ах ты, сын крамолы», — распекает она меня при каждой встрече. Я ей письмо написал. В стихах. Повидать ее не сумею. Хотите, прочитаю? — С удовольствием послушаю, — ответила Мария Александровна. Роман смущенно откашлялся, вынул из кармана листок и стал читать: Роман спрятал листок в карман. — Мать у меня добрая, хорошая, но неволя ее к земле пригнула. Всю жизнь в страхе живет, чтобы меня с работы не прогнали, чтобы в тюрьму не посадили, чтобы на войне не убили. Мария Александровна усмехнулась: — А вы думаете, Роман Игнатьевич, что есть такие матери на свете, которые не тревожатся за своих детей, могут спать спокойно, когда их дети в тюрьме? И нет сейчас такой солдатской матери, которая бы не просыпалась ночью в страхе… — Это правда, — сказал, как бы раздумывая, Роман, — но моя мать никак понять не может, что мы вступили в святую борьбу с произволом. — Поймет, Роман Игнатьевич, поймет. Владимир Ильич вместе с вами, своими единомышленниками, объявил сейчас войну войне. Войну за мир. Какая мать не благословит такой войны? Разве ваша мать не благословит вас на это? — Я, наверно, не мог растолковать ей это, — вздохнул Роман Игнатьевич. — Будете писать Владимиру Ильичу, передайте от меня привет, скажите, что задание его я выполню. Вот только немецкого языка не знаю. Может быть, поможете, Мария Александровна? — С удовольствием. — Скажите, как будет по-немецки «Долой войну»? — Нидер мит дем криг! — раздельно произнесла Мария Александровна. Роман старательно записал русскими буквами на клочке бумаги. — А как сказать «Долой царя и кайзера! Да здравствует социалистическая революция!»? — Нидер мит дем цар унд кайзер! Эс лебе социалистише революцион! — Ну, я думаю, хватит, остальное сердце подскажет. Роман Игнатьевич с благодарностью посмотрел на Марию Александровну. Она сидела в кресле, положив руки на подлокотники. Пальцы чуть шевелились и вздрагивали, словно раздумывали, чем бы еще заняться. Трудная жизнь и преклонные годы иссушили, исчертили морщинами лицо, и только глаза не погасли. В них светились мудрость и неутолимый интерес к жизни, большая человеческая доброта и материнская ласка. |
||
|