"Ныне и присно" - читать интересную книгу автора (Мартынов Константин)Глава 4Мурманск мокнет под дождем. По лужам плывут пузыри, обещая, если верить приметам, долгое ненастье. Автомобили на время превратились в катера, рассекают по стиснутым меж домами каналам, поднимая в небо веера мутноватой воды. Люди прячутся под зонтами, суетятся, выбирая участки посуше, на лицах без труда читается желание побыстрее достигнуть вожделенного сухого подъезда… у всех, кроме пары беззаботно идущих приятелей. — Ты хоть понимаешь, Шабанов, какие бабки нам в руки свалились? С конопатой физиономии Веньки Леушина не сходила улыбка нашедшего таз сметаны кота. — Двенадцать с половиной «штук», за вычетом налогов! Две «Волги» купить можно! Или «мерсюк» почти новый! — Зачем нам какой-то «мерсюк»? — резонно возразил Тимша. — Нам станочек надо строгальный… матерьялу про запас, инструмент подходящий, точило новое… да мало ли еще чего? — Приземленный ты мужик, Шабанов, — сочувственно вздохнул Венька. — Нет в тебе ни размаху, ни блеска. — Ты у нас… весь из себя блестявый… Тимша лишь печально качнул головой. — Слушай, а может нам фирму открыть? — таки не выдержал молчания Венька. — Плотников наймем, столяров. А сами — в шикарном офисе… и секретарша в приемной… сися—ястенькая! — Балабол, — проворчал Тимша. — Сначала руками работать научись. Офис ему… Венька расхохотался. Шабанов недоуменно воззрился на приятеля, досадливо бросил: — Послал Господь помощничка… Дорога услужливо стелется под ноги. Пока еще асфальтовая, но скоро на смену вонючей смоле придет укатанная грунтовка… Тогда можно будет закрыть глаза и представить, что вернулся домой… Гараж встретил мягким сумраком. На стеллажах белеют сохнущие доски, в центре высится стапель с заложенным набором новой шняки. Себе ли она строится, на продажу, Тимша не знает, но сделать постарается на совесть — не ковш винный, шняка. Люди ей жизнь доверять будут! — Опять мне самую «чистую» работу… — пожаловался Венька, уныло разглядывая вязанку еловых ветвей. — Насквозь уже смолой пропитался! И скипидаром… Давай вдвоем кору драть, а? Тимша раздраженно засопел. — Вдвоем? Давай. Сначала я с тобой вицу корить буду, потом ты со мной шняку шить. Леушин представил себя сшивающим гибкой еловой вицей непослушные доски — исцарапанного, злого, по уши в смоле… и содрогнулся. — Не-е, мужик. Шей без меня. Тимша хмыкнул, киянка, точно отмеренным ударом, вогнала клин в П-образную струбцину. Гладко струганная доска плотно, словно девица к сердечному дружку, прижалась к шпангоуту. Просверлить, прошить медвяно блестящей вицей… «Смолой пахнет… работа привычная… если отвлечься от стоящего в углу мотоцикла — будто снова дома, в Умбе… Может, съездить? Не больно-то и далеко — с нынешними поездами да автобусами… А зачем? От родни и друзей могил не осталось. Попусту душу травить… Работай, Тимша, работа успокаивает…» День уже клонился к вечеру, когда в дверь гаража постучали. Отрывистый стук, громкий. Властный. Вежливый гость так стучать не будет. — Мы что, ждем кого? — недоуменно спросил Тимша. В глазах помора медленно затухал отсвет шестнадцатого века. — Может, клиент? На вторую шняку! — радостно вскинулся уставший драть кору Венька. — Входите, незаперто! — гаркнул Тимша. Скрипнула врезанная в створку ворот калитка, в гараж протиснулась пара неприятного вида субъектов — квадратные, мясистолицые, со стрижками «под ежик». Стандартные деловые костюмы, из-под распахнутых пиджаков — стандартные китайские майки, на ногах — нелепые кроссовки… Даже кулаки стандартные — пудовые, заросшие густой шерстью. Различий мало — один черняв, круглобров — видать украинских кровей, — на обтягивающей грудь майке крупно вышито «DIESEL», второй же русый, по-рыбьи светлоглазый, надпись на майке — «Adidas». За оставшейся приоткрытой калиткой виднелся лакированный капот иномарки. Тимша мельком взглянул на Леушина — может, знакомцы? Радость встречи на Венькиной физиономии не вспыхнула. Напротив, судя по угрюмому выражению, ожидались неприятности… Шабанов сравнил шансы на победу… и поудобнее перехватил киянку. — День добрый, уважаемые, — поздоровался Тимша. Вежливо — мало ли что Веньке помстилось? — Вижу, пацаны, вы типа дело тут открыли? — пустив мимо ушей Тимшино приветствие, спросил чернявый. — Это хорошо, деловые нам нужны… Видимо в словах крылся второй смысл — напарник коротко ржанул, но тут же вернул на морду каменное выражение. — Да какое там дело? — пренебрежительно махнул рукой Венька. — Так, лодчонку строим, сайку на заливе дергать. — Мы так сразу и поняли… — легко согласился «DIESEL». — когда норвег такую же за пятнадцать «штук» забрал. Леушин вздрогнул и заметно поскучнел. Тимша уверился, что дело нечисто. На ум пришел давешний гостенек, любитель покуражиться… и то, как гостя выпроваживали. Тимша оценил сегодняшних — с этими будет потрудней… Однако, спешить покуда незачем… — Отчего ж не продать, ежели человек просит? — спокойно ответил Тимша. — Али вам тоже восхотелось? Можем поговорить. Теперь заржали оба, словно их под мышками щекотали. — Хватит базарить, придурок! — рявкнул «Adidas» отсмеявшись. — Типа не догнал, с кем базлаешь? Тимша набычился, на щеках заалели пятна румянца. — Ты по-русски говори! — Он че, тупой? — спросил у Веньки «Adidas». — Растолкуй долбаку, что такое «крыша». Въехал? Венька молча кивнул. — Давай так договоримся, — «задушевно» предложил чернявый. — За «крышу», за просрочку… Через два дня вот здесь он похлопал ладонью по стоящей у входа старинной тумбочке три «штуки» лежать должно. Врубился? — И смотрите, счетчик тикает! — добавил «Adidas». Громилы вывалились из гаража, лощеная иномарка визгнула шинами на развороте, и вновь наступила тишина. Шабанов угрюмо смотрел на Веньку — Леушин старательно отводил глаза, словно чувствовал себя виноватым за современников. — Что еще за «крыша» такая? — нарушил молчание Тимша. Венька невесело хмыкнул. — Бандюки. Не заплатишь — гараж разворотят, или нам головы поотрывают. У вас, небось, таких не было? — Лихих людишек-то? Отчего ж, были… Разве что не подолгу — у нас ведь как? Хочешь удаль показать — в Каянь иди, а те, кто своих зорить повадился… в лесу пропадали. Последние слова прозвучали со странной многозначительностью. Венька по-новому вгляделся в друга… Тимшины глаза горели мрачным боевым огнем… — Их ведь много, Шабанов, — со вздохом протянул Леушин. — Не отмашемся. Да и не сами они по себе… Тимша обернулся — Леушин понуро смотрел в пол, руки бесцельно теребили лохматящийся недоободранной корой еловый прут. «Совсем парень скис, — участливо подумал Тимша, — надо бы оживить чутка…» — Плюнь, Венька! — Тимша постарался беззаботно улыбнуться. — Там видно будет. Я о другом думаю — что мы все работа да работа? Может, погуляем малехо? Денег—то чай на гулянку заработали. Привыкший к мрачноватому характеру приятеля Венька аж глаза выпучил, а изумленно приоткрывшийся рот окончательно придал ему сходство с морским окунем. Тимша хмыкнул и, чтобы не было сомнений, добавил: — Хватит шары таращить. Веди-ко, где наливают — проветрится надо. Леушин натужно проглотил застрявший в горле комок. — Ну ни фига себе! — изумленно вымолвил он. — Наверно в лесу медведь сдох! — И волки разбежались, — нетерпеливо подтвердил Шабанов. — Так мы идем куда-нибудь, или так и будем посреди гаража торчать? — Идем, идем, — торопливо подтвердил Венька. — Тут одна подруга хвастала, мол, у них корпоративная вечеринка намечается… Девок полно будет, — Леушин заметил непонимание и тут же пояснил, — ну, хозяин решил работников напоить — фирме десять лет стукнуло. А у него работники — девки одни. — Тогда чего ждем? — Тимша подтолкнул Веньку к выходу из гаража. — Нам еще переодеться надо. Да смолу отмыть. Иначе как девок охмурять-то? За чертей примут. В зале полумрак… Вообще на дворе век полумрака. Люди боятся яркого света… как вставшие из могилы равки. Хотя… зря он так уж строго — при свете было бы хуже… а так, будто в кольский кабак попал — сейчас из-за дальнего стола поднимется Суржин и заорет, что любого с одной плюхи завалить сумеет… Тимша встрепенулся, даже пошарил взглядом… и опомнился. «Нет, не встанет — помер Суржин, четыреста лет, как помер…» Булькает, наполняя стакан, дорогая водка, Тимша кивает осоловевшему Веньке — будь здрав, приятель! Выпивка льется в глотку, смывая накопившуюся в душе горечь… Чего былое поминать — о жизни думать надо. Вона, справа какие девки ядреные шипучим вином наливаются… Еще и глазками постреливают! На эстраде играет оркестрик. Не вопящий сквозь грохот колонок ди-джей с допотопным винилом под руками, а настоящий, пусть немного фальшивящий, но живой оркестрик. У подножия топчутся пары, целуются, не обращая внимания на окружающих. Дамы висят на шеях пьяноватых кавалеров, груди расплюснуты о потные рубашки. Меж телами ни малейшего просвета, отчего кажется, что пары слиплись навечно, может быть даже срослись, как сиамские близнецы — таких намедни по телевизору показывали… Кружится голова… да и тело налилось пьяной тяжестью, словно и не закусывал жирной семгой с намазанной маслом пшеничной булкой… — А что, брат Венька? — расплывается в улыбке Шабанов. — Водку-то пьянствовать и дома могли. Пошли, попляшем! — Ага, ты напля-ик! — шешь! — лыбится Венька. — Всех телок перепугаешь, лось древне-ик! — русский! Присмотрись сперва, как надо! — Венька тыкает рукой в танцующих, попутно смахивая на пол тарелку с остатками салата. Тут же рядом возникает предельно вежливый официант, собирает осколки. — Не волнуйтесь! — успокаивает он. — Просто доплатите немного — за посуду. Тимша хмыкает — подумаешь, тарелка! — и встает. Сегодня он будет танцевать. Обязательно. Пусть даже по-новомодному — в облипку. Стоит ему подойти к эстраде, как музыка смолкает, пары тянутся к столам, где ждут теплая водка и остывшие закуски. Напротив Тимши, почему-то в одиночестве — стройная длинноволосая брюнетка. Ножки в изящных туфельках, юбчонка в две ладошки шириной… если венькиными мерить. Полные груди соблазнительно белеют в узком глубоком вырезе блузки… А лицо! Хороша девка… жаль, пьяна, как последний лопарь. Даже глаза остановились, ровно кого вдалеке узрели. Нельзя так девке пить. Лихих людишек нынче много развелось. Надо бы за ней приглядеть… Пауза кончилась, гитарист выдал длинное соло, ударник, дожевывая, бутерброд прошелестел метелкой по сияющей тарелке… Самое время приглашать… А как? Тимша все же подался вперед, когда между ним и девицей втерся невесть откуда взявшийся Леушин. — Вы