"Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1" - читать интересную книгу автора (Сервантес Сааведра Мигель де)

Глава VI

Донъ-Кихотъ спалъ еще, когда пришедшіе къ нему гости попросили у его племянницы ключъ отъ комнаты, хранившей его книги, ставшія несомнѣннымъ источникомъ случившихся съ нимъ бѣдъ. Племянница радостно исполнила ихъ просьбу, и всѣ они, въ сопровожденіи экономки Донъ-Кихота, вошли въ его библіотеку, содержавшую въ себѣ болѣе ста толстыхъ, хорошо переплетенныхъ и нѣсколько маленькихъ книгъ. Экономка, увидѣвъ ихъ, съ негодованіемъ покинула комнату и возвратилась черезъ нѣсколько времени съ чашей святой воды и вѣтвью иссопа. «Нате, отецъ мой», сказала она священнику: «окропите святою водой эту комнату, чтобы проклятые волшебники, обитающіе въ собранныхъ здѣсь книгахъ, не околдовали насъ, за наше стремленіе изгнать ихъ изъ этого міра». Священникъ улыбнулся и попросилъ цирюльника подавать ему, по очереди, книги Донъ-Кихота, чтобы не сжечь тѣ изъ нихъ, которыя не заслуживали подобной участи.

«Нѣтъ, нѣтъ, не щадите ни одной», говорила племянница; «всѣ онѣ виновны въ нашемъ несчастіи. Всѣхъ ихъ нужно выкинуть за окно, стащить въ кучу и сжечь среди двора, или, еще лучше, чтобы избавиться отъ дыма, устроить для нихъ костеръ на заднемъ дворѣ«. Экономка была того-же мнѣнія; но священникъ желалъ узнать хоть названія книгъ, и первая, поданная ему цирюльникомъ, оказалась Амадисомъ Гальскимъ. Говорятъ, замѣтилъ священникъ, что Амадисъ Гальскій былъ первою рыцарской исторіей, напечатанной въ Испаніи, послуживъ образцомъ для всѣхъ остальныхъ. Сжечь ее я нахожу не лишнимъ, какъ основательницу зловредной секты.

— Пощадите ее, сказалъ цирюльникъ, многіе увѣряютъ, будто она лучшая изъ рыцарскихъ книгъ.

— Какъ образецъ, она заслуживаетъ прощенія, отвѣчалъ священникъ; повременимъ сжигать ее, и посмотримъ, что слѣдуетъ за нею. Цирюльникъ подалъ ему исторію подвиговъ Эспландіана. законнаго сына Амадиса Гальскаго.

— Сынъ не достоинъ отца, потрудитесь выкинуть его за окно, сказалъ священникъ, обращаясь къ экономкѣ; пусть онъ послужитъ основаніемъ нашему костру.

Экономка поторопилась исполнить данное ей повелѣніе, и Эспландіанъ отправился ждать заслуженной имъ участи.

— Дальше что? спросилъ священникъ.

— Дальше Амадисъ Греческій, и вѣроятно всѣ книги, стоящія на этой полкѣ, принадлежатъ въ роду Амадисовъ, отвѣчалъ цирюльникъ.

— Въ такомъ случаѣ на дворъ ихъ, проговорилъ священникъ, потому-что я готовъ скорѣе сжечь моего отца, встрѣтивъ его въ образѣ странствующаго рыцаря, чѣмъ пощадить королеву Пинтикингестру съ пастухомъ Даринелемъ и со всѣми ихъ мудростями.

— Я того-же мнѣнія, добавилъ цирюльникъ.

— И я того-же, проговорила племянница.

— Когда такъ, — пусть всѣ онѣ отправляются къ своему товарищу, сказала экономка, и, не трудясь выходить изъ комнаты, швырнула ихъ, какъ попало, за окно.

— Это что за толстая книга? спросилъ священникъ.

— Донъ-Оливантесъ Лаурскій, отвѣчалъ синьоръ Николай.

— Произведеніе автора, написавшаго Садъ Флоры, добавилъ священникъ; право не знаю, въ которомъ изъ этихъ сочиненій меньше вздору. Во всякомъ случаѣ, донъ-Оливантесу не угодно-ли будетъ отправиться на дворъ, въ наказаніе за разсказываемыя имъ нелѣпости.

