"Княжеские трапезы" - читать интересную книгу автора (Сан-Антонио)

22

Вернувшись в замок, Гертруда попросила внука примерить военную форму, принадлежавшую Сигизмонду. Эта просьба, вместо того чтобы развлечь Эдуара, напротив, привела его в самое глубокое замешательство. Но так как бабушка стояла на своем, он согласился. С покойным князем он был приблизительно одного роста, зато более упитанным, чем отец, поэтому с трудом застегнул брюки и китель. Тут же была призвана Лола, в чьи обязанности входило и шитье. Она уверила, что если переставить пуговицы и слегка распустить одежду сзади, на монсеньоре Эдуаре все будет сидеть как влитое. Княгиня потребовала от служанки немедленно приступить к работе, потому что она собиралась в самое ближайшее время устроить прием, дабы представить внука малочисленной черногорской колонии, проживающей в изгнании в Швейцарии и во Франции, и желала, чтобы Эдуар появился на людях в парадной маршальской форме. Гертруда хотела поставить своих «подданных» перед свершившимся фактом, а ничто не может произвести на вассалов большего впечатления, чем парадная одежда их сюзерена.

Княгиня заявила, что намечает встретиться с юристом, чтобы установить посмертное отцовство, основываясь на известном письме, написанном Сигизмондом, а также на свидетельстве герцога Гролоффа, на своем собственном и, разумеется, Розины; таким образом, месье Бланвен Эдуар превратится в Эдуара Скобоса, князя Эдуара Первого Черногорского.

— Я дам тебе книги о нашей стране, ты должен выучить наизусть историю Черногории. В те времена твоя мать сумела вызвать интерес к себе тем, что обладала какими-то зачатками знаний о ней, хотя она вовсе не предполагала, что произойдет эта встреча. Затем ты выучишь катехизис и станешь католиком.

Она, всегда такая спокойная, пришла в возбуждение, на старческих щеках заиграл румянец. Согласие Эдуара там, на кладбище, вызвало у Гертруды неукротимый прилив энергии, такие же чувства она испытывала и до смерти своего сына. Этого тридцатидвухлетнего мужчину нужно было воспитывать, начиная с нуля, как ребенка. Он — человек, а должен стать князем, и руководить этими метаморфозами будет именно она. В свои без малого восемьдесят лет Гертруда вновь стала матерью, и это было равнозначно счастью.

В тот же вечер Эдуар написал Розине подробное письмо. Объясняя ей глубинные причины своего выбора, он объяснял их сам себе. Это был вызов судьбы. Прожив в безотцовщине, Бланвен питал надежду стать настоящим сыном, выполнив для этого то, что не смог совершить человек, давший ему жизнь. Эдуар уверил мать в своей сыновней любви, сообщил, что вскоре ее пригласят в замок, где княгиня будет обращаться с ней как с ровней. Он посоветовал Розине забросить ее загадочные работы (у него были все основания опасаться их), потому что — он пообещал — положение матери вскоре должно измениться, и ему казалось бесполезным вкладывать деньги в участок земли, с которым Розине, возможно, придется расстаться.

Перо резво поспевало за чувствами Эдуара, за его вдохновением. Ему подумалось, что это — первое настоящее письмо, написанное им Розине, милой, доброй, наивной Розине. В конце он попросил мать время от времени наведываться в гараж, чтобы проверить, справляется ли Банан с делами.

Заснул Эдуар очень поздно, вспоминая перед сном могилу Рашели и «могилу» мотоциклов, показанную ему Вальтером по его просьбе; ему вспомнилась и могила Эли Мазюро, несчастного таксиста, убитого Мари-Шарлотт. Земля есть и в землю отыдеши. А последнее, что увидел Бланвен перед тем, как заснуть, был он сам: стоящий перед зеркалом в слишком тесной для него военной форме. В светло-голубой форме с черными обшлагами на мундире и черными лампасами на брюках, с золотыми эполетами, сверкающими орденами — орденами, имевшими какое-то значение лишь для очень узкого круга лиц.

Каждое утро Вальтер поднимал флаги.

Справа от ворот высился шест для флагов. Сначала Вальтер поднимал швейцарский флаг, затем — черногорский, с изображением шести серебряных раковин на лазурном фоне и с потрепанным гербом. Раньше, когда в замке еще принимали иностранных гостей, те могли видеть и свой флаг, расположенный чуть ниже двух первых. Но после смерти князя в 1972 году только штандарты Швейцарии и Черногории со следами времени и непогоды на своих полотнищах продолжали реять в небе Гельвеции.

