"Норки!" - читать интересную книгу автора (Чиппендейл Питер)

ЧиппендейлП. Норки!: Роман / Пер. с англ. В. Гришечкина. — М.: ТЕРРА—Книжный клуб, 2002. — 576 с. — (Заповедный мир).

Роман «Норки!» — злободневная, острая и жестокая «звериная» фэнтези — является выдаюшимся дебютом Питера Чиппендейла. Роман написан с такой страстью, юмором и поразительным проникновением в суть политических интриг, что это делает его сравнимым со «Скотным двором» Дж. Оруэлла, но в 90-е годы.

В этой книге соединилось все, чего, по словам Томаса Вулфа, недостает в современных романах: трагикомизм, диккенсовское богатство характеров, столкновение разных культур.

Peter Chippindale«mink!»

Издательство выражаетблагодарность литературному агентству Эндрю Нюрнберг

Перевод с английского В. ГРИШЕЧКИНА

Питер Чиппендейл

Глава 9. НА КРАЮ

Опять Мега крючился на доске над выгребной ямой. Хранитель снова изменил их меню, и теперь все норки поголовно страдали поносом. Вблизи уборной было очень оживленно; многие, не решаясь отойти, с несчастным видом сидели неподалеку от входа.

Попытавшись отключиться от вида мающихся у входа норок, Мега прикрыл глаза и целиком отдался стремительному течению своих мыслей. После происшествия с птицами он старался держаться подальше от Маты, поскольку в воспоминаниях о том, как они вдвоем рвали еще живую плоть, было что-то настолько интимное, что Мега каждый раз чувствовал себя неловко. Происшедшее между ними в эти короткие мгновения казалось необычайно глубоким и значительным, ему, несомненно, требовалось время, чтобы как следует это осмыслить. И дело было не только в Мате; после убийства птиц, визита Горчицы и Посвящения весь мир Меги неожиданно встал с ног на голову, и привыкнуть к этому было не так-то легко. Кроме того, с некоторых пор доктрина Старейшин вдруг стала казаться ему неубедительной. Версия Старейшин относительно устройства жизни норок в вольере представлялась ему уже не просто скучной, а насквозь лживой.

Те дни, когда маленького Мегу шпыняли все кому не лень, давно миновали. Шеба научила его неплохо драться, и Мега постоянно испытывал себя в схватках с ровесниками и наращивал силу. Вообще-то Мега был склонен удовлетвориться тем местом, какое ему достанется, однако сражался изо всех сил, до победного конца,— а кто бы стал поступать иначе? Лишь изредка он спрашивал себя, не перестаралась ли Шеба, постоянно толкуя о его исключительности и о «его времени», которое наступит неизвестно когда. Возможно, им двигало именно ее честолюбие, ее стремление еще раз достойно прожить свою жизнь, на этот раз — воплощенную в сыне. Если так — что ж, он будет любить ее ничуть не меньше, но пуще всего Меге хотелось быть самим собой и делать то, что он должен.

Впоследствии, выигрывая одну схватку за другой, Мега понял, что, вне зависимости от желаний его матери, ему суждено высокое положение. Сила, как довольно рано догадался Мега, наблюдая за теми, кто был явно слабее его, но тем не менее представлял грозный авторитет для слабейших, была вещью страшной и жестокой. Тот, кто не умел ее применить, непоправимо терял лицо, — чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на Старейшин и низкопоклонство большинства перед ними. Гораздо больше Меге импонировали те, кто, безоговорочно признавая право сильного, не козырял своим высоким положением и не выставлял его ежеминутно напоказ из чистого тщеславия. Он и сам был таким. Несколько раз Мега даже позволял себе пойти на поводу у эмоций и, вмешавшись, спасти от жестокой расправы какого-нибудь несчастного, которого травила группа более сильных норок, хотя его об этом никто не просил.

И вот он на краю и не знает, что ему делать дальше.

