МИГУЭЛЬ СЕРВАНТЕСЪ СААВЕДРА И ЕГО КНИГА: ДОНЪ-КИХОТЬ ЛАМАНЧСКІЙ

Ни одна книга такъ не прославилась, никакой романъ не заслужилъ такой громкой извѣстности, ни одно произведеніе какого-то бы ни было писателя не успѣло пріобрѣсти такой всемірной популярности, какъ Донъ-Кихотъ Мигуэля де Сервантеса. Но, поспѣшимъ оговориться: на каждомъ шагу и изъ устъ множества людей слышимъ мы имя героя этого безсмертнаго произведенія; однако, много-ли найдется такихъ, которые читали Донъ-Кихота и еще болѣе — такихъ, которые знали бы что-нибудь о судьбѣ самого автора; а между тѣмъ, едва ли есть другая книга, которая печаталась бы такъ часто, переводилась на такое множество разныхъ языковъ, и другой авторъ, который удостоился бы столькихъ біографій. Изъ за сухощаваго облика героя, ставшаго типомъ, виднѣется могучая фигура самого автора. Пусть онъ выступитъ передъ нами на минуту, прежде чѣмъ начнетъ свое повѣствованіе о жизни и дѣяніяхъ Донъ-Кихота, дворянина изъ Ламанхи.

Мигуэль Сервантесъ Сааведра происходитъ изъ древняго дворянскаго рода въ Галиціи, распространившагося въ Испаніи и Америкѣ. Кастильская вѣтвь этого рода, посредствомъ брака вступившая въ родство съ домомъ Сааведра, въ началѣ XVI вѣка повидимому уже утратила свой прежній блескъ и могущество: родители Сервантеса, люди небогатые, жили неподалеку отъ Мадрида въ маленькомъ городкѣ Альвалѣ-де-Генаресъ, когда, въ началѣ октября 1547 года, у нихъ родился четвертый ребенокъ, совмѣстившій въ себѣ знатность рода съ величіемъ генія. 9-го числа того-же мѣсяца его окрестили. Годы дѣтства и первой юности Сервантеса покрыты для насъ мракомъ и даже разнообразные намеки, которые мы встрѣчаемъ по этому поводу въ его сочиненіяхъ, мало способствуютъ къ разсѣянію этого мрака. Живой ребенокъ страстно любилъ слушать уличныхъ пѣвцовъ и смотрѣть на представленія странствующихъ актеровъ, разыгрывавшихъ комедіи Лопе-де-Руэда. Рано пробудилось въ немъ стремленіе къ творчеству и каждый лоскутокъ печатной бумаги, который попадался ему гдѣ нибудь на улицѣ, въ грязи, получалъ для него значеніе высокаго литературнаго произведенія. Алькальскій университетъ, основанный не болѣе какъ лѣтъ за 50 до того, пользовался въ то время еще громкою извѣстностью, и Сервантесъ, выросши въ этой умственной атмосферѣ, поступилъ впослѣдствіи въ саламанкскій университетъ для изученія юридическихъ наукъ, хотя литература и здѣсь оставалась его любимѣйшимъ предметомъ. Вскорѣ онъ близко сошелся съ однимъ изъ своихъ учителей Лопе-де-Гойосъ, которому въ 1569 году мадридскимъ совѣтомъ было поручено издать томъ стихотвореній на смерть несчастной Елизаветы Валуа, прославленной Шиллеромъ въ его Донъ-Карлосѣ; исполняя это порученіе, Лопе издалъ, между прочимъ, и шесть небольшихъ стихотвореній Сервантеса, называя его при этомъ «своимъ дорогимъ и много любимымъ ученикомъ.» Такимъ образомъ Сервантесъ дебютировалъ на литературномъ поприщѣ и хотя въ первыхъ его произведеніяхъ не замѣтно особенно выдающагося таланта, тѣмъ не менѣе уважительный отзывъ о немъ Лопе и то обстоятельство, что одна изъ его элегій была издана отъ имени всей школы, доказываютъ, какимъ почтеніемъ онъ пользовался въ средѣ учителей и товарищей-студентовъ. По случаю похоронъ Елизаветы Валуа, происходившихъ въ концѣ октября, Папа отправилъ въ Мадридъ своего легата Гіуліо Аквавива съ тѣмъ, чтобы выразить королю свое соболѣзнованіе. Но затѣмъ, когда тотъ же легатъ ярился къ королю 2го декабря съ переговорами другаго рода отъ лица Папы, то ему велѣно какъ можно скорѣе оставить Испанію и Сервантесъ, въ свитѣ этого ученаго прелата послѣдовалъ за нимъ въ Римъ. Не чувствуя себя склоннымъ ни къ церковной, ни къ военной службѣ, онъ поступилъ въ кардиналу въ качествѣ камергера; но и въ этомъ положеніи оставался онъ недолго: гордый испанецъ не могъ примириться съ тою зависимостью, въ которую ставила его служба. Въ то время звукъ оружія и военный кличъ наполняли всѣ итальянскіе города: Доріи вооружали свои галеры на верфяхъ Генуи, а на римскихъ площадяхъ испанскіе офицеры производили смотръ войскамъ. Венеціанская республика вступила въ ожесточенную борьбу съ султаномъ Селимомъ II за островъ Кипръ, а Папа обращался съ просьбами и письменными напоминаніями къ христіанскимъ государямъ, побуждая ихъ содѣйствовать побѣдѣ креста надъ магометанскою луною. Венеція заключила союзъ съ Папою и Донъ-Жуанъ Австрійскій, побочный братъ Филиппа II, былъ назначенъ главнокомандующимъ. Это воинственное настроеніе охватило сердце молодаго писателя; онъ съ наслажденіемъ вырвался изъ своего унизительнаго положенія и посвятилъ себя «ремеслу, единственно приличному дворянину», — онъ взялся за оружіе. Двадцати трехъ лѣтъ отъ роду вступаетъ онъ въ испанскую армію, чтобы бороться съ непримиримымъ врагомъ христіанства и врагомъ своего отечества въ особенности. Онъ поступаетъ въ отрядъ Діего-де-Урбина, знаменитаго бойца изъ Гвададаяры и вмѣстѣ съ отрядомъ стоитъ въ Неаполѣ. Вскорѣ ему представился случай отличиться Въ сентябрѣ 1571 года флоты: папскій, венеціянскій и испанскій соединились въ гавани Мессины подъ предводительствомъ юнаго героя Донъ-Жуана Австрійскаго. Отрядъ, въ которомъ находился Сервантесъ, занялъ военный корабль Ла-Марквеза. Послѣ того, флотъ освободилъ Корфу и нѣсколько времени преслѣдовалъ морскія силы непріятеля; послѣдніе были встрѣчены наконецъ рано утромъ 7 октября при входѣ въ Лепантскую бухту.

