"Перейти грань" - читать интересную книгу автора (Стоун Роберт)

9

Когда и через несколько недель от Хайлана не поступило никаких известий, Стрикланд задумался. Других заказов у него не было, и Он коротал время за монтажем своей центральноамериканской хроники.

Однажды они с Херси двенадцать часов подряд соединяли фрагменты с волонтерами-интернационалистами, отправившимся на юг помогать революционерам. Из всех интернационалистов Стрикланду особенно полюбились двое.

Один – выходец из Оклахомы – высоченного роста кладбищенский священник методистской церкви, с гнусавым голосом и прыгающим кадыком. В фаворитках у него была Шарлотта – веснушчатая, с выступающими вперед зубами. Та самая, подружка Бьяджио, когда-то служившая домработницей в Сэддл-Ривер. Рот Шарлотты был постоянно растянут в широкой улыбке, а голова качалась из стороны в сторону, когда она говорила перед камерой. Чтобы различать фрагменты, они с Херси некоторым интернационалистам присвоили клички. Этого оклахомца прозвали «Гомером», а Шарлотта у них проходила как «Дочь полка», сокращенно «ДП». Она была настолько активной и глупой, что Стрикланд едва сдерживался, чтобы не перемежать ее оживленную болтовню видами трупов, раненых и покалеченных попугаев. Херси передразнивал ее на ломаном немецком:

– На взводе! Я есть на взводе! Она есть на взводе! Мы есть на взводе!

– Насчет Сэддл-Ривер все правильно, – подтвердил Стрикланд. – Эта мелкая потаскушка пропустила через себя всю сандинистскую армию. Она свихнулась на футболках. У нее их не меньше пятисот. И на каждой свой лозунг. И каждая выдана за отдельный акт ее ударного труда.

– Вы есть на взводе! – выкрикнул Херси. Он скалил зубы в безумной усмешке, таращил глаза и мотал головой из стороны в сторону. В конце концов Стрикланду пришлось отправить его домой.

Позднее он позвонил Памеле, и она вскоре заявилась с пакетом салата из корейского ресторана на углу. Они принялись обсуждать проект Хайлана.

– Могу поклясться, – Стрикланд говорил вполне серьезно, – что все это сплошная фальшивка, инсценировка специально для Хайлана.

Памела ела капусту руками и смеялась.

– Ты противный, Стрикланд. Как ты можешь так думать. Я хочу сказать, что эти люди такие чистые!

– Да-а?

– Да, мне приходилось плавать, и я знаю все о яхтсменах.

На следующий день Стрикланда пригласила к себе Фрея Блюм – его компаньонка и менеджер. Ее офис располагался на четвертом этаже здания «Брилл», в пяти минутах ходьбы от его студии.

Когда он появился в кабинете, Фрея, высокая симпатичная женщина на несколько лет старше него, вышла из-за стола и поцеловала его. Ее пепельные волосы были коротко подстрижены и уложены в модную прическу. Он глядел на нее с одобрением.

– Ты, как всегда, прекрасна. Фрея приложила руку к сердцу.

– Неужели? Ты мне льстишь. Как это мило с твоей стороны. – Она явно кокетничала.

Много лет назад они были любовниками. Практически все привлекательные женщины, которых знал Стрикланд, побывали в его постели.

– Все подписано, – сообщила Фрея. – Хайлан, очевидно, со своей лодкой где-то в Финляндии. Ты можешь отправиться туда?

– О Господи, – вздохнул Стрикланд. – Так неожиданно. Я уж думал, что они забыли об этом.

Фрея пожала плечами.

– Так вот, они не забыли. Бывал в Финляндии?

– Никогда.

– Прелестная страна. Леса и небо, озера и море.

– Я еще должен взглянуть на этого парня, Фрея. Он не хочет уделить мне ни секунды своего времени.

Она положила перед ним контракт.

– Ты получил больше. Ты получил его подпись.

Стрикланд взглянул на последнюю страницу. Там, под именем Мэтью Хайлана, было действительно что-то нацарапано.

– Я еще даже не закончил монтировать свою никарагуанскую вещь.

– Ты лентяй, – заявила Фрея.

– Думаешь?

– Да. Очень талантливый, но и очень ленивый. – Она окинула его нежным взглядом.

– У меня два вопроса, – начал сдаваться Стрикланд. – Первый: как насчет денег? И второй: будут ли они принимать окончательный вариант?

– Мы должны представить смету. Тут не возникнет никаких проблем, мне удалось разведать, что до миллиона они возражать не будут.

– А если им не понравится то, что они увидят?