Не на краю этой ямы, мысленно поправился Мега: подошел к концу некий период жизни, и теперь ему многое надо было решать. Происшествие с птицами положило конец всему, что было раньше, наполнив Мегу новыми чувствами и ощущениями, в которых он не успел еще толком разобраться. Всеобщее смятение, вспыхнувший в груди азарт охотника, хлопанье крыльев, отчаянное чириканье — все это ушло, забылось так же легко, как забывалось безумие, овладевавшее норками в ночь полнолуния. И лишь один момент — тот самый, когда он вонзил зубы в мягкое трепещущее тельце и почувствовал, как в нёбо ударили упругие, горячие струйки, — накрепко запечатлелся в памяти. Снова и снова вызывал он в воображении образ свирепо оскалившейся Маты: зубы влажно блестят, белая манишка забрызгана красным. Несомненно, в эти краткие минуты она думала и чувствовала так же, как он, и понимала, что это ощущение — настоящее, единственное настоящее из всего, что они испытали до сих пор. Квинтэссенция дикой норочьей жизни — вот что почуял Мега в этом, в общем-то, случайном эпизоде.

Блаженному неведению, в котором он пребывал, пришел конец, и Мега чувствовал, что не успокоится, пока не узнает об этой, другой жизни больше, много больше, и если после этого его жизнь — и жизнь других норок, как однажды проговорилась Шеба, — изменится круто и необратимо, ему придется смириться с этим.

Однако принятое решение вызывало у Меги и боль, и смущение. Шеба учила его быть честным и правдивым, и Мега гордился тем, что никогда еще не сказал ни слова лжи. Но инстинкт подсказывал ему, что в разговоре с Шебой лучше не упоминать, что не он, а Мата первой усомнилась в правдивости Старейшин и истинности их учения. И Мега не видел никакого выхода; так или иначе, ему придется либо прибегнуть к прямой лжи, либо обмануть Шебу, умолчав обо всех обстоятельствах, а ни того ни другого ему делать не хотелось. Где он должен остановиться? И сумеет ли он остановиться?

От размышлений Мегу отвлек пронзительный возмущенный писк, сменившийся гневными воплями. В дальнем углу уборной две сцепившиеся в драке самки едва балансировали на самом краю, и не успел Мега подумать, что же будет, как обе драчуньи медленно и неотвратимо накренились и, так и не выпустив друг друга, провалились в зловонную яму. Снизу донесся глухой всплеск, норки отчаянно забарахтались, а море нечистот лениво заколыхалось.

Мега почувствовал, как в животе у него все переворачивается. Вот каким будет их общий конец! Даже Массэм, беспомощно топтавшийся у края ямы вместе с остальными, выглядел по-настоящему потрясенным. Каждая норка знала, что самкам вполне по силам выбраться из ямы самостоятельно, но кто смог бы забыть ужас происшедшего, кто смог бы забыть их позор и свои собственные унижение и стыд, охватившие всех, кто видел, как, отплевываясь и кашляя, крепко зажмурив глаза и разбрасывая вокруг зловонные брызги, две самочки изо всех сил карабкаются наверх?

Мега неожиданно подумал, что такова будет жизнь всех его соплеменников, если только он не предпримет что-нибудь решительное, и, не заботясь больше о том, где его может прихватить, бросился на поиски Шебы.

Шеба, заметив озадаченное выражение на мордочке сына, торопливо подвинулась и дала ему место рядом с собой. Сейчас она с особенной силой ощущала владевшую им решимость.

— Я должен кое-что спросить у тебя, Шеба, — без предисловий заявил Мега. — Скажи, если лес, в который время от времени отправляется Горчица, и есть Счастливая Страна, то почему там нет ни одной норки?

— Отличный вопрос, Мега, — ответила Шеба, расцветая от удовольствия. Этого вопроса она ждала давно и надеялась его услышать. — Только расскажи мне сперва, что ты сам узнал и что понял.

— Практически ничего, мама,— буркнул Мега.— Я только подумал, может быть, никакой Счастливой Страны вовсе нет на свете?

— Тогда почему Старейшины твердят нам, будто она есть?

— Это несправедливо — спрашивать меня об этом! — с еще большей горечью воскликнул Мега. — Я ничего не могу объяснить. Просто мне кажется, что-то тут неправильно. Особенно насчет падающего неба. Ведь этого никак не проверишь, верно? Просто когда птицы пробрались в вольер, я… я почувствовал себя по-другому, как будто с меня сняли какую-то тяжесть, как будто я впервые живу настоящей жизнью, такой, как надо.

Он жалобно посмотрел на мать.

— Ты понимаешь, что я имею в виду? — с тревогой спросил Мега.

Шеба ласково улыбнулась в ответ:

— Понимаю, милый, отлично понимаю. У меня было точно такое же ощущение, пока я жила в клетке с твоим отцом. И именно его ты должен благодарить за то, что я сейчас тебе расскажу. Идем со мной.