Сервантесъ въ это время лежалъ въ лихорадкѣ въ своей каютѣ. Услышавъ, что сраженіе началось, онъ бросается на палубу, не взирая на увѣщанія капитана и товарищей и требуетъ, чтобы ему назначили одинъ изъ опаснѣйшихъ постовъ. Маркеза была изъ числа кораблей, наиболѣе отличившихся. Она сцѣпилась съ адмиральскимъ кораблемъ, побила до 500 турокъ и захватила египетское знамя. Среди отчаянной перепалки Сервантесъ получилъ три раны, двѣ въ грудь и одну въ руку, которая и осталась искалѣченною на всю жизнь. Гордый своимъ участіемъ въ дѣлахъ этого дня, столь славнаго въ исторіи христіанства, когда турецкій флотъ былъ разсѣянъ и выгнанъ съ океана, Сервантесъ говорилъ, что потерявъ руку онъ поплатился за этотъ день еще не слишкомъ дорогою цѣною. Главнокомандующій лично похвалилъ его и велѣлъ увеличить его жалованье. Въ то время какъ товарищи собирались въ Сицилію на зимнія квартиры, онъ остался въ мессинскомъ лазаретѣ съ тѣмъ, чтобы вылечить свои раны и уже на слѣдующую весну мы видимъ его снова близъ Греціи въ отрядѣ Фигуэроа, самомъ важномъ изъ всего войска, передъ Модономъ и при штурмѣ Наварина. Походъ, который Сервантесъ описываетъ въ «исторіи каторжниковъ», былъ неудаченъ и Донъ-Жуанъ долженъ былъ вернуться со своимъ флотомъ въ Мессину.

Движимый романтическими грезами своего собственнаго героя Донъ-Кихота, а въ дѣйствительности состоя на службѣ въ жалкомъ гарнизонѣ и изнуряя себя безплодными походами, Сервантесъ отправляется то въ Сардинію, то въ Геную, то въ Сицилію, и усталый отъ этой жизни, бѣдной подвигами, онъ въ 1575 году беретъ отставку и возвращается въ Испанію. Его главнокомандующій, какъ представитель полка, въ которомъ онъ служилъ въ послѣднее время, герцогъ Карлосъ Зеза и Терранова даетъ ему рекомендательныя письма въ королю, въ которыхъ превозноситъ его храбрость и вѣрность. Радостно вступаетъ онъ на галеру Эль-Соль, которая должна была доставить его вмѣстѣ съ братомъ Родригомъ въ отечество. Но судьба рѣшила иначе: 26 сентября 1575 года корабль ихъ былъ захваченъ алжирскими корсарами и послѣ упорной борьбы долженъ былъ признать себя побѣжденнымъ. Въ алжирскомъ портѣ добычу подѣлили и Сервантесъ достался одному греческому ренегату, который командовалъ двадцативесельнымъ гальономъ. Этимъ начинается новая эпоха въ жизни Сервантеса, повліявшая на него глубоко и могущественно; одного изъ лучшихъ перловъ недоставало бы въ его жизни, говоритъ Френцель своихъ великолѣпныхъ essais, еслибъ ему не пришлось поносить рабскихъ цѣпей.

Скупой и жестокій ренегатъ заключилъ изъ писемъ Донъ-Жуана и герцога Сезы, найденныхъ имъ въ вещахъ Сервантеса, что эта личность должна была занимать высокое положеніе и что по этому за нее можно получить значительный выкупъ. Плѣнника держали съ величайшей строгостью; заковали его въ цѣпи и окружили бдительнымъ и чрезвычайно тягостнымъ надзоромъ. Но Сервантесъ, полагавшій, что свобода есть высочайшее благо, а неволя величайшее зло, какое только можетъ постигнуть смертнаго, не переставалъ помышлять о побѣгѣ, точно также, какъ и остальные товарищи его по плѣну, вскорѣ избравшіе его своимъ предводителемъ. Прежде всего было условлено бѣжать на оранскій берегъ, но мавръ, взявшій на себя обязанность служить имъ проводникомъ, предалъ ихъ и они должны были вернуться въ Алжиръ подъ опасностью смертной казни. Однако съ нимъ обошлись мягче, чѣмъ они могли ожидать.

Одинъ изъ освободившихся друзей Сервантеса Фенрихъ Габріэль-де-Кастаньеда, доставилъ лѣтомъ 1576 года письмо его отцу въ Альколу и отецъ Сервантеса тотчасъ же пожертвовалъ всѣмъ, что имѣлъ, продалъ даже двухъ своихъ дочерей вмѣстѣ съ приданымъ, чтобы освободитъ сыновей изъ рабства. Но Дали-Мами назначилъ слишкомъ большой выкупъ за невольника съ рекомендательными письмами къ королю Филиппу и отпустилъ только Родрига. Послѣдній обѣщалъ снарядить фрегатъ въ Валенсіи или на Болеарскихъ островахъ, пристать на немъ къ берегамъ Алжира и освободить брата вмѣстѣ съ прочими плѣнными христіанами изъ неволи. Сервантесъ между тѣмъ, не теряя мужества, продолжалъ обдумывать свой планъ освобожденія, заранѣе подготовляя все необходимое къ его выполненію. Въ трехъ миляхъ отъ Алжира у ренегата Іассана былъ садъ, плотно примыкавшій въ морскому берегу и заключавшій въ себѣ притонъ на подобіе пещеры. Здѣсь-то, подъ защитою садовника Жуана, нашли себѣ вѣрное убѣжище четырнадцать невольниковъ — испанскихъ дворянъ. Жуанъ снабжалъ ихъ пищей и питьемъ, а другой ренегатъ, названный по своему ремеслу, позолотчикомъ», доставлялъ имъ по ночамъ вѣсти обо всемъ, что происходило. Сервантесъ, руководившій всѣмъ изъ дома своего повелителя, убѣжалъ наконецъ и самъ 20 сентября 1577 года изъ невольничьей башни и сталъ выжидать изъ пещеры сигнала, который дѣйствительно былъ поданъ имъ съ фрегата, показавшагося въ виду Алжира въ ночь на 28 сентября, подъ предводительствомъ капитана Віаны. Невольники вышли изъ своего убѣжища, но нѣкоторые мавританскіе рыбаки, собиравшіеся въ эту ночь пуститься въ море на рыбную ловлю, замѣтили корабль и движеніе въ паркѣ, обыкновенно такомъ тихомъ. Стража удвоила вниманіе, заслышавъ на кораблѣ движеніе и шумъ и Віана изъ предосторожности долженъ былъ снова уйти въ море, а невольники — скрыться въ свою пещеру. Нѣсколько дней спустя, капитанъ попытался еще разъ пристать къ берегу, но фрегатъ былъ захваченъ маврами, выжидавшими въ засадѣ. Позолотчикъ, страшась безпощаднаго суда, бросился къ дею въ ноги и сознался ему во всемъ.

