"Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2" - читать интересную книгу автора (Сервантес Сааведра Мигель де)

Глава XXVII

Сидъ Гамедъ Бененгели, лѣтописецъ знаменитыхъ событій, описываемыхъ въ этой книгѣ, начинаетъ настоящую главу слѣдующими словами: клянусь, какъ христіанинъ католикъ. По поводу этого выраженія переводчикъ замѣчаетъ, что если историкъ — мавръ (онъ былъ дѣйствительно мавръ) говоритъ: «клянусь, какъ католикъ», то ясное дѣло, онъ обѣщаетъ этими словами быть правдивымъ, какъ побожившійся католикъ, разсказывая о Донъ-Кихотѣ и о томъ, это былъ Петръ и его ворожея обезьяна, изумлявшая своимъ даромъ весь окрестный край. историкъ говоритъ, что тотъ, это прочелъ первую часть его труда, вѣроятно, не забылъ Гинеса Пассамонта, освобожденнаго Донъ-Кихотомъ изъ цѣпей вмѣстѣ съ другими каторжниками въ Сіерра-Моренѣ, — благодѣяніе, за которое ему такъ дурно отплатили эти неблагодарные, погрязшіе во грѣхахъ люди. Этотъ самый Гинесъ Пассамонтъ, называемый Донъ-Кихотомъ Гинезиллъ Дарапильскій укралъ, какъ извѣстно, у Санчо осла, событіе, подавшее поводъ упрекать историка въ недостаткѣ памяти, потому что въ типографіи забыли напечатать какъ и когда Санчо нашелъ своего осла. Повторимъ же еще разъ какъ было дѣло: Гинесъ укралъ у спавшаго Санчо осла, воспользовавшись уловкой, употребленной Брунелемъ при осадѣ Альбраки для того, чтобы вытащить коня изъ подъ Сакристана. Какъ и когда Санчо нашелъ своего осла, это уже разсказано. Гинесъ же, убѣгая отъ правосудія, преслѣдовавшаго его за многія, часто весьма искусныя плутни, описанныя имъ самимъ въ довольно большой книгѣ, рѣшился проскользнуть въ королевство аррагонское, и завязавъ себѣ лѣвый глазъ, обзавелся театромъ маріонетокъ, которыми онъ двигалъ такъ же ловко, какъ игралъ стаканами. Купивъ себѣ еще обезьяну у христіанъ, освобожденныхъ изъ неволи въ Варварійскихъ земляхъ, онъ выучилъ ее вскакивать въ нему, по данному знаку, на плечо, и какъ будто шептать ему что-то на ухо. Обзаведшись театромъ и обезьяной, онъ прежде чѣмъ пріѣзжалъ въ какую нибудь деревню, собиралъ по сосѣдству отъ разныхъ знающихъ лицъ свѣдѣнія о томъ: что дѣлается вокругъ? какъ кто живетъ? не случилось ли по близости чего-нибудь особеннаго, и если случилось, то, что именно? Разузнавъ и запомнивъ хорошо все это, онъ пріѣзжалъ въ сосѣднее село, показывалъ тамъ свой театръ, разыгрывалъ разныя довольно избитыя, но интересныя исторіи, и по окончаніи представленія показывалъ свою ученую обезьяну, отгадывавшую, по словамъ его, настоящее и прошедшее, но не будущее. За отвѣтъ бралъ онъ, обыкновенно, два реала; иногда дешевле, смотря по обстоятельствамъ. И такъ какъ онъ являлся въ домахъ, тайны которыхъ были ему нѣсколько извѣстны, то хотя бы даже у него ничего не спрашивали, чтобы ничего не платить, онъ подавалъ однако своей обезьянѣ извѣстный знакъ и потомъ увѣрялъ, что та открыла ему какое-нибудь происшествіе, дѣйствительно случившееся въ домѣ. Благодаря подобнымъ уловкамъ онъ пользовался огромнымъ довѣріемъ толпы, которая просто бѣгала за нимъ; и такъ какъ никто не допытывался какимъ образомъ узнаетъ все его обезьяна, поэтому онъ втихомолку смѣялся себѣ надъ вѣрившими ему простяками, набивая деньгами ихъ свой карманъ. Когда онъ пріѣхалъ въ послѣдній разъ въ корчму, онъ въ ту же минуту узналъ Донъ-Кихота и Санчо, и ему не трудно было повергнуть въ изумленіе рыцаря, его оруженосца и всю окружавшую ихъ публику. Дорого, однако, обошлось бы ему на этотъ разъ его ремесло, еслибъ Донъ-Кихотъ, поражая короля Марсиліо и его кавалерію, опустилъ немного ниже свою руку. Вотъ все, что можно сказать о Петрѣ и его обезьянѣ.