Мега прошел за матерью к крошечному домику-укрытию, притулившемуся у задней стены последней, пустующей клетки, о котором он давно знал, но в котором ему еще ни разу не приходилось бывать вместе с матерью.

В домике никого не было.

— Твой отец, Соломон, многое повидал, Мега, — сказала Шеба, устраиваясь на подгнившей соломе и стараясь собраться с мыслями. — Многое узнал, о многом догадался и рассказал мне. И вот что главное: как бы ни распинались Старейшины, большинство людей, включая нашего Хранителя, вовсе не друзья нам, а враги.

— Так как же насчет Счастливой Страны, Шеба? — нахмурившись, перебил Мега.

— Никакой Счастливой Страны нет.

— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — спросил он, и Шеба впервые уловила в его голосе новые, властные нотки.

— Ты не спрашивал, — ответила она нерешительно, а взгляд ее так и светился нежностью.

— Можно я спрошу тебя еще кое о чем? Шеба кивнула.

— Во время Посвящения Габбла спрашивал нас, стал бы Хранитель заботиться о нас, если бы он был нашим врагом. «Что мы для него?» — вот как он сказал. Ведь Хранитель не питается норками. Если бы он был врагом, он, скорее, убил бы нас. Это так, мама?

— Никто, и я в том числе, не мог ответить на этот вопрос, пока я не повстречала твоего отца, — сказала Шеба. — Соломон долго дразнил меня, когда я его спрашивала, но наконец ему пришлось сказать правду. «Люди и убивают нас, — вот как он сказал. — Люди убивают норок ради их шкурок». — «Но не будет же Хранитель есть наши шкурки?!» — сказала я ему. Как видишь, я не так хорошо соображаю.

Она с любовью улыбнулась Меге, и он улыбнулся в ответ, хотя сказанное ею потрясло его.

— «Он и не собирается их есть, глупенькая,— ответил мне Соломон. — Шкурки нужны Хранителю для других людей — чтобы они носили их в холода». Ты понимаешь, Мега?

Мега понял ее почти мгновенно. Это были те самые человеческие сменные шкуры, которыми он так восхищался. Собственного меха у людей не было; так что же могло согреть их лучше, чем густой норочий мех?

— Есть одна сложность, Мега, — поспешила предупредить его Шеба.— Даже Соломон говорил мне, что это гипотеза, которая выглядит правдоподобно и все объясняет, но которой он — да и никто другой — не мог найти никаких доказательств. Но я поверила ему в ту же минуту, как услышала, поверила, сама не знаю почему.

— И я верю, — не раздумывая, отозвался Мега.

— Потом твой отец спросил меня: «Скажи, Хранитель время от времени забирает из вольера самых старших норок?», — продолжала Шеба. — «Да, — ответила я. — Старейшины говорят, что он отправляет их в Счастливую Страну».— «Возможно, Старейшины и сами в это верят, — сказал твой отец, — хотя я в этом сомневаюсь. В других колониях я тоже видел подобные привилегированные группы — только там они назывались Сеньорами, Правителями, Старшинами. Другое название, но суть та же. Впрочем, даже если здешние Старейшины не верят в Счастливую Страну, они никогда в этом не признаются, и я могу объяснить почему. Что будет, если все норки в колонии узнают, что в конце концов им суждено быть убитыми и освежеванными? Как жить этим несчастным, не имея никакой надежды на освобождение? Каждый день ждать своего последнего часа? Не лучше ли дать им что-то, о чем они могли бы мечтать и на что надеяться? Сказочка о Счастливой Стране тут очень подойдет. И больше всего эта выдумка устраивает Старейшин, потому что благодаря ей им легче всего сохранить то положение, которое они занимают».

— Значит, в Дурных Мыслях нет ничего… дурного? — спросил в конце концов Мега.

— Абсолютно ничего, — улыбнулась Шеба. — Кроме того, никакие они не дурные — это совершенно правильные мысли, мысли настоящей норки.

— Но как же быть с тем, что говорил тебе Со… папа? Габбла утверждал, что у нас нет никаких возможностей бежать, и, похоже их действительно нет.

— А вот самое поразительное из всего, что я узнала от твоего отца, — ласково проговорила она. — Придет день, когда мы окажемся на свободе.

Мега безмолвно таращился на нее. Мгновение назад у него в голове все кипело и бурлило от обилия потрясающих новостей, но сейчас он почувствовал, как его охватывает удивительное спокойствие. Поднимаясь вверх по позвоночнику, оно разливалось по всему телу, принося с собой уверенность, которой он никогда прежде не испытывал.

