Глава XXIII ВТОРАЯ НОЧЬ НА РЕЙДЕ ПАПЕЭТЕ

На закате старший помощник возвращался с берега, весело напевая на носу шлюпки. Пытаясь взобраться на борт, он умудрился шлепнуться в воду. Юнга выловил его и потащил по палубе, осыпаемый самыми трогательными изъявлениями любви со стороны своей ноши. Брошенный в баркас, Джермин вскоре заснул; пробудившись около полуночи несколько протрезвившимся, он отправился на бак к матросам. Чтобы дальнейшее стало понятно, мы должны теперь временно его покинуть.

Было совершенно ясно, что Джермин не имел абсолютно ничего против выхода «Джулии» в море; в сущности он только этого и хотел. Какими соображениями он руководствовался при том состоянии, в каком мы находились, оставалось для нас загадкой. Тем не менее это было так. Сильно рассчитывая на свою заработанную кулаками популярность среди матросов, он надеялся, что те примирятся с кратковременным плаванием под его начальством, и был поэтому разочарован их поведением. Все же, думая, что они могут еще изменить свою точку зрения, когда узнают, какие хорошие времена для них уготовлены, он решил еще раз попытаться их уговорить.

Итак, дойдя до бака, он нагнулся к люку кубрика и самым сердечным тоном окликнул нас, приглашая пойти к нему в каюту, где, по его словам, у него имелось чем нас развеселить. Мы охотно последовали за ним и, расположившись на сундуке, ждали, пока юнга подаст выпивку.

Когда кружка стала переходить из рук в руки, Джермин, сидя в капитанском кресле, прикрепленном к палубе, и облокотясь о стол, принялся, как всегда прямо и откровенно, делиться своими мыслями. Он был еще далеко не трезв.

Он сказал, что мы поступаем очень глупо, ибо, если мы останемся на судне, он устроит нам здесь веселую жизнь, и напомнил нам, сколько еще непочатых бочонков в винном погребе «Джулии».

Он вскользь намекнул даже, что, возможно, мы не вернемся за капитаном, о котором отзывался весьма пренебрежительно, утверждая, как он часто делал и раньше, что тот не моряк.

Больше того, Джермин, имея, вероятно, в виду специально доктора Долговязого Духа и меня, выразил полную готовность обучить желающих, если таковые найдутся, всем премудростям и тайнам навигации, посулив даже безвозмездно предоставлять им в пользование свой квадрант.

Я забыл упомянуть, что предварительно он отвел доктора в сторону и заговорил о возвращении его в каюту в более высоком звании, бросив при этом намек о возможности продвижения по службе и для меня. Но все оказалось напрасно: матросы мечтали только о высадке на берег, и ничто не могло отвратить их от этого намерения.

Наконец Джермин пришел в ярость, значительно усиленную частыми прикладываниями к кружке, и, разразившись проклятиями, выгнал всех из каюты. В самом приятном расположении духа мы, спотыкаясь, поднялись по трапу.

На палубе стояла полная тишина, и некоторые из наиболее буйно настроенных матросов принялись уже было всерьез сокрушаться о том, что до утра не предвидится больше никакой веселой кутерьмы. Не прошло, однако, и пяти минут, как эти ребята получили полное удовлетворение.

Сиднеец Бен (по слухам, сбежавший «парень с постоянным пропуском»[51]), в числе немногих продолжавший по каким-то своим соображениям нести вахту, отправился развлечения ради вместе с остальными в каюту, и Бембо, который оставался все это время на палубе за старшего, то и дело звал его. Сперва Бен делал вид, что не слышит; когда же крики стали повторяться один за другим, он решительно отказался повиноваться, одновременно высказав несколько скупых замечаний относительно происхождения маори по материнской линии. Последний слишком долго жил среди моряков и не мог не понять крайней оскорбительности подобных намеков. Поэтому, как только матросы вышли из каюты, Бембо подозвал Бена и осыпал его такой руганью на своем ломаном жаргоне, что у всякого душа ушла бы в пятки. Каторжнику вино крепко ударило в голову, да и маори был также пьян. Мы не успели оглянуться, как Бен ударил Бембо, и они сцепились как магниты.

«Парень с постоянным пропуском» был опытным боксером, а маори в этом искусстве ничего не смыслил, и потому их силы оказались равны. Они душили и тузили друг друга, пока, наконец, не грохнулись оба на палубу и стали кататься по ней, окруженные кольцом зрителей, образовавшимся в один миг. Наконец, голова белого запрокинулась, и его лицо побагровело. Бембо впился зубами ему в горло. Матросы бросились к ним и оттащили Бембо, который отпустил свою жертву лишь после того, как его несколько раз ударили по голове.

Теперь ярость маори дошла до поистине дьявольского исступления; с горящими глазами, судорожно корчась, он лежал на палубе и не делал попыток встать. Полагая по поведению Бембо, что он усмирен, матросы, радуясь его унижению, отошли от него, предварительно обругав в обычном своем стиле людоедом и трусом.

Бену помогли подняться и увели вниз.

Вскоре после этого остальные, за немногими исключениями, тоже спустились в кубрик, и так как почти всю прошлую ночь им не пришлось спать, сразу же завалились подле сундуков и на подвесные койки. Через час в этой части судна не было слышно ни звука.

До того как Бембо оттащили, старший помощник тщетно пытался разнять противников, несколько раз ударив маори; но только вмешательство матросов положило конец сражению.

Когда команда разошлась, Джермин, хотя и был далеко не трезв, все же достаточно соображал и поручил юнге (напомню читателю, что тот был опытным моряком) следить за судном, а затем отправился в каюту и снова погрузился в пьяный сон.