позволите? — проворковал он, хватая девицу за талию. Тонкие руки сомкнулись на венькиной шее. Серебряное колесико браслета изящно скатилось к остренькому локотку… «Ну Венька! Ну гад! Видел же, что я к ней… Может, в ухо засветить? Не-е, обоих уроню… — Тимша громко засопел. — Ладно, пусть живет. Для меня другая девка отыщется.» Шабанов повернулся к залу, глаза сумрачно высматривали девицу потрезвее. Повисшая на Леушине девица оступилась, туфелька с длиннющим каблучком-шпилькой отлетела под ноги Тимше. Следом за туфелькой, теряя равновесие посунулся Венька. — К-куды, оболтус! — рявкнул Шабанов, подхватывая приятеля. — Встал? Вот и стой! И девку держи, чтоб не упала. Шабанов кряхтя опустился на колени, прямо перед носом замаячила обтянутая прозрачным капроном ножка. «О-хо-хо!» — конфузясь подумал Тимша, но туфельку подобрал и даже сумел надеть на узкую и маленькую — меньше его ладони! — ступню. — Блг-дарю! — выдавил Леушин. — Мы еще п-птанцуем… «И ладно, что девку из-под носа увел, — с усмешкой подумал Тимша. — Для того и в кабак шли, чтоб Венька от страха трястись перестал. Ишь, кавалер!» Кавалер неловко крутанулся — видимо пытаясь изобразить нечто оригинальное… под ноги Тимше откатилась вторая туфелька. — Д-давай, обувай — я держу! — любезно сообщил Леушин. Пришлось наклоняться вторично. Поиск подруги откладывался на неопределенное время. — Второй раз за час женским ножкам кланяюсь… что дальше будет? — проворчал Шабанов. Ждать продолжения довелось недолго. — Вот что, мужик, — сурово скомандовал Тимша, поднимая с пола обе туфли. — Веди-ка ты подругу в гардероб. Нечего ей здесь больше делать. На улице холодно — протрезвеет… Венька тупо кивнул, но дальше процесс застопорился — сходить с места девица отказалась наотрез. Леушин тяжело вздохнул, потом чуть пригнулся, руки сомкнули под коленями девицы… — Иди, расплатись, — прокряхтел Венька. — Я донесу… Половой,[22] угодливо согнувшись, принял расчет и щедрые чаевые. — Я могу такси вызвать, — услужливо предложил он, глазами указав вслед скривившемуся Леушину. — Сами доберемся, — упрямо заявил Тимша. — Ништо и выпили! Вообще-то последний стакан оказался лишним — Тимша понял это, когда мраморные перила лестницы подло вывернулись из-под ладони. «Врешь! Все равно устою!» — сообщил Шабанов лестнице. Фойе встретило тишиной. Краcотка дремала в уютном кожаном кресле. Рядом уныло торчал Венька. — С-слушай, Ш-шабанов! Она одеваться не хочет! — наябедничал Леушин. — Г-говорит, спать будет. — Сюда донес? И дальше сможешь… — добродушно заметил Тимша. Венька задумался… с минуту ничего не происходило. — Ты сам-то, часом не спишь? — встревожился Шабанов. — А ну ее! — заявил Леушин. — Одна морока… И вообще… — Венька назидательно помахал пальцем, — все зло от баб. Начиная с Евы. Какого рожна яблоки тырила? Шабанов оперся о стену — пол под ногами покачивался, как палуба лодьи при хорошей волне. — Так что, домой пойдем? — Пошли… — уныло согласился Леушин, оглянувшись на гудящий пьяным весельем зал. — Правда, можно и вернуться… «Вернуться… если бы пьянка помогла вернуться…» — Н-не, нагулялись, — убежденно сказал Шабанов. Подхватив друга под локоть, Тимша преувеличенно твердо зашагал к дверям. Венька прощально покосился на зал, вздохнул и покорился судьбе. — Э-эй! А я? — подала голос на миг очнувшаяся девица. Приятели не услышали. Утро. Рядом с кроватью грузно топчется медведь. Толстый — аж пол жалобно скрипит. Периодически медведь урчит — видимо, ругается. Голосом лицейского мастера. «Шел бы ты отсюда! — раздраженно посоветовал Тимша. Без тебя тошно.» Медведь сердито засопел, затопал в сторону кухни, послышалось звяканье кастрюль. «Кастрюли? Мастер?» Проснувшаяся память услужливо подсунула объемные картинки двадцать первого века — вонючие повозки на дорогах, голые бабы в говорящем ящике, церкви на задворках, зато в центре вертеп на вертепе — гул-ляй Рассея… весело живут потомки. Тимша приподнял голову, кастрюльный звон тут же переселился внутрь черепа. — О-хо-хо, грехи наши тяжкие… — простонал Тимша, прежде чем рухнуть обратно. Медведь вернулся, осуждающе поцокал языком. Тимша осторожно приоткрыл глаз — у кровати, скрестив под грудью перевитые синеватыми венами руки, стояла… Светлана Борисовна. В цветастом засаленном халате, с шишками бигудей в крашеных волосах, в драных шлепанцах… Не получалось иной раз называть матерью эту женщину, как ни старайся. Уйти бы куда из дому, да нельзя — вдруг Серега вернется? — Рассольчику! — жалобно прогундосил Тимша, уткнувшись носом в подушку. — Рассольчику? — ядовито переспросила Светлана Борисовна. — У меня для тебя другое лекарство припасено! Женщина не по годам проворно дотянулась до стоящего в изголовье стула. Тимша хотел посмотреть зачем, но головная боль пересилила желание. — Училище бросил, пьянствует, а я ему рассольчику подавай? Ремня не желаешь? Узкий кожаный ремень впился в задницу, заставив охнуть. Тимша взвился, забыв о похмелье, ремень намотался на подставленную ладонь. Кулак сжался — чтоб не вырвала. — А вот этого не надо! — неожиданно твердым голосом сказал Тимша. — Такого я… терпеть не стану! «…и родной бы матери не позволил!» — хотел сказать он, да вовремя спохватился. Светлана Борисовна обмякла, полные обиды глаза повлажнели, жалобно дрогнула нижняя губа. — Да живи ты, как хочешь! — всхлипнула она и сгорбившись побрела обратно на кухню. Ремень забыто болтался в Тимшином кулаке. «Ну что я за человек такой? Что ни сделаю, все не по-людски!» Чувство вины резануло по сердцу. Больно, до крови. «А кабы то родная мать была, посмел бы голос повысить?» Ответ пришел сам собой. Тимша шмыгнул носом и поплелся следом за Светланой Борисовной. — Ма… Прости, а? Я не хотел… — Шабанов не знал, у которой из двух просил прощения, да его это и не интересовало. — Ну дурак… ну ляпнул… Ты не плачь, ладно? Плечи склонившейся над газовой плитой женщины мелко вздрагивали. Порывистым, таящимся движением она достала из карманчика халата платочек, отерла глаза… — Ладно… — мягко сказала Светлана Борисовна. — Я борща наварила… Иди умойся, да завтракать садись, горе мое! Горячий борщ развеял царивший в мозгах туман, даже головная боль отступила вглубь, лишь изредка напоминая о себе тупым нытьем в висках. Тимша почувствовал, как стремительно возвращаются силы. — А знаешь, — похвастался он. — Мы с Леушиным к субботе шняку закончим. Венька говорит, покупателя долго ждать не придется! Светлана Борисовна покивала, хотя было заметно, что ее мысли заняты другим. — Вчера с ним на пару гуляли? — Уг-гу… — Тимша с усилием проглотил недожеванный кусок говядины и, оправдываясь, пояснил, — захандрил Венька… я и решил его подправить. Кто ж знал, что вино такое крепкое попадется? Брови Светланы Борисовны строго нахмурились, но потом она не выдержала и фыркнула: — А ты думал, с вина только песни поют? Вроде не вчера родился… Тимша покраснел и уткнулся в тарелку. «Опять не то ляпнул. А ну как поймет, что в теле сына чужой человек обретается? И что тогда делать? Скорей бы в армию забрали — оттуда, говорят, другими людьми приходят… Глядишь, не разберется…» — Сегодня, наверное, подольше задержусь, — сказал он невпопад. — Работы много. Светлана Борисовна внимательно посмотрела на сына — не узнать парня! Еще год назад был пацан-пацаном — девчонок за косы дергал. Приходили, жаловались… — а теперь мужик за столом сидит. И прощения просил не за то, что пил — за то, что расстроил… Даже когда училище бросил, не так страшно было — думалось, перебесится, снова учится пойдет. Ан нет… Шняку какую-то с Венькой придумали. Еще и продать сумели… — А почему ты лодку шнякой называешь? — спросила она. Тимша внутренне улыбнулся — ответ давно заготовлен. — В книге вычитал, а потом в музей ходил — там полшняки стоит, и моделька… во-от такая! — он развел руки на полметра. — Как настоящая! Даже топорик на банке лежит! А Венька и говорит — давай, мол, сделаем? Мода сейчас на старину! — Ну-ну… — неопределенно протянула Светлана Борисовна. — А что? — слегка вскинулся Тимша — Разве плохо продали? Светлана Борисовна подумала о лежащих на именном счете деньгах — хоть на свадьбу, хоть на институт… Большие деньги! Даже обидно — всю жизнь как пчелка, а таких деньжищ в руках не держивала! А он — раз-два, и «на, мама, положи в банк!» С другой стороны, у кого еще сын на такое способен? И насчет Леушина врет — наверняка сам все и придумал. А оболтус рыжий, небось, разве что доски подавать годится! — Ладно… работничек, — она улыбнулась и взъерошила сыновью шевелюру. — Поел? Мой посуду и уматывайся! Сизая пелена клубится над дальними сопками. Ветер отрывает пушистые лохмотья. Облака проносятся над головой, торопливо роняют мелкий — пыль прихлопать, — дождик. В просветы заглядывает холодное солнце, отражается в золоте опавших листьев. На лужах нетающий лед. Вчера еще было тепло, а сегодня — поздняя осень… Заменявший выключатель пусковой автомат сухо щелкнул под венькиными пальцами… в десятый раз. — Может, с кабелем чего? — неуверенно предположил Шабанов. — Пошли, старшого поспрошаем. Автомат щелкнул напоследок — снова впустую. — Пошли, — со вздохом согласился Венька. До председательского гаража сотня метров, но добиться внимания от щеголявшего необмятым армейским камуфляжем грузного лысого мужика не так-то просто. — А-а, это ты, Леушин! — наконец соизволил заметить вошедших председатель. — Тебя-то мне и надо! Когда тебя ищет начальство, даже такое мелкое, как председатель гаражного кооператива, русскому человеку всегда становится не по себе. Ну, не принято у нас искать ради награждения или выдачи премий. — Взаимно, Вадим Аркадьевич! — расплывшись в улыбке заметил Венька. — Что-то у нас со светом проблемы! Председатель пожевал губами, начальственное чело грозно нахмурилось. — Жалуются на вас, Леушин! — вместо ответа заявил Вадим Аркадьевич. — Говорят, гараж не по назначению используется. Так оно? — Что значит, «не по назначению»? — взъерошился, почуяв опасность, Венька. — Я что, «паленую» водку там разливаю? Лодка — тоже транспортное средство. Машины в гаражах восстанавливают? Значит, и лодку строить можно. При упоминании «паленой» водки взгляд Вадима Аркадьевича непроизвольно метнулся к ведущему в подполье люку. Впрочем, председатель тут же пришел в себя. Рыхлая физиономия побурела от прихлынувшей крови. «Начальству возражают! — явственно читалось на ней. — И кто? Щенки-недомерки!» — Значится так, — ржаво звякнул голос председателя. До прибытия пожарной инспекции всякие работы требую прекратить. И я еще