Из окна своей спальни Эдуар наблюдал за стариком. Тому было трудно тянуть трос, потому что день ото дня его ревматические боли становились все сильнее и сильнее. Должно быть, совсем скоро Вальтеру придется оставить работу и отправиться на заслуженный отдых. У него был доставшийся ему от родителей домик на севере Италии, там старый слуга и думал найти последний покой, покинув Версуа. Но этому плану противилась его жена-испанка: будучи моложе своего мужа, она хотела поработать в замке еще несколько лет.

Закончив бриться, Эдуар вышел из спальни. Послышался телефонный звонок, что случалось довольно редко. Он не походил на обычные звонки, а напоминал старый паровозный гудок. Очевидно, кто-то снял трубку, поскольку звонки прекратились. Стоя на верхней ступеньке лестницы, Эдуар ждал, уверенный, что звонили ему. И действительно, мисс Маргарет обратилась к нему:

— Вас к телефону, монсеньор! — послышался из холла ее голос с прелестным ирландским акцентом.

Эдуар резво сбежал вниз. Когда он взял трубку, их пальцы соприкоснулись, и Бланвен улыбнулся, заметив, что Маргарет красива.

Банан ждал у аппарата, прочищая горло.

— О! Это ты, Селим? — спросил Эдуар. — Каким ветром?

— Ураганным, — ответил молодой араб. — Тут такая каша заваривается, парень.

— Ах, вот как! — задохнулся Эдуар, сразу же вспомнив о мертвеце, зарытом на стройке.

Банан понял, о чем подумал его хозяин.

— Нет-нет, совсем не то. Речь идет о бежевой тачке, которую ты купил у Охальника. Ее украли из частного музея. Охальника взяли за жабры, а он — сволочь и есть сволочь — раскололся и выдал, кому продал машину. Так что в гараж заявились двое легавых.

— Не заявились, а приперлись! — поправил Эдуар.

— Ладно, пусть будет «приперлись». Они обыскали весь гараж, нашли бежевую тачку и требуют квитанции на все остальные. Что скажешь?

— Посмотрим, — уклончиво ответил князь.

— Поторопись, потому что они обязательно вызовут тебя. Я сказал, что ты находишься на отдыхе в Швейцарии, а когда вернешься, мол, не знаю.

— Правильно сделал.

— Что ты собираешься предпринять, Дуду?

— Надо все хорошенько обдумать. Такое случается со мной впервые, будто пыльным мешком из-за угла ударили.

— А ты сможешь показать легавым квитанции?

— А ты? — усмехнулся Эдуар.

— Тебе смешно, а я принимаю главный удар на себя.

Бланвену не понравился ответ Банана: он выдавал его страх. А что будет, если однажды парня спросят о трупе Эли Мазюро?

— Составь список всех машин, находящихся в гараже, со всеми их данными, и перешли мне по факсу в почтовое отделение Версуа, кантон Женева. И, главное, успокойся, малыш!

— Видишь ли, я думал… в общем, — попробовал было защищаться Банан. — Может быть, дело с этой тачкой — только начало цепочки.

— Начало цепочки — еще не конец для настоящего мужчины! Ну-ка, арабчонок, возьми себя в руки, а не то я отправлю тебя обратно в Алжир. Как поживает Наджиба?

— Она любит тебя! Только о тебе и говорит. Она ждет тебя.

Эдуар обрадовался, услышав веселые нотки в голосе Банана.

— После несчастного случая у нее совершенно вылетело из головы, что ты засранец каких поискать и к тому же гяур, — добавил магрибинец, — но, если ты обесчестишь ее, мой старикан отрежет тебе яйца. Незавидное у тебя положение. Что скажешь на это?

— Безвыходных положений не бывает, — ответил Эдуар.

Он с удивлением отметил, что маленькая дикарка больше не вдохновляет его. Раньше ему нравилась в Наджибе ее неприрученность, свойственная арабским женщинам, но от ее любовного порыва, возникшего после черепно-мозговой травмы, и от того, что она вешалась ему на шею, Бланвен ощущал определенную неловкость. Эдуар подумал, что если он поддастся девчонке, то впоследствии она придет в себя и заставит его дорого заплатить. Этого-то он и боялся.

Бланвен успокоил Банана, сказав, что поводов для волнений нет, что в самом ближайшем будущем он уладит это дело, взял координаты инспектора полиции, занимавшегося кражей бежевого «ситроена», и повесил трубку.

В этом замке Бланвен чувствовал себя в безопасности, не осознавая, что над ним висит угроза обвинения в скупке краденого. Ему казалось, что торговля автомобилями, выпущенными пятьдесят лет назад, выходит из-под юрисдикции нынешних законов. Для любителей — это реликвии и все, связанное с ними, касается только любителей.