– Они не платят тебе гонорар. Поэтому не вправе давить.

– Это оговорено в контракте?

– Нет, но он составлен именно в таком духе.

– О… о… очень великодушно. – Стрикланд вдруг начал заикаться. – Очень беспечно. Но если они все-таки не будут удовлетворены?

– Ты хочешь сказать, если Хайлан и его компания окажутся ослами? – Фрея засмеялась.

– Да. Что-то в этом роде.

– Но Хайлану ты нравишься. Ему понравилась «Изнанка жизни», а от «LZ[4] Браво» он просто в восторге.

Фильм «LZ Браво» Стрикланд снимал во Вьетнаме. Во время съемок у него были неприятности, и, несмотря на то, что именно в этой работе было несколько его лучших находок, он не любил вспоминать о фильме. Он подошел к окну и стал наблюдать за утренним движением на Бродвее. Там внизу тот тип, которому он отдал все свои латиноамериканские монеты, пытался выпросить милостыню у грека, продававшего хот-доги. Торговец оскалился. Мимо них прошли две сестры милосердия в вязаных свитерах и сари.

– Убедиться в этом я смогу, только когда встречусь с этим парнем. – Он обернулся к Фрее. – Съемку на море будет делать сам Хайлан. И тут уж никуда не денешься. Придется полностью положиться на него.

– С этим будет полный порядок, – заверила Фрея.

– Да, – согласился Стрикланд. – Если он тот, за кого я его принимаю, то все должно быть в порядке.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

– Думаю, что ты можешь рассчитывать на него. Я встречалась с ним Он молодой и шустрый.

– Слышал, – отозвался Стрикланд. – Тщеславный и много о себе мнящий Мне нравятся такие.

Фрея осуждающе покачала головой, но взгляд ее был полон нежности.

– Для меня важны и те, кто сидит на берегу, – добавил он, – Пресмыкающиеся из штаб-квартиры.

– Он не стесняется, этот парень. – Фрея имела в виду Стрикланда. – Ты не делаешь секретов из своих планов.

– Какие там еще секреты! – махнул рукой Стрикланд.

Вечером он достал свой «олимпус» и отправился с Памелой в город. Они начали с выпивки в «Львиной голове», а затем продолжили у «Франса». Лучшие дни этого клуба близ Хьюстон-стрит в нижнем Ист-Сайде миновали, теперь за вход в него брали всего семь долларов, но Памела потянула Стрикланда именно сюда, потому что здесь можно было купить кокаин по оптовой цене. Он согласился, поскольку вход вместе с кокаином обходился здесь дешевле, чем просто обед в одном из фешенебельных французских ресторанов, которые обожала Памела.

Они спустились в подвал, где рядом с танцевальной площадкой был небольшой бар.

Памела отоварилась у лохматого бармена, выходца с Мартиники, и ее потянуло танцевать.

– Иди и танцуй. – Стрикланд подтолкнул ее к площадке. – Там ты обойдешься без меня.

Этим вечером выступала довольно приличная группа из Лос-Анджелеса «Малонаселенный Вавилон», которая вернула сюда часть бывших завсегдатаев «Франс» Памела исполняла свой сольный танец, и Стрикланд достал камеру. Он для того и пришел сюда, чтобы посмотреть на танцующую Памелу. После нескольких мелодий она ретировалась в туалет, чтобы вскоре появиться оттуда заново родившейся на свет. Теперь у нее появился партнер – корреспондент мелкого французского журнала с плешью на макушке, но с волосами до плеч. Впрочем, она почти не обращала на него внимания.

Стрикланд не мог отвести глаз от Памелы, когда она вновь оказалась на площадке. Танцевала она великолепно, с грациозностью дикого животного и в слегка эксцентричной манере. Партнеру-французу было далеко до нее. Танец превращал падшую и униженную в процветающую звезду из мира куртизанок. Все беды и обиды остались позади, хотя было видно, что силы уже начинали покидать ее.

Прихлебывая пиво, Стрикланд наблюдал за Памелой. На ее вытянутом и заостренном лице с огромными зелеными глазами все явственнее проступало выражение обреченности. И страха. Страха перед неизвестностью, усмешкой сумасшедшего, неожиданным одиночеством. Настороженный взгляд выдавал в ней натуру слабую, надломленную и несчастную. В одинаковой степени она могла быть и величайшей преступницей, и жертвой величайшего преступления. Заглядывая в будущее, Стрикланд представлял себе кровавое убийство, вырывающееся из окон пламя, Тауэр…

«Малонаселенный Вавилон» продолжал усердствовать. Танцоры заламывали руки и извивались, как могли. Это был канун уик-энда, и на площадке толпилось довольно много народу: несколько негров, знающих толк в танцах; несколько похожих на Херси студентов и группа белых – выходцев из Англии, явно пребывающих «на дне». Эти выставляли в танце свою похоть и порочность. Стрикланд отметил, что они почему-то всегда были лучшими танцорами на площадках. Отблески света плясали на их угловатых лицах.

