"Усталая смерть" - читать интересную книгу автора (Март Михаил)

5.

Горничную погибшего главы администрации Ильи Петкуна и его убитой жены Марии Кирилловны допрашивали не один раз. Можно сказать, женщину затаскали по кабинетам. Ксения Задорина читала протоколы допросов и не стала вызывать Валентину Ахмадулину в прокуратуру, а созвонилась с ней по телефону и сама приехала на дом.

Разговаривали они на кухне, где по непонятным причинам в наши времена принято встречать гостей.

— Много времени я у вас не отниму, Валентина Ибрагимовна. Я ознакомилась с вашими показаниями и буду касаться только тех вопросов, которых не касались. Где-то вы сказали, что ваша покойная хозяйка, труп которой вами был обнаружен, не относилась к числу домоседок.

— Да, я говорила это. Так оно и есть.

— Давайте по-женски, без протокола, немного посплетничаем. Как, по-вашему, у Марии Кирилловны был мужчина на стороне?

— Конечно. А куда же она выряжалась в дорогое нижнее белье? Я такое только в иностранных фильмах видела на актрисах, которые проституток играли. И прятала она всякие там трусики и чулочки в коробке под кроватью, чтобы мужу на глаза не попадались. А когда он приезжал, то она надевала на себя черт знает что.

— Что значит «приезжал»? Они не жили вместе?

— У них дом за городом. Вилла, а не дом. Он же работал в Троицке под Москвой, там и построил себе хоромы по заказному проекту. В Москву наезжал не чаще раза в неделю. Там и жил.

— А почему жена в Москве?

— А что ей там делать? Она же с тоски помрет. Друзья, подруги, гости. Мне приходилось юлой крутиться. Вечная гора грязной посуды и полные пепельницы окурков.

— В доме она мужчин не принимала?

— При мне нет. Но я же работала через день плюс суббота и воскресенье, когда обычно собираются гости. А по будням сама ходила. Смотрю, коробка из-под белья пустая. Значит, к хахалю пошла. В общем-то, я ее понимаю. Ей еще пятидесяти не было, а мужу под шестьдесят да еще импотент.

— Откуда такая осведомленность?

— Гляньте в аптечку. Простомол женщины не принимают, значит, у мужа простатит, а это не мужик. А она баба темпераментная. Такой только давай. Пользовалась случаем, чего уж там. А вы говорите, на даче жить. Пусть он трижды дворец, но все равно клетка, хоть и золотая. Да еще с мужиком, от которого проку никакого. Нет, денег-то он много ей давал. Ревнивый был, тоже понятно. Однажды мужчина ей какой-то позвонил, а он параллельный телефон услышал и тоже снял трубку. Кажется, он даже знал, чей это голос. Послушал, послушал, потом зашел к хозяйке в спальню и как даст ей по морде.

У той чуть башка с плеч не слетала. И ведь не пикнула.

— Значит, он знал о ее похождениях?

— Знал! — Домработница хихикнула. — Догадывался. Он что, со свечкой стоял? Или вы найдете такую дуру, которая сама признается на свою же голову. Кому от этого польза? Все, жизнь поломана. Такую трещину не склеишь. Она ему своим здоровьем в верности клялась, а как момент наклевывался, то уж она его не упускала. Клятвы — так, слова одни. Язык-то, он без костей, а организм своего требует.

— Хорошо. Эта сторона жизни Марии Петкун мне понятна. Хочу спросить вас о ее подругах. Вы их видели?

— Не всех, конечно, но многих видела. О других на слух знаю. Она же целыми днями на телефоне сидела. Слышала невольно часть ее разговоров.

— Имя Людмилы Петровны Фланцевой не приходилось слышать?