выясню, какой заводик вы там открыли, и знает ли о нем налоговая инспекция! Венька понимающе усмехнулся — о дружбе председателя с криминалом даже судачить перестали — настолько затертая тема. Жаловались ему! Даже известно кто — DIESEL с Adidas'ом. — Свет отключен в соответствии с пожеланиями трудящихся? — дерзко спросил он. — По всему ряду отключен, — с гаденькой усмешечкой подтвердил Вадим Аркадьевич. — И мужички уже знают, кого благодарить надо! Несколько секунд Венька молча буравил глазами председателя. Вадим Аркадьевич с барственной нагловатостью откинулся на спинку стула, в руках, словно бы невзначай, появился самодельный нож с наборной пластмассовой ручкой. — Разговор окончен, — выплюнул председатель, кончик ножа старательно выскребал грязь из-под ногтей. — Пошли, Венька, — буркнул молчавший доселе Тимша и, оборотясь к председателю, бросил, — Ну и гнида ты, мужик! В сердцах захлопнутая дверь отрезала поток хлынувшего вслед мата. Тимша догнал понуро бредущего Веньку, ободряюще хлопнул по плечу. — Плюнь! Дневным светом обойдемся. В мои времена электричества вовсе не было, а шняки еще как строились! — И то верно, — ответно улыбнулся Леушин, но уверенности в голосе не чувствовалось. «Не спешить, не злиться… нельзя лодку со злом в сердце шить. Плохая судьба такую лодку ждет…» Тимша отложил инструмент, вышел из гаража. «Теперь закрыть глаза и успокоить дыхание…» Капли дождя барабанят по запрокинутому к небу лицу, затекают в уголки рта, путаются в реденьком пушке на подбородке… Сквозь пропитавшую округу вонь отработанного масла и выхлопных газов пробивается еле уловимый запах грибов и прели. «Сколь природу в оковы не забивай, она свое возьмет!» Злость постепенно тает, моросящий дождь старательно гасит бушующее в душе пламя… — Гарик, глянь — шкет в натуре деревом прикинулся! Щас корни пустит! — Жадный наверное, — насмешливо прозвучало в ответ. — Жадные кем хочешь прикинутся, лишь бы бабки зажилить! С трудом обретенный настрой упорхнул испуганной птахой. Вернулось ставшее привычным раздражение. Откуда наползла на север вся эта шваль? Каким ветром занесло? Из гаража, услышав незваных гостей, появился Леушин. — Чего надо? Мы вас к завтрему ждали! Венька пытается храбриться, получается неважно — Adidas визгливо заржал, как напильником по стеклу поерзал. — Слышь, Гарик? Этот шкет дни считает! Типа грамотный! DIESEL по имени Гарик отхаркнулся. Плевок шлепнулся под ноги Тимше. — До завтра, брателло, большой штраф настучит — не расплатишься! — похабно осклабился он. — Ты нам щас за баблом побежишь… а мы с твоим корешем пока побеседуем… или это твоя девочка? — Будешь долго бегать, оно тебе изменить могет. С нами! — глумливо подхихикнул Adidas. Венька затравленно стрельнул глазами — пустынный ряд гаражей, народ, как назло, по домам сидит. Тимша, конечно, парень не из слабых, но с двумя быками ему не совладать. — Лучше он сбегает, — кивком указал на Леушина Тимша. — А мы пока поболтаем. Гнусь брошенного бандитами намека не укладывалась в голове. Тимша отказывался верить ушам… — Видишь, Кабан, как он о своей Марухе переживает! — ощерив прокуренные зубы, продолжал куражиться Гарик. — Нет, пацан, будет так, как я хочу. А я сказал — останется рыжий! DIESEL протянул к Леушину растопыренную пятерню. Венька попробовал увернуться, но бандит оказался быстрее. Волосатая лапа крепко стиснула венькино плечо. — Оставь парня, — в голосе Тимши звучало спокойствие. Ледяное спокойствие, замороженное. «Мразь… не люди вовсе — липкая, тошнотворная мразь! Таких порешить и греха нет — на Руси чище станет.» Два шага к гаражу — в приворотный брус изнутри воткнут бритвенно отточенный плотницкий топор. — Отпусти-ить? — насмешливо протянул Гарик. — Не отпущу, что будет? Заплачешь? Любовно отшлифованное топорище плотно легло в ладонь. Тимша скользнул навстречу бандиту… Извернувшись вспугнутой крысой, Гарик отскочил, рука бандита нырнула в карман… топор оказался быстрее. Сверкающий полукруг чиркнул по блестящей от дождя кожаной куртке. Легко чиркнул, небрежно, словно и не стремясь достать, поранить… из длинного прореза показалась рифленая рукоять пистолета. На землю вывалился обрубок пальца. За ним второй… Бандит неверяще поднес к глазам ставшую вполовину короче ладонь. Алый поток стекал по кисти, наполнял рукав… — Ты че, с-сука? — запоздало взревел Кабан. Ожиревший мозг не сразу сообразил, что жертва не собирается угодливо кланяться. — Я ж… Смешанный с матом вой Гарика заглушил конец фразы, но Тимша и не слушал — с тем же неживым спокойствием он шагнул навстречу выхватившему нож Кабану… Что прочитал в холодных, как арктический лед, глазах привыкший к покорности жертв отморозок? Ему виднее. Кабан студенисто вздрогнул, попятился… и побежал. Неуклюже, оскальзываясь и пачкая модные кроссовки густо замешанной на машинном масле грязью. — Валим, Гарик! У шкета крыша съехала! — донеслось писклявое вяканье. Гарик, завывая от боли, устремился следом. Из прорезанного кармана выпал пистолет, негромко скрежетнул по гравию… Тимша остался у распахнутых ворот гаража. Топор еще раз крутанулся в руке, удобно лег на сгиб локтя. — Ептыть! — выдохнул очнувшийся от ступора Леушин. Заляпанная грязью кроссовка опасливо — будто тот мог вцепиться — пихнула отрубленный палец. — Ну ты, даешь… А я вот растерялся… тоже хотел… а… Ну растерялся я! Слова срывались с трясущихся губ, сыпались горохом на раскисшую под дождем землю. — Закрывай гараж, Венька, — буднично сказал Тимша. — На сегодня отработали — темнает уже… — Отработали? — Венька нервно хихикнул. — Да уж, отработали. По полной схеме! Он согнулся, прижав руки к животу, под ноги хлынула рвота. — Ничо, — ровным голосом успокоил Тимша. — со всяким бывает… ты другое скажи — чего с пистолем делать? В милицию несть не с руки — таки я шишу[23] грабку-то пообровнял… — Спрячем, а потом видно будет, — отозвался Леушин. — Там, в углу, пакет полиэтиленовый валяется, принеси, а? Венька подобрал кусок проволоки, согнул крючком. Подцепленный за скобу пистолет лениво качнулся. — Надевай, — кивнул он на принесенный Тимшей пакет. — чтобы пушки руками не касаться. На пакет намотали ветоши, сверток исчез под полом гаража. Венька запер дверь, еще раз покосился на отрубленные пальцы. — Ох, Шабанов… — тоскливо вымолвил он, — ты еще не понимаешь, во что мы вляпались! — Тебе и объяснять, — резонно заметил Тимша. — Может, ко мне зайдем? — нерешительно предложил Венька и, пересилив себя, добавил. — а то я один идти боюсь… — Шишей бояться не надо, — наставительно заметил Тимша. — Пусть они боятся! И он показал Веньке аккуратно завернутый в мешковину топор. Снова стелется под ноги потемневшая от дождей грунтовка… радости от нее нынче совсем никакой. «Жалко Веньку — учился, жил не тужил, а тут на голову дремучий помор свалился… Да еще ухорезы со своей гнусью… Такое кого хочешь с ног собьет.» Шабанов покосился на понуро бредущего Веньку. «Хороший парень, настоящий друг… а что растерялся, так немудрено… и вообще, не ему, Тимше, набег проспавшему, осуждать…» Разболтанный звонок на дверях леушинской квартиры. Старый, похожий на заводной ключик от детской игрушки — покрутишь, он и затренькает… Для Веньки — седая древность, а для Шабанова… Треньк-треньк, треньк-треньк… За дверью слышна возня — лампочка на площадке сгорела, в глазок пришедших не видно. — Кто там? — Кто-кто… дед Пихто! — огрызнулся Венька, на глазах обретая привычное нахальство. Открывается дверь, в падающем из прихожей свете стоит венькина мамаша — худая, рыжая и длинноносая — сразу видно, в кого Венька пошел. — Ага, и собутыльничек заявился! — не сулящим ничего доброго тоном восклицает она. — Заходи, Сереженька, заходи. Папа наш совсем недавно о тебе вспоминал… «Петр Денисович еще тот фрукт, — просыпается серегина память. — Приятный… как зубная боль.» Настроение, и без того паршивое, испортилось напрочь. Тимша обреченно вздохнул. «Поторопился я Веньку материнской копией объявлять», — мысленно усмехнулся Тимша, глядя на Петра Денисовича Леушина. По облику хозяина было совсем нетрудно представить, каким станет Венька лет через тридцать — с глубокими залысинами, толстыми линзами очков и сытенько круглящимся пузиком. Леушин-старший сидел в глубоком кожаном кресле, сложив на животе пухлые, не знавшие черной работы руки. — Та-ак, молодой человек, — звучным баритоном произнес Петр Денисович. Обращался он исключительно к Тимше, уделив сыну не больше секунды внимания. — Проходите, проходите. Мы как раз о вас вспоминали! Оч-чень вовремя вы заявились… Речь Леушина-старшего живо напомнила Тимша крадущуюся к добыче лисицу — тишком, тишком, да ка-ак прыгнет! «Теперь понятно, за что его Серега зубной болью обозвал», — угрюмо подумал Тимша. — Да вы садитесь, юноша, — продолжал журчать Петр Денисович. Великосветские манеры диссонировали с пузырящимися на коленях «трениками» и не первой свежести майкой, но Леушина-старшего это не смущало. — Садитесь. Разговор, я думаю, у нас будет до-олгий! «Этот все жилы вытянет, пока до сути доберется!» Тимша глубоко вдохнул и, перебив Леушина-старшего, выпалил: — Чего рассусоливать? Говорите, чем не уноровил? Хозяин дома поперхнулся, глаза за очечками неприятно сощурились. — Любите прямоту, милейший? Извольте! — процедил он… и сорвался на крик. — Я хочу знать, с какой стати ты взялна себя право распоряжаться судьбой моего сына? Кто ты такой? Алкоголик! Безотцовщина! Переход на «ты», последовавшая за ним ругань настолько не соответствовали тщательно культивируемому образу интеллигентного родителя, что стоявший за тимшиной спиной Венька пораженно охнул. — А ты что здесь ошиваешься? — соизволил заметить сына Петр Денисович. — Пшел вон! Раздеваться и спать! Наверняка в очередной забегаловке нажрался! Венька набычился, еще больше став похожим на родителя. — Не ори! Ни фига не знаешь, а пасть шире плеч раззявил! Никуда я не уйду, понял?! Петр Денисович побагровел. На миг Тимше почудилось, что кровь тугой струей плеснет из ушей… даже отшатнулся… — Вот! Вот оно, следствие беспутной жизни! — театрально воскликнул Леушин-старший, едва к нему вернулся дар речи. — Мой сын! Мой родной сын!!! Не-ет, это нельзя спускать с рук! Петр Денисович начал привставать… на его пути тут же возник Тимша. — И впрямь, выслушали бы сперва, — буркнул он, с трудом удержав готовую вырваться злость. Петр Денисович рухнул обратно в кресло. Майка задралась, явив миру розовое поросшее рыжими волосиками пузо. — Даже так? — саркастично воскликнул он. — У вас, господа мои, есть