Іассанъ-Ага, венеціанскій ренегатъ, изъ простаго гребца возвысившійся въ деи, обрадовался этому извѣстію, такъ какъ по законамъ страны всѣ бѣжавшіе невольники должны были принадлежать ему и, долго не думая, онъ накрылъ бѣглецовъ въ ихъ убѣжищѣ. Въ первомъ порывѣ гнѣва Алькаиде велѣлъ задушить садовника. Между тѣмъ Сервантесъ, желавшій, чтобъ на немъ одномъ выместили всеобщую вину, возбудилъ этимъ изумленіе къ своему мужеству даже съ стороны своихъ злѣйшихъ враговъ. Конечно, на него снова надѣли оковы. Сначала онъ поступилъ во владѣніе къ Дали-Мами, а потомъ его перекупилъ за 500 талеровъ дей, который все еще надѣялся выручить за него большія деньги.

Возвышенное зрѣлище, говоритъ Гейне, представляетъ кастелянъ, рабъ алжирскаго дея; онъ постоянно думаетъ о своемъ освобожденіи, неустанно развиваетъ свои смѣлые планы, спокойно встрѣчаетъ опасность, когда предпріятіе не удается; онъ скорѣе приметъ истязанія и даже самую смерть, нежели выдастъ своихъ соучастниковъ хотя бы однимъ словомъ. Такое безграничное великодушіе, такая высокая добродѣтель обезоруживаютъ его вровожаднаго властелина: тигръ щадитъ скованнаго льва и дрожитъ предъ ужаснымь «однорукимъ», котораго могъ бы лишить жизни однимъ словомъ. Во всемъ Алжирѣ Сервантесъ былъ извѣстенъ подъ именемъ «однорукаго» и дей сознается, что можетъ спокойно заснуть и быть увѣреннымъ въ безопасности своего города, войска и рабовъ, когда знаетъ, что однорукій испанецъ стоитъ на караулѣ. Въ теченіе 1578 года Сервантесу удалось отправить мавра съ письмами къ Оранскому намѣстнику. Но письма были перехвачены; посланнаго посадили на колъ и Сервантесъ долженъ былъ получить двѣ тысячи ударовъ кнутомъ. Друзья его, окружающіе дея, испрашиваютъ для него прощеніе и Сервантесъ помилованъ еще разъ. Однако и это обстоятельство не заставило его отказаться отъ своихъ плановъ. При новой попыткѣ съ ренегатомъ Абдъ-аль-Раманомъ ему измѣнилъ одинъ доминиканскій монахъ. Сервантесъ скрывался у одного изъ своихъ друзей — Фенриха Діего Кастеляно, когда по улицамъ Алжира разнеслась молва, что утайщикъ по приказанію дея подвергается смертной казни, если не выдастъ преступника и Сервантесъ, не волеблясь ни одной минуты, предаетъ себя дею. Послѣдній, приказавъ набросить ему на шею петлю, требуетъ выдачи соучастниковъ; но Сервантесъ остается непреклоннымъ и тронутый Гассанъ-Ага еще разъ даруетъ ему жизнь. Снова скованный по рукамъ и по ногамъ, Сервантесъ пять мѣсяцевъ томится въ тюрьмѣ. Въ «пойманномъ рабѣ«онъ повѣствуетъ о чудесныхъ судьбахъ своей собственной жизни. Этотъ пойманный рабъ — онъ самъ. Въ то время, какъ онъ раздумывалъ о средствахъ осуществить возстаніе плѣнныхъ христіанъ въ Алжирѣ, сюда прибыли на нищенствующемъ кораблѣ въ маѣ 1580 года два монаха ордена Св. Троицы, Жуанъ Гиль и Антоніо-де-ла-Белла, обязанность которыхъ, по уставу ордена, состояла въ томъ, чтобы посредствомъ выкупа освобождать плѣнныхъ христіанъ. Эти монахи хотѣли выкупить и Сервантеса, внеся за него 300 червонцевъ, изъ которыхъ 250 присланы были донною Леонорой, матерью Сервантеса, (отца его въ это время уже не было въ живыхъ), а остальные 50 — сестрою его Андреей. Но дей требовалъ 1000 золотыхъ талеровъ и только благодаря настоятельнымъ просьбамъ благороднаго Фрайя Гиля, Сервантесъ получилъ свободу. Онъ былъ прикованъ на галерѣ, которая должна была отвезти дея въ Константинополь. 19 сентября Сервантесъ получилъ свободу въ ту самую минуту, какъ Гассанъ отплывалъ изъ своихъ владѣній. Произведеніе Сервантеса «Испанцы въ Англіи» служитъ достойнымъ памятникомъ въ честь отцевъ ордена Св. Троицы. Въ октябрѣ онъ вернулся въ свою страну и вступилъ на родную почву еще въ одеждѣ алжирскаго раба. Но, воздушные замки, которыми онъ утѣшался въ плѣну и на возвратномъ пути, должны были разсѣяться какъ дымъ. Испаніи не было дѣла до человѣка, который такъ долго боролся за нее и даже въ рабствѣ способствовалъ къ прославленію своего отечества и уже за одни свои страданія заслуживалъ всеобщаго уваженія. Человѣкъ, передъ которымъ дрожалъ самъ алжирскій дей, былъ принятъ на службу въ качествѣ «простаго солдата» въ своемъ старомъ полку. Въ то время Филиппъ II хотѣлъ подчинить Португалію испанской коронѣ и Сервантесъ отъ 1585 до 1593 года велъ борьбу на Азорскихъ островахъ противъ приверженцевъ Пріора Оврато, послѣдняго претендента на португальскій престолъ. Всюду и преимущественно при Терцеирѣ, Мигуэль де-Сервантесъ являлся рядомъ съ своимъ достойнымъ братомъ.

На зимнихъ квартирахъ въ Лиссабонѣ его прининали въ знатнѣйшихъ обществахъ, такъ какъ его достоинство и благородство духа ничуть не теряли отъ простаго солдатскаго камзола: у него завязались даже любовныя отношенія съ одной знатной дамой, отъ которой онъ имѣлъ дочь Изабелу де-Сааведра. Эту дочь онъ взялъ съ собою въ Испанію, когда связь съ ея матерью была у него уже порвана. За этой любовью слѣдовала другая, которая побудила его вернуться къ искуству. Въ небольшомъ кастильскомъ городкѣ Эсквивіарѣ онъ познакомился съ одною дамою высокаго происхожденія, съ блестящимъ именемъ — ее звали донна Каталина-де-Палаціасъ Салацари Воцмедіана; матеріальныя средства ея были не лучше его собственныхъ, за то отъ дяди своего Донъ-Франциско де-Салацари она получила хорошее воспитаніе. 19 декабря 1584 г. произошло ихъ бракосочетаніе и съ этого дня начинается новый переворотъ въ жизни Сервантеса: изъ солдата онъ превращается въ литератора въ лучшемъ смыслѣ этого слова, потому что на перо онъ смотритъ не какъ на средство къ существованію, а какъ на орудіе, съ помощью котораго, уловивъ всѣ причудливыя особенности народнаго вкуса, онъ рисуетъ намъ какъ въ зеркалѣ всю испанскую литературу въ миніатюрѣ Еще въ медовый мѣсяцъ своей любви онъ написалъ пастушескій романъ «Галатея» въ шести книгахъ, что трудно было ожидать отъ военнаго человѣка. Это странное произведеніе написано по итальянскимъ и испанскимъ образцамъ, къ которому и священникъ изъ деревни Донъ-Кихота отнесся очень милостиво, сказавши, что ожидаетъ его продолженія и мы должны отдать справедливость англичанину Дунлопу, замѣтившему, что о Сервантесѣ можно сказать, что онъ написалъ и самую занимательную и самую скучную книгу въ свѣтѣ.