Возвращаясь къ Донъ-Кихоту Ламанчскому, исторія передаетъ, что, покинувъ корчму, онъ задумалъ объѣздить берега Эбро и окрестности ихъ, прежде чѣмъ отправиться въ Сарагоссу; такъ какъ до турнировъ оставалось еще довольно времени. Преслѣдуя свое намѣреніе, ѣхалъ онъ двое сутокъ, не встрѣтивъ ничего, достойнаго быть описаннымъ. На третій день, въѣзжая на одинъ холмъ, онъ услышалъ стукъ барабановъ, звуки трубъ, шумъ аркебузъ и ему показалось, что это проходитъ полкъ солдатъ. Желая увидѣть ихъ, онъ пришпорилъ Россинанта и въѣхалъ на вершину холма. Но тутъ вмѣсто солдатъ, Донъ-Кихотъ увидѣлъ внизу, на полянѣ, толпу, человѣкъ въ двѣсти, вооруженную всевозможнымъ оружіемъ: пиками, аллебардами, арбалетами, бердышами и нѣсколькими щитами. Спустившись внизъ, онъ подъѣхалъ такъ близко къ толпѣ, что могъ различить цвѣта, знамена ея и прочесть девизы. Особенное вниманіе его обратило на себя бѣлое атласное знамя, на которомъ, въ миніатюрѣ, нарисованъ былъ чрезвычайно натурально ревущій оселъ съ высокой головой, открытымъ ртомъ и высунутымъ языкомъ. вокругъ него, большими буквами, написаны были эти два стиха:

Прочитавъ ихъ, Донъ-Кихотъ понялъ, что это собрались крестьяне изъ деревни съ ревущими по ослиному алькадани. Санчо, сказалъ онъ, крестьянинъ, передавшій намъ событіе съ осломъ, ошибся, назвавъ ревуновъ регидорами, изъ надписи видно, что это альхады.

— Да можетъ быть они тогда были регидорами, а теперь стали алькадами, отвѣтилъ Санчо; и развѣ не все равно: ревѣли ли алькады или регидоры, лишь бы кто-нибудь ревѣлъ, а алькадъ, или регидоръ, это все равно.

