"Прощай Берлин" - читать интересную книгу автора (Demidova Elona)Глава 6. Наши панки умнее танков (111 день после часа Х)Я проснулась от неистового собачьего лая и злых мужских голосов. 7:17 утра? Так рано в нашем подземелье, за исключением дежурных по кухне, никто не поднимался, а официальное время завтрака было с 9:30, тогда все и подтягивались в столовую. Маркиз лежал на куче камуфляжа, всем своим видом укоряя: «ясно, как я голодный, мяукаю, никого это не волнует, хоть всю тебя истопчи, ни за что не добудишься, а стоило кому-то заорать и залаять, так ты мигом вскочила!..» – Ладно, мохнатик, сегодня получишь тунца вне очереди! – сказала я, вытягивая из-под волосатой тушки брючину. Хорошо, что тут есть не только «пустыня» и «лес», а «зимний цифровой» тоже. Дымчатая шерсть на серой расцветке почти и не видна... Осторожно приоткрыв дверь я увидела, как из комнаты напротив в такую же узкую щелочку таращили глаза наши французы: Бьянка и всклокоченный Анри. Экшен происходил в самой середине бункера, и если я хотела узнать, что же случилось, мне надо туда. Высунув голову за дверь, я увидела, как посреди нашего «центрального проспекта», Глеб тащил упиравшуюся собаку. Она все время оглядывалась, порывалась броситься назад, залаять, но он крепко держал за ошейник, и что-то тихо ей говорил, продвигаясь к столовой. Встретившись со мной глазами, на немой вопрос: «Что там такое?», Глебушка скорчил совершенно невозможную гримасу, истолковать которую мне не удалось. Она выражала полнейшее недоумение, злость, восхищение, тревогу и даже страх, а возмутители спокойствия, сгрудившись возле входной двери в бункер, были полностью поглощены спором и голоса их звучали еще громче. Я не могла понять, какую из из полуодетых панкушек – Марию или Анетту распекают, потому что рыдали они обе. Благообразный обычно Детлеф был потен, красен, как вареный рак, и мыча, пытался что-то сказать, а босой Жан-Клод, очень живописно замотанный в простыню едва успевал переводить на немецкий слова, которые бешено выплевывал Павел. – Сколько уже они отсутствуют? Как вы договорились? Вы должны были идти с ними! Вы же были полицейским. У вас должен быть хоть какой-то опыт!.. – 7:27 утра, вы в курсе? Орете... всех перебудили... – мой голос звучал нейтрально, однако девицы почему-то прекратили рыдать, а Павел замолчал, и Жан-Клод с шумом выдохнул воздух. В это время из-за турецкой баррикады, которая полностью перегораживала коридор до самого потолка, оставляя узкий проход возле стены, появилась невероятно комичная процессия: сначала вышел мужик среднего возраста, одетый в пустынный вариант камуфляжа. Поскольку мы турок почти не видели - за своей баррикадой они полностью нас игнорировали - то все они были на одно лицо, а имена и вовсе неизвестны. Кивнув приветственно головой и буркнув по-турецки, он, бросая на нашу группку хмурые взгляды, прошествовал по направлению к продуктовому складу. А вслед за ним в проходик, протиснулись еще три фигуры, толкающие тачку. Они тоже были в камуфляжных штанах песочной расцветки, куртках, но так же и в чадрах, естественно, из той же ткани. Вся четверка степенно скрылась за дверью. Это было настолько комично, что даже суровая складка на лице Павла разгладилась. – Уведи девушек, Катрин! И попроси Диму принести дозиметр, – Павел перевел взгляд, вновь загоревшийся гневом, на Детлефа, и я поняла кто именно был объектом атаки. – Вы будете отвечать за эти смерти... Девицы, услышав слово «смерти» буквально завыли, вцепившись друг в друга, а я ничего не понимала. Кто-то ушел? Куда, каким образом? Наконец, зачем?! Если дозиметр, значит поверхность? Значит, кто-то ушел наверх? Это казалось столь же невероятным, как побег через иллюминатор с лежащей на глубине подводной лодки. Мне хотелось послушать что будет дальше, но сначала следовало позаботиться о девчонках. Глеб, пристроив собаку, вернулся и я сдала обеих плакальщиц ему на руки, хотя он недовольно зыркнул на меня исподлобья. Только сейчас я обратила внимание, что на датчике состояния шлюзовой камеры, вместо привычного ровно-зеленого, тревожно мигал алый огонек: «разгерметизировано». Постепенно стало ясно, что покойный Клаус передал ключи, коды от дверей, планы бункера и свои стратегические соображения никому иному, как Детлефу. Каково! Оказывается, все немцы об этом знали. А мы – нет. И когда Мартину и Алексу