что сказать? Хорошо, я слушаю. Шабанов повернулся к Веньке. — Давай ты, у тебя язык лучше подвешен. Леушин-младший словно ждал команды — слова хлынули потоком — сумбурно, перескакивая с события на событие, запинаясь, возвращаясь к сказанному — лишь бы услышали. Единственное, что осталось за рамками — история Тимши. По причине ее совершенной невероятности. — Да… — протянул Петр Денисович, убедившись, что сын сказал, что хотел. — Ну и наплел. Прямо детектив какой-то: богатые иностранцы, битвы с мафией… Ты книжки писать не пробовал? — Так я и знал, что ты не повершиь… Венька полез в карман, на журнальный столик шлепнулся завернутый в обрывок газеты маленький сверток. — На, посмотри. Петр Денисович пренебрежительно скривился: — Это что? Гильзы с места ваших боев? Холеная кисть потеребила сверток… на стол выкатился посиневший обрубок бандитского пальца. — Ай! — взвизгнул Петр Денисович, отбрасывая в сторону ужаснувший предмет. — Уберите эту гадость! Немедленно!!! Венька послушно завернул обрубок в побуревшую от натекшей крови газету. Петр Денисович яростно тер ладонью о штаны, словно хотел стереть саму память о прикосновении к мертвой плоти. — Значит так, молодой человек, — холодно подытожил Петр Денисович, глядя на Тимшу прокурорским взором. — Если я еще раз узнаю, что вы пытаетесь вовлечь моего сына в свои мафиозные разборки, я добьюсь, чтобы вас немедленно арестовали! У меня достаточно знакомств! — А ты, — повернулся он к Веньке, — марш в свою комнату! У нас с тобой будет особый разговор. Завтра пойдешь в лицей! Венька хотел возразить, но Тимша, криво усмехнувшись, толкнул его к двери. — Иди, Венька, прав твой батяня, хреновую ты компанию выбрал. Горький по-детски жалобный всхлип вырвался из венькиной груди. Венька несмело коснулся тимшиного плеча. — Прости меня, ладно? Я… — он безнадежно махнул рукой и порывисто выбежал из комнаты. Тимша замешкался, не зная, то ли броситься следом за другом, то ли вежливо попрощаться, когда услышал: — А вы, юный бандит, чего ждете? Приглашения к чаю? Я сказал достаточно. Убирайтесь, чтоб и духу вашего не было! И скажите спасибо, что я милицию не вызвал! Мараться не хочу! Судя по безцеремонности, к Петру Денисовичу вернулось самообладание, стеклышки очков надменно блеснули, узкая ладошка звонко шлепнула по кожаному подлокотнику — словно финальную точку поставила… «Хамишь, барин! — озлился Шабанов. — Я тебе не смерд боярский!» Тимша шагнул к креслу, навис над вжавшимся в дорогую кожу хозяином, злорадно отмечая, как шелухой осыпается показная самоуверенность. — У нас, поморов, сроду от попавших в беду не отворачивались — все под богом ходим, сегодня ты, завтра я… А вы? Не люди — скоты жрущие! Дальше хлева видеть ничего не хотите! Даже не скоты — курицы: клюнь ближнего, обгадь нижнего! Не высовывайся, чтоб не слопали! Это ваши главные заповеди? Этим живете? Этому учите?! — Учим на людей с топором не кидаться! — нашел силы заявить Петр Денисович. — С бандитами разбираться милиция должна! — Я друга выручал. Сына твоего! Недосуг было милицию ждать! — выкрикнул Тимша. Леушин-старший глупо разинул рот, наконец поверив, что сыну грозила реальная опасность. — Веньку? А… да-да, — Петр Денисович захлопал руками по футболки, словно разыскивая карманы. — Я отблагодарю… я заплачу! Вы скажите сколько… Тимша зарычал, по-юношески костлявый кулак оттянулся к плечу. Петр Денисович сжался в комочек, очечки заблестели испугом, пальчики нервно теребили подол майки. — А-а… Мня-я… — проблеял Леушин-старший. Шабанов опомнился, развернувшись на каблуках, зашагал к выходу. — Я Веньку за собой на канате не таскаю, — бросил он, стоя в дверях. — У него своя голова — захочет придет, нет его дело. Центр не спит никогда. Неистово, словно в последний день человечества, сияет реклама — зайди, купи! Выпивка, деликатесы, презервативы, развлекаловка! Все круглосуточно! Все для тебя! Эксклюзивно! Другие не в счет! Заходи!!! Свистят покрышки летящих мимо автомобилей, инфрабасом гудят встроенные колонки… По тротуарам лениво фланируют дамы полусвета, потные липкие взгляды стареющих ловеласов раздевают и без того не слишком прикрытые телеса. На лицах «золотой молодежи» прописалась вселенская скука — это пробовали, то покупали… Вроде в «Полярных зорях» пафосный тусняк с гей-стриптизом… весь бомонд будет, надо отметиться! Центр торопится жить — жадно, запойно, взахлеб… А в проулках и проходных дворах — Ночь. По-южному темная — в десяти шагах от фонаря хоть глаз коли… Шелестит не успевшая облететь листва, чуть поблескивает мокрый асфальт потресканный, с черными пастями промоин… Здесь своя жизнь — семенящая вдоль облупленной стены крыса, тощая шавка у помойного бака, из приоткрытой форточки сварливый женский голос… запахи кошачьей мочи, квашеной капусты, гниющих отбросов, разлитого пива… изнанка мира. Такая же неприглядная, как и фасад… За что Русь караешь, Господи?! Тимша спешил. Прочь от хомячьей леушинской норки, от воровато лезущих в колодец теплотрассы бомжей, от чавканья прохудившихся кроссовок… Сейчас бы тарелку щей — и в кровать. Чтобы проснуться дома — пусть даже на умбском пепелище. На родном пепелище, а не в тупо жрущем крысятнике! Замок не открылся — Светлана Борисовна защелкнула предохранитель. Зачем? Чтобы он не мог войти? Палец вдавил кнопку звонка, за дверью разнеслась протяжная дребезжащая трель… Вторая… Третья… Наконец обострившийся от нервного напряжения слух уловил тихий звук шаркающих неверных шагов… — Кто? — спросил странно болезненный голос. — Я это, я! — нетерпеливо отозвался Тимша. — Задержаться пришлось. Дверь приоткрылась в темноту — скорее угадываемый, чем видимый силуэт неловко отодвинулся вглубь прихожей. — Чего в темноте-то? — спросил Тимша. По-прежнему завернутый в мешковину топор беззвучно скользнул под стоящее в прихожей трюмо. — Лампа сгорела? Так я сейчас поменяю. Он скинул кроссовки, шагнул к Светлане Борисовне поздороваться, ткнуться губами в пахнущую сдобой щеку… Нога споткнулась о занявший половину прохода чемодан. Тимша зашипел, потер ушибленное место. — Мы что, едем куда? — Не мы — ты, — голос Светланы Борисовны звучал глухо, будто сквозь шерстяной платок. — Сестра двоюродная из Умбы звонила: говорит, тебе срочно приехать надо. Я уж и вещи собрала… Ехать? В Умбу? Тимша радостно вскинулся: Умба не Мурманск, там все свое! Но почему так спешно? И что со светом? — Что со светом? — повторил он вслух. — Ничего… все в порядке… просто у меня голова… Светлана Борисовна не договорила. Донесся сдавленный стон, прошуршало сползшее по стене тело… — Мама! Кулак походя врезал по клавише выключателя, ослепительно — до рези в глазах вспыхнули лампы… Светлана Борисовна лежала на боку, неловко подвернув покрытую засохшей кровью руку. Лица не узнать — вместо него багрово-синюшная маска, в уголке рта пузырится кровь… — Врача! Что ж это… Кто?! Сволочи! Врача!!! Бросок к телефону. Дрожащие пальцы не попадают в кнопки… Врача!!! — Скорая! У меня мать умирает!.. Что? Избили! Она в коридоре лежит!.. Да не знаю я кто! Но узнаю. Обязательно узнаю! Что? Адрес? — с губ срывается привычное сочетание слов и цифр… Сергею привычное. — Этаж? Пятый у нас этаж. И лифт есть, черт бы вас драл! На руках затащу, если сломан! Заводи карету! Короткие гудки иголками тычутся в ухо. Трубка с треском падает на рычаг. Окно распахнуто настежь — чтобы увидеть издалека, еще из-за поворота… Холодный ветер колышет занавески… Не холодный — ледяной. Даже время замерзло, косо висит застывший маятник настенных часов… Холодно… «Чего тянут? Езды-то три минуты!» Шабанов бросается в спальню, оттуда, с подушкой в руках, в прихожую подложить под голову… «Что сделали, гады! Что сделали! Я ж им глотки рвать буду! Зубами!!!» Он касается материнской ладони… «Холодная? Нет, мама просто замерзла! Просто замерзла! Согреть!» Бросок к вешалке, руки цепляют теплое пальто… рывок, ажурная вешалка раскачивается на одном гвозде… Плевать. Он снова рядом с матерью — укрыть, согреть, растереть замерзшие ладони… Из распахнутого окна — звук подъезжающего автомобиля, визгливо скрипят тормоза. Тимша перевесился через подоконник — разглядеть приехавших… Ему и в голову не пришло, что вынырнувший из-за угла милицейский «уазик» прикатил за ним. Даже облитые серым камуфляжем громилы показались дурацким совпадением. Пронзительное треньканье дверного звонка взорвало тишину. Наверстывая упущенное, бешено застучал маятник. — Не заперто! — крикнул Тимша, бросаясь в прихожую. Врачи? Откуда? Почему не увидел? А, неважно — главное, они уже здесь!.. Мордатые ОМОНовцы на врачей не походили вовсе. — На пол, говнюк! — пролаял подскочивший к нему боец. Взгляд ОМОНовца скользнул по лежащему в прихожей телу и вновь вернулся к Тимше… наполненный лютой злобой. — А врачи? Где врачи? — недоуменно спросил Тимша. — Врача тебе? Удар стопой в сгиб колена, и тут же — локтем в позвоночник. Тимша падает, задыхаясь от боли. Меж лопаток вонзается тяжелый сапог, на выкрученных за спину руках щелкают браслеты наручников. Жесткая пятерня вцепляется в волосы, до хруста в шее задирает голову. Напротив, широко расставив ноги, стоит офицер. Гороподобный даже на фоне отнюдь не тоненьких омоновцев. — На дозу не хватило, чмо поганое? — ревет офицер. — Решил из матери выколотить? Говори, паскуда! — Вовремя успели, капитан, — докладывают от входа. Едва не смотался, поганец! Уже и вещички собрал! Сапог на миг отрывается от спины, чтобы врезаться в ребра. — Отбегался, — хмыкнул капитан. «Что они говорят? Что говорят?! Разве можно такое с матерью?» Боль путает мысли… перед глазами плывут разноцветные круги… и, среди них — стеклянно блестящие зенки наркоманов, надменно-пустые хари «золотой молодежи», наглые раскормленные морды профессиональных попрошаек… «Да, эти могут… За деньги — что угодно…» — Забирайте его, — командует капитан. — Сейчас «скорая» приедет, незачем людям на дерьмо смотреть. — А ведь он сопротивлялся, капитан! — в голосе ОМОНовца звучит надежда. — Да он и сейчас сопротивляется. Кто-то вцепляется в наручники. Безжалостный рывок заставляет подняться на колени. Тимша мычит от боли, мотнувшаяся голова врезается в чей-то живот… — Действительно сопротивляется, — удовлетворенно замечает капитан. Тяжелый удар приносит долгожданное забытье… Темнота… Нет, Тьма — та, что до первого Слова. Ни звука… Лишь собственное надсадное дыхание да негромкий перестук испуганного сердца. И пустота. Абсолютная. Такая, что ощущается до звона натянутыми нервами. Единственное, что существует — это он, Тимофей Шабанов. Тимша вздрагивает, рука поднимается к глазам. Кисть белая, словно вылеплена из алебастра. Рукав некогда клетчатой рубахи так же бел… И сама рубаха… И брюки, и ботинки… Шабанов порывисто наклоняется, ладонь пытается коснуться тверди под ногами… и не встречает сопротивления. Тимша медленно… не встает — выпрямляется. Понятия «верх» не существует. Попробуй он лечь, перевернуться — ничего не изменится. В любой момент можно шагнуть… Пустота не возражает. Черное Ничто и Белый Человек… Цвета еще не рождены. И мир тоже. Ни испуга, ни удивления. Все воспринимается как данность. Он делает шаг. Затем еще. Не потому, что есть цель, которой стоит достичь — просто ритмичное сокращение мышц напоминает, что он еще жив. Светлая точка вдали поначалу кажется мельтешеньем в усталых глазах, но она понемногу растет, обретает сначала размеры, затем контуры… знакомые контуры человеческого тела… Человек? Здесь, посреди Ничто?! Человек!!! Проснулись чувства. Взрывом, радужным фейерверком, бурлящей в жилах кровью! Человек! Тимша рванулся навстречу. Ничто явственно содрогалось под ногами, корчилось, сбивало с пути. Глаза слезились — Тимша боялся моргнуть, боялся, что видение исчезнет, и он снова окажется в одиночестве… Ему казалось, что он бежит на месте, даже вспять расстояние не желало сокращаться. Тимша взревел и наддал, чувствуя, как сердце колотится где-то у горла… Ничто сдалось. Силуэт прыгнул навстречу, моментально оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Тимша едва сумел остановиться. Горечь разочарования наполнила рот — на Тимшу смотрел… он сам. Зеркало. Все это время, если здесь можно говорить о времени, он бежал к зеркалу! Человек напротив поднял взгляд. Расширенные — во всю радужку — зрачки полнились безумным весельем. — Х-ха! Предок! Ты тоже умер? Класс! Два мертвеца в одном тазу… Знаешь, есть такой детский стишок. Или там про мудрецов? Плевать. — Серега? — неуверенно спросил Тимша. — Серега? Что это — Серега? Вещь? Тварь? Вопящий над шнякой баклан? А-а, знаю — местный демон! — Сергей лающе расхохотался, но смех оборвался на полузвуке, а в горле клокотнуло звериное рычание. — Не0ет! Вспомнил! Этот, как его… берсерк! Слышал про таких? А-у-у-у-у! — Сергей задрал голову, завыл по-волчьи тоскливо, безнадежно… Про берсерков Тимша слышал — в детстве, от стариков… мало приятного. Говорили про овладевшего человеком нечистого, про нечувствительность к боли… много чего говорили. — А мы с Венькой Леушиным шняку построили… — невпопад сказал он. — И норвегу продали. Сергей по-птичьи склонил голову набок. В глазах на миг мелькнуло понимание… на миг. — Венька… веник… метла. Точно, здесь пыль, всюду пыль. И паутина! Сергей обернулся вокруг себя и протянул Тимше невесть откуда взявшуюся дворницкую метлу. Алебастрово-белую метлу. — Во! На! Мети. Отсюда и до бесконечности! Сергей широким взмахом обвел несуществующий горизонт. Тимша метлы не взял. — На нас бандюки «наехали»… я прогнал, так они домой пришли и Светлану Борисовну избили… Сергей замер, взор прояснился чтобы тут же наполниться бешеной мутью. — Что? Повтори, что ты сказал?! — Я «скорую» вызвал, а приехал ОМОН… — виновато произнес Тимша. Сергей взревел, жутко блеснули мгновенно выросшие клыки. Сверкающий зеркальной броней кулак ударил в Тимшину грудь… и, вязко чавкнув, прошел насквозь. Безболезненно, как во сне. Сергей дергается, пытается вырвать отчего-то застрявшую руку… Воздух кипит в серегиных легких. Тимша болезненно морщится горячее дыхание обжигает лицо… — Харю кривишь? — скалится Сергей. — Не нравится? Там, в двадцатом веке, лучше? А хочешь увидеть реальную жизнь? Пойдем, покажу! На этот раз рука легко выскальзывает из тимшиной груди — чтобы острыми клещами стиснуть запястье. Жесткий — до боли в плече, — рывок, Тимша падает… падает… нет, летит! Встречный ветер полощет отросшие волосы, вышибает слезы… И снова впереди светящаяся точка… разрастается, разворачивается вширь и ввысь… остановка, как удар о стеклянную стену. Тимша долго восстанавливает дыхание. Низкое хмурое небо, невысокие сглаженные сопки, вдоль подножий прихотливо извивается река… Черные пятна пепелищ, белизна новых срубов, жальник[24] весь в буграх свежих могил… Повсюду копошатся люди — кто тащит бревна, кто распускает на плахи, ставит срубы… Сожженный хутор строится заново… Глаза упорно отворачиваются от стоящей рядом сосны. Протяни руку, и шершавая бронзовая кора скрежетнет под пальцами. Протяни… Тимша отводит взгляд, но все равно видит толстый кривой сук, перекинутую через него веревку и висящего обнаженного человека. Петля туго стягивает скрещенные запястья, голова безжизненно свесилась на грудь, к ногам привязан тяжелый камень… Рубцы на спине — вспухшие, багровые, в потеках засохшей крови… и ожоги от раскаленных шомполов на животе. — Нравится? — громко спрашивает Сергей. — Угадай, кто висит? Угадаешь — получишь конфетку! В серегиной руке как по волшебству возникает огромная завернутая в красочный фантик конфета. На фантике сумрачный лес, медведь и оборванный юнец с копьем. Поперек, крупными корявыми буквами — «Мишка косолапый». — Это я! — Сергей тычет пальцем сначала в фантик, а затем в висящее на сосне тело. — Хочешь попробовать? Конфета превращается в дубину и больно бьет по спине. Удар заставляет сделать шаг к телу, Тимша касается холодной посиневшей на осеннем ветру кожи… Взревевший ураган швырнул вперед, заставил обнять тело, втиснуться в него, слиться с ним. И нахлынула боль. «Что со мной? Где я? Почему так больно?» «Разве это боль, предок? — усмехается Сергей. Безумие напрочь исчезает из голоса. Теперь он звучит устало и цинично. — Боль начнется потом, когда стемнеет, и финны захотят поразвлечься. Гарантирую море неизведанных ощущений.» «Я не хотел… не знал…» — слова даются с трудом, но Тимша заставляет себя говорить. «Я тоже на дыбу не просился… — усмехается Сергей и мечтательно добавляет, — Эх, Каврая бы встретить…» Причем здесь саамский бог, Тимша не понимает, но спрашивать не решается — боится разбудить безумие. «Уходи, — шепчет он. — Светлана Борисовна…» «Уходи? — Сергей ухитряется схватить Тимшу за шкирку, встряхнуть, как щенка. — Я бы ушел, да Каврай держит! Понимаешь?! Тебе мать беречь! Тебе! У нас одна кровь! Помни об этом, предок! И еще: ни один гад не должен уйти безнаказанным! Ни один!!!» Мощный бросок вышвыривает Тимшу обратно в черное Ничто. Хмурая осень, хутор Весайнена, могильные ряды — все стягивается в точку… исчезает… И лишь одно остается с Тимшей, вплавленное в мозг, выжженное на костях: «Ни один гад не должен уйти безнаказанным!» — Очнись, парень! Слышь? Очнись! Кто-то настырно трет под носом мокрой ваткой. Тимша морщится, вяло отмахивается от надоеды… Боль стегнула в поврежденное дыбой плечо, вгрызлась в кости. Судорожно дернулась диафрагма. Тимша закашлялся — слабо, боясь потревожить ушибленные ребра. — Дубина ты, Потап! Только кирпичи башкой ломать способен! — говорящий явно рассержен донельзя. — Ничо. Уже в себя приходит, — виновато прогудел смутно знакомый голос. — Крепкий мужик, не задохлик очкастый. Уж это точно. Тимша разлепил почему-то неподъемные веки, взглянул на говорившего… Улыбка исчезла, едва успев появиться — на краю узкой армейской кровати сидел давешний капитан. — Ага, это я… — пробормотал офицер, поняв, что узнан. На грубо высеченном гранитном лице возникла смущенно-виноватая улыбка. — Ты это… Не сердись, а? Мы ведь что? Вбегаем и видим — сидит парень, руки в крови, а на полу женщина избитая… Ну и не выдержали… — Ч-что с мамой? Голос царапает пересохшее горло, губы онемели, язык распух и еле ворочается. Капитан недоуменно морщит лоб, наклоняется пониже. Приходится повторить. — Не волнуйся. Все в порядке с твоей мамой! — смущенная улыбка сменяется ободряющей. — Врачи сказали, через недельку домой выпишут. — В больнице? В какой? — старательно выговорил Тимша. — В городской, — капитан громко хлопнул себя по лбу, поймав озарившую мысль. — Хочешь, я тебя к ней отвезу? Фруктов по дороге купим, соку. «Фруктов! Сам ты фрукт!» Тимша попробовал встать, но закружившаяся голова бросила обратно на постель. Пришлось закусить губу и повторить попытку. Широкая, как снеговая лопата, ладонь капитана осторожно уперлась в спину. «То морду бьет, то помогает…» За спиной капитана, на крашеной казенно-салатной краской стене красуется таблица проверки зрения. Под таблицей белеет заваленный бумагами стол. Хозяин стола вышел — слышно, как хлопнула дверь. Кровать стоит у зарешеченного окна. Тяжелые шторы поглощают большую часть света, отчего в помещении душно и сумрачно. «Не камера — медкабинет… хотя решетки такие же…» — Я свободен? — на всякий спросил Тимша. — Ага, — с готовностью подтвердил капитан. — Леушины сказали, что ты у них был, и старушенции дворовые подтвердили. Старухи, они, хоть и в очках, знаешь какие глазастые! «До Леушиных добрались… Вот радость-то для Петра Денисыча. Небось, теперь сына за ручку в лицей водить будет.» Капитан обернулся и убедившись, что фельдшер еще не вернулся, тихо продолжил: — Друг твой, Венька, рассказал, как шестерки Казана на вас наехали. Ничего, мы их к ногтю прижмем. Не сомневайся! Тимша с усилием выпрямился, в глзах вспыхнул опасный огонек. — Я сам! — четко произнес он. Капитан насупился, почухал в затылке. — Вот что… — наконец произнес он. — Будем считать, что я не слышал. А ты, в другой раз, поменьше языком телепай. За самосуд срок полагается! Тимша кивнул. Капитан подумал и добавил: — Хочешь, к матери в больницу отвезу? — Да пошел ты… — вяло буркнул Тимша. — У меня машина во дворе — поедем? — завершил предыдущую мысль офицер. Тимша хмыкнул. Капитан, сообразив, что сказал, громко заржал. Сейчас он совсем не походил на того, готового открутить башку громилу, каким его помнил Тимша — нормальный парень, здоровый правда, как лось… — Ладно, поехали! — согласился Тимша. — Давно пора! — обрадовался капитан. Лопата, заменявшая ему ладонь, вынырнула из-за тимшиной спины. — Михаил. — Потапович? — не удержался от напрашивающейся шутки Тимша. — Не Потапыч, а Викторыч! — капитан назидательно поднял палец… и подмигнул, — зато фамилия моя Потапов. Тимша недоуменно воззрился на руку офицера — костяшки пальцев украшали ороговевшие пятаки мозолей. «Это ж сколько гнусных морд разбить надо, чтобы такие мозоли заработать? — подумал Шабанов. — Прогнило что-то… на Руси… Здорово прогнило.» Всю дорогу до больницы капитан балагурил, словно извиняясь за вчерашнее. Тимша поддакивал, в нужных местах вежливо