Вскорѣ послѣ свадьбы Сервантесъ переселился въ Мадридъ, гдѣ онъ жилъ въ Плацуелла де Матуте. Столица приняла его въ свой литературный кружокъ и Сервантесъ принялъ участіе въ образованіи академіи по образцу итальянской.

Сцена представляла въ то время самое обширное поле для писателя и Сервантесъ посвятилъ ей себя почти исключительно въ первые четыре года послѣ своей женитьбы. Дворъ также расположился въ Мадридѣ, и изъ странствующей труппы актеровъ образовался постоянный театральный персоналъ. Въ 1580 году открылись оба театра де-ла-Круцъ и дель-Принципе и съ этихъ поръ даже лучшіе умы перестали считать унизительнымъ писать для сцены. Сервантесъ былъ изъ первыхъ, вступившихъ на это поприще; онъ написалъ отъ двадцати до тридцати пьесъ, имѣвшихъ въ то время успѣхъ. До насъ дошли изъ нихъ только двѣ: «Нунанціа» и «Жизнь въ Алжирѣ«, и хотя онѣ не могутъ назваться мастерскими произведеніями литературы, которыя рождали-бы желаніе познакомиться и съ остальными его пьесами, тѣмъ не менѣе, однакоже, свидѣтельствуютъ о необыкновенномъ талантѣ автора въ изображеніи трогательныхъ и поразительныхъ сценъ и положеній. Нужно, впрочемъ, сознаться, что у него всюду проглядываетъ недостатокъ въ истинномъ драматизиѣ, и это обстоятельство само собою открываетъ предъ писателемъ новую область эпическаго представленія, въ которомъ вмѣсто узкой формы развитія дѣйствія, быстро стремящагося въ развязкѣ, требуется разсказъ, ведущій къ ней медленно и грандіозно. Сервантесъ самъ могъ чувствовать ошибочное направленіе своего генія, и когда на горизонтѣ появился, какъ блестящій метеоръ, Лопе-де-Вега, онъ началъ совершенно ошибочно думать о своемъ талантѣ. Короче сказать, онъ подумывалъ уже отправиться въ Америку, бывшую и тогда уже прибѣжищемъ всѣхъ несчастныхъ и заблуждающихся въ своемъ призваніи, но въ это время главный провіантмейстеръ индійскаго флота и войска, донъ Антоніо Гевара, предложилъ ему второстепенное мѣсто въ своемъ управленіи въ Севильѣ. Мѣсто это по крайней мѣрѣ дало ему хлѣбъ, котораго онъ тщетно искалъ въ другихъ мѣстахъ.

Сервантесъ мгновенно покидаетъ Мадридъ, проклиная сцену и водворяется въ Севильѣ, гдѣ хотя и съ ограниченными средствами, но имѣя всегда вѣрный кусокъ хлѣба, онъ живетъ около десяти лѣтъ, отказывая себѣ во всякаго рода творчествѣ. Но въ путешествіяхъ, совершенныхъ имъ по дѣламъ службы, онъ узналъ свою страну и народъ, которые онъ такъ мастерски изобразилъ въ своемъ Донъ-Кихотѣ и Новеллахъ. По вѣрности, съ которой онъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ описываетъ Севилью, заключаютъ, что они написаны во время тамошней его жизни. Но для этого нѣтъ никакихъ вѣрныхъ указаній.

Послѣ смерти Филиппа ІІ Сервантесъ исчезаетъ изъ Севильи, прослуживъ тамъ долгое время въ качествѣ адвоката. Глубокимъ мракомъ покрыта жизнь его отъ 1598 до 1603 г. и, однако, эти годы составляютъ періодъ блеска въ его литературной дѣятельности, такъ какъ сюда относится его геніальное произведеніе — Донъ-Кихотъ. Единодушное мнѣніе объ этомъ періодѣ его жизни таково, что великій пріоръ мальтіискаго ордена въ Манхѣ поручилъ ему собирать доходы ордена въ Аргамазилѣ, и что принявъ на себя эту благочестивую должностъ, онъ подвергся гоненію со стороны должниковъ, не хотѣвшихъ платить свои долги и даже былъ посаженъ въ тюрьму, послѣ чего, подъ впечатлѣніемъ гнѣва, онъ принялся писать своего Донъ-Кихота, выводя героя изъ того села, въ которомъ съ нимъ обошлись такимъ постыднымъ образомъ и перенося первыя приключенія рыцаря на почву Манхи. Все это очень возможно и даже вѣроятно, но мы не имѣемъ относительно этого точныхъ доказательствъ. Правда, что Сервантесъ самъ говоритъ въ предисловіи къ первой части своего Донъ-Кихота, что начатъ онъ въ тюрьмѣ; но это можетъ относиться точно также и къ первому его заключенію въ Севильѣ и къ послѣдующему въ Вальядолидѣ. Одно извѣстно съ достовѣрностью, что въ Манхѣ у него были друзья и знакомые, и что онъ имѣлъ случай близко изучить страну, играющую роль въ его книгѣ. Наконецъ, все это едва-ли могло относиться къ какому-нибудь другому періоду, кромѣ промежутка отъ 1598 года, въ которомъ мы теряемъ его слѣдъ въ Севилъѣ и до начала 1603 г., когда онъ снова появляется въ Вальядолидѣ. Сюда привлекъ его, вѣроятно, дворъ Филиппа III, при которомъ онъ вадѣялся найдти покровителей, но первая попытка его въ этомъ родѣ предъ герцогомъ Лермы отняла у него всякую охоту продолжать свои исканія. Онъ жилъ тихо и уединенно доходомъ со своихъ сочиненій и другихъ занятій, которыя ему поручали. Однажды ночью, неподалеку отъ это дома, произошла дуэль между двумя придворными, въ которой одинъ изъ дуэлистовъ погибъ. Подозрѣніе пало на домашнихъ Сервантеса и до начала слѣдствія по этому дѣлу, его посадили въ тюрьму, согласно съ испанскими законами. Однако черезъ нѣсколько дней его отпустили. Кромѣ этого эпизода мы ничего не знаемъ о жизни Сервантеса въ Вальядолидѣ, но тѣмъ ярче его литературная дѣятельность за это время пребыванія его въ столицѣ королевства.

