Глава XV
ОНИ ПОДХОДЯТ К ОСТРОВУ ЭЙЛСА-КРЕЙГ

На следующее утро Израиль был назначен квартирмейстером — унтер-офицером, которого обычно выбирают среди простых матросов и который в силу своих обязанностей большую часть времени проводит на юте, где находится капитан. Он должен следить в подзорную трубу, не появится ли на горизонте парус, спускать и поднимать флаг, а кроме того, наблюдать за рулевым. Поскольку на военных кораблях квартирмейстеров выбирают из числа не только наиболее опытных, но также и наиболее уважаемых и умных матросов, то нет ничего удивительного, что капитан и офицеры нередко держатся с ними почти как с равными. Таким образом, став квартирмейстером, Израиль уже по долгу службы постоянно находился в обществе Поля, и хотя они беседовали друг с другом на палубе почти так же фамильярно, как и в уединении каюты, это никого не удивляло и не порождало никаких кривотолков.

В начале апреля они шли вдоль берегов Уэльса, чьи величественные, увенчанные снегом горы так напоминают Норвегию. День выдался ясный и прохладный. Дул свежий, бодрящий ветер. И корабль, бегущий между Ирландией и Англией на север в Ирландское море, в самое сердце английских вод, пофыркивал, стряхивал пену с бушприта и, казалось, чувствовал всю бесшабашную дерзость того, кто затеял эту неслыханную экспедицию. Поль Джонс, выйдя на маленьком суденышке из военного французского порта, где стояло множество линейных кораблей, в одиночестве направлялся на единоборство со всем английским флотом. Вооруженный лишь метательными снарядами своей единственной крюйт-камеры, Поль, как древле юный Давид,[69] бросал вызов британскому Голиафу. В наши дни невозможно даже вообразить все трудности подобного предприятия. Это значило идти прямо на жерла пушек, равнодушно подставлять себя любым опасностям и смерти — подобный замысел мог увлечь лишь человека, пренебрегающего всеми предосторожностями дней войны и всеми обязательствами дней мира, человека, в чьем сердце мстительное негодование и раненое честолюбие оскорбленного героя соединяются с отчаянной ожесточенностью ренегата. То ли Кориолан[70] морей, то ли помесь джентльмена и волка.

На возвышении квартердека, где рядом с ним не было никого, кроме верного квартирмейстера, Поль позволил себе быть откровенным с Израилем и удовлетворил его естественное желание узнать кое-какие подробности об их экспедиции. Поль стоял, держась за ванты бизань-мачты и легко раскачиваясь над морем в небрежной позе, которая столь гармонировала с его дерзкой храбростью. Возле него расхаживал взад и вперед Израиль, то прижимая к глазу подзорную трубу, то беря ее под мышку (сущее воплощение благоразумной бдительности), и слушал рассказ капитана. Оказалось, что в ту ночь, когда Израиль приютил Поля в своей парижской спальне, герцог Шартрский и граф д'Эстен явились к доктору Франклину, чтобы сообщить полномочному комиссару колоний об окончательном согласии французского короля на снаряжение вооруженной американской экспедиции против англичан под его, комиссара, руководством. Дело было весьма деликатным. Хотя Франция стояла на грани вооруженного столкновения с Англией, официально война объявлена не была. Разумеется, подобная неопределенность как нельзя более благоприятствовала предприятиям, вроде предложенного Полем Джонсом.

Не будем подробно рассказывать о том, как капитан Поль и доктор Франклин готовили экспедицию, — достаточно сказать, что одержимый морской скиталец добился исполнения своего заветного желания и принял единоличную команду над вооруженным кораблем в английских водах — кораблем, имевшим законное право плавать под американским флагом, так как в сундучке его капитана хранился патент офицера американского военного флота. Он отправился в плаванье без каких-либо инструкций. Редкая проницательность доктора Франклина, позволявшая ему постигать самые редкие натуры, подсказала этому мудрецу, что ищущий добычи доблестный авантюрист вроде Поля Джонса, как и ищущий добычи лев, по самой своей природе — одинокий воин. «Оставьте его в покое», — ответил мудрец некоему государственному мужу, который захотел было стеснить свободу Поля, прислав ему пакет с инструкциями.

Для разрешения вопроса о том, считать ли Поля Джонса разбойником, героем или и тем и другим вместе, было пущено в ход немало тончайшей казуистики. Однако война и воины, как политика и политики, как вера и верующие, не терпят никакой умозрительности.

На второй день после того, как Израиль обосновался на борту «Скитальца», новоявленный квартирмейстер, беседуя с Полем на палубе, вдруг навел трубу на ирландский берег и объявил, что видит в той стороне большое судно. «Скиталец» кинулся в погоню, и почти в виду Дублинского порта, куда направлялся бриг, он был захвачен и с призовой командой Поля Джонса отправлен в Брест.