Раздумья Эдуара прервал Вальтер: он пришел сказать, что мадам княгиня просит внука зайти в ее покои. Бланвен ни разу не был там. Это было таинственное, сугубо личное место. Только Лола и мисс Маргарет имели допуск туда.

Эдуар осторожно постучал в тяжелую резную дверь. Гертруда крикнула, чтобы он вошел. При виде этой настоящей королевской комнаты на Бланвена напала робость, настолько роскошно было здесь убранство. К кровати с балдахином, стоявшей на возвышении, крытом красным бархатом, вели две ступеньки. Кровать прикрывали муаровые шторы, также красного цвета, ее увенчивала деревянная позолоченная корона. Оставшееся место в комнате занимали: громадный шкаф с росписью по дереву, наверное, швейцарской или австрийской работы (какие-то сельские мотивы), туалетный столик овальной формы с потускневшими зеркалами, письменный стол, выполненный в стиле эпохи Людовика XIII, и несколько кресел, настолько тяжелых, что Эдуару вспомнилось кресло бедняги Рашели, на котором ее выносили из вагончика, чтобы старуха могла подышать свежим воздухом.

Княгиня Гертруда стояла перед письменным столом. На ней был халат из черного бархата, воротник и обшлага которого были украшены белым мехом, голова повязана белой косынкой, что придавало княгине несколько нелепый вид.

Эдуар склонился перед старухой.

— Здравствуйте, матушка, — прошептал он.

Еще раньше Бланвен охотно прибегал к напыщенной речи. Это стало для него своеобразной игрой. Тщательно выбранные им обороты речи казались совершенно естественными его собеседникам. Сам же Эдуар упивался тем, что употреблял в повседневной речи слова и выражения, почерпнутые им из книг.

— Присядь, мое милое дитя.

Бланвен сел в ближайшее от него кресло. В домашней обстановке Гертруда выглядела как милая маленькая женщина с кипучей энергией, как постаревшая девочка, над которой не властно время.

Княгиня указала на кипу бумаг, разложенных на столе.

— Я уже предприняла кое-какие шаги по поводу посмертного установления отцовства: сняла несколько ксерокопий с письма Сигизмонда к Розине. Твоя мать мне вскоре понадобится. Попроси ее приехать со всеми документами — твоим свидетельством о рождении, что там еще…

— Лучше будет, если я сам съезжу за ней, — уверенно сказал Эдуар. — Женщина она весьма и весьма взбалмошная, сейчас занята работой, отнимающей у нее много времени, поэтому она найдет тысячу причин, чтобы уклониться от этого путешествия.

— В таком случае поезжай!

На лице княгини внезапно появилось трогательное выражение.

— Но ведь ты вернешься, правда? Ты ведь принял четкое решение?

— Принял, матушка.

— Ты даешь мне слово князя?

Сердце Эдуара забилось сильнее. Он поднял руку для клятвы.

— Даю слово князя, матушка!

В дверь постучали: пришла Лола получить распоряжения по поводу обеда. Выйдя из-за письменного стола, Гертруда принялась тихо обсуждать этот вопрос с кухаркой; она не любила говорить о домашних делах в присутствии посторонних — дело касалось только их двоих. Эдуар осмотрел роскошный блестящий письменный стол из темного дерева, заметил бланки из дорогой бумаги с княжеским гербом, под которым было выгравировано красивыми буквами с наклоном вправо: «Замок Версуа». Внизу бланка маленькими буковками был указан точный адрес и телефон.

Он схватил несколько бланков, сложил их вдвое и засунул в карман пиджака.

При виде этих бланков Эдуару пришла в голову превосходная — по его же собственному мнению — идея.

Служанка ушла, и Гертруда вернулась на место.

— Вот какую программу действий я предлагаю тебе, — объявила она. — Через десять дней будет национальный праздник Черногории. В этот день каждый год я устраиваю прием, в котором участвуют бывшие высокопоставленные сановники нашей страны, проживающие ныне в изгнании в Швейцарии, Франции и Италии; но время делает свое дело, и в этом году их будет не больше двенадцати. Я представлю им тебя, объясню ситуацию, не указывая, что твоя мать была служанкой. Каждый из гостей получит по факсимильной копии письма, написанного Сигизмондом, и по две фотографии: одну — твоего отца, другую — твою, где ваше сходство особенно поразительно. Затем ты отправишься за своей матерью. Итак, начинаем операцию «Признание».