Побыв с доктором на палубе еще некоторое время после того, как остальные ушли в кубрик, я собрался уже было последовать за ним вниз, как вдруг увидел, что маори встал, зачерпнул ведро воды и, подняв над головой, вылил его на себя. Он проделал это несколько раз. В таком поступке не было ничего особенного, но что-то в Бембо показалось мне странным. Однако я не стал заниматься дальнейшими размышлениями и спустился в люк.

Некоторое время я беспокойно дремал, то и дело просыпаясь; воздух в кубрике был очень спертый, так как здесь собралась почти вся команда, и я, захватив старый суконный бушлат, вышел на палубу с намерением поспать до утра на свежем воздухе. Там я застал кока и юнгу, Ваймонту, Каболку и Датчанина. Все они были тихие, смирные ребята и после отъезда капитана держались в стороне от остальных; старший помощник распорядился, чтобы они до восхода не уходили вниз. Они лежали под защитой фальшборта; кое-кто крепко спал, другие покуривали трубки и беседовали.

К моему удивлению, у руля стоял Бембо. Мне объяснили, что, так как народу было слишком мало, он сам вызвался исполнять обязанность штурвального в очередь с остальными, одновременно возглавляя вахту; против этого, конечно, никто не возражал.

Была чудесная ясная ночь; кругом лишь белые гребни волн, сверкавшие в свете луны и звезд. Дул легкий, но постепенно свежевший бриз, и бедная «Джульеточка», державшаяся круто к ветру, двигалась как ни в чем не бывало в сторону берега, смутные очертания которого возвышались вдали.

После шума минувшего дня царившая повсюду тишина действовала успокаивающе, и, наклонившись над бортом, я наслаждался ею.

Больше чем когда-либо прежде я сокрушался теперь о своем положении… Но что проку роптать? Упрекнуть себя мне было не в чем. Меня стало клонить ко сну, я расстелил бушлат у шпиля и попытался забыться.

Как долго я лежал там, не могу сказать; но когда я встал, первое, что бросилось мне в глаза, был Бембо за рулем. Его темная фигура поднималась и опускалась в такт движению судна, отчетливо вырисовываясь на фоне звездного неба. Стоя на расстоянии вытянутой руки от штурвала, выставив одну ногу и подавшись непокрытой головой вперед, он был, казалось, само нетерпение и ожидание. С того места, где я лежал, никого из вахтенных не было видно; нигде никто не шевелился. Пустынная палуба и раскинутые белые паруса мерцали в лунном свете.

Вдруг до моего слуха донесся какой-то нарастающий шум, и меня охватило смутное ощущение, что я когда-то раньше слышал его. Еще мгновение, и, совершенно проснувшись, я вскочил на ноги. Прямо впереди, и так близко, что у меня замерло сердце, виднелась длинная полоса вздымавшихся и пенившихся бурунов. Это были коралловые рифы, опоясывавшие остров. За ними, чуть не отбрасывая тень на палубу, поднимались сонные горы, над чьими туманными вершинами небо чуть-чуть серело, предвещая рассвет. Ветер посвежел, и, плавно скользя по волнам, мы неслись прямо на рифы.

С одного взгляда я понял все; коварное намерение Бембо было очевидным; дико закричав, чтобы разбудить вахтенных, я бросился на корму. Матросы в испуге вскочили, и, после короткой, но отчаянной борьбы мы оттащили маори от руля. Пока мы возились с ним, штурвал, на несколько мгновений предоставленный самому себе, закрутился в подветренную сторону, и тем самым, на наше счастье, привел нос судна к ветру, что замедлило его движение. До этого оно шло курсом, на три-четыре румба отклонявшимся от направления ветра, и приближалось к бурунам. Теперь, когда «Джулия» сбавила ход, я положил руль так, что паруса были едва наполнены, и мы скользили по касательной к земле. Идти по ветру — что было бы просто — означало почти мгновенную гибель, так как рифы делали здесь изгиб. В это время Датчанин и юнга все еще боролись с разъяренным маори, а остальные, растерявшись, с криками бегали взад и вперед.

В то мгновение, когда я схватил руль, старый кок бросился на бак и забарабанил аншпугом по кубрику.

— Буруны! Буруны совсем рядом! У самого судна! У самого судна! — орал он.

Матросы высыпали на палубу, озираясь в тупом ужасе.

— Брасопить передние реи! Трави подветренный фока-брас!

— По местам, к повороту! — кричали со всех сторон, между тем как команда, сбитая с толку тысячью приказаний, металась из стороны в сторону, охваченная паникой.

Казалось, все было кончено. Я уже собирался направить судно прямо по ветру (это спасло бы нас в данный момент, но в конце концов привело бы к неминуемой гибели), как вдруг резкий крик громом отозвался в моих ушах. То был Салем:

— К повороту, руль под ветер!

Закрутились ручки штурвального колеса, и «Джулия» с ее коротким килем круто повернула к ветру. Вскоре кливер-шкоты были закреплены вокруг нагелей, и люди, несколько овладевшие собой, бросились к брасам.

— Пошел контра-брас! — послышалась новая команда, когда свежий ветер пронесся вдоль палубы; и сразу же задние реи были обрасоплены.

Полминуты спустя мы легли на другой галс и, распустив все паруса, стали отдаляться от земли.

Когда мы совершали поворот, до рифа оставалось уже рукой подать, и никакая земная сила не могла бы нас спасти, если бы море до самого края коралловой гряды не было исключительно глубоким.