— Я постараюсь припомнить слово в слово, что сказал мне твой отец. Я знаю, что для тебя это важно, — продолжала Шеба. — «Любопытные вещи случаются в наше время, — говорил он. — Впервые я услышал об этом в тот день, когда меня привезли на одну ферму исполнять мои обычные обязанности. Там бушевало форменное восстание. За день до того какие-то люди пробрались в сарай и открыли половину клеток. Они бы открыли их все, но снаружи раздался какой-то шум, и они в испуге бежали. Впоследствии до меня не раз доходили слухи о подобных происшествиях, и в конце концов у меня не осталось сомнений, что и среди людей у нас есть друзья. Не такие друзья, верить в которых вас заставляют Старейшины, а настоящие, готовые рисковать, чтобы освободить нас».— «Почему?» — спросила я его…

Шеба немного помолчала.

— Видишь ли, Мега, Соломон очень убедительно говорил, что Хранитель — наш враг. Я всегда подозревала, будто так оно и есть на самом деле, но мне ни разу не приходило в голову, что одни люди могут быть за нас, а другие — против. Но по словам Соломона, люди — слишком сложные существа и два разных человека даже могут неодинаково относиться к одной и той же проблеме. Сам Соломон усматривал подтверждение своим мыслям в том, как разозлился тамошний Хранитель, когда узнал, что другие люди выпустили его норок. Он наверняка попытался бы убить их, если бы ему представилась возможность. А они, в свою очередь, должно быть, сильно его боялись, если бежали при первом же подозрительном шуме. «Мне представляется, — сказал далее твой отец, — что вся загвоздка не в людях, которые могут открыть наши клетки, а в нас, норках. Норки зачастую не готовы принять свободу. Они просто не знают, что с ней делать. В тот раз лишь несколько норок ушли далеко, да и то по чистой случайности. Все остальные шныряли поблизости, и всех их вскорости переловили. Некоторые даже не осмелились переступить порог своей клетки, другие остановились у ворот сарая, а несколько норок сами вернулись к клеткам, когда наступило время кормления!» Твой отец очень смеялся, Мега!

Тут Шеба остановилась, заметив, как пристально глядит на нее Мега своими блестящими черными глазами. «Он уже знает, — с некоторым страхом подумала она. — Он уже знает!»

И она поспешила закончить свой рассказ:

— Вот что еще сказал мне твой отец, Мега: «Каждой колонии необходим сильный, авторитетный вожак. Не комитет, наподобие вашего Совета Старейшин, а лидер, способный не только убедить норок в реальности близкой свободы, но и возглавить успешный побег». Как ты, наверное, уже догадался, мой любимый сын, — ты и есть такой вожак. Вот почему ты всегда был не таким, как другие; ты единственный, кто способен справиться с этой нелегкой задачей. Вести за собой других — вот твоя судьба, Мега!

Мега медленно кивнул. Казалось, он всегда знал это. Отсюда и высокое положение, которое он занял среди молодых. И дело далеко не в силе и ловкости, вернее, не только в силе и ловкости. Все гораздо сложнее — настолько сложнее, что он даже не мог себе этого представить, да он и не старался. Как бы там ни было, он обязан принять на себя всю ответственность.

— Я верю всему, что ты рассказала мне, Шеба. Я верю, что я, Мега, единственный в своем роде. Я готов сделать все, что в моих силах, чтобы положить конец позорному владычеству Старейшин и нашего врага — человека. И я уверен, что я, Мега, поведу норок по дороге свободы!

— Я тоже верю, мой дорогой сын. Я всегда верила в тебя и твою необычную судьбу. Единственное, чего я не знаю, это дня, когда люди-освободители откроют наши клетки, но рано или поздно этот день обязательно придет.

Только теперь, когда она передала ему свою ношу, ей открылось, сколь тяжкое бремя она носила. Может быть, и она — точно так же, как Мега,— принадлежит к числу избранных, задумалась Шеба. Может быть, судьба предначертала ей быть его воспитательницей и вдохновительницей?

Мега смотрел на нее с любовью, потом потерся носом о ее нос, и она почувствовала, как сердце ее тает. Какими словами описать любовь, которую мать испытывает к своему сыну? Гордость, чувство до конца выполненного долга? Нет, не только. Была еще и боль от того, что он уходит, а ей приходится отпустить его от себя.