Первую часть Донъ-Кихота Сервантесъ написалъ въ полнѣйшей тишинѣ и въ 1604 г. получилъ королевскую привиллегію для его напечатанія. Оставалось найти человѣка, который съумѣлъбы оцѣнить книгу и которому можно было-бы посвятить ее и отдать подъ защиту. Выборъ Сервантеса остановился на герцогѣ Беярскомъ, который между тѣмъ, узнавъ, что произведеніе это — сатира, отказался отъ посвященія, подъ предлогомъ своего высокаго сана. Сервантесъ испросилъ, однакожъ, дозволеніе прочесть ему изъ этой книги хоть одну главу, и восторгъ слушателей при этомъ чтеніи былъ такъ великъ, что авторъ долженъ былъ читать главу за главою, пока, увлекшись, не окончилъ всей книги. Тогда герцогъ согласился принять посвященіе, обезсмертившее такимъ образомъ его имя. Послѣ двадцатилѣтняго затишья, въ продолженіе котораго не появилось ни одного сочиненія Сервантеса, была выпущена въ свѣтъ въ Мадридѣ въ 1605 году первая часть Донъ-Кихота изъ типографіи Жуана де-ла-Квеста. Это была книга въ четвертую долю листа, имѣвшая 312 страницъ; появленіе ея ослѣпило какъ молніей; эффектъ, ею произведенный, не можетъ сравниться ни съ чѣмъ въ литературѣ предыдущихъ вѣковъ. Только въ наше время стали расходиться нѣкоторыя книги такими огромными массами. Во второй части своего Донъ-Кихота Сервантесъ говоритъ, что книга его разошлась въ количествѣ 30,000 экземпляровъ, и прибавляетъ, что слѣдуетъ ожидать, что она разойдется еще въ количествѣ въ тысячу разъ бо льшемъ этого. Положительно извѣстно, что въ одномъ только 1606 году при своемъ появленіи Донъ-Кихотъ выдержалъ четыре изданія, не считая безконечнаго множества заграничныхъ перепечатокъ, въ которыхъ онъ, подобно перебѣгающему огню, распространился во Франціи, Португаліи, Италіи и Фландріи. Да, Сервантесъ имѣлъ право говорить, что скоро не будетъ такого народа, на языкѣ которго не былъ-бы переведенъ его Донъ-Кихотъ и въ скоромъ времени не оставалось ни одного шинка, трактира, постоялаго двора и цирюльни, гдѣ не красовалась-бы исторія и дѣянія Донъ-Кихота и его оруженосца.

Чтоже это за дивная книга, которая пріобрѣла такую славу и распространеніе? «Don-Quichotte paru, la chevalerie était morte et Cervantes immortel», восклицаетъ Эмиль Шаль, новѣйшій біографъ Мигуеля Сервантеса, и слова эти представіяютъ, безъ сомнѣнія, самый прекрасный и сжатый отзывъ о Донъ-Кихотѣ, ставящій насъ именно на ту точку, которую нужно имѣть прежде всего въ виду, для освѣщенія произведенія.

Эпоха процвѣтанія рыцарей, ищущихъ приключеній, паладиновъ, короля Артура и его рыцарей круглаго стола начинается съ паденіемъ древняго міра и оканчивается развитіемъ правильной госѵдарственной жизни. Это мрачная эпоха среднихъ вѣковъ, когда міромъ управлялъ мечъ, кулачное право и поединокъ заступали мѣсто законовъ, а церковь только съ великимъ трудомъ могла преслѣдовать свои цивилизующія цѣли. Въ то время защита притѣсненныхъ и помощь несчастнымъ представляли защиту высокую и достойную рыцарства. Прекрасная картина рисуется предъ нашими глазами: мы видимъ рыцаря, пускающагося въ широкій свѣтъ съ мечомъ въ рукѣ, въ шлемѣ и панцырѣ, съ тѣмъ, чтобы силою рукъ доказать высоту своихъ убѣжденій и послужить оплотомъ для справедливости и добродѣтели. Въ образѣ этого одинокаго героя воплощается нравственная идея, которую никакое время не способно лишить ея жизненности. Женщина, какъ слабѣйшая, должна была стоять подъ особеннымъ покровительствомъ этихъ странствующихъ рыцарей, и это обстоятельство придало рыцарству какую-то своеобразную прелесть. Это чудное время должно было найти въ поэзіи свое облагораживающее выраженіе. Обильный матеріалъ для фантазіи трубадуровъ, рапсодій и минезенгеровъ представляли въ этомъ отношеніи крестовые походы и походы отдѣльныхъ рыцарей, турниры, дворы любви и празднества. Подвиги героевъ прославлялись или въ звучныхъ стихахъ или-же въ прозѣ полной живыхъ красотъ, но писатели рыцарскихъ романовъ, развившихся изъ поэтическихъ произведеній среднихъ вѣковъ и въ началѣ представлявшихъ просто прозаическое переложеніе эпическихъ стихотвореній, не поняли своей прекрасной задачи. Только и видишь драки, жестокости, да приключенія: ни плана, ни связи, ни здраваго смысла. Самымъ запутаннѣйшимъ образомъ переплетаются между собою мечтательная любовь и дикая чувственность, безнравственность и предразсудокъ. Великаны и карлики, чудовища и чародѣи хаотически перемѣшаны въ этихъ рыцарскихъ романахъ, которые послужили-бы къ стыду и поруганію самихъ рыцарей, если бы время не было такъ незрѣло и наивно, чтобъ сказки принимать за чистую дѣйствительность и съ жадностью глотать все, что ни попадалось, за недостаткомъ лучшей умственной пищи. Направленіе вѣка подоспѣло на помощь къ этому незрѣлому произведенію фантазіи. Крестовые походы породили во всей Европѣ страсть къ приключеніямъ и проложили такимъ образомъ путь рыцарскимъ романамъ. Въ Испаніи, гдѣ рыцарство, со всѣми своими атрибутами, пустило особенно глубокіе корни, выступаетъ еще новый элементъ. Войны съ маврами, превращавшія каждаго испанца въ воина и вносившій рыцарскій духъ въ каждую семью, не могли не вызвать изображенія разныхъ приключеній и геройскихъ подвиговъ, не могли не вызвать произведеній извращенной фантазіи, находившихъ всегда людей, охотно слушающихъ ихъ. Испанскій народъ слушалъ слишкомъ усердно эти исторіи, состоявшія изъ самыхъ неслыханныхъ и невѣроятныхъ приключеній и въ мірѣ, уже и безъ того фантастическомъ, какой былъ въ то время, очаровывался еще болѣе фантастическими созданіями разнузданнаго воображенія. Молодежь уже не могла болѣе находить никакого удовольствія въ серьезной сторонѣ исторіи и относилась очень симпатично къ извращеннымъ произведеніямъ поэтовъ, принимая за образецъ для себя какъ дѣянія, такъ и языкъ этихъ романовъ. Наклонность къ дракамъ и ссорамъ, приводившая къ кровавому мщенію изъ-за ничтожныхъ столкновеній, дикая распущенность, ненависть къ гражданскому порядку заступили мѣсто настоящихъ рыцарскихъ обычаевъ и вмѣсто того, чтобы внушать мужество, настоящую геройскую отвагу, пламенный патріотизмъ и отважныя дѣянія нравственнаго характера, книги эти извращали фантазію юношества и уничтожали прежній духъ народа. Вскорѣ нѣкоторыя уважаемыя лица, какъ, напр., Луи Фидесъ, Алейо Фанласъ, Діего Граціанъ, Мельхоръ Кано, Дуи де-Гранада и Бенито Аріасъ Монтано возвысили голосъ противъ этого позорища литературы, которое «въ Испаніи проявляется ярче, чѣмъ гдѣ-нибудь». Наконецъ, выступило на сцену законодательство: король Карлъ декретомъ запретилъ всѣмъ вице-королямъ, судилищамъ и намѣстникамъ новаго свѣта дозволять печатаніе, продажу и чтеніе рыцарскихъ романовъ. Въ 1555 г. королевскіе кортесы, засѣдавшіе въ Вальядолидѣ, рѣшительно потребовали такого-же запрещенія для Испаніи, оправдывая эту мѣру опасностью подобныхъ произведеній для юношества обоего пола. Они даже высказали желаніе, чтобъ всѣ существующіе романы были собраны и сожжены. Королева Іоанна обѣщала такой законъ, но онъ никогда не былъ изданъ и ни нравственныя проповѣди уважаемыхъ лицъ того времени, ни законы не могли вытѣснить рыцарскихъ романовъ, къ которымъ пристрастился какъ народъ, такъ и образованное общество. Всѣ они просто проглатывали эти осужденныя книги, а князьямъ и прелатамъ очень льстили посвященія ихъ. Король Карлъ, открыто уважая эти романы, съ наслажденіемъ читалъ Бельяниса Граціена, самый сумазбродный изъ романовъ этого рода, и когда его сестра, королева венгерская, хотѣла отпраздновать свое возвращеніе во Фландрію, то она не могла придумать для него большаго удовольствія, какъ представить на знаменитомъ праздникѣ въ Бинсѣ всѣхъ героевъ этого рыцарскаго романа, въ видѣ живыхъ лицъ; при этомъ фигурировалъ даже Филиппъ II. Эти паразитныя растенія проникли даже сквозь священныя стѣны монастырей: монахи и монахини читали и писали рыцарскіе романы.