— Вотъ Флорисмаръ Гирканскій, сказалъ синьоръ Николай.

— Флорисмаръ тоже здѣсь? воскликнулъ священникъ. Пусть-же онъ потрудится поскорѣй отправиться къ своимъ товарищамъ. Мы не пощадимъ эту грубую, дурно изложенную книгу ни за странное рожденіе ея, ни за небывальщины, которыми она наполнена.

— Вотъ Рыцарь Платиръ, возвѣстилъ цирюльникъ.

— Скучная и безцвѣтная книга, которую грѣшно было-бы щадить, отвѣтилъ священникъ; на дворъ ее и пусть больше не будетъ о ней помину.

— Вотъ Зеркало Рыцарства, продолжалъ синьоръ Николай.

— Знакомъ съ нимъ, сказалъ священникъ. Въ немъ говорится правдивымъ историкомъ Турпиномъ о двѣнадцати перахъ Франціи и Рейнальдѣ Монтальванскомъ съ его разбойничьей шайкой. Книгу эту осудить только на вѣчное изгнаніе, изъ уваженія къ тому, что она вдохновила Матео Боярдо, которому подражалъ славный Аріостъ, что не помѣшаетъ намъ быть безпощадными къ самому Аріосту, если мы встрѣтимъ его здѣсь, говорящимъ на своемъ родномъ языкѣ. Если-же онъ заговоритъ съ нами по италіянски, тогда примемъ его съ тѣмъ уваженіемъ, котораго онъ заслуживаетъ.

— У меня есть оригиналъ поэмы Аріоста, но я его не понимаю, замѣтилъ цирюльникъ.

— Жаль, что не столько же понималъ его тотъ капитанъ, который, желая познакомить насъ съ Аріостомъ, нарядилъ его по испански. Впрочемъ, говорилъ священникъ, подобная участь ожидаетъ всѣ переводы въ стихахъ, потому что никакой талантъ не въ силахъ сохранить въ нихъ всѣхъ красотъ подлинника. Возвратимся, однако, въ нашей книгѣ, продолжалъ онъ, и припрячемъ ее вмѣстѣ съ сочиненіями, говорящими о Франціи. Что съ ними дѣлать? Объ этомъ подумаемъ послѣ. Но да не распространится эта милость ни на находящагося здѣсь, по всей вѣроятности, Бернарда дель Карпіо, ни на книгу называемую Ронцесвалесъ; если онѣ попадутъ въ мои руки, я передамъ ихъ госпожѣ экономкѣ.

Цирюльникъ во всемъ соглашался съ священникомъ, извѣстнымъ ему за прекраснаго человѣка, котораго богатства цѣлаго міра не могли совратить съ пути правды. Двѣ слѣдующія книги были: Пальмеринъ Оливскій и Пальмеринъ Англійскій.

— Оливу сожгите, сказалъ священникъ, и пепелъ ея развѣйте по воздуху, но сохраните англійскую пальму, драгоцѣнное произведеніе, достойное столъ-же драгоцѣннаго ларца, какъ тотъ, который Александръ нашелъ въ сокровищницѣ Дарія, и въ которомъ хранилъ пѣсни Гомера. Сочиненіе это драгоцѣнно вдвойнѣ: превосходное само по себѣ, оно приписывается перу столько-же мудраго, сколько славнаго короля португальскаго. Описываемыя имъ приключенія въ мирагадскомъ замкѣ превосходно задуманы и мастерски воспроизведены; слогъ легокъ и живъ, характеры не искажены, и нигдѣ не нарушены литературныя приличія. Сохранимъ-же эту книгу вмѣстѣ съ Амадисомъ Гальскимъ, спасеннымъ вашимъ заступничествомъ, и за тѣмъ, да погибнутъ всѣ остальныя.

— Постойте, постойте, воскликнулъ цирюльникъ, вотъ славный Донъ-Беліанисъ.