взбрело в голову совершить вояж на поверхность, Детлеф помог им экипироваться, открыл дверь, проводил до шлюзовой комнаты и остался караулить. И было это в 4 часа утра. По договоренности выходило, что «прогулка» должна была длиться не больше 2 часов... Но что-то их задержало. Девицы, обнаружив отсутствие дружков, некоторое время ждали, а потом нервы не выдержали, и они, не слушая уговоров Детлефа «подождать еще чуть-чуть», решили будить Жан-Клода. В голове эта история не укладывалась. Чудовищное легкомыслие парней в какой-то мере было мне понятно – бестолковые дети, им же всего по 18 лет! Ноль соображения, ноль ответственности. Дебилизм, да и только! Но Детлефа я не считала таким дуболомом. И больше всего, конечно бесило ощущение нашего полного бессилия. Захват власти был иллюзорным: получить взамен вакцины благодарность, преданность, да хоть добровольное сотрудничество жителей нам не удалось. То, что за четыре месяца ни один человек не схватил даже легчайшего насморка – на это всем было плевать! Внутри наших анклавов, как под коркой льда текла какая-то бурная жизнь, но для нас, посторонних, все было однообразно и спокойно. Тем временем появились Мишаня с Димоном. Они проверили дозиметром всю дверь, но ничего особенного не обнаружилось. По крайней мере, радиоактивного заражения сквозняком не притянуло. Оставив на страже Димку с клаусовым пистолетом за поясом, мы перенесли дебаты в ближайшую комнату. – Чем они вооружены? Каков был маршрут? – продолжался допрос. Детлеф объяснил, что к пожарному ломику прикрутили изолентой самый большой кухонный нож, и пару тесаков взяли так, на всякий случай. Еще у них был небольшой топорик, для разделки мяса и колотушка для отбивных. Маршрут они не согласовали, так как мальчишки собирались «прикидочно посмотреть что и как, попытаться, если получиться, добраться до квартиры Мартина на Вильхельмштрассе, ну а вообще, точного плана не было...» Таким образом, вопрос о спасательной экседиции отпадал сам собой – мы представления не имели: где их искать? – Ели в течение часа они не вернуться, мы будем вас судить. Я считаю, что вы сознательно отправили ребят на смерть. Не могу только понять с какой целью, –подвел итог Павел. – Я не виноват! Я... не хотел, Пауль, но... – лицо Детлефа стало почти багровым, казалось, что из глаз вот-вот брызнет кровь, вместо слез. – Послушайте Пауль, парень был просто как одержимый. Ничего не хотел слушать! Я говорил ему, а... это все Мария, это все она... – Не стыдно, на девчонку кивать? – вскипел Глеб. – Ох, вы ее не знаете! Она такая... Она всеми ими вертит. А Мартин на руках был готов за ней ходить... С одной стороны, в словах немца проскальзывал кое-какой смысл: с некоторых пор я приглядывалась к этой 18-летней девчонке. Дерзкая походка, выставляющая напоказ округлости юного тела, нагло-скромные взгляды из-под длиннющих ресниц, всегда победоносно улыбающийся рот... Глаза неопределенного цвета, не то серые, не то карие, искрились лукавой силой. Да, можно сказать, что она крутила головы всем мальчишкам. А подружек-панкушек держала и вовсе в ежовых рукавицах. – Что же, она велела ему выйти на поверхность? – бровь Павла скептически поднялась. – Да вроде того... У нее завтра день рождения, вот Мартин и пошел за подарком... – Боже, какой недоумок! – вырвалось у меня. – Ну а второй? За компанию? – сказал Жан-Клод. – А у него подружка ... – голос Детлефа внезапно осип. – ... беременная, вроде... Попросила найти мать, страшно ей... А мать ее врачом была... – Час от часу не легче! Только роженицы нам и не хватало. – замотал головой Мишаня. – Почему же она ни с кем не посоветовалась? Не поговорила с Катрин? – С Катрин?.. Она говорила с Керстин, но моя жена не врач, и помочь Аннетте не может. Они проплакали два часа, а после Керстин сказала, что пусть Алекс пойдет, может быть и правда, кого-нибудь сможет найти. – запыхтел Детлеф. – А вы Катрин, у вас что, есть опыт приема родов? Вы смогли бы чем-то помочь? Теперь 5 пар глаз уставились на меня чуть ли не с требованием сказать «да, есть опыт...», оставляя чувство, что я сижу в первом ряду театра абсурда, что все это просто не по-настоящему. Не может такая глупость происходить в реальной жизни. Сначала Апокалипсис, потом пропавшие ребята, этот бункер, турки в камуфляже, беременные девчушки... Бред, бред, бред! Сейчас проснусь в своей комнате... Или