— Конечно. Видеть не видела, но они перезванивались. Куда-то ходили вместе. Но здесь при мне она не бывала. И разговаривали они между собой только по мобильному телефону. А тут, неделю назад, она вышла на кухню и сама мне говорит: «Валька, представляешь, у моей подружки мужа на даче подорвали. Она чудом спаслась, на дачу в этот день не поехала. Иди в киоск и купи все сегодняшние газеты. Там наверняка об этом написано, он человек не маленький, а как-никак член правительства». Потом я эти газеты сама видела и читала. Вот и запомнила фамилию. Вы спросили, а у меня тот день в памяти всплыл. И надо же, как совпало. А через два дня наш хозяин погиб. Хоронили в закрытом гробу. Его машина под «КамАЗ» угодила. Распиливать пришлось. Всмятку. И недели не прошло, а тут Марию Кирилловну зарезали. Бог шельму метит. Вот я и осталась без работы. Хоть и тяжеловато приходилось, но платила она мне хорошо. Вещички свои отдавала. Она же больше двух раз одно и то же на себя не надевала. Как сыр в масле каталась. Кому теперь столько добра достанется? Они же бездетное были.

Ксения не знала ответа на этот вопрос, но все, что хотела, выяснила.

— А о чем они разговаривали между собой, ваша хозяйка и Людмила Фланцева? Может, какие-нибудь эпизоды вспомните?

— Эпизоды? Трудно вспомнить. Ведь она с ней по мобильному разговаривала, лежа в комнате на диване… А вот. Очень часто речь шла о каком-то клубе. Но почему-то ездили они туда на автобусе, хотя у хозяйки машина своя. Что-то она ей говорила: «Смотри на автобус не опоздай, а то без сладкого на ужин останемся». Кажется, клуб называется «Голубой дельфин», но может, это и не клуб. Просто это название я не раз слышала. А больше ничего припомнить не могу.

— Спасибо и на этом.

Ксения не стала надоедать хозяйке и ушла. Теперь надо найти клуб «Голубой дельфин», а туда только на автобусе можно доехать. В Москве искать подобную точку как иголку в стоге сена.

Практически с санкции директора института Марецкому было позволено осмотреть корпус, где когда-то лежал убитый киллер Стас Баландин. Контроль за кандидатами в сумасшедшие здесь был поставлен на высокий уровень, не хуже, чем в СИЗО, а то и лучше. Так просто, дуриком, из такой клетки не сбежишь. По меньшей мере надо знать какие-то слабые места, если они есть, иметь четкий план побега и план больницы. Но пациентов даже на прогулку не выводили, для того чтобы осмотреться, а из окна палаты, где содержался Баландин, ничего не видно, кроме корпуса, стоящего напротив.

Сопровождал майора дежурный врач по корпусу Анатолий Сквора, полный добродушный мужчина, сильно близорукий, с пухлыми губами. На вид ему было не более сорока.

Сделав обход, Марецкий остановился у двери, выходящей во двор, но не центральной, а той, что находилась под служебной лестницей. Ясно, что об этой лазейке знали только персонал или те, кто видел здание с тыльной стороны. Марецкий очень долго разглядывал железную дверь, перед которой еще и предохранительная решетка с висячим замком стояла.

Когда Марецкий повернулся к доктору, то заметил улыбку на лице Скворы.

— Я угадал? — спросил майор у врача.

— Откуда мне знать, Степан Яковлевич. Но если бы я хотел вывести больного так, чтобы об этом не узнали, то воспользовался бы именно этим выходом. Центральный перегружен охраной и санитарами, там турникеты и масса других сложностей. А здесь никого. В те времена, когда строились эти корпуса, без пожарного запасного выхода не принимался ни один проект.

— Сейчас этим входом пользуются?

— Да. Когда белье привозят или увозят в прачечную. С мешками не очень удобно ходить через турникеты.

— А у кого есть ключи от решетки и двери?

— У дежурного по корпусу, в данном случае у меня. И у главврача отделения.

— Давайте подумаем. Допустим, вы решили вывезти из больницы одного из пациентов. Ваши действия?