Въ такомъ положеніи находились дѣла, когда у Сервантеса зрѣлъ планъ подготовить ударъ рыцарскимъ романамъ. Мало извѣстный, покинутый человѣкъ, не имѣющій въ своихъ рукахъ другихъ средствъ, кромѣ ума и пера, задумалъ направить свои силы въ уничтоженію заблужденія, до тѣхъ поръ существовавшаго, наперекоръ здравому смыслу и всевозможнымъ законамъ. Но оружіе, съ которымъ онъ вышелъ на борьбу съ безуміемъ, было обоюдоострымъ мечомъ, — оружіемъ насмѣшки и побѣда его была такъ совершенна, что со времени появленіи Донъ-Кихота не вышло ни одного рыцарскаго романа, не было даже издано вновь котораго-нибудь изъ старыхъ. Съ той поры и до нашихъ дней, говоритъ Тикноръ, они исчезли такъ совершенно, что, напротивъ, принадлежатъ теперь въ величайшимъ рѣдкостямъ и представляютъ единственный въ своемъ родѣ примѣръ того, какъ сильнымъ умомъ и мѣткою насмѣшкою можно иногда уничтожить цѣлую вѣтвь литературы, цвѣтущую и всѣми любимую, у народа великаго и гордаго. Какъ ни громаденъ, однакоже, былъ результатъ появленія Донъ-Кихота, тѣмъ не менѣе, на первыхъ порахъ книга не произвела всего ожидаемаго дѣйствія. Между испанскими историками литературы сохранилось преданіе, что Сервантесу только съ помощію хитрости удалось всучить книгу въ руки образованныхъ людей. Подъ заглавіемъ «Buscapie», онъ издалъ будто-бы брошюру, въ которой хотя и осторожно, но осязательно, далъ понять, что забавная, повидимому, книга заключаетъ ѣдкую сатиру на важнѣйшихъ придворныхъ людей и преимущественно на любимца короля, герцога Лермы и Кальдерона «придворнаго». Если слухи эти справедливы, то они доказываютъ только, что Сервантесу хотѣлось привлечь публику лакомымъ кускомъ, а вовсе не то, чтобы сатира на королевскихъ придворныхъ была его настоящею цѣлью.

Остроумная критика цѣлые два столѣтія пыталась истолковать по своему Донъ-Кихота и навязать его автору тенденціи и взгляды, отъ которыхъ онъ былъ также далекъ, какъ его время отъ нашего. Только полнѣйшее неумѣнье оцѣнить произвольное и непроизвольное творчество Сервантеса могло привести къ подобнымъ абсурдамъ. Намѣреніе его заключалось, по всѣмъ вѣроятіямъ, въ томъ, чтобы показать противуположность между поэзіей и прозой въ человѣческой натурѣ, или между геройствомъ и великодушіемъ съ одной стороны и холоднымъ эгоизмомъ съ другой, откуда и беретъ начало то заблужденіе, что онъ хотѣлъ изобразить дѣйствительную жизнь. Но, какъ сказалъ совершенно справедливо Тикноръ, метафизическія тонкости совсѣмъ не соотвѣтствуютъ духу его времени, которое не было нисколько склоннымъ такой общей и философской сатиры и, кромѣ того, не соотвѣтствуютъ и личному характеру Сервантеса, насколько мы его знаемъ. Онъ былъ, повидимому, полонъ дружеской довѣрчивости и человѣческой доброты; а также и вся жизнь его противорѣчила лишающему бодрости отрицанію всего возвышеннаго и великаго, которое необходимо предполагается при такомъ объясненіи Донъ-Кихота. Критика, которая хочетъ быть справедливою, должна судитъ преимущественно по самому сочиненію, по собственнымъ словамъ писателя. Уже въ предисловіи къ первой части совершенно ясно говорится: «Сочиненіе это не имѣетъ никакой другой цѣли, кромѣ той, чтобы уничтожить авторитетъ и уваженіе, какимъ пользуются рыцарскіе романы у читающей публики и вообще въ свѣтѣ«, а черезъ десять лѣтъ Сервантесъ заключаетъ вторую часть словами: «У меня не было другаго намѣренія, какъ возбудитъ отвращеніе людей къ лживымъ и безсмысленнымъ сказкамъ, въ формѣ рыцарскихъ романовъ, значеніе которыхъ уже подорвано исторіею моего правдиваго Донъ-Кихота и скоро должно пасть окончательно». Почему-же намъ не вѣрить этому заявленію автора, если мы знаемъ, какимъ значеніемъ пользуется въ Испаніи каждая отдѣльная вѣтвь литературы?