сделаю резкий взмах рукой и дым рассеется, и не будут стоять передо мной эти люди, и не будут от меня всяую чушь требовать. – Скорее! Из шлюзовой что-то слышно... какие-то звуки... там кто-то есть! – закричал нам Димка. Из динамика возле входной двери, в самом деле, слышалось чье-то прерывистое дыхание, вместе с приглушенными возгласами, шорохами, стонами и невнятными словами, а может, проклятиями на немецком. – Ну, это они? Чего они говорят? – я попыталась протиснуться вперед, но меня решительно отстранили. – Ты инвентаризацию всего добра проводила? Вот давай-ка сюда пару или, лучше три комплекта химзащиты и противогазы, на всякий случай! Фонари не забудь!.. И сапоги!.. И еще один дозиметр!.. – донеслось мне вслед. Пока я бегала на склад, пока притащила то, что требовалось, - время было упущено, и все решили без моего участия. Димон и Павел с поразительной сноровкой облачились в комбинезоны, натянули маски противогазов и присоединились к ожидающему их Детлефу, который нетерпеливо включал и выключал фонарик. Миг, и все трое исчезли в темноте за дверью. Время превратилось в кусок льда, и секунды, оттаивая, падали тяжелыми скупыми каплями. - Мы в шлюзовой... Оба они тут, живые. Не волнуйтесь... – сказал Димка. - Из больничного блока две каталки! Быстрее! – услышали мы голос Павла. – И стерильных салфеток!.. И любопытных из коридора уберите... Страницы сожженного дневника 2 2:22 ночи. Уже час почти пытаюсь закрыть глаза. Ну, что тут остается? Только встать, зажечь свет и начать черкать по бумаге. Когда намаешься за день, то не успеет голова подушки коснуться, как уже спишь. А бывает, что от чрезмерной усталости заснуть совсем не можешь, вот как сегодня. Не припомню я такого жуткого денечка, ну, не считая Того Самого, конечно... Но даже в Тот Самый не было столько боли, и мне не приходилось вонзать иголку в человеческую плоть, а потом соединять, стягивать, зашивать края ран... Страшно дотрагиваться до мяса, сочащегося скользкой кровью, теплоту которой я ощущаю через резиновые перчатки... Еще страшнее ее сладкий металлический запах, который пробивается через марлевую маску... Но еще хуже скрип нити, которую я протаскиваю через сопротивляющуюся кожу. А самое ужасное это глубокая рваная дыра на бедре Мартина, где, кажется не хватает куска, выдранного чьими-то клыками. – Катрин, ты что, черт возьми, никогда ничего не шила? Ровней стежки клади! Как этот кривой шов будет выглядеть, подумала? – Павел жутко злится на мою неумелость. – Ох, только в обморок вот падать не надо! Нашатыря понюхай! Да подмените ее кто-нибудь... Глеб забирает у меня иголку и баночку, где в стерильном растворе плавает свернутая нить, и я на ватных ногах отхожу к стене. Я виновато смотрю на Мишаню и Димона. Они вон, орудуют иголками, как заправские медбратья-портные! Алекс, тихонько постанывает в беспамятстве, но уже полностью заштопан их руками. Каталки, пол в операционной, мы сами – все густо заляпано алым. Холодная вода гораздо лучше нашатыря. Что за мерзкий запах! В зеркале над умывальником я вижу Детлефа. У него сердечный приступ и возле суетится Керстин - нитроглицерин, кислород... Надо подойти, помочь ей, что ли. – Катрин, довольно прохлаждаться, иди сюда! Следи за пульсом! Тут есть пара стоек, на которых укреплено с десяток экранов, а к ним тянется куча шлангов, трубочек, проводов с насадками. Наверное, один из этих приборов может точно измерить давление, глубину дыхания, да и все остальное, но никто не может это добро подключить, вот и приходится среди всего великолепия новейшей медтехники работать примитивным приборчиком, жужжалкой для домашнего пользования. Давление она завышает, но хотя бы пульс показывает правильно. Я застегиваю браслет с липучкой на запястьи безвольно лежащей руки. Погодите, погодите... всего 55 ударов в минуту?! А потом, пульс 52, что уже критически низко, стал замедляться: 50, 48, 45, 42... – Черт! Мы его теряем... – прошептал Павел, продавливая содержимое очередного шприца в руку Мартина, набухшую голубыми венами. В тот момент мне припомнилась сцена из медицинского сериала – тысячу лет назад его смотрела мама – где актер, играющий доктора, с печальной важностью высокопарно произносил: мы его теряем! Тогда эта фраза казалась тупой до смешного: живые люди так не говорят. Но что же случилось там после? Потеряли? Спасли? Понятия не имею, я