Затем «Скиталец» сделал крутой поворот, прошел мимо острова Мэн, направляясь к берегам Камберленда, и к закату на горизонте показался Уайтхейвен. Под покровом темноты корабль приблизился к порту, и отряд волонтеров уже готовился к высадке. Однако ветер переменился, посвежел, и на море поднялось сильное волнение.

— Мне не хочется навещать старых друзей в такую скверную погоду, — сказал капитан Поль Израилю. — Побродим по окрестностям, а визитную карточку оставим тут денька через два.

На следующее утро в бухте Глентайн у южного берега Шотландии они встретили таможенный баркас. Его обязанностью было производить досмотр торговых судов. «Скиталец» был замаскирован под купца: его корпус по борту опоясывала широкая бурая полоса — сюртук квакера скрывал турецкого разбойника. Можно было ожидать, что корсар, выполняющий веления закона, попробует остановить корсара, восстающего против них. Однако баркас немедленно обратился в бегство, и «Скиталец» тщетно обрушил град картечи на два его рейковых паруса, стонавшие под крепким ветром. Несмотря на яростную канонаду, баркасу удалось уйти.

На следующий день у мыса Малл-оф-Галлоуэй Поль оказался в такой близости от большого каботажного судна, груженного ячменем, что, опасаясь, как бы его присутствие в этих местах не было разглашено, он отправил его с этим известием кормой вперед прямо в преисподнюю, грянув по нему всеми бортовыми пушками и засеяв ячменем окрестные воды. От команды потопленного корабля он узнал, что в заливе Лох-Райан стоит на якоре флотилия в двадцать — тридцать судов под охраной вооруженной бригантины. Он повернул туда свой бушприт, но у входа в залив вновь задул встречный шквалистый ветер, и Поль отказался от своего намерения. Вскоре после этого ему встретился шлюп, шедший из Дублина, который был тотчас утоплен ради сохранения тайны.

Вот таким образом, подчиняясь более прихотям стихий, нежели военным инструкциям конгресса, смуглый капитан Поль кружил по Ирландскому морю, грозовой тучей нависая над оживленными портами, а затем, отброшенный противным ветром, метал молнии во все встречные суда, чье одиночество превращало их в мишень столь же заметную и легкую, как единственное дерево в открытой степи. А берега вокруг были усеяны гарнизонами, и все это внутреннее море кишело кораблями. С безнаказанностью левантинца[71] Поль носился на своем суденышке в самом сердце сильнейшей морской державы мира: электрический угорь, случайно проскользнувший в горло Британии с глотком древней океанской воды и терзающий ее внутренности.

Заметив затем большой корабль, направлявшийся в залив Клайд, он кинулся за ним в погоню, рассчитывая перерезать ему путь. Тот, однако, оказался отличным ходоком, и его преследователи напрягали все силы: Поль почти парил над квартердеком, поминутно приказывая крепче натягивать шкоты, чтобы до последнего дюйма использовать и без того уже готовые лопнуть паруса.

Вдруг в самый разгар погони на палубу «Скитальца» легла густая тень, словно началось затмение солнца, и ее граница заскользила по планширю, такая же четкая, как щели между досками. Эта тень поглощала все — властная тень острова Эйлса-Крейг, крутого, точно Хуан-Фернандес.[72] «Скиталец» шел над глубинами, которые вплотную примыкают к этой высочайшей из вершин Грампианских гор[73] там, где они тянутся по морскому дну.

Остров Эйлса-Крейг, огромный утес около мили в окружности, находится в восьми милях от берегов Эршира. Тысячефутовый конус высится среди моря, одинокий, как найденыш, и презрительный, как пирамида Хеопса. Но подобно разбитому черепу Голиафа, эту надменную вершину венчает покинутый замок, и под разрушенными сводами клубятся туманы, словно смутные призраки, теснящиеся в мозгу какого-нибудь обезумевшего гения, который и в своем падении лелеет лишь возвышенные думы.

Когда «Скиталец» приблизился к острову, и преследователь и преследуемый превратились рядом с этим массивом в ореховые скорлупки. Клотик «Скитальца» на девятьсот футов не доставал до фундамента развалин на вершине утеса.

Пока корабли еще находились в тени острова и она омрачала лица всех моряков, в настроении Поля произошла внезапная перемена. Он перестал отдавать властные приказы. Вдохновение, которое горело в его глазах, угасло. Вскоре он распорядился прекратить погоню. Повернув, они пошли на юг.

— Капитан Поль, — сказал немного погодя Израиль, — мне непонятно, почему вы перестали гнаться за этим купцом. Но, вероятно, дело в том, что он заманивал нас слишком глубоко в залив.

— К черту купца! — воскликнул Поль. — Я повернул не потому, что испугался его или короля Георга. Меня заставил повернуть вон тот владыка.

— Владыка?

— Ну да. Морской владыка. Вон тот — Эйлса-Крейг.