Вскорѣ наши искатели приключеній узнали, что крестьяне осмѣянной деревни вышли на битву съ крестьянами осмѣявшими ихъ, больше чѣмъ это слѣдовало, особенно, принимая во вниманіе ихъ близкое сосѣдство. Не долго думая, рыцарь подъѣхалъ къ крестьянамъ, къ великому неудовольствію Санчо, не жаловавшаго подобнаго рода встрѣчъ. Толпа разступилась и охотно впустила рыцаря, полагая, что это какой-нибудь воинъ съ ея стороны. Приподнявъ забрало, гордо и смѣло подъѣхалъ Донъ-Кихотъ къ знамени, на которомъ нарисовавъ былъ оселъ, и тамъ его окружили начальники партіи, оглядывая его съ головы до ногъ, потому что онъ удивилъ ихъ столько же, какъ и всѣхъ, кому случалось видѣть его въ первый разъ. Замѣтивъ съ какимъ нѣмымъ вниманіемъ всѣ смотрятъ на него, Донъ-Кихотъ рѣшился воспользоваться минутой всеобщаго молчанія и, возвысивъ голосъ, громко сказалъ: «храбрые люди! прошу не перебивать меня, пока я не наскучу вамъ, или не скажу чего-нибудь непріятнаго для васъ. Если же случится что-нибудь подобное, тогда, по первому знаку вашему, я положу печать на уста мои.» Крестьяне въ одинъ голосъ просили его говорить, обѣщая охотно слушать. Получивъ это позволеніе, Донъ-Кихотъ продолжалъ: «добрые люди! я странствующій рыцарь. Оружіе — мое занятіе, а мой долгъ — оказывать помощь всѣмъ нуждающимся въ ней. Нѣсколько дней тому назадъ, я услышалъ про случившуюся съ вами непріятность и узналъ причину, заставившую васъ взяться за оружіе. Я серьезно думалъ, не одинъ разъ, о вашемъ дѣлѣ, и пришелъ въ тому заключенію, что вы сильно ошибаетесь, считая себя оскорбленными. Одинъ человѣкъ, это бы онъ ни былъ, не можетъ оскорбить цѣлой общины, если только не обвинить ее въ измѣнѣ, потому что въ послѣднемъ случаѣ нельзя знать, кто именно измѣнилъ въ ея средѣ. Въ примѣръ этого я вамъ укажу на Діего Ордонесъ Лару, вызвавшаго на бой цѣлый городъ Замору, такъ какъ онъ не зналъ что одинъ Велидо Дольфосъ совершилъ преступленіе, убивъ измѣннически своего короля. Онъ вызвалъ поэтому на бой весь городъ, всѣ граждане котораго должны были отвѣчать за преступленіе, совершенное въ средѣ ихъ; на всѣхъ ихъ должна была обрушиться рука мщенія. Діего, правда, немного увлекся въ этомъ случаѣ, потому что къ чему ему было вызывать на бой мертвецовъ, воды, не рожденныхъ еще младенцевъ и тому подобное; хотя, впрочемъ, ничто не въ силахъ обуздать языка, когда гнѣвъ выступаетъ, такъ сказать, изъ береговъ. Если же одинъ человѣкъ не можетъ оскорбить государство, область, городъ или общину, то вамъ, ясное дѣло, не въ чему выходить на бой, чтобы отмстить за оскорбленіе, котораго не существуетъ. Подумайте: не странно ли было бы видѣть, еслибъ Кавалеросы [11] корчемники, мыловары, коты [12] убивали всякаго называющаго ихъ этими именами, или всякаго, кому ребятишки дали какое-нибудь прозвище. Что было бы, еслибъ жители всѣхъ этихъ мѣстечекъ жили въ вѣчной войнѣ между собою, занимаясь одними драками? да сохранитъ насъ отъ этого Господь. Въ благоустроенномъ обществѣ граждане должны браться за оружіе, жертвуя собой и своимъ достояніемъ только въ четырехъ случаяхъ. — Во-первыхъ, для защиты католической религіи; въ-вторыхъ, для защиты собственной жизни, что совершенно въ порядкѣ вещей; въ третьихъ, для защиты чести ближняго и своего имущества; въ четвертыхъ, для защиты своего короля въ законной войнѣ. Наконецъ, въ пятыхъ, если хотите, или вѣрнѣе, во вторыхъ, для защиты отечества. Къ этимъ пяти главнымъ можно присоединить нѣсколько второстепенныхъ причинъ, которыя могутъ по всей справедливости, побудить насъ взяться за оружіе. Но обнажать его за пустяки, за шалости и шутки, которыя могутъ скорѣе разсмѣшить, чѣмъ оскорбить, право, друзья мои, это въ высшей степени безумно. Къ тому же мстить несправедливо, — а справедливо мстить нельзя, — значитъ попирать законы исповѣдуемой нами религіи, повелѣвающей намъ любить даже враговъ и благословлять ненавидящихъ насъ. Заповѣдь эту, какъ кажется, съ перваго взгляда, исполнить довольно трудно, но это только такъ кажется тѣмъ, которые принадлежатъ больше міру, чѣмъ Богу, и у которыхъ плоть торжествуетъ надъ духомъ. Истинный Богочеловѣкъ, Іисусъ Христосъ, въ устахъ котораго ложь не мыслима, повѣдалъ намъ, какъ учитель и законодатель нашъ, что иго его благо и бремя легко. А могъ ли онъ заповѣдать намъ исполнять невозможное? И такъ, добрые люди, законы Божескіе и человѣческіе приглашаютъ васъ успокоиться и положить оружіе.