С сегодняшнего дня мисс Маргарет займется твоим религиозным воспитанием. Для этого она использует старый катехизис, благодаря которому приобщилась к религии я сама. Этот катехизис написан более шестидесяти лет назад попечением Гренобльской епархии, а я была пансионеркой в одном католическом учебном заведении этого города. В нем не хватает нескольких страниц, некоторые понятия были пересмотрены, но это не имеет значения: я хочу, чтобы ты приобщился к религии благодаря той же книге, по которой начинала учиться я сама! Ты не возражаешь?

— Да будет так, как вы хотите, матушка.

После обеда Эдуар отправился в почтовое отделение, где его уже ждал факс. Банан составил список из восьми переднеприводных автомобилей, снабдив их необходимыми данными: дата выпуска, номер шасси, номер мотора и так далее. Укрывшись в нише, Эдуар изучал этот документ и вдруг увидел, как в почтовое отделение вошла герцогиня Гролофф. Хотя она была весьма пухленькой особой, а физиономия ее блестела, как калифорнийское яблоко, герцогиня напоминала только что причесанного пуделя. Ощущалось в ней нечто жизнерадостно-трепещущее. На женщине был костюм немецкого стиля — серо-фиолетового цвета, с воротничком из черного бархата, белая блузка и кожаные перчатки; вся она была увешана драгоценностями, больше подходящими для вечернего приема в замке, чем для вылазки в город за покупками.

Войдя в телефонную кабину, женщина набрала номер и принялась громко разговаривать, как это делают большинство немецкоговорящих швейцарцев: на немецком языке и его диалектах можно только орать, кажется, что они созданы для перепалки, а не для обычного разговора.

Хейди изъяснялась на исковерканном французском языке, путалась в родах и спряжениях глаголов, делала весьма смелые ударения.

Ее собеседником был некий Эрнст (должно быть, по-настоящему его звали Эрнест, потому что герцогиня обращалась к нему по-французски). Нежным голоском она называла его «сумасшедшим бэби», затем «милашкой», потом заявила, что скоро придет к нему и, как он и советовал, она надела «шварц друсики». Хейди также пообещала своему собеседнику, что съест его «всего совсем», почмокала губами, изображая поцелуи, и повесила трубку.

Ситуация позабавила Эдуара, и он отправился вслед за герцогиней Хейди, когда та вышла из здания почты. Далеко она не ушла. Пройдя несколько сот метров по улице Сюисс, женщина вошла в парикмахерскую, вывеска которой гласила: «Грация и красота. Эрнест Калиссон». Эдуар увидел стоявшие рядком четыре кресла, три из которых были заняты дамами, озабоченными своими прическами. Войдя в зал, герцогиня сразу же исчезла из поля зрения.

Подойдя поближе, Бланвен увидел прямо напротив входа в салон лестницу. Раздвижная перегородка отделяла зал от служебного помещения. Славная Хейди двинулась по направлению к лестнице. Сам хозяин салона со щеткой в руках орудовал над головой увядшей семидесятилетней женщины. Препоручив клиентку заботам одной из своих помощниц в необычайно короткой юбке-шортах, он поднялся по лестнице. Эдуар подумал, что парикмахер похож на Фаусто, любовника его матери; можно было подумать, что именно этот тип мужчин особо притягивает к себе женщин, стоявших на пороге своего шестидесятилетия.

Сам факт супружеской измены герцогини позабавил Эдуара. Объяснением могли служить мафусаилов возраст и хилый вид Гролоффа, но есть люди — и герцогиня была из их числа, — чьи любовные утехи можно представить себе, только если сильно напряжешь воображение.

Подталкиваемый каким-то шаловливым бесенком, Бланвен вошел в салон и без тени смущения поднялся по лестнице. На площадке второго этажа дверь была приоткрыта. Из ближайшей комнаты до него донеслось хихиканье обхаживаемой толстухи. Эдуар решительно пошел по коридору, увидел другую дверь. Хихиканье сменилось стонами.

Совершенно потеряв чувство стыда, Бланвен открыл дверь. Представившееся его глазам зрелище не разочаровало его. Задрав юбку до самой талии, толстуха Хейди лежала поперек кровати, широко раскинув ноги. На ней были чулки с черным поясом, черные же соблазнительные трусики парикмахер постарался отодвинуть как можно дальше, чтобы удобнее было полизать герцогиню в самое интимное местечко. Как настоящий профессионал, месье Калиссон усугублял счастье дамы при помощи скрещенных среднего и указательного пальцев, водя ими вверх и вниз — движение, способное вызвать любовь партнерши, — даже если вместо пальцев у мужчины протезы, правда, более или менее гибкие.

При виде подобного распутства на грани гротеска у Эдуара кровь прилила к вискам.