— Автору этого произведенія, замѣтилъ священникъ, не мѣшало бы принять нѣсколько ревеню, для очищенія желчи, разлитой во второй, третьей и четвертой частяхъ его Беліаниса; теперь-же, уничтоживъ въ этомъ произведеніи замокъ славы и много другихъ пошлостей, подождемъ произносить надъ нимъ окончательный приговоръ, въ надеждѣ на его исправленіе. Пока храните его у себя, говорилъ онъ цирюльнику, и не давайте читать никому. При послѣднемъ словѣ, обратясь къ экономкѣ, онъ предложилъ ей выкинуть за окно всѣ оставшіяся не пересмотрѣнными большія книги Донъ-Кихота.

Экономка, которая не прочь была сжечь всѣ книги въ мірѣ, не заставила повторить два раза сдѣланное ей предложеніе, и схвативъ въ руки множество книгъ готовилась выкинуть ихъ за окно, но изнемогая подъ бременемъ своей ноши, уронила одну изъ нихъ къ ногамъ цирюльника, который, поднявъ ее, узналъ, что это была Исторія славнаго Тиранта Бѣлаго.

— Тирантъ Бѣлый, воскликнулъ священникъ, онъ тутъ, давайте мнѣ его, это превеселая книга. Въ ней встрѣчается Донъ-Киріелейсонъ Монтальванскій съ страшнымъ Дитріаномъ и уловки дѣвушки удовольствіе моей жизни и любовныя продѣлки вдовы спокойствія и наконецъ императрица, влюбленная въ своего оруженосца. По слогу это лучшая книга въ мірѣ: въ ней рыцари ѣдятъ, спятъ, умираютъ на своихъ кроватяхъ, оставляя по себѣ духовныя завѣщанія, словомъ въ ней встрѣчается многое, чего нѣтъ въ другихъ рыцарскихъ книгахъ; и однако, несмотря на все это, авторъ ея достоинъ быть сосланнымъ на всю жизнь на галеры за множество глупостей, разбросанныхъ имъ въ своемъ сочиненіи. Возьмите его съ собой, продолжалъ онъ, обращаясь къ цирюльнику, прочитайте, и вы увидите, что все сказанное мною, по поводу этой книги, сущая правда.

— Готовъ васъ слушать, но что станемъ дѣлать со всѣми этими маленькими книгами? спросилъ цирюльникъ.

— Это вѣроятно собраніе разныхъ стиховъ, сказалъ священникъ, и первая раскрытая имъ книга оказалась Діаной Монтемаіорской. Сжигать ихъ не за что, продолжалъ онъ; доставляя довольно невинное препровожденіе времени, онѣ никогда не окажутъ такого вреднаго вліянія на умы, какъ книги рыцарскія.

— Отецъ мой! воскликнула племянница, вы преспокойно можете спровадить на дворъ и эти книжки, потому-что если дядя мой забудетъ о странствующихъ рыцаряхъ, то, читая пастушескія сочиненія, у него явится, пожалуй, желаніе сдѣлаться пастухомъ, бродить по горамъ и лѣсамъ, напѣвая пѣсни и играя на свирѣли; чего добраго, онъ вообразитъ себя еще поэтомъ и начнетъ писать стихи, а эта болѣзнь не только прилипчивая, но, какъ говорятъ, и неизлечимая.

— Правда ваша, отвѣчалъ священникъ, намъ необходимо устранить отъ нашего друга все, что могло-бы вторично свести его съ ума. Начнемъ-же съ Діаны Монтемаіорской, сжечь ее я, впрочемъ, не желаю, а хотѣлось-бы мнѣ только вычеркнуть въ ней все, что говорится о мудромъ блаженствѣ и очарованной волнѣ и всѣ почти стихи ея, послѣ чего, изъ уваженія къ ея прозѣ, книгу эту можно будетъ признать лучшею въ своемъ родѣ.

— Вотъ двѣ Діаны: Сальмантинская и Хиль Поля, сказалъ цирюльникъ.

— Сальмантинская пусть увеличитъ собою число осужденныхъ, добавилъ священникъ; Діану-же Хиль Поля сохранимъ съ тѣмъ уваженіемъ, съ какимъ сохранили-бы мы произведеніе самаго Аполлона. Однако, поспѣшимъ просмотрѣть слѣдующія книги, потому-что ужь не рано.