улыбался, но перед глазами стояло окровавленное лицо… матери. Матери, хоть и зовут ее Светланой. И неважно, в каком веке она пыталась спасти СЫНА… Его, Тимшу, спасти! Дорога вздыбилась, штурмуя вставшую на пути сопку. Старенький «опель» остановился на середине подъема, скрипнул затянутый «ручник». — Приехали, — сообщил Потапов ушедшему в себя Тимше. — Что? Капитан молча ткнул пальцем налево. Высокие рябины за ажурной металлической оградой прятали от любопытных взоров приземистое выцветше-голубое здание старой, еще сталинской постройки, больницы. Выше по склону, выбросив аппендикс перехода, заслоняла небо безликая брежневская многоэтажка. — Ну… я пошел? Капитан торопливо чиркнул в блокноте несколько цифр, вырванный листок перекочевал в тимшину ладонь. — Мой телефон, — пояснил капитан, — на всякий случай. Тощая до полной прозрачности медсестра подняла от бумаг изможденную диетами мордашку. Обведенные темными кругами глаза, придавали ей облик голодного лемура. Сейчас лемур изучающе смотрел на Тимшу — то ли съесть, то ли сбежать… — А вы ей кто будете? — подозрительно спросила девица. — Сын, — коротко ответил Тимша. — Ага, ага… — выписывать пропуск девица не спешила. Что ж это, молодой человек, сначала избиваем, а потом яблочки носим? Собравшиеся в тесном фойе родственники болящих дружно повернулись к Тимше. Несколько физиономий излучали нездоровое любопытство, большинство же, оценив степень опасности, поспешили отодвинуться подальше. «И эта швабра туда же. Сарафанное радио круглосуточно пашет. Чертов Мурманск — хуже деревни!» — Умна больно! — вызверился на лемуршу Тимофей. — Тебя для чего здесь посадили? Бумажки писать или языком чесать? Девица зашипела, как плевок на раскаленном утюге. Впалые щечки окрасились чахоточным румянцем. На окошко вспорхнула табличка «Перерыв». — Пока этот бандит не уйдет — никаких пропусков! — заявила лемурша. Толпа заволновалась. Сердито забубнили мужики, перебивая друг друга, заверещали вездесущие бабки… — Пустите меня к нему! Я объясню, как матерей, м-мать его, ув-важать… — громко начал чей-то похмельный бас, но тут же осекся, словно заткнутый кляпом. Тимша даже не успел повернуться — за плечом шумно засопели, и вперед высунулась знакомая медвежья лапища с зажатой меж пальцев красной книжицей. — Вы, девушка, своим делом занимайтесь, — рассерженным шмелем прогудел невесть откуда взявшийся Потапов. — Хамить посетителям в ваши обязанности не входит. — Да вы знаете, что это за тип? — взвилась девица. — Знаю, — отрезал Потапов. — Я его арестовывал, я и отпускал. С извинениями. Арест? Собравшийся народ затаил дыхание, боясь упустить подробности. Девица ожесточенно почиркала шариковой ручкой по маленькому, в спичечный коробок, клочку бумаги и нервно просунула в окошко. — Нате! Номер палаты отыщете в списках отделения нейрохирургии, — она чуть посунулась вперед и визгливо крикнула, — Следующий! Тимша взял пропуск и повернулся к Потапову. — Чего не уехал-то? — А кто его знает, — пожал плечами капитан. — Почуял, что без меня не обойдешься. Нюх у меня… на неприятности. Капитан по-медвежьи грузно повернулся, чтобы обвести суровым взглядом притихшее фойе. Народ усердно прятал глаза: стать «неприятностью» для этого громилы не хотелось никому. — Ладно, побегу я… — напомнил о себе Тимша. — Звони, если что, — повторил на прощанье капитан. Лестница — коридор — переход — лифт — снова коридор… Спроси кто-нибудь Тимшу, откуда он знает дорогу — не ответил бы. Ноги сами несли. Капитан Потапов, стервозная медсестра, жадная до сплетен толпа в фойе… даже боль вывихнутых рук и треснувших ребер — все ушло на задворки сознания. В голове единственная мысль — «Как там мама?» Вопль дежурной медсестры: «Вы куда? Посещения запрещены!» остался за дверью трехместной палаты. Тимша растерянно остановился у входа — которая из трех? Кругом сплошные бинты, лица не узнать… Над дальней кроватью приподнялась закованная в гипс рука. Донесся слабый, но до слез родной голос: — Здесь я, сына, здесь… Пять шагов через палату, уместились в один удар сердца. Тимша замер, боясь присесть — не побеспокоит ли? — Я тебе что говорила? К тетке езжай! — призрак былой строгости еле слышен в материнском шепоте. — Почему до сих пор здесь болтаешься? Даже сейчас, на больничной койке, не о себе — о нем… Тимша почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. — Чего я в Умбе не видел? — с деланой небрежностью возразил он. — Сколь веков без меня стояла, еще постоит, не развалится. Зато у меня новый друг появился — капитан милицейский. Здоровущий, как танк — в двери только боком проходит. Даже сюда меня на машине привез! — Трепло! — тихо усмехнулась мать. — Какой еще капитан? Тимша неуверенно оглянулся — из-под одеял высунулись любопытные носы сопалатниц. Дамы аж на локотках привстали, чтобы не упустить ни единого слова из сказанного. — Э-э… Они к нам приезжали… Ну милиция… — Тимша с трудом подыскивал искал слова и фразы, что не заставят мать волноваться. — Хорошие мужики, душевные… капитан у них за главного. Тимша вытер вспотевший лоб — вранье ему никогда не удавалось. Даже в шестнадцатом веке. — Расскажи еще что-нибудь… — прошелестел голос матери. Тимша осмелился присесть на край кровати. Пальцы осторожно коснулись гипса. «Рассказать? Что? Не про бандюков же… Что-нибудь, к делу не относящееся… Точно. Начисто не относящееся!» — Я недавно одну книгу прочитал… историческую, — Тимша мысленно улыбнулся. — Про наши места… Хочешь расскажу? Мать чуть заметно кивнула, Тимша зажмурился, глубоко вдохнул… накативший прибой воспоминаний унес прочь от зыбкого берега реальности. Он говорил и говорил — о встающем над морем солнце, о уходящих на Грумант зверобоях, о тающих в синей дымке парусах, о косяках сельди, таких плотных, что ткни весло, и поплывет стоя! О тундре, о лопарях, что даже летом разъезжают в маленьких, похожих на лодочки санках-кережах… вспомнил даже лопарскую сакку[25] о старике Телышеве, что попов, его крестить пришедших, до полусмерти напугал! Долгий монолог позволил справиться с одолевавшей неловкостью. Тимша впервые взглянул в опухшее, покрытое синяками лицо матери… черты лица словно плыли, и Тимша уже не знал, кого он видит перед собой — Светлану Борисовну или Агафью Шабанову… да и не хотел знать. Перед ним, кутаясь в тонкое больничное одеяльце, лежала мама! Его, мама! По коридору, дребезжа металлом и пронзительно скрипя забывшими о смазке колесами, прокатилась тележка. Звук оборвался у двери палаты, на пороге возникла дородная пожилая санитарка с улыбчивыми ямочками на пухлых щеках. — Ужин прибыл, девочки, ложитесь поудобнее! — привычно зажурчала она… и увидела растерянно замолкшего Тимшу. Улыбка сменилась сердитым прищуром. — Та-ак. Это что за кавалер в неприемное время? И без бахил! Ну-ка брысь отсюда, пока я охрану не вызвала! Тимша неловко вскочил, локоть задел лежащий на тумбочке пакет с гостинцами. Краснобокие импортные яблоки раскатились по всей палате. — Я сейчас, соберу… — пролепетал он смутившись. Санитарка, уперев руки в боки, наблюдала за процедурой. Носок войлочного шлепанца мерно постукивал по линолеуму, отсчитывая отпущенные Тимше секунды. — Твоему сыну, Борисовна, в писатели идти надо, — заметила с ближней от входа кровати худощавая дама лет тридцати. Жутковатый незаживший шрам ярко выделялся на бледном выбритом затылке. — Заслушаться можно! — дама совсем по-девчоночьи хихикнула. — Небось, девки за тобой табуном бегают, а говорун? Тимша смутился, уши словно кипятком ошпарило. — Не до них мне, — буркнул он, заползая под кровать за укатившимся к стене яблоком. — Сначала на ноги встать надо. — Не под моей кроватью! — насмешливо попросила дама. — Второй аварии я не переживу. Наконец яблоки вернулись в пакет. Тимша наклонился, коснулся губами материнской щеки. — Я завтра приду, — прошептал он, выпрямляясь. — Береги себя, сынок! Светлана Борисовна всхлипнула, шмыгнула носом. Бдительная санитарка коршуном налетела на Тимшу, в ухо парня впились не по-женски крепкие пальцы. — Ты что это, засранец, больных расстраивать вздумал? Я т-тебе порасстраиваю! Брысь! И чтоб завтра был в бахилах! Тимша опомниться не успел, как оказался за порогом. Смеркалось. Ветер натащил облаков и теперь трамбовал их в плотную сизую тучу, грозя холодным осенним ливнем. Редкие прохожие торопились кто вниз — к центру, кто наверх — к ближайшей автобусной остановке. Тимша зябко поежился. Домой? В кармане с готовностью звякнули ключи. Что дома? Перевернутая мебель, на обоях, на полу засохшая кровь… Не его — матери! Долго копившаяся ярость нашла трещину в тщательно возведенной стене внешнего спокойствия. Тимша глухо зарычал. Шедшая навстречу парочка торопливо свернула в проулок. «Домой? Отсыпаться? А беспалый Гарик будет хвастаться перед «братанами», как ловко отомстил оборзевшему сопляку?» Тимша сорвался на бег. Слепой, безумный бег. Кто-то успевал шарахнуться в сторону, кто-то матерился вслед едва не сбившему с ног юнцу, визжали и дымили покрышки отчаянно тормозящих автомобилей… все это скользило мимо сознания. Пусть вопят, лишь бы не мешали. Знакомый подъезд метнулся навстречу, стоявшая на крыльце бабка Ашхен вздрогнула, сухая старческая лапка покрепче вцепилась в перила… Мгновенно подошедшей лифт услужливо распахнул створки, выпустив наружу парочку беззаботно чирикающих девиц. Мимолетный интерес, вспыхнувшей было в глазах одной из подруг, тут же сменился безразличием — что толку с молодых и рьяных, если у них не то что на ресторан — на киношку денег не бывает? Лифт полз, ревматически поскрипывая, древний, с деревянными створками и откидной планочкой над ними. Лифт знал о тщете суеты и не спешил. Шабанов не раз пожалел, что не побежал по лестнице… Наконец современник динозавров, с величием британского дворецкого, прозвонил невидимым колокольчиком и остановился. Тимша ринулся к опечатанной полоской бумаги квартире… Распахнутая настежь дверь с грохотом ударилась о стену. Тимша упал на четвереньки, рука нырнула под трюмо… Да где же он? Грубая мешковина ткнулась в пальцы, когда Тимша уже собрался отодвигать тяжелую набитую старой обувью тумбу. Нашел. Тимша прижал к груди принесенный из гаража топор. На губах змеилась недобрая усмешка. «Улица Нахимова», — неразборчиво прохрипел динамик. Автобус беременной треской вильнул к остановке, из разверзшегося брюха икрой высыпались пассажиры, заспешили к теплым уютным гаваням… все, кроме одного. Дешевенькие китайские кроссовки, старые джинсы, темная куртка, непокрытая русая голова, в