— Так ли должна вести себя герцогиня? — прошептал он, как бы разговаривая сам с собой.

Парикмахерских дел мастер, чьи уши были зажаты мощными ляжками мадам Гролофф, ничего не услышал, зато его партнерша резко подскочила, чуть не вырвав добычу из уст Эрнеста. Перегнувшись всей верхней половиной туловища, Хейди смогла разглядеть незваного пришельца.

«Боже Всемогущий, — подумала Хейди на своем родном языке, — за что Вы так наказываете меня!»

Понимая, что происходит нечто ненормальное, парикмахер прекратил свои ласки и явил миру свое лицо с блестящими губами.

Увидев в комнате Эдуара, он пришел в ярость.

— Какого черта вам здесь надо, именно вам? — без всякого намека на любезность осведомился Эрнест.

Это «именно вам» усиливало резкость вопроса.

Не отвечая, Эдуар развернулся и вышел из комнаты, провожаемый проклятиями парикмахера, которого герцогиня тщетно пыталась успокоить. Бодрым шагом Бланвен дошел до очаровательного порта Шуазель, где в золотисто-коричневом оцепенении пританцовывали на воде хрупкие парусники. Эдуар вошел в кафе и заказал себе пива. За соседним столиком мужчина, одетый как марсельский моряк, рассказывал байки случайным слушателям, заглянувшим сюда пропустить по стаканчику. Бланвену подумалось, что все здесь дышало умиротворением, успокаивающим, счастливым умиротворением, какое бывает на некоторых курортах. Дело шло к лету, несмотря на переменчивую погоду. Дожди были недолгими, впрочем, и солнце не очень-то баловало. Тут ощущалась чисто швейцарская неподвижность, спокойная и мягкая, вселявшая уверенность в людей, живущих за пределами Гельвеции.

Опасность, которая поджидала во Франции, не тяготила Эдуара: он не придавал ей почти что никакого значения. Перспектива зажить княжеской жизнью была интересной, но особо не привлекала Бланвена. Он не испытывал ни малейшего желания играть роль князя, ему хотелось стать настоящим князем, поняв смысл своих функций. Как настоящий работяга, он желал выполнить неожиданно свалившуюся на него задачу. Главное — не допускать праздности, Чем грешил его отец. Не поддаваться тепличным условиям жизни в изгнании. В Эдуаре жило смутное чувство долга. Ему надо будет накрепко выучить историю Черногории; а может быть, в нынешние, более либеральные, времена существует возможность монархии в этой стране? Он должен отправиться туда, пока он еще зовется Бланвеном и является обладателем французского паспорта. Узнать общественное мнение, проанализировать политику правительства.

Такое решение привело Эдуара в восторг. Никогда прежде он не испытывал подобного прилива энтузиазма.

Это была скромная книжечка небольшого формата с обложкой цвета папье-маше и матерчатым корешком. В ней не хватало страниц, а оставшиеся были большей частью оторваны и вложены. Под епископским гербом было написано черными буквами: «Для пользования в Гренобльской епархии»; затем чуть ниже, вязью из усиков виноградной лозы, было выведено: «Гренобль, Феликс Дарделе, Печатник — Издатель, 4, Гранд-рю, 4». Книжечка пахла пожелтевшей бумагой, к этому запаху примешивался смутный аромат лилий.

— Волнующе, — вздохнул Эдуар.

Он старался представить себе княгиню Гертруду маленькой девочкой безукоризненного поведения, обучающейся в религиозной школе для царственных отпрысков; как она комментирует церковные песнопения, собранные в этой потрепанной книжечке. Наверное, она была благонравным ребенком, но решительно настроенной достойно встретить все удары, которые ей уготовит судьба.

Гертруда решила, что мисс Маргарет будет давать внуку уроки катехизиса в библиотеке — место там уединенное, никто туда ходит. Всю обстановку составляли только книжные полки, заполненные книгами в переплетах, а также кресло, диван и министерский письменный стол — трудно определить, в каком стиле он выполнен/ Ставни единственного окна постоянно закрыты, и помещение освещалось лишь люстрой о трех слабых лампочках с пергаментным абажуром, загаженным мухами.

Очень прямо, сжав колени, мисс Маргарет сидела в кресле. На ней было светло-голубое платье с белым воротничком, какое носят пансионерки. Между скромными грудями повис золотой крестик на цепочке. Женщина почти что не употребляла косметики, только пудра охряного цвета, скрывавшая ее веснушки, да чуть-чуть помады на губах. Стянутые на затылке волосы усиливали впечатление худобы. Эта женщина, которой скоро должно было исполниться сорок лет, сохраняла все повадки подростка; в ее ясном взоре читалась чрезмерная скромность — плохо сдерживаемая, близкая к испугу. Жизнь пугала ее, она чувствовала себя в безопасности под охраной маленькой низложенной княгини, чья энергия защищала мисс Маргарет.