— Чортъ меня возьми, пробормоталъ подъ носъ себѣ Санчо, если господинъ мой не богословъ, то похожъ на него какъ яйцо за яйцо.

Донъ-Кихотъ остановился за минуту — перевести дыханіе, и видя, что всѣ продолжаютъ внимательно молчать, хотѣлъ было продолжать свою рѣчь, но къ несчастію, оруженосцу его тоже пришла въ эту минуту охота блеснуть своимъ умомъ. Видя, что рыцарь остановился, онъ рѣшился говорить дальше: «господинъ мой, Донъ-Кихотъ Ламанчскій,» началъ онъ, «называвшійся нѣкогда рыцаремъ печальнаго образа, а теперь называющійся рыцаремъ львовъ, — это многоумный гидальго, знающій по латыни и по испански, какъ настоящій бакалавръ; онъ говорилъ и совѣтовалъ вамъ, какъ отличный воинъ, превосходно знакомый съ законами и правилами войны, и вы ничего лучше не можете сдѣлать, какъ послѣдовать его совѣту; я готовъ отвѣчать, если окажется, что васъ обманули. Да и въ самомъ дѣлѣ, не страшная ли это глупость сердиться за то, что пришлось услышать чей-то ревъ. Клянусь Богомъ, бывши мальчишкой, я ревѣлъ всякій разъ, какъ мнѣ приходила охота, и никому до этого дѣла не было. И ревѣлъ, я вамъ скажу, не какъ-нибудь, а такъ, что какъ зареву бывало, такъ всѣ ослы вокругъ разомъ отзовутся на мой ревъ, и, не смотря на то, я все-таки оставался сыномъ честныхъ родителей. Мнѣ, я вамъ скажу, завидовали даже четыре самыхъ важныхъ человѣка въ селѣ, да плевать я на это хотѣлъ. И что я не лгу, такъ вотъ послушайте, какъ я реву: вы знаете, кто научился ревѣть, или плавать, тотъ никогда не забываетъ этого.» Съ послѣднимъ словомъ Санчо сжалъ носъ и заревѣлъ такъ сильно, что огласилъ своими звуками окрестные холмы и долины. На бѣду его, одинъ изъ крестьянъ, услышавъ ревъ его, вообразилъ, что онъ заревѣлъ въ насмѣшку надъ толпой, и поднявъ огромную дубину, хватилъ ею такъ сильно вдоль всей спины Санчо, что несчастный оруженосецъ безъ чувствъ повалился на землю. Донъ-Кихотъ, въ ту же минуту, устремился съ копьемъ своимъ на дерзкаго крестьянина, но на помощь послѣднему явилось столько народу, что Донъ-Кихоту не было ни какой возможности отмстить обиду, нанесенную его оруженосцу. Напротивъ, чувствуя, что его самого осыпаютъ градомъ каменьевъ, видя безчисленное множество направленныхъ на него аркебузъ и арбалетовъ, рыцарь повернулъ Россинанта и во всю прыть умчался отъ враговъ своихъ, моля изъ глубины души Бога спасти его отъ этой опасности. Онъ то и дѣло втягивалъ въ себя струю свѣжаго воздуха, чтобы убѣдиться, не задыхается ли онъ, находясь въ постоянномъ страхѣ, какъ бы пущенная сзади пуля не вошла въ плечо его и не вышла черезъ грудь; но вооруженная толпа удовольствовалась бѣгствомъ его, не пославъ во слѣдъ ему ни одного выстрѣла. Удалившись на значительное разстояніе, Донъ-Кихотъ оглянулся назадъ, и видя, что его догоняетъ никѣмъ не преслѣдуемый Санчо, рѣшился обождать его. Крестьяне же, не расходясь, оставались на мѣстѣ до самой ночи, и такъ какъ враги ихъ не приняли битвы, поэтому они съ радостью и торжествомъ возвратились назадъ; и еслибъ знали эти добрые люди обычаи существовавшіе въ древней Греціи, они, вѣроятно, воздвигли бы на мѣстѣ ожиданія тріумфальную колонну.