— Мне трудно. Что я могу? Ну, для начала надо понимать простую вещь. Больного выводить можно только ночью, когда в коридорах затишье. Днем и медсестры, и санитары, и врачи, а ночью можно уловить момент, когда санитар уснул, а медсестра вышла. По большому счету, их и не бывает на месте. Начнем сначала. От палаты ключ есть только у старшего санитара этажа, а ночью — у дежурного санитара. Значит, он должен открыть стальную дверь палаты. Далее, надо провести больного по коридору и открыть дверь на пожарную или, если правильнее, на служебную лестницу. Ключ у дежурного врача. Уже двое, а это сговор. Потом больного надо спустить сюда. Тем же путем, что и мы с вами проделали. Далее, открыть эти двери. Но дежурный врач это сделать ночью не может. Я беру ключи под расписку на дневное время, когда может прийти машина. А в шесть вечера я их сдаю секретарю главврача. Они мне уже не понадобятся. Появляется третье звено: либо секретарь, либо главврач. Прошли один этаж, оказались на улице. А дальше что? О заборе и думать забудьте. Либо вас заметят, либо вы запутаетесь в колючей проволоке: Выход один — через центральные ворота. Но о них вам говорить ничего не надо. Вы сами через них сюда пришли. Кажется, вас больше часа там мариновали, а ведь пропуск на вас был выписан еще вчера. Там дежурят охранники, не подчиняющиеся даже директору института. Они неумолимы. И что важно, каждого сотрудника знают в лицо. Даже если сделать беглому фальшивый пропуск санитара, то его проверят по явочной карточке, где фиксируется время прихода и ухода каждого работника, а потом, его просто в лицо не признают. Так что вариант с переодеванием не пройдет.

— А вывезти его на машине? Мне кажется, что это наилучший вариант. Пока я ждал вас на проходной, то заметил, что санитарные машины на выезде не проверяются и не досматриваются.

Доктор продолжал улыбаться. Марецкий чувствовал себя полным идиотом. Будто он не допрашивает консультанта, а находится у него на приеме с жалобами на неустойчивую психику.

— Мы насчитали уже трех сообщников. Теперь подумаем о машине. Все машины находятся в гараже. Прежде чем отправить машину на выезд за больным, диспетчер должен получить официальную заявку, потом оформить путевку, пропуск и вызвать двух санитаров. Итак, диспетчер, два санитара, шофер, выездные документы и две пары ворот. Дело в том, что машины досматривают при выезде из ворот гаража, а потому их не досматривают на выездных воротах. Можно, конечно, подсадить беглеца в машину, пока она едет по территории больницы от одних ворот до других. Для этого в сговор нужно подключить шофера, двух санитаров и директора института.

— А вот про него вы мне ничего не говорили.

— Только он вправе давать заявки диспетчеру на выезд бригады. Диспетчера подозревать трудно, он на сделку не пойдет, потому что фальшивая заявка в первую очередь высветится. Но дело даже не в этом. Представьте себе на секундочку, каких разных людей мы объединяем в одну банду. Санитар, дежурный врач, главврач и, возможно, охрана или диспетчер. Это же против всякой субординации. Но самое главное состоит в другом. Скажите мне на милость, ради чего городить такой рискованный сыр-бор? Кому он нужен, этот зверь на свободе, который не успел бежать, как тут же перерезал глотку своей возлюбленной?

— Она уже не была его возлюбленной, а предала его. Кроме как шлюхой, он ее никак не называл, если верить единственной свидетельнице, которая его видела.

— Понимаете теперь, на чем произошел сдвиг? — спросил Сквора.

— О чем это вы?

— Предатели не терпят предательств. Попав в плен в Чечне, Баландин предал десяток своих товарищей и собственноручно их убил. Но он не мог поверить в то, что его тоже могут предать. За что боролся, на то и напоролся. Если для себя он находил какие-то оправдания, то для других их быть не могло. Потому что подсознательно он понимал, что творит и как это страшно. Но он любил жизнь и себя несчастного. Другим же он ничего не прощал. Для него измена девушки равна тому, будто ему самому перерезали глотку или хотят перерезать. И он идет на упреждающий удар.