Женщина сжимала в своих тонких руках книжечку, стараясь не выронить отклеившиеся страницы.

— Монсеньор, — начала Маргарет, и ее голос зазвучал, как флейта, английский же акцент придавал ему совершенную неотразимость, — в этом катехизисе не хватает первых страниц. Вполне возможно, что речь идет об обращении к читателю и о прологе, потому что затем следует глава, названная «Первая часть», в которой рассматриваются следующие вопросы: «истины о спасении, или истины, в которые должно верить, если хочешь достичь вечной жизни».

— А что такое вечная жизнь? — спросил небрежно Эдуар.

Мисс Маргарет опустила катехизис и взглянула на своего ученика; невежество Эдуара и, соответственно, масштаб ее задачи ужаснули ее.

— Монсеньор, — мужественно начала мисс Маргарет, — как вы думаете, что происходит с человеком, когда он умирает?

— Он прекращает жить! — ответил князь. Учительница чуть не задохнулась, но быстро взяла себя в руки:

— Прекращает жить тело. А как быть с душой?

— Душа подчинена телу, — уверил Эдуар мисс Маргарет. — Думаю, что они необходимы друг другу, но мне кажется совершенно очевидным, что тело более необходимо душе, чем душа телу. Маргарет перекрестилась.

— О! Монсеньор, вы кощунствуете, сами не осознавая этого: тело — всего лишь жалкая плотская оболочка души.

Эдуар с улыбкой взглянул на свою учительницу:

— Жалкая оболочка или нет, но ваша мне нравится, — сказал он.

Маргарет сделалась пунцовой, как мак, при этом взгляд ее стал отсутствующим, будто ее внезапно и сильно ударили по голове.

— С ума сойти можно, как же вы чувствительны, — заметил Эдуар, — от малейшего комплимента вы чуть в обморок не хлопаетесь. Можно подумать, что ваше единственное желание — быть незаметной. И вам это — с большим или меньшим успехом — удастся, но такое поведение преступно. Время проходит, назад его не вернуть. С каждым годом ваши шансы на настоящую жизнь — а под настоящей жизнью я имею в виду любовь — сокращаются. Постепенно ваше тело иссохнет, морщины покроют ваше прекрасное лицо, которое пока не поддается старению, грудь станет дряблой, а в улыбке вы будете показывать искусственные зубы. На вашем месте я бы закричал: «На помощь!», мисс Маргарет. Любили ли вы когда-нибудь мужчину или хотя бы женщину? Отвечайте мне, но только честно!

Глаза мисс Маргарет наполнились слезами, она молчала. Подвинувшись к ней, Эдуар взял свою учительницу за руку. Она нежно, но твердо высвободилась.

— Не сердитесь за мою откровенность, — продолжал Эдуар. — Я говорю все это не для того, чтобы обидеть вас, а чтобы вы встряхнулись; не имеет смысла звать пожарных, когда огонь уже все уничтожил. Как бы я хотел поиграть с вами в Пигмалиона! А знаете что? Я отвезу вас в Париж, поведу в салон красоты, пусть они откроют ваше настоящее лицо, ведь его черты, хотя они и красивы, не собраны воедино, вы не умеете ими пользоваться. Затем я пойду с вами в модный магазин, где вас оденут как современную женщину; и уж тогда получится новая мисс Маргарет, мисс Маргарет, которой удалось вскочить в уходящий поезд. Ну же, мой милый дружок, не плачьте, давайте-ка вернемся к вопросу о вечной жизни, в которую вы так сильно верите и которая меня так мало манит. Раз уж я должен стать католиком, продолжим игру. Значит, так: когда я умру, моя дута, широко размахивая крыльями, покинет мою оболочку. Так куда же она улетает?

— На встречу с Богом, — прошептала мисс Маргарет.

— О'кей, встречается она с Богом. А что потом?

— Если она достойна, то имеет право на вечную жизнь.

— А в чем это заключается?

— Мы, недостойные создания, не можем постичь этого блаженства.

— Браво! Вот так скорый способ решения вопроса. А если наша душа нечиста, она отправляется ко всем чертям? Может быть, к демону?

— Да, к демону. Эдуар зло рассмеялся.

— Как же можно уважать Бога, выдумавшего дьявола, — то есть наказание?

— Если Бог способен простить грешников, то как же Он должен вести себя с праведниками?