Очевидно Сервантесъ хотѣлъ написать только сатиру противъ упомянутыхъ романовъ и предать ихъ общему осмѣянію, чтобы люди, убѣдившись въ ихъ нелѣпости, перестали придавать прежнее значеніе. Но перо генія, по остроумному замѣчанію Гейне, всегда выше его: оно захватываетъ гораздо больше его случайныхъ намѣреній и поэтому Сервантесъ, самъ ясно того не сознавая, написалъ великую сатиру противъ человѣческаго самообольщенія. Если съ нами согласятся въ этомъ, то мы допускаемъ смыслъ Сервантесова Донъ-Кихота, вычитанный въ немъ эстетикою: это произведеніе представляетъ борьбу между идеализмомъ и реализмомъ; длинный и тощій ламанхскій рыцарь есть воплощеніе идеальной восторженности вообще, а толстый оруженосецъ реальный разсудокъ и оба они въ тоже время представляютъ пародію собственнаго пафоса. Фиганръ видитъ даже въ Донъ-Кихотѣ и его оруженосцѣ не разногласіе между единичнымъ мечтателемъ и единичнымъ прозаикомъ, а вѣчную противуположность односторонняго идеализма и реализма и хвалитъ это сочиненіе, какъ настоящее художественное произведеніе, потому что въ немъ индивидуальность окраски соединяется съ универсальностью значенія.

Чтобы осуществить идеалъ рыцарства, Сервантесъ представляетъ ламанхскаго дворянина съ мозгомъ воспламененнымъ чтеніемъ рыцарскихъ романовъ, но въ тоже время представляющаго настоящую рыцарскую фигуру, человѣка, исполненнаго чувства чести и восторженности, бодрости, отваги и достоинства. Онъ соединяетъ въ себѣ всю отвагу героевъ, всѣ добродѣтели цѣлаго рыцарства, имѣя передъ глазами фантастическіе образы, которые свели его съума. Онъ хочетъ осуществить еще разъ золотое время странствующаго рыцарства, давно уже превратившагося въ прахъ. Вѣрный рыцарскимъ обычаямъ, онъ выбираетъ себѣ оруженосца, представляющаго съ нимъ полнѣйшую противуположность, — хотя добродушнаго и честнаго, фанатически преданнаго своему господину, но невѣжественнаго и легковѣрнаго, неуклюжаго и эгоистичнаго, обжору и лжеца, словомъ — реалиста съ ногъ до головы.

Вполнѣ вооруженные и снабженные провіантомъ, оба выѣзжаютъ изъ родной деревни на поиски приключеній, которыя разгоряченная фантазія рыцаря видитъ и находитъ на каждомъ шагу: вѣтряныя мельницы принимаетъ онъ за великановъ, стадо овецъ — за цѣлое войско, галерныхъ каторжниковъ — за испанскихъ ноблей и каждый шинокъ — за дворецъ; тогда какъ оруженосецъ его по своей непосредственности, не сознавая даже своего юмора, превращаетъ чудныя видѣнія своего господина въ голую прозу дѣйствительности. Это постоянное столкновеніе идеала съ суровою прозой дѣйствительной жизни, пафоса стараго времени съ настоящимъ должно приводить въ самымъ страннымъ результатамъ, которые постоянно подтверждаетъ справедливость геніальныхъ словъ: du sablime au ri'd'cule il u y' a qu ùn pas, пока наконецъ наши представители идеализма и реализма, помятые и тѣломъ и душою, возвращаются на родину. Но на этомъ, какъ поясняетъ Сервантесъ, исторія ихъ далеко еще не кончена. Этимъ заключается первая часть. Послѣ ея появленія мы не имѣемъ никакихъ свѣдѣній о Сервантесѣ почти въ теченіе восьми лѣтъ; только въ 1613 году, когда онъ издаетъ свои новеллы, мы встрѣчаемъ его имя и, въ предисловіи въ этому собранію прекрасныхъ сочиненій, онъ обѣщаетъ вторую часть Донъ-Кихота. Но когда онъ дошелъ до 58 главы въ Фарагонѣ (1614), появилась вторая часть Донъ-Кихота. Авторъ ея былъ извѣстный Алонзо Фернандецъ де Авеллаведа изъ Тардезильяза, подъ именемъ котораго скрывалось какое-то духовное лицо и вмѣстѣ съ тѣмъ писатель комедій. Въ этомъ литературномъ фактѣ, единственномъ въ своемъ родѣ, удивительно то, что подражатель и продолжатель какъ будто угадываетъ содержаніе еще неоконченнаго образца. Книга, написанная безъ генія Сервантеса, хотя автору ея и удавалось по временамъ попадать въ тонъ съ Сервантесомъ, не заслужила бы никакого вниманія, еслибы образецъ не получилъ уже такого громаднаго значенія. Но самъ авторъ уничтожилъ себя, стараясь всѣми силами унизить образецъ и насмѣхаясь надъ поэтомъ, надъ его старостью, страданіями и даже надъ его ранами, заслуживающими глубокаго уваженія. Къ сожалѣнію, раздраженіе, возбужденное въ Сервантесѣ этимъ возмутительнымъ литературнымъ подлогомъ, о которомъ онъ много говоритъ во второй части, не осталось безъ вліянія на дальнѣйшую обработку его произведеній. Сервантесъ работалъ быстро до конца и пришелъ къ нему гораздо раньше, чѣмъ предполагалъ. Вторая часть, оконченная въ февралѣ 1615 г., появилась осенью слѣдующаго года. Такимъ образомъ Донъ-Кихотъ представляетъ пятнадцатилѣтній трудъ и если первая часть его есть произведеніе шутника, то вторая, появившаяся спустя десять лѣтъ, есть произведеніе философа. Въ этой второй части Донъ-Кихотъ снова выходитъ искать приключеній, которыя становятся еще богаче и фантастичнѣе и носятъ еще болѣе романтическій характеръ, чѣмъ въ первой части, но здѣсь они не имѣютъ такой типической физіономіи, не такъ глубоко запечатлѣваются въ народной памяти, вслѣдствіе чего первая часть стала такъ популярна, что послужила источникомъ возникновенія множества пословицъ и поговорокъ.