Улучив момент, Стрикланд щелкнул камерой. Как и другие белые в этом заведении, Памела считала, что ее уловки никому не заметны. «Но я-то вижу», – думал Стрикланд. И он действительно видел, но находил в этом мало утешения для себя.

«Что из того, – спрашивал он себя, вглядываясь в лица через объектив, – что я вижу и понимаю так много? Что моя камера никогда не лжет? Если я такой проницательный, то почему я не становлюсь богаче, талантливее, мудрее?»

Мало что было ему неведомо о роде человеческом, его болячках и жалких помыслах. Но он не умел и не хотел наслаждаться этим. «Надо уметь получать удовольствие от своего понимания, – думал он. – А без этого твое понимание превращается в твою же пытку».

Происходившее во «Франс» этой ночью напоминало светопреставление, разыгранное дьяволом на обломках людских судеб. Он вскинул камеру и снова поймал объективом танцующих. «Ужасное приспособление, – крутилось в мозгу, – оно никогда не лжет».

И тут вдруг кто-то вырвал камеру из его рук. Повернувшись, он увидел перед собой костлявого вышибалу с обритой наголо головой. В ухе у него болталась серьга.

– Мы не собираемся никого предупреждать, – объяснил громила.

– Не прикасайся своими грязными пальцами к линзам, – предупредил Стрикланд.

К вышибале поспешил присоединиться лохматый бармен.

– Никаких снимков здесь, сеньор.

Стрикланд отступил назад и выставил вперед раскрытые ладони, словно находился под прицелом пистолета. Эту позу он принимал в любом уголке земли, когда ему что-то угрожало.

Из-за плеча вышибалы он увидел, как к ним бросилась хозяйка клуба Билли Байлисс. Билли была небольшого роста, а цвет ее лица напоминал лимонную норку – результат неумеренного употребления грима. Одетая в красный охотничий жилет и длинную узкую юбку, она приближалась мелкими злыми шажками.

– Ой! – закричала Билли, тяжело дыша и хлопая опухшими глазами. В своей суетливости она была похожа на толстую наставницу, вырядившуюся для участия в скучной комедии на школьной сцене. Левая рука у нее была на перевязи.

– Люди реагируют на камеру, как быки на красную тряпку, дорогой, – обратилась она к Стрикланду.

Стрикланд впервые заметил у нее шрам, который проходил по щеке, исчезал в складках двойного подбородка и вновь появлялся на шее. Вспышки фонарей над танцевальной площадкой время от времени выхватывали его из темноты.

– Как насчет того, чтобы твои ребята вернули мне камеру? – Стрикланд кивнул в сторону вышибал.

– А ты не делай этого, паршивый ублюдок, – выкрикнул юнец, державший его «олимпус».

– Не принимай близко к сердцу, ладно, Рон? – сказала ему Билли. – Эти парнишки слишком молоды, чтобы знать, кто ты такой.

Стрикланд познакомился с Билли Байлисс несколько лет назад, когда делал «Изнанку жизни». При виде него с камерой в руках Билли, должно быть, вспомнила свои лучшие времена, и у нее испортилось настроение. Лучшие времена для нее и ее заведения давно уже канули в лету.

– Они не хотят смотреть музейные фильмы. – Она была полна иронии.

– Так скажи им, чтобы отдали мою к… к… – Стрикланд запнулся, а Билли Байлисс с удовольствием наблюдала за его отчаянными попытками закончить фразу. Ее толстое лицо расплывалось в ехидной улыбке.

– Верни ему камеру, Леон. – Она повернулась к вышибале.

Тут Памела наконец заметила стычку и как тигрица ринулась к месту событий.

– Как ты смеешь называть его ублюдком? – выкрикнула она. – Когда он всего-навсего величайший создатель фильмов нашего времени.

– Конечно, величайший, – проворковала улыбающаяся Билли.

Леон сунул камеру в руки Стрикланду.

– Если хочешь бывать здесь, – сладко улыбаясь, произнесла Билли, – милости просим, приходи. Но не приноси сюда камеру, милый. – Она махнула рукой в сторону Памелы, не удостоив ее взглядом. – И не приводи с собой ее, ладно?