руках — длинный, завернутый в мешковину предмет… юнец, каких двенадцать на дюжину. Разве что никуда не спешит… хотя, нет — зашагал к стоящим за пустырем деревянным двухэтажкам, наследству чуть не военной поры. Видимо решал, не купить ли пива в ближайшем киоске, да передумал. Невзрачного вида юнец не привлек ничьего внимания… Тимша не знал, что его потянуло к ютившемуся на окраине города венькиному гаражу — вряд ли бандиты устроили там круглосуточное дежурство… однако ж… Кривая усмешка снова вернулась на лицо — ничего, он подождет. Полвека назад строились вольготно — перед каждой двухэтажкой сквер в полгектара, рябины выше крыш вымахали. Через скверы любителями срезать углы, натоптаны тропки. Низкие по колено — заборчики не помеха, скорее радость… как для кичащихся своей спортивностью торопыг, так и для желающих спокойно выпить на свежем воздухе — никаких скамеек не надо… Захолустье. И не поверишь, что в семи километрах отсюда забродившим сортиром бурлит цивилизация. Две улицы, три скверика и начнутся ряды гаражей. До леушинского еще десять минут хода… но это потом, а сейчас Тимша непроизвольно замедлил шаги — впереди, за густым, не желавшим до морозов расставаться с листвой кустарником слышится какая-то возня. И сопение. Вроде как борцы по холодку размяться вздумали… Тимша быстренько перебрал варианты происходящего: сначала естественные — влюбленная парочка нашла уголок для игрищ, мужики с бутылкой от жен прячутся… затем подходящие нынешним реалиям — наркота ширяется, содомиты резвятся… В первом случае надо вежливо покашлять и мимо пройти… по возможности глядя строго перед собой; во втором — постараться не блевануть. Был и третий вариант — криминальный… Как раз под настроение. Раздумья кончились, когда за кустами вскрикнули: — Отвали, козел!.. Девичьим голосом вскрикнули. Крик оборвался, сменившись придушенным мычанием. Пьяноватый бас сварливо каркнул: — Не можешь бабе пасть заткнуть? — Дык она кусается, падла! — обиженно вякнул надтреснутый тенорок. ЧТО? Лавина гнева погребла под собой нерешительность. Ноги сами перенесли через заборчик. — Эй, говнюк! Пшел на хер отсюда! — бас урчал, как полное газов брюхо. Тимша не ответил. Не смог — челюсти свело судорогой, из закушенной губы по подбородку струилась кровь. — Оглох, сука?! Из темноты выдвинулась слоновья туша. Шеи у громилы не было, голова перезревшей грушей растеклась по жирным плечам. В свете далеких фонарей стало видно как студенисто подрагивают брылястые щеки. Заплывшие глазенки косили в разные стороны, отчего казалось, будто громила высматривает кого-то за тимшиной спиной. — Тебе, что, десять раз повторять?! Похожая на раскормленного осьминога пятерня неторопливо, предвкушающе потянулась к вороту тимшиной куртки — смять, придушить, чтоб тупорылый пацан ножонками в воздухе подрыгал!.. Жесткая, привыкшая к веслу и топору рука помора остановила движение, резко крутнула… Послышался негромкий треск. Левый глаз громилы неверяще повернулся к мокрой тряпкой обвисшей кисти, правый бессмысленно уставился в пространство. Толстые губы скривились в ожидании боли. Весь вид детины олицетворял тягостное недоумение: «Как же так? Ведь я же больше, здоровее!..» Впечатанный в низенький лоб кулак поставил точку на размышлениях. Туша качнулась и рухнула. Плашмя, подрубленным столбом. Земля содрогнулась. — Ты че застрял, Рогожа? — недовольно прохрипел укушенный. — Долго мы эту кошку держать будем? «Еще двое, — холодно отметил Шабанов. — Это к лучшему, больше швали зараз вычистить получится…» Возня в кустах усилилась, послышался шлепок пощечины и злой возглас: — Лежи тихо, поганка! Тимша не раздумывая шагнул к кустам. С земли поднялся нескладный длиннорукий подросток. Прыщавая харя дергалась в нервном тике. Ломаный и неправильно сросшийся нос отбрасывал на впалую щеку кривую тень. Вид приближающегося Тимши привел юнца в полное изумление. — Ч-что? К-как? — заикаясь пробормотал кривоносый. — А г-где Рогожа? Вместо ответа Тимша шагнул навстречу. В груди негромко клокотнул яростный рык. — Князь! Линяем отсюда! Этот придурок Рогожу замочил! — истерично завизжал кривоносый. Заикание пропало начисто. Рядом с ним мгновенно возник третий — чернявый, болезненно худой заморыш. Близко посаженные выпученные глазенки, как и у недвижно лежащего Рогожи, таращились за угол. «Паноптикум! — брезгливо промелькнуло в голове. — Цирк уродцев!» Кулак описал размашистую дугу… на этот раз впустую косоглазый «князь» по-крысячьи ловко увернулся и бросился наутек — аж кусты затрещали. За ним ломанулся его кривоносый приятель. Тимша даже не дернулся вслед — мало ли кто затаился поблизости? — Козлы гребаные! — с чувством прозвучало глубокое девичье контральто. — Я, сучары, ваши рожи поганые срисовала! И кликухи позорные тоже! Спасенная поднялась на ноги… Волнистые спелого каштана волосы всклокочены, проклепанная «косуха» расстегнута, черная с непонятным рисунком трикотажная майка разорвана пополам, из-под майки бесстыдно белеют остренькие грудки с по-детски маленькими сосками… Тимша, мучительно краснея, отвел глаза. Носок ботинка смущенно колупнул раскисшую землю. — Один на троих… — промурлыкала девица, с любопытством обойдя вокруг Тимши. Наготы своей она словно и не замечала. Ры-ыцарь… А покраснел-то — в темноте видно! — Ты бы прикрылась, девка… — неловко заметил Тимша. Не ровен час простудишься. В ответ послышался низкий грудной смешок. — Забо-отливый! — проворковала девица. По тимшиной щеке скользнул длинный наманикюренный ноготок. — Кстати, меня Ларисой зовут, а не девкой. Тимша почувствовал, как огнем запылали уши. «Вот же леший! Спас на свою голову!» — смятенно пронеслось в мозгу, вслух же он сказал: — А меня… Сергеем. Лариса наконец запахнулась, взвизгнула «молния». Натянутые поверх черных джинсов сапожки с высокими скошеными каблучками танцующе двинулись к лежащему в отключке Рогоже. — Что это у тебя за поясом? Не топор, случаем? — словно между делом поинтересовалась девица. — Вот им и надо было… Изящный ларисин сапожок пнул распластанную тушу. Рогожа не шелохнулся. Лариса удовлетворенно хмыкнула и наклонилась, пальчики скользнули в брючный карман насильника. На свет появился упакованный в кожаный чехол телефончик. — Моя мобила, — непринужденно пояснила она. — Братику звякну: пусть приедет, заберет… «Фу-у! Баба с воза — кобыле легче!» — Шла бы ты, где людей побольше, — посоветовал Шабанов. — Не ровен час, еще кто привяжется… — А как же мой рыцарь? — глазищи лукаво стрельнули… огромные, миндалевидные, способные заглянуть в самую душу… — Дела у меня, — буркнул Тимша, стряхивая наваждение. — Много вас тут по кустам — боюсь, ко всем не успею! Губки капризно надулись, из-под нахмуренных бровей фотовспышкой полыхнул сердитый взгляд. — К другим пусть другие успевают. Ты — мой! «Во влип! Мобильник ее, я оказывается тоже… Теперь думай, как бы ноги унести!» Тимша невольно отступил на шажок. Висящий за поясом топор зацепился за куст. Тимша неуклюже рванулся, выворотив с корнем ни в чем не повинное растение. Девица хихикнула. — Ладно, беги… торопыга! — милостиво позволила она. Но помни: ты — мой! — Ага, ага… — закивал Тимша. — Как скажешь, так и будет. Бывай, подруга! Он развернулся и зашагал прочь. Не оборачиваясь, стараясь идти медленно, чтобы отступление не походило на позорное бегство… девица хихикнула еще раз. Громко, издевательски. Шабанов готовился свернуть за угол ближайшего дома, когда из оставшегося за спиной скверика отчетливо донеслось: — Ты — мой! Тимша не выдержал и побежал. — Твой, чужой… — недовольно бубнил Шабанов, на пути к гаражу. — Свой собственный, ясно? Недосуг мне сейчас шуры-муры разводить! Через десять минут дома закончились, сглаженный край сопки резко нырнул вниз, к омывавшей подножие речушке. По кромке распадка бок о бок стояли гаражи, единственный разрыв в стене предназначался для проезда к нижним рядам. Даже не проезда — спуска, крутого настолько, что камешки из—под ног шустро катились вниз, к реке. Тимша прошел с десяток метров, остановился. Взгляд искал ставший почти родным гараж-мастерскую… Гаража не было. Вместо него, освещенные безжалостным светом фонарей, торчали обугленные остатки стен. Как гнилой зуб в челюсти. Языки копоти разрисовали соседние гаражи причудливыми узорами. Ни огня, ни дыма — мокро блестящее железо, да покрытые шапками химической пены лужи… Мать в больнице, с другом запрещено встречаться, мастерская сгорела… Как жить? Сердце захлестнуло безнадегой. Он побрел к развалинам, бездумно, потерянно. У самого пепелища под ноги подвернулся закопченый жестяной бачок. Тимша поставил его «на попа», сел… Минуты утекали одна за одной… — Видишь, Кабан, я же знал, что этот гондон обязательно припрется! Под тяжелыми ботинками отвратно заскрипело битое стекло, дорогу заступили до блевоты знакомые силуэты. — Вас-то мне и надо! — прорычал Тимша поднимаясь. Освобожденный от мешковины топор косо взметнулся над плечом. — Не спеши, брателло! — злобно прошипел Гарик. Рука бандита нырнула в карман. Левая, неповрежденная. Тускло блеснувшее железо отхаркнулось огненной вспышкой. Сломанной палкой треснул выстрел. Бедро словно раскаленным прутом обожгло. Тимша вскрикнул, упал на колено. — Думаешь, Гарик промазал? — злорадно поинтересовался бандит. — нет, брателло, я не мажу. Зачем спешить? Мы тебя будем убивать ме-едлен… Гарик не договорил, обернулся на звук мотора — на пригорке, деловито помаргивая синими огнями, показался милицейский уазик и, бодро подпрыгивая на колдобинах, покатил к сгоревшему гаражу. — Повезло тебе, урод, — сплюнул Кабан, — поживешь еще немного. Бандиты по-крысиному метнулись за гаражи. Через несколько секунд рядом с Тимшей остановился УАЗ. Хлопнула дверца, упакованный в бронежилет сержант, ласково поглаживая резиновую дубинку, остановился рядом с Тимшей. — Ну и чего высиживаем? Тимша, стиснув зубы, чтобы не охнуть от сверлящей ногу боли, поднялся. — А что делать, коли гараж сгорел? Танцевать? Сержант мельком глянул на угли, поморщился. — Твой что ли? — Друга. Мы тут вместе… — Тимша вздохнул, — а он еще не знает… Сержант еще раз — уже внимательней — осмотрел пожарище. — Повезло, что на отшибе — загорись соседний ряд, еще бы и виноваты остались… И все равно, уж больно аккуратно… Заявление сделали? Тимша отрицательно мотнул головой. — Только увидел. Сержант покивал и, глянув на часы, предложил: — Могу до райотдела подбросить. Идти в милицию Тимше не хотелось. Особенно сейчас, когда по ноге кровь струится, а злость разве что не из