Во второй части исторія еще долго стоитъ на томъ же уровнѣ, какъ и въ первой, но наконецъ, — какъ говоритъ Френцель, — на одномъ роковомъ мѣстѣ комедія переходитъ въ трагедію. Пока Донъ-Кихотъ вводится въ заблужденіе и обманывается собственными глазами, которыми онъ видитъ все, какъ настоящій странствующій рыцарь, мы попадаемся съ нимъ въ тѣже сѣти. Но когда другіе начинаютъ съ нимъ злыя шутки, когда они съ намѣреніемъ наталкиваютъ его на заблужденіе и печальныя ошибки для собственной потѣхи, тогда этотъ блестящій умъ меркнетъ и Донъ-Кихотъ становится для насъ жалкимъ помѣшаннымъ, годнымъ лишь для дома сумасшедшихъ въ Севильи. Чарльзъ Ламбъ сказалъ совершенно справедливо: Гонерилья покраснѣла бы, сдѣлавъ что-нибудь подобное отрекшемуся королю и волчица Регана, не смотря на свой слабый разсудокъ, не могла бы продолжать своихъ шутокъ, а Донъ-Кихотъ вытерпѣлъ все это отъ недостойной королевы. Какое низкое, негодное общество! Герой Авелланеды могъ и долженъ былъ покончить такими заблужденіями, но Сервантесъ никогда не могъ ошибаться подобно ему. Если похвалы шуткамъ Санчо, который здѣсь, какъ и у Авелланеды, выступаетъ на первый планъ, могли заставить его сдѣлать этотъ характеръ средоточіемъ дальнѣйшаго разсказа, то этого достаточно, чтобы въ большей половинѣ второй части уничтожилось состраданіе къ герою. Поэтому мы не можемъ понять, какъ историкъ испанской литературы, Джоржъ Тикноръ, отдаетъ несравненное преимущество сравнительно съ первою, если только мы признаемъ, что онъ придаетъ большее значеніе художественной композиціи, а не идеальному содержанію.

Мы забываемъ о той скукѣ при чтеніи одной части второй половины романа, а не о великомъ созданіи цѣлаго, про которое Фишеръ могъ сказать: безсмертная заслуга Сервантеса состоитъ въ томъ, что онъ въ одномъ произведеніи съ художественною ироніею создалъ комическій и вмѣстѣ съ тѣмъ естественный романъ. Это осмѣяніе рыцарства дѣлаетъ его народнымъ романомъ, потому что народъ возбуждается имъ къ осмѣянію отжившаго идеала аристократіи».

Яснѣе нельзя выразить значеніе этой книги для всей литературы.

Обратимся еще разъ къ личности самого поэта. Сервантесъ въ 1606 г. пріѣхалъ въ Мадридъ, слѣдуя, вѣроятно, за испанскимъ дворомъ; тамъ онъ оставался постоянно и выѣхалъ изъ него однажды, незадолго передъ смертью.

Не смотря на высокія заслуги поэта, онъ жилъ постоянно въ очень стѣснительныхъ условіяхъ, поддерживаемый только милостью двухъ своихъ покровителей, архіепископа Толедскаго и графа Линозскаго. Дворъ не сдѣлалъ ничего для величайшаго ума своего времени. О самомъ поэтѣ не думали вовсе, тогда какъ книгой его не могли начитаться досыта. Разсказываютъ, что Филиппъ III, стоя однажды на балконѣ своего дворца, увидѣлъ на берегу Мансанареса студента, который съ удивленіемъ читалъ какую-то книгу, постоянно прерывая чтеніе неудержимымъ смѣхомъ, и король сказалъ тотчасъ-же: «этотъ человѣкъ или дуракъ или читаетъ Донъ-Кихота». Королевское остроуміи оказалось справедливымъ, но никому изъ придворныхъ не пришло въ голову обратитъ вниманіе короля на бѣдность, въ которой находился авторъ знаменитой книги.

Послѣдніе годы своей жизни Сервантесъ посвятилъ вполнѣ музамъ. Начатые уже въ Севильи двѣнадцать нравственныхъ разсказовъ («Novelas ejemplares», которые также можно считать мастерскими разсказами) появились въ 1613 г. въ Мадридѣ. Всѣ эти новеллы, ивъ которыхъ маленькая Мадридская цыганка особенно дорога для германцевъ, вслѣдствіе «presiosa» Вольфе и Вебера, возникли на свѣжей и богатой почвѣ народныхъ характеровъ и выражаютъ собою всю полноту настоящей испанской живости и отличаются такою прелестью языка, что и до сихъ поръ, остаются недосягаемымъ образцомъ, хотя это самыя раннія изъ испанскихъ новеллъ. Сервантесъ достигъ уже преклонной старости, когда онъ создалъ свое послѣднее сочиненіе «Периллесъ и Сигизмунда», серьезный романъ, который онъ считалъ лучшимъ произведеніемъ своего пера; для насъ онъ имѣетъ только историческій интересъ и появился уже черезъ годъ послѣ его смерти.

Весною 1616 года онъ переѣхалъ въ Эсквивіаръ, гдѣ находилось маленькое имѣніе, оставленное ему женою. Въ началѣ апрѣля онъ возвратился въ Мадридъ смертельно больной. Дорогой встрѣтился ему студентъ медицины и далъ ему совѣтъ, какъ дѣйствовать противъ водяной, которой онъ страдалъ, на что Сервантесъ возразилъ ему: «пульсъ у меня бьется такъ сильно, что къ воскресенью все должно кончиться. И въ самомъ дѣлѣ, такъ и случилось. 16 апрѣля совершено было надъ нимъ соборованіе. На слѣдующій день онъ написалъ, исполненное юмора и проникнутое истиннымъ мужествомъ, посвященіе «Периллеса и Сигизмунды» графу фонъ-Деносу, и четыре дня спустя его не стало. Онъ умеръ въ домѣ, находившемся въ улицѣ Calle de Leon, и домъ этотъ украшенъ по настоящее время медальоннымъ портретомъ Сервантеса. Умеръ онъ въ объятіяхъ своей жены, за десять дней до смерти Шекспира, своего единственнаго соперника. Его схоронили въ монастырѣ ордена св. Троицы. Монастырь этотъ отошелъ впослѣдствіи отъ ордена и когда позднѣе хватились могилы Сервантеса, то ее уже не нашли. Но за то имя его сохранилось въ памяти современниковъ и потомковъ, окруженное такой славой, на которую едва-ли можетъ претендовать какое-либо другое имя въ литературѣ, за исключеніемъ Шекспира. Не знаемъ на основаніи какихъ документовъ, но испанская библіографія утверждала даже въ послѣднее время, что въ промежутокъ съ 1605 по 1857 годъ въ Испаніи выпущено было не менѣе четырехъ-сотъ изданій его сочиненія; переводныхъ изданій его на англійскомъ языкѣ 200, на французскомъ — 168, на итальянскомъ — 96, на португальскомъ — 80, на нѣмецкомъ — 70, на шведскомъ — 13, на польскомъ — 8, на датскомъ — 6, на русскомъ 5 и на латинскомъ — 1. Мы не считаемъ подражаній, передѣлокъ для сцены, въ формѣ драмъ, оперъ и даже балетовъ. Словомъ, обширность этой литературы вполнѣ доказываетъ популярность книги и ея героя.