— Если Бог, который все создал, оставил человеку возможность обречь себя на вечные муки, значит, Он — злоумный Бог, может быть, даже извращенный, во всяком случае, такой Бог не «добрый Боженька».

При каждом замечании Эдуара мисс Маргарет не переставала креститься.

В конце концов, раздосадованный смятением своей учительницы, Бланвен заявил:

— Оставьте мне этот катехизис, Маргарет, я выучу его наизусть, ведь у меня слоновья память, благодаря чему я могу запомнить все, что прочел. Княгиня останется довольна нами.

Взяв книгу из рук мисс Маргарет, Эдуар поцеловал женщине кончики пальцев.

— Не приходите в отчаяние от моих слишком грубых речей, — сказал Эдуар. — Возможно, я верю в Бога даже больше, чем вы, но по-иному. Я признаю Господа Бога и оставляю вам вечную жизнь. Согласны?

Женщина попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.

Во время вечерней трапезы князь Эдуар испытал жестокое удовольствие. Он рассчитывал, что герцогиня извинится за происшедшее, но он не учел спокойной дерзости этой женщины, позволяющей ей смотреть прямо в лицо в любом затруднительном положении, являя при этом ясность духа, пусть даже наигранную, но все равно обезоруживающую ее противника.

Хейди вела себя как обычно: привычная, но скромная гостья, беседующая о хозяйстве, предупредительная со старой княгиней и своим престарелым супругом-герцогом. Она чувствовала на себе беспощадный и холодный взгляд Эдуара, но старалась не смущаться. Герцогиня достаточно разбиралась в мужчинах, чтобы не опасаться нескромных откровений со стороны молодого князя. Этот парень был слишком цельной натурой: о шалостях он может поговорить с человеком, непосредственно замешанным в них, но уж никто больше знать об этом не будет.

Эдуар же со своей стороны наслаждался тайной, связывающей его с этой женщиной, чьи приключения чем-то напоминали его собственные. Неожиданное замужество сделало из толстой швейцарки герцогиню, Бланвен же стал князем благодаря пожелтевшему от времени письму. Пока Хейди расправлялась при помощи рыбных столовых приборов с форелью под миндальным соусом, Эдуар видел ее, лежащую на кровати парикмахера, в трусиках и черных чулках, в нарочито возбуждающей позе, играющей роль шлюхи, чтобы удовлетворить фантазмы французского цирюльника — о его французском происхождении можно было догадаться по фамилии Калиссон и южному акценту. Видение этих шалостей смутило Эдуара тем больше, что его мучило отсутствие женщин в его нынешней жизни. Одна картина породила другие, и он бешено возжелал Хейди, посвятив ей такую эрекцию, о которой та и не догадывалась.

Пока Эдуар находился во власти похоти, княгиня Гертруда обсуждала с герцогом церемониал, предусмотренный на ближайшее 29 июня — национальный праздник Черногории. По подсчетам обоих старичков гостей должно было быть одиннадцать человек, все — представители высшей аристократии их страны. Праздник намечен на субботу, приглашенные прибудут в пятницу, поселят их в отеле «Бель-Вю», за исключением князя Игнация, двоюродного брата Оттона, — он остановится в замке. В отеле гости будут ужинать индивидуально.

В назначенный день все соберутся в замке. Церемония откроется мессой в часовне, служить будет отец Устрих, священник из Черногории, нашедший приют в монастыре Вальсент, что в кантоне Фрибур. А может быть, прибудет и сам епископ здешней епархии, ведь у него сложились самые дружеские отношения с княгиней Гертрудой, хотя он и не любил прикрывать своим авторитетом пышные церемонии частного порядка. После мессы состоится торжественный подъем флага, в это время прозвучит национальный гимн, записанный на кассету, но все присутствующие будут подпевать хором.

Княгиня вздрогнула.

— Кстати, Эдуар, вам следует выучить гимн вашей страны. Вы обучены музыке?

— Нет, — ответил Эдуар.

— Мисс Маргарет будет играть вам на фортепиано наш гимн, пока вы не выучите его. Да, а как обстоят дела с катехизисом?

— Очень хорошо, мадам, надеюсь, что в самом скором времени я смогу рассказать вам содержание этой книги наизусть.

Бабушка погладила внука по руке.

— Милый, милый мальчик, с какой же готовностью вы взялись за учебу, хотя и вышли из ученического возраста!

Когда ужин закончился, княгиня попросила Гролоффа уделить ей еще немного времени, чтобы обсудить программу праздника, и старички поспешно вышли из-за стола, застав тем самым врасплох герцогиню Хейди.

Оставшись наедине с Эдуаром, бывшая массажистка спросила, понизив голос:

— Должно быть, вы дурно думаете обо мне, монсеньор?