ушей плещет. — Не, домой пойду, а в милицию завтра, вместе с другом. — Угу, — согласился милиционер, — это верно… а документ у тебя какой с собой есть? Тимша залез во внутренний карман куртки, подал сержанту не сданный студенческий билет. К тому моменту дубинка из рук милиционера переместилась на пояс, уступив место не менее устрашающих размеров фонарю. Ослепительный для привыкших к ночному полумраку луч уперся в фотографию, потом скользнул по тимшиному лицу. — Да, Сергей, — сказал сержант, возвращая студенческий. — Не повезло вам с другом… в отдел прямо с утра идите, чтобы опер завтра и осмотреть успел. А сейчас домой топай, да инструмент подбери, пригодится еще — Он движением головы указал на завалившийся в промоину топор. — Добро, — кивнул Тимша и, скрывая хромоту, побрел прочь. Топор занял место за поясом. «А все равно троллейбусы не ходют, метро закрыто, в такси не содют…» Застрявший в серегиной памяти Высоцкий оказался как нельзя более к месту. В серегиной? Естественно, серегиной. Откуда бы знать Владимира Семеновича пареньку из шестнадцатого века? Тимша понял, что различать, где кончается его память, а начинается сергеева, становится все сложнее и сложнее. Мимо, намеренно притормозив, проехал «извозчик». Увы, — недотумкал перед дорогой заначку потрясти… Семь километров пешком — полтора часа для здорового человека… Вся проблема в том, что с простреленной ногой считать себя здоровым немного затруднительно… Семь километров, из них пять затяжного подъема… Бедро постепенно наливалось пульсирующей болью. Ставший ненужным топор оттягивал ремень штанов… нет, джинсов. Еще бы портами обозвал, пень доисторический! Тимша невесело хмыкнул. Вжился, называется… из училища выгнали, заработка нет… зато врагов — хоть отбавляй. Хотя… какие враги? Гарик с Кабаном? Плевать на них — второй раз не подловят. Кто еще? Шпана из скверика? Это не враги — сопляки. Таких не кулаком в лоб — ременной пряжкой по задницам! Жаль, сразу не додумался. Хотя, кто ж их просил под горячую руку попадать? Впрочем, совесть Тимшу не мучила абсолютно. Вложил ума, как сумел, другой раз остерегутся к девкам-то непрошено под юбку лезть. Неутоленная ярость по-прежнему требовала выхода. Лицо матери перед внутренним взором… распухшее от побоев, синюшное от гематом… Не-ет. Драчка в скверике — слишком жалкий заменитель настоящий мести. Перевал остается позади, дорога, спускается вниз, к чаше старого города… ночной заморозок покрыл асфальт искрящейся в лунном свете ледяной коркой… иней на газонах… Тишина и безлюдье — дома не рискуют вылезти на обрывистый склон. Неровный перестук подметок катится впереди Тимши, оповещает всех желающих развлечся — слушайте! Идет подранок! Слабый и беззащитный! Ну!.. Нет, некому слушать — слева скала, справа обрыв… Подождем. Дома понемногу смелеют, придвигаются ближе и ближе — пока старые, в два—три этажа, но уже с магазинами и дешевеньким неоном по фасаду… недолго терпеть осталось. — Э-э! Чувак! Одолжи три рубля — на пиво не хватает. Делано-хриплые, в расчете на испуг, голоса, гнусные рожи вынырнувшей из подворотни компании… как манна небесная. — Проси больше: все равно на хрен посылать! — вызывающе предложил Тимша. Компашка в десяток замызганных особей на миг оторопела: чтобы не крепкий мужик — хромой одинокий пацан… ночью! Вот так нагло? Ни в какие ворота! — Тебе че, дитятко, жить надоело? — вожак, как и положено, пришел в себя первым. — Бабки гони, котлы-галты… Че там у тебя еще есть? Тимша оценил вожака — коренастый, лет тридцати, мешковато сидящая неброская одежда вполне может скрывать качаную мускулатуру… хотя, нет — прилипшая к нижней губе «беломорина» в образ «качка» не вписывается. Остальные не в счет шушера, разве что кучей смелые… Крысы. — Котлов нет, — честно признался Тимша, вспомнив закопченые казаны, в каких готовили уху на промысле. — А и будь они, не отдал бы. Шестеро во главе с вожаком перекрыли дорогу, четверо нырнули за спину: чтобы не сбежал… «Дурачье. Это кто ж драпать собирается?» На честный кулачный бой нечего и рассчитывать… Топор чуть заметно толкнулся в бедро — просился в руки. Тимша уважил просьбу. — Ну, подходь! — почти весело бросил он гоп-стопникам. — Кого первого крестить? Налетчики отпрянули, но тут же, повинуясь нетерпеливому жесту коренастого, вернулись на место. Из-под курток появились бейсбольные биты. Коренастый выплюнул докуренный «бычок», губы растянуло гнусной усмешечкой. В правой руке блеснул нож-кастет. — Крутой? — прошипел вожак. — Мы и крутых… Он не договорил — зубы обнажились в крысином оскале, и тут же последовал прыжок… Тимша едва сумел уклониться, пропуская мимо лица ощетинившийся железом кулак. По щеке просквозил ветерок. Для путевого замаха расстояния не хватало, но топорище таки врезалось в челюсть вожака. «Отжевал свое…» — успел заметить Шабанов брызнувшее изо рта грабителя крошево, и тут в драку бросились остальные — озверелые, с дубьем в скрюченных злобой лапах. Топор мелькал, сталкиваясь с битами, круша бандитские ребра, кто-то пронзительно верещал, кто-то матерился… Тимша чувствовал, как в душу вливается странный покой. Будто и не он махал насаженной на длинное ратовище железякой, а совсем незнакомый, пришедший ниоткуда парень. Жестокий и неумолимый… Кровь грохотала, заглушая прочие звуки, по голове и телу барабанил невесть когда начавшийся град… Тимшу это не волновало — он улыбался новому знанию: оказывается, уничтожать нечисть так же приятно, как строить лодки. Даже лучше — лодка-то для себя, а чистый город — для всех! Град ударов понемногу стихал, но и тимшины руки налились каменной усталостью, а в мышцы при каждом взмахе, словно шильями тыкали… Хорошо хоть спину подпирала стена здания — и охлаждает, и сзади никто не нападет… Припомнить, когда сумел к ней пробиться, Тимша не мог. Да и не особенно стремился — удалось, и ладно… «Ну, что же вы? Давай, подходь…» — Шабанов недоуменно остановился на полувзмахе, не сразу поняв, что драться уже не с кем. На тротуаре лаково чернели кровавые лужи, в паре шагов недвижно лежали двое, вдалеке виднелись быстро удаляющиеся силуэты — кто-то кого-то тащил, окованные железом ботинки скрежетали по асфальту… Вожак, как и положено, крикнул: — Мы еще встретимся! Издалека крикнул — чтоб не догнали. Шабанов не услышал — осматривался в поисках отрубленных голов и рук. «Ни одной! — Вяло шевельнулось удивление. — Неужели обухом молотил?» Тимша толкнул одного из лежащих носком ботинка. Едва не упав — ноги подкашивались, отказываясь держать свинцом налитое тело. Налетчик негромко застонал, попытался отползти в тень. Второй меленько вздрогнул, под штанами начала расплываться вонючая лужа. «Очухаются… — вяло подумал Тимша. — Крысу ухайдокать нелегко…» Шабанов повернулся к ползущему. «Не дергайся, добивать не буду!» — хотел сказать Тимша… слова застряли в глотке, на асфальт мокро шлепнулся кровавый сгусток. «Тьфу на вас… вконец замотали!» Злость и гнев ушли. Кружилась голова, не слушались руки. Даже топор вернулся за пояс лишь с четвертой попытки… Собрав уцелевшие крохи сил, Тимша сделал неверный шаг… «Еще и гололед… ничо, потихоньку доплетусь», — подбодрил он себя. Верилось с трудом. Город обступает со всех сторон, пустынный, сонный. До круглые сутки бурлящего центра еще с километр. Элита гуляет, а народ спит — ему завтра к станкам и прилавкам… Из-за поворота, с визгом покрышек, вылетел «БМВ» — раздувшийся от спеси, сверкающий лаком. Магнитофон в салоне ревет взлетающим истребителем… Хамовато фыркнув выхлопом, автомобиль уносится вдаль, габаритные огни теряются в переливах реклам… Хозяева жизни… Идти удается с трудом — напряжение быстро спадает, на его место приходит боль. Не дают вдохнуть треснувшие ребра, саднят порезы, кружится голова, мир застит розовой мутью… Добраться бы до квартиры… Мысли, тягучие как намедни слышанное болеро Равеля, постоянно возвращаются к событиям прожитого дня… «Двоих бандюков не стало… это хорошо. Зато по-прежнему есть Рогожа и коренастый вожак… и те, кто придет на смену Гарику… А кому прийти найдется — слишком много дерьма вокруг. Слишком много… Слишком.» Подъезд встретил тишиной. Тишина воняла мочой и жареной рыбой. Лифт, кряхтя и жалуясь на мешающих спать полуночников, спустился, но подниматься отказался наотрез. Сколько бы Тимша ни жал на закопченые вандалами кнопки. Значит, пешком… со ступеньки на ступеньку… этаж за этажом… — Шабанов? Ты? Голос казался смутно знакомым, но кому он принадлежал, Тимша вспомнить не мог. И разглядеть окликнувшего тоже лампочка на площадке не горела. Снова неприятности? Тимша оттолкнулся от перил, чтобы вновь, как в подворотне, ощутить за спиной прохладную надежность стены. — К-хто? — Да я это — Венька! — радостно сообщил приблизившийся голос и тут же сменил тон на озабоченный. — Ну ни фига себе! Ты что, в мясорубку попал? — Вроде того, — согласился Тимша. — Помоги домой дойти. Колени подогнулись, Шабанов повис на перилах. Мир вернулся. Вместе с чашкой горячего кофе в ладонях, уютным креслом, бубнящим в углу телевизором… и потерянно сидящем на фанерном прадедовском чемодане Леушиным. — Я из дома ушел, — печально сообщил Венька. — С папашкой вдребезги разругался и ушел. Думал, завтра шняку доделывать… Конопатая физиономия олицетворяла вселенское уныние. Взбунтоваться против отца, хлопнуть дверью… и зачем? Чтобы узнать о сгоревшем гараже? Узнать, что все впустую? Тимша собрался с силами и улыбнулся — Веньку стоило подбодрить… перед тем, как сказать главное. — Ничо, мы еще не то что шняку — лодью построим! Однако, я о другом подумал… Заплывший глаз Шабанова неожиданно остро уставился на Веньку. Тот встрепенулся, на миг став похожим на прежнего Леушина. Тимша замялся — ввергать парня в очередные неприятности не хотелось… но приходилось. — Вот что, друг мой Венька… ты железяку, что под пол в гараже прятали помнишь? Венька недоуменно нахмурился, но тут же сообразил: — Это ты про пистолет? — Про него, про него… в общем… сожгли гараж-то. Думаю, Кабан и Гариком и сожгли. А железяка могла и уцелеть. Надо бы за ней сходить — прав ты был, топором от этих скотов не отмашешься… принесешь? Венька, ошарашенный новостью, сначала даже не понял, чего от него хотят… губы вздрогнули, повлажнели глаза… — Как дальше-то? — жалобно спросил он. — И зачем теперь… — Пистоль принесешь? — безжалостно перебил Тимша. Венька уже было собрался отказаться от глупого и опасного предприятия… но встретил тимшин взгляд. Жесткий, совсем не юношеский. Тимша ждал ответа. И Венька кивнул. |
||
|