"Точка опоры" - читать интересную книгу автора (Коптелов Афанасий Лазаревич)3— О-о, гостьи ко мне! Долгожданные! — Мария Александровна распахнула дверь. — Входите, дорогие мои! Входите. Расцеловалась сначала с Елизаветой Васильевной, потом — с Наденькой. — Вы так налегке?! А где же ваши вещи? — На вокзале оставили, — ответила Крупская-старшая. — Мы ведь только на часок. — Ну-у, что вы? Столько лет не виделись и… Я думала, поживете, отдохнете… — Полицией отдых не предусмотрен, — улыбнулась Надя, сбрасывая шубку. — У нас и билеты до Питера. Хотя мне туда тоже нельзя носа показывать. Да вот маме надо помочь устроиться с квартирой. — Такая жалость… — вздохнула Мария Александровна. — Но ничего, видно, не поделаешь… — На тревожные взгляды ответила: — Одна я… В ночь на первое марта опять вломились… И увели… в Таганку. — Да когда же это кончится?! — Елизавета Васильевна, успев раздеться, потрясла дрожащими руками. — На весь бы мир крикнуть: «Люди добрые, скажите — когда?» — Скоро, мама. — Э-э, который раз уже слышу. — Теперь — скоро. Может, через год или два… — У нас недавно студенты подымались, — сказала Мария Александровна. — По Тверскому бульвару да по Никольской ходили с песнями! Больше тысячи человек! — А потом их — в Бутырки? — Да, не миновала участь… Но, Елизавета Васильевна, голубушка, всех не пересажают. Стены тюрем не выдержат. Рухнут, как Бастилия. — В это и я давно верю. Но скорее бы. Чтобы сердце не разрывалось за них. — Елизавета Васильевна кивнула на дочь. — Хоть бы Наденьке удалось выскользнуть за границу. — Наша Аня успела… А то пришлось бы мне носить по три узелка… Спохватившись, Мария Александровна подала гостьям чистое полотенце: — Мойте руки и проходите к столу. У меня как раз самовар вскипел. — Я принесу его… — Не беспокойся, Наденька. Я еще сама управляюсь… А вот на стол накрыть помоги. Хлеб нарежь. Там целая булка. Никак не могу привыкнуть к мысли, что я — одна: покупаю как на большую семью. Разливая чай, Мария Александровна расспрашивала о весточках от Володи: часто ли он писал в Уфу, не жаловался ли на здоровье, сохранились ли его письма? Надя покрутила головой: — Приходилось сжигать… Могли ведь с обыском к нам… Рискованно. — А у меня рука не поднимается уничтожать. Люблю перечитывать. — Откуда он писал? Где сейчас? — Сначала присылал из Парижа, и мы ему туда отвечали. Потом — из Праги. Тебе тоже оттуда? Надя кивнула в ответ и тихо проронила: — Но что-то замолчал. Может, опять переехал? — Там он. Правда, уезжал ненадолго, но опять вернулся. Ты не волнуйся. Мне он писал и о пражском катке, и о том, что в Праге «особенно бросается в глаза ее «славянский» характер», и что там многие фамилии оканчиваются на «чек». Да он и сам живет под фамилией Модрачека. — Это я знаю. — Господи, даже за границей и то не дают покоя! — покачала головой Елизавета Васильевна. — От родного имени вынуждают отказываться! — А теперь у него — он тебе не сообщал? — новый адрес. — Если бы не разговорились, стала бы ты, Надюша, метаться по Праге в поисках, — сказала Елизавета Васильевна. — Может, не дошло письмо… Не мог Володя не написать… — Конечно, не мог, — подхватила Мария Александровна. — Где-то зачитали… Она подошла к комоду, выдвинула ящик и достала из коробки пачку писем, нашла предпоследнее: — Вот тут он пишет: переехал вместе со своим квартирным хозяином. И вовремя переехал. Его письмо к Маняше со старым адресом взяли при обыске. Но ты, Наденька, не волнуйся, — сейчас Володя живет совсем в другом районе города. И нового адреса у жандармов наверняка нет. — Подала письмо. — Читай. И вот в этом последнем он подтверждает тот же адрес. Надя, порывшись в ридикюле, отыскала маленький блокнотик; записывая адрес, говорила: — Франц Модрачек — это по-австрийски. А по-чешски — Франтишек. — Привыкай, привыкай, — сказала мать. — Только уж там при австрийцах Франтишеком-то поостерегись. Последнее письмо было отправлено Марии Александровне из Вены 4 марта. Надя читала его вслух: — «Приехал я сюда, дорогая мамочка, за добычей «бумаги» для Нади. В Праге не оказалось русского консульства, а мое прошение о выдаче Наде заграничного паспорта…» — Подняла глаза: — Он не надеялся, что я получу паспорт в Уфе. Сколько ему было хлопот! — И продолжала читать: — «…прошение… обязательно должно быть засвидетельствовано. Вена — громадный, оживленный, красивый город. После «провинции», в какой я живу, приятно поглядеть и на столицу. Здесь есть что посмотреть, так что при проезде… — На секунду задумалась, — при проезде (если бы из вас кто поехал) стоит остановиться. Наде я