— Любопытная теория, Анатолий Викторович.

— Я практик, а не теоретик, Степан Яковлевич.

— Извините. У меня вот еще какой вопрос возник. Когда мы шли по территории, то я видел много легковых машин возле корпусов. Как я догадываюсь, это не больничные машины?

— Мысль вашу уловил. Отвечаю. Для служащих и врачей больницы оборудована стоянка рядом с институтом. Но для некоторых делается исключение. В частности, для профессоров, главных врачей. Единицы. И пропуск выдает директор института по согласованию с вневедомственной охраной, где ставятся две подписи от каждой стороны, фотография, печать, и все это ламинируется. Процедура получения водительских прав не менее хлопотная. Теперь что касается нашего корпуса. В то время даже можно говорить о дне. К вашему приезду я подготовился к ответу на возможные вопросы. Не люблю выглядеть некомпетентным и заглядывать в шпаргалки. Так вот, только главный врач нашего отделения профессор Поплавский Герман Емельяныч мог беспрепятственно въезжать и выезжать на территорию больницы на своей машине. Но главный врач уходит с работы в шесть вечера. В это время узник находился на месте. Его исчезновение было обнаружено на следующий день в девять утра, когда делался обход. Уйти он мог только ночью. Дежурным врачом в ту ночь была Елена Андреевна Приленская. Она же и вела дело Баландина. Женщина очень строгого нрава. Ее и врачи-то побаивались. Кандидат наук, отличный психиатр и психолог, она не может попадать под категорию заговорщиков ни под каким соусом. К тому же она составляла акт для комиссии и справки для суда, где требовала полной изоляции Баландина в принудительном лечебном заведении строгого режима. Уверяю вас, из таких тюрем люди на свободу не выходят. Санитаром в ту ночь работал Лев Максимыч Меняйло. Очень опытный санитар. Он служил в военном госпитале двадцать лет, ушел в отставку прапорщиком и был принят к нам. Военный, дисциплинированный и очень крепкий физически человек, несмотря на шестидесятилетний возраст. К сожалению, никто из них сейчас у нас не работает.

— Коалиция невозможна, но преступник бежал. В форточку выпорхнул?

— Согласен. Я по вашей части не специалист. Но военная прокуратура тут долго себе голову ломала, но так ни к какому выводу и не пришла.

— Есть над чем голову ломать. Так вы сказали, что никто из них не работает. Разве здесь плохо платят?

— Где-то платят больше. Профессор Поплавский перешел к теории и пишет научные труды… Елена Андреевна Приленская, как мне известно по слухам, уехала в Питер. Там, надо сказать, работа поинтереснее будет. Я бы тоже Москву бросил, если бы меня пригласили. А санитар ушел на покой. Рыбку ловит где-нибудь на даче. Он же бобылем был, и ходили разговоры, будто нашел себе какую-то вдовушку в Подмосковье. Мужик он рукастый, пенсия приличная, чего бы не пожить в свое удовольствие. Невелико счастье каждый день на психов любоваться.

— Да. Люди приличные и честные, а Баландин сбежал. Даже если предположить, что эти образчики общества пошли на сговор, то непонятны причины. Ведь у Баландина не было богатых родственников, которые решили бы за его побег дать взятку. И потом, кому? Сколько нужно денег, чтобы подкупить целую бригаду, а главное, как найти подход, скажем, к тому же профессору Поплавскому?

— Никак, — твердо заявил Сквора. — Родственники к нам не допускаются, и они не знают, под чьим конкретным наблюдением находится больной. Все, что они могут узнать, — это фамилии членов комиссии, выдавших окончательное заключение, и то это случится в зале суда в момент оглашения приговора.

— Ну что ж, большое вам спасибо, доктор, за оказанное мне внимание, и извините, что отнял у вас столько времени.

— Помог, чем мог. Не обессудьте, если что не так.