— Я думаю, — ответил князь, — что у вас как у женщины не на шутку разыгрался аппетит, а ваш старый муж не в силах утолить его.

Герцогиня бурно закивала.

— Дело обстоит именно так, князь.

— Давайте пройдемся по парку, чтобы иметь возможность спокойно поговорить.

Хотя это предложение и удивило Хейди, она не подала и виду и покорно отправилась за Эдуаром в парк, где вовсю распустилась листва. Луна играла в прятки с облаками. Парк, где царила тишина, казался более просторным, чем он был на самом деле; эту тишину нарушало только щелканье вантов о мачту для флагов.

Свежий ветер с озера мгновенно развеял мечтания Эдуара. Эта толстая и неумная женщина вновь показалась ему нелепой, даже жалкой, и парню стало стыдно за то, что он совсем недавно так страстно желал ее. Бланвен охотно поддавался призывам плоти, кроме Эдит Лаважоль ему частенько приходилось трахаться с толстухами, лишенными всякого очарования: официантками из баров, торговками, женами огородников, живущих по соседству. Поскольку он был красивым парнем с лицом ангела, слегка смахивающего на проходимца, победы доставались ему легко и среди привлекательных девчонок, но — тут уж без сомнения свою роль играл эдипов комплекс — больше всего ему подходили особы зрелого возраста и рыхлого телосложения.

Раз уж всякое желание у Эдуара пропало, ему пришлось резко сменить тему разговора.

— Герцогиня! — вдруг воскликнул он. — С парикмахером!

Будучи женщиной практического склада ума, Хейди ответила, что вышеозначенный парикмахер обладает бешеным темпераментом, не забыв лукаво отметить, что тот — француз (тем самым частичка славы досталась и князю), скромно уточнила, что она-то сама вовсе неблагородных кровей и посему не следует придавать этому адюльтеру больше внимания, чем он заслуживает.

В устах такой дурехи подобная речь могла сойти и за блестящее выступление адвоката в суде. Князь выказал великодушие и отпустил грешнице ее грехи, впрочем, ее вина ни с какой стороны не касалась его. Таким образом они и стали добрыми друзьями. Проникнувшись доверием к Эдуару, герцогиня призналась, что обожает плотские утехи и не может обходиться без них. В то время, когда она еще практиковала свое ремесло, случалось частенько, что массируемый ею мужчина вдруг оказывался на ней. Причем это происходило настолько часто, что она вынуждена была заказать особо прочный стол, способный выдержать барахтанье двух тел. Вот и объяснение тому, почему ее массажный кабинет так ценился среди пациентов.

Хейди нравилось, что она стала герцогиней, хотя в самой Швейцарии это явление не имело никакого смысла, ведь здесь отроду не было дворянских титулов, однако жизнь в замке тяготила бедняжку: тут все дышало старостью и скукой.

— К счастью, появились вы, монсеньор! После вашего приезда обстановка переменилась, и я чувствую, что вы измените паше существование, сделаете жизнь в Версуа более радостной. Я мечтаю о праздниках, но вовсе не о тех, которые готовят они; я уже несколько раз присутствовала на подобных мероприятиях и уверяю вас, что они еще более мрачные, чем некоторые похороны; я же имею в виду настоящие праздники с музыкой, монсеньор. Праздники с танцами, балы, где будет много света.

— Обещаю вам, что займусь этим вопросом, — заявил Эдуар.

— Не знаю только, пойдет ли на такое княгиня.

— Я приложу все силы, чтобы убедить ее.

— Во всяком случае, вам придется столкнуться с отчаянным сопротивлением со стороны моего мужа — герцога. Именно он распоряжается финансами, а уж скупердяй он известный. К тому же больше мечтает о домашних тапочках, чем о балах.

— Посмотрим, кто здесь князь! — величественно произнес Эдуар.

Схватив княжескую руку, толстуха склонилась над ней в поцелуе. Благодаря такому проявлению преданности со стороны одного из своих вассалов, Эдуар смог увидеть в декольте роскошную грудь герцогини и не отказал себе в удовольствии дотронуться до нее.

Грудь была еще крепкой и очень нежной на ощупь. Но уж что особо поразило князя, так это ее размер. Поскольку акт любви при помощи женской груди не часто встретишь, Эдуар не хотел упускать подобной возможности: достал свой член и вложил его посередине этой огромной груди — Хейди поспешно сжала ее обеими руками. Облегчение вскоре наступило, и герцогиня оказалась забрызганной до самого подбородка. С жаром поблагодарив князя за его семя, она ушла к себе через боковую дверь.