послал для этой цели маленький Fuhrer durch Wien[1]». — Пожала плечами. — А я не получила. Выходит, что даже из простого путеводителя стараются что-то вычитать. И с тревогой в глазах посмотрела сначала на свекровь, потом на мать: — Как же так? В Прагу — Не волнуйся, Наденька. — Мария Александровна положила ей на плечо по-старчески холодную руку. — Штамп, — вот сама посмотри, — пражский. И адрес тоже. И все мои письма дошли до Модрачека. Не волнуйся. — Да я ничего… Не волнуюсь… О Вене у него, видимо, случайно вырвалось… — Ты дочитывай письмо-то, — подбодрила мать. — Тревожиться тебе нечего. И Надя продолжала читать: — «Был я здесь, между прочим, в Museum der bildenden Kunste[2], — «…между прочим». Видимо, спешил вернуться в Прагу, к неотложным делам, — …и даже в театре смотрел венскую оперетку! Мало понравилось. Был еще на одном собрании, где читался один из курсов Volksuniversitatskurse[3]. Попал неудачно и ушел вскоре. Шлю привет всем нашим и крепко тебя целую, моя дорогая». — Он еще не подозревал, что… — Мария Александровна сдержала вздох, — …что привет придется передавать в Таганку, тайком от жандармов. — Да, — вспомнила она, — Маня все поджидала чемодан от Володи. Был послан на ее имя через какой-то склад. С нелегальной литературой. Не дождалась… Теперь не знаю — цел ли? — Должны бы получить… — Надя подняла глаза от письма. — Кто-нибудь наверняка уцелел. — Из Московского комитета, кажется, все арестованы… Хотя кто-то новенький должен был приехать… Оттуда, от Володи… Мария Александровна предложила по второй чашке. Елизавета Васильевна не отказалась, Надя с легким поклоном отодвинула свою. — Можешь прочесть более ранние письма, — сказала свекровь. — Тут есть и рождественское, и новогоднее. В каком-то из них Володя пишет, что живет одиноко и что все еще не наладил свои систематические занятия. Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, — так у него и написано п о м е т а в ш и с ь, — теперь, говорит, соскучился по мирной книжной работе. Только непривычная заграничная обстановка, говорит, мешает хорошенько взяться за нее. «Вспомнил наше далекое Шушенское! — отметила про себя Надя, и у нее стало тепло на душе. — Хотя и в ссылке жили, но — вместе. Много там было приятного!» — Приедешь ты, Наденька, к нему, — продолжала Мария Александровна, — и все наладится. Обстановка будет располагать к работе, Володя ждет тебя не дождется. Дни считает. Сама тут увидишь: в каждом письме — о тебе. Тоскует. И скоро будет считать часы, оставшиеся до твоего приезда… А потом, — взглянула на Елизавету Васильевну, — и вы к ним. — Как только подыщут квартирку… Ни дня не задержусь… Одной-то мне будет очень скучно… — Оставайтесь у меня. — Спасибо. Но Питер знакомее… Да и Надюше надо повидать друзей… — Читай. Я не буду мешать разговором. — Мария Александровна указала глазами на письма. — Да, в одном из них Володя просит Маняшу прислать «его» перьев. Английских. Он привык к ним еще в гимназии. А в Праге не может отыскать. Продают только «своего» изделия: говорит, страшная дрянь. Я припасла коробочку — сейчас достану. Спустя час гостьи стали одеваться. — Так быстро… Будто во сне увидела… — Мария Александровна расцеловалась на прощание. — Счастливо вам, мои родные!.. Неизвестно, когда увидимся… Пишите чаще. А Володю, Наденька… — Обняла сноху и еще раз поцеловала. — Вот так! От меня! Крепко-крепко… Выглянув в дверь, помахала рукой. И снова — одна в квартире. Запахнув концы пухового платка на груди, прошла по всем комнатам. «Жаль, Фриды нет… Вместе бы на прогулку… Как-нибудь…» Остановилась у стола, сдвинула чашки к самовару, тронула хлебницу. В ней лежала половина булки. Взглянула на часы. Приближалась та горестная пора, когда в Бутырках распахивались железные ворота и узники под солдатским конвоем выходили с тюремного двора. Очередной этап! Их погонят на Курский вокзал, запрут в вагоны с решетками на окнах… В Тюремном переулке она затеряется в толпе плачущих женщин. Одни из них пришли проводить родных, другие просто принесли на дорогу милостыню. Они, утирая глаза уголками шали, будут размашисто креститься и, невзирая на окрики конвойных, с поклоном подавать узелки крайним в колонне: — Прими Христа ради!.. Она, как бывало уже не раз, тоже сделает шаг вперед и, склонив голову, молча подаст какому-нибудь старому изгнаннику, для которого этап особенно труден. Дойдет ли он до далекой каторжной тюрьмы? Мария Александровна сварила яйца, вместе с половиной булки да пакетиком соли завернула в марлю, быстро оделась и, опустив на лицо черную вуалетку, вышла из дома. |
||
|