Проходя через проходную, Марецкий спросил одного из охранников:

— Скажите, а среди вас есть ветераны, которые проработали здесь много лет и, возможно, самого Сербского еще помнят?

Охранник указал на дверь.

— Поговорите со старшим смены. Это тот человек, который вам нужен.

Марецкий постучал и вошел.

За столом сидел пожилой мужчина с огромным мясистым носом, ужасно худой. Казалось, что его щеки касаются одна другой. Длинная гусиная морщинистая шея и выпирающий кадык.

— Я майор милиции Марецкий с Петровки.

— Знаю, Степан Яковлевич. Ваши документы через меня проходили. И цель визита мне известна. Я сижу здесь для того, чтобы все знать. — Он встал, протянул Марецкому руку, похожую на изломанную корягу, и представился: — Засима Иваныч.

— Могу я задать вам несколько вопросов?

— Присаживайтесь. Но сразу вам скажу, что Баландин через проходную или ворота проскочить не мог.

— Уверены?

— Абсолютно. Тут таракан незамеченным не проползет.

— Вы помните день побега?

— К сожалению. Тогда меня едва с работы не сняли. Но я же отвечаю только за КПП, а не за больничные корпуса. А никаких доказательств того, что этот парень проскользнул именно здесь, ни у кого не было.

— В котором часу уехал домой профессор Поплавский?

— Сейчас скажу… Где-то около семи вечера он ушел.

— Вы сказали «ушел»?

— Да. А чего тут странного?

— У него же машина с пропуском на территорию?

— А, вот вы о чем. Нет, в тот вечер он уехал своим ходом. Когда его жена дежурит в ночь, то он ей оставляет машину. А так они обычно вместе уезжают.

— А кто его жена?

— Елена Андреевна Приленская. Она ведущий психиатр в его отделении. Если она остается на дежурство, то профессор оставляет ей машину. Тут ведь утром в автобус не сядешь, раздавят. А вечером свободно.

— Значит, она сдала смену утром и уехала на машине мужа.

— Совершенно верно.

— В котором часу?

— В начале девятого. Дежурство сдают в восемь.

— Вы не досматриваете машины профессоров? Старик улыбнулся.

— Смеетесь. Кто же до такого додумается? Это же унизительно.

— Вы лично видели, когда она уезжала?

— Конечно. Сам ворота открывал. В машине, кроме нее, никого не было. Я подходил к ней и пожелал счастливого пути. Она сидела одна за рулем, и больше ни души.

— А какая у них машина?

— Белая «волга». Двадцать первая, еще с оленем на капоте, но очень ухоженная.

— А санитара Меняйло вы помните?

— Конечно, Леву хорошо помню. Он к нам из окружного госпиталя, что в Красногорске, пришел. Хороший мужик, все меня на рыбалку зазывал. Крепкий, здоровый, вот только левый глаз немного косит. Так сразу-то в глаза не бросается, но когда знаешь, то заметно.

— Он тоже уволился?

— Да. Теперь живет в Свиблове. Деревенька есть такая под Москвой, ходит рыбачить на Сусановский пруд. Километра три пешком в одну сторону, три обратно. Целый день на природе. Бабу себе завел из местных. Говорил, что Москва и психи ему уже поперек глотки стоят.

— Спасибо, Засима Иваныч.

— За что же? Разве я вам чем-то помог?

— Так, складываю информацию в копилку, авось пригодится.

Марецкий ушел. Он уже решил, что поедет в окружной госпиталь. Возвращаться с пустыми руками он не мог. Ведь дело ему передали, а не Крюкову, благодаря Ксении. Вызвал их Черного-ров и сказал:

— Есть пожелание прокуратуры объединить ваши дела в одно производство и передать на разработку майору Марецкому. Но ты, Крюков, помогай Степану. Дело-то слишком путанное, а ты сейчас не больно-то работой завален.

Кто из прокуратуры давал генералу рекомендации, для Марецкого не было секретом.