— Вотъ десять книгъ богатствъ любви сардинскаго поэта Антонія Жофраса, сказалъ синьоръ Николай.

— Клянусь, добавилъ священникъ, что съ тѣхъ поръ какъ существуютъ Аполлонъ и музы, или, вѣрнѣе, съ тѣхъ поръ, какъ существуютъ въ мірѣ поэты, никто не написалъ еще болѣе увлекательнаго произведенія. Кто не читалъ его, тотъ не читалъ ничего веселаго. Дайте мнѣ эту книгу, которую я предпочитаю рясѣ изъ лучшей флорентійской тафты.

— Слѣдующія за тѣмъ, книги были: Иберійскій пастухъ, Генаресскія нимфы и Лекарство отъ ревности.

— Вручаю ихъ вамъ, сказалъ священникъ, обращаясь къ экономкѣ, и прошу не спрашивать, почему я это дѣлаю, иначе мы никогда не кончимъ.

— А что вы скажете о пастухѣ Фелиды? спросилъ синьоръ Николай.

— Это не пастухъ, а мудрый царедворецъ, котораго мы сохранимъ какъ святыню, отвѣчалъ священникъ.

— Это что за книга, избранныхъ стихотвореній разнаго рода? спросилъ опять цирюльникъ.

— Еслибъ въ этой книгѣ избранныхъ стихотвореній было меньше, она вышла-бы несравненно лучше. Во всякомъ случаѣ, говорилъ священникъ, исключивъ изъ нея нѣсколько блѣдныхъ произведеній, перемѣшанныхъ съ стихотвореніями вполнѣ прекрасными, мы должны сохранить ее, хотя-бы изъ уваженія къ другимъ сочиненіямъ ея автора, моего друга.

— Пѣсенникъ Лопеца Мальдонадо, возвѣстилъ цирюльникъ.

— Я знакомъ съ его авторомъ, замѣтилъ священникъ. Онъ обладаетъ удивительно мелодичнымъ голосомъ, и когда читаетъ свои стихи, то они выходятъ великолѣпны. Эклоги его нѣсколько растянуты, хотя, впрочемъ, хорошее никогда не длинно. Сохранимъ его книгу и посмотримъ, что лежитъ около нее.

— Галатея Михаила Сервантеса, отвѣчалъ синьоръ Николай.

— Сервантесъ, давнишній мой другъ, замѣтилъ священникъ, человѣкъ, прославившійся больше своими несчастіями, чѣмъ стихами. У него нѣтъ недостатка въ воображеніи, но онъ начинаетъ и никогда не оканчиваетъ начатаго. Подождемъ обѣщанной имъ второй части Галатеи; въ ней онъ, быть можетъ, избѣгнетъ тѣхъ недостатковъ, въ которыхъ упрекаютъ первую часть этого произведенія.

— А вотъ, сказалъ цирюльникъ: Араукана-Донъ-Алонзо-до-Эрсильа, Астуріада Хуано Руфо, кордуанскаго судьи и Монсеррато Христоваля Вируесъ, валенсіанскаго поэта.

— Всѣ эти сочиненія написаны лучшими героическими стихами въ Испаніи и смѣло могутъ соперничествовать, говорилъ священникъ, съ знаменитѣйшими изъ подобныхъ имъ произведеній итальянской музы, Сохранимъ ихъ, какъ драгоцѣнные памятники нашей поэзіи. Сказавъ это, онъ, видимо утомленный своей работой, вслѣдъ сжечь безъ разбора всѣ остальныя книги Донъ-Кихота. Цирюльникъ показалъ однако еще одну, случайно попавшуюся ему подъ руку и называвшуюся Слезы Анжелики. Я бы ихъ пролилъ, сказалъ священникъ. если бы эту книгу сожгли по моему приказанію. Авторъ ея принадлежитъ въ славнѣйшимъ поэтамъ міра, и обогативъ насъ лежащимъ предъ нами сочиненіемъ, онъ превосходно перевелъ еще за нашъ языкъ нѣсколько сказокъ Овидія.