В такси Стрикланд сказал Памеле, что собирается в Финляндию. Эта новость, похоже, расстроила ее. Когда они поднялись в студию, она все еще продолжала дуться. Наконец она сказала:

– Ох, Ронни, я так хочу поехать в Финляндию.

– Не называй меня Ронни.

– Стрикланд, – быстро поправилась она. – Мы могли бы чертовски весело провести там время.

Она растянулась на его кровати. Стрикланд в другой комнате составлял список аппаратуры, которую необходимо было взять с собой.

– Тебе не понравится в Финляндии, Памела.

– Ну уж нет, обязательно понравится, – ответила она. – Я обожаю эту страну.

– Чепуха, – отмахнулся он.

Вернувшись в спальню, он увидел, что глаза ее полны слез, а губы гневно поджаты.

– Не глупи. Тебе нечего делать в такой стране, как Финляндия, – втолковывал он ей. – Ты будешь чувствовать себя там… неловко.

– Не буду, – упорствовала она.

– Ладно. – Он присел рядом. – Ты хочешь съездить на острова, не так ли? Мауи? Аруба? Ты хочешь услышать шум моря и ощутить солнце на своих золотых волосах, верно? Поэтому забудь о Финляндии.

– Пожалуйста, – канючила она, – пожалуйста, ну пожалуйста.

– О'кей, – остановил ее Стрикланд. – Только если ты сумеешь поехать даром.

Предложение ее нисколько не обрадовало.

– Ты же знаешь, что я не могу позволить себе этого, – произнесла она с горечью. – Как я могу разъезжать даром?

– Памела. – Терпение Стрикланда было на исходе. – Я не могу посадить тебя на свою кредитную карточку, чтобы ты тикала на ней, как какой-нибудь сумасшедший счетчик в такси. Тем более что на самом деле тебе не хочется в Финляндию.

– Нет, хочется, – не отступала она. – И ты можешь оплатить все расходы. Если ты собираешься делать фильм обо мне, почему бы не начать его с Финляндии?

Стрикланд пожалел, что эта ее хорошо сыгранная ярость не попадет на пленку. Он вдруг развеселился и сделался снисходительным.

– Послушай, крошка: – Он сел на кровать рядом с ней и взял ее за руку. – Тебе же не хочется ехать в Финляндию. Это страна белых ночей. Там стаями бродят волки. Люди сходят с ума от холода и темноты.

Она зажмурила глаза и сжала руки в кулаки.

– Я буду просто в восторге от нее! – выкрикнула она. – Потому что там все так дико и интересно!

– Об этом не может быть речи! – Момент его снисходительности прошел.

Памела разразилась плачем. Спустив ноги с постели, она медленно сползла на пол и, свернувшись калачиком, рыдала так, как будто у нее вот-вот разорвется сердце. Стрикланд лег на живот, дотянулся до нее и стал гладить по голове. Но смотрел он при этом в окно, туда, где горели огни ночного города.

– Ну хватит, хватит, – нежно приговаривал он. – Ты же понимаешь, что Финляндия здесь ни при чем.

Памела жалобно застонала.

– Это твоя жизнь, Памела. Она у тебя в полном беспорядке. В ней нет стержня.

– Я знаю, – прошептала она.

– Когда ты заглядываешь в глубь своей души, что ты видишь там?

– Я не знаю.

Вдумавшись в то, что она сказала, он содрогнулся.

– Вглядись, Памела. Что там?

«Детское неприятие, – подумал он. – Третий мир ума, переполненный пресмыкающимися и лихорадкой». С теми, кто знал, как смотреть, ему почти удавалось зафиксировать этот мир на пленке.

– Там нет ничего, – упорствовала она. – Только я. Когда она перестала плакать, он позволил ей втянуть «дорожку» порошка и посадил в такси. Отъезжая, она повернула к нему свое бледное миловидное лицо и смотрела через заднее стекло автомобиля. Пока он был рядом, она ничего не сказала водителю, так что он понятия не имел, куда она направляется.

Поднявшись к себе, Стрикланд сел за «стинбек» и уставился в его темный монитор. Он безо всяких сожалений остался в одиночестве. Только так он и мог делать дело, а когда он был занят им, никакого одиночества не существовало. Он погружался в тишину, где только и могло разыграться его воображение Толпа, птицы, смятение – все это оставалось во внешнем мире, где у него не было серьезных привязанностей. В том отравленном воздухе слова были для него камнями преткновения, здесь же они вытанцовывались с необычайной легкостью. Там были те, кто доверял ему по причине его заикания, словно считая это гарантией честности, а были и поглупее первых, относившиеся к нему снисходительно, как к недоумку. Его дефект, похоже, поощрял в людях хвастовство и нескромность. Он обратил на это внимание еще в детстве.

Но приходилось признать, что все эти недели после возвращения из Центральной Америки он временами испытывал какую-то неуверенность. Она возникала неизвестно откуда, заставляя сомневаться в отснятом материале и настороженно относиться к странному предложению Хайлана. Пожалуй, с самого детства он не испытывал этого отвратительного дрожания поджилок, этого трепета правой руки, всегда такой твердой. Но как знакомо и мгновенно узнаваемо было это чувство, несмотря на миновавшее время. Он полагал, что его не избежал никто. Наверное, еще и потому, что со временем ты узнаешь чересчур много…

Неожиданно ему захотелось услышать запись той радиобеседы, в которой он участвовал вместе с матерью в пятидесятых годах. Он взял бобину и перевернул ее. Сейчас он недоумевал: что заставило его дать послушать ее Памеле? Что он хотел доказать?

Стрикланд отложил бобину в сторону и, захватив из холодильника банку пива, подошел к огромному круглому окну, чтобы выкурить сигарету. «Предложение Хайлана не такая уж плохая штука», – решил он. Оно позволит центральноамериканскому материалу отлежаться, а затем уж он примется не спеша монтировать его. Да, предложение это было просто интересным. И люди, связанные с ним, были такие же, как все другие. Странники. Лунатики.

Двумя днями позднее Стрикланд получил удостоверение сотрудника пресс-службы Хайлана и набор аккредитивов туристического агентства. Остаток дня у него ушел на то, чтобы отправить самолетом аппаратуру. Сам он улетал на следующий день. Когда его такси по дороге в аэропорт проезжало мимо «Цветущего луга», он увидел обломки старой «Всемирной ярмарки». Собственно, он часто их видел, но никогда они не наводили его на размышления.

Стрикланд предполагал, что в 1939 году мать работала здесь на одном из аттракционов, где-то за Аллеей пикников. Он припоминал, как в течение многих лет она кляла мэра Ла-Гуардиа, который запретил аттракцион. Вспоминалась ему также живописная открытка, воткнутая за зеркало, должно быть, в их древнем «виллисе», довоенном чудо-трейлере. Они ездили на нем, когда он был маленьким. Открытка изображала достопримечательности ярмарки: аттракционы «Трайлон» и «Перисфера».

Многие годы спустя, уже обосновавшись в Нью-Йорке и избрав его объектом своих съемок, он познакомился с историей ярмарки 1939 года. Война разразилась, когда она была в самом разгаре. Одна за другой страны, чьи павильоны стояли вдоль главной аллеи, оказывались оккупированными или вообще прекращали свое существование. А «Трайлон» и «Перисфера», эти символы прогресса, в конце концов были превращены в металлолом и переплавлены в пушки. Вопреки здравому смыслу этот факт вызывал в нем смутное удовлетворение, которое имело какое-то отношение к ярости его матери. Стрикланд умел обнаруживать и фиксировать свои подсознательные реакции, но не слишком высоко их ценил. В них было не больше смысла, чем в чьих-то других, просто, в отличие от большинства, он не испытывал соблазна отрицать их. Двое собственное дерьмо, – думал он, – и тут никуда не деться, разве что попробовать извлечь из него пользу».

Его такси – это разнесенный в клочья мир ярмарки 1964-го. Хромированная отделка ободрана до последнего дюйма. Обшивка лохмотьями болтается вокруг стоек. Тут постарался Вьетнам. Очевидно, ярмаркам не везет – ни в жизни, ни в бизнесе.

«Когда-нибудь, – подумал он, – я сделаю фильм о ярмарках и призраках, оставшихся после них. Как заиграют эти старые фотографии с ярмарок, которые он ни разу еще не пускал в ход, да и звучавшая тогда музыка веселит душу. Никто не сможет обвинить его в том, что он повторяется. Когда такси прибыло к зданию финской авиакомпании, он все еще был погружен в эти раздумья.

Ступив в зону регистрации первого класса, он почувствовал, что ему не хочется расставаться с мечтами о фильме, так непохожем на другие. Те, которые еще не созданы, всегда видятся такими светлыми. Но в душе он чувствовал, что этого фильма никогда не будет, что ему не придется показать старые ярмарки или идущего на нерест лосося, погибающие тропические леса, или пиктограммы Охибуэя, или что-либо другое из того, что заслуживало внимания и иногда занимало его мысли. На самом деле Стрикланда больше всего на свете интересовало человеческое существо. Люди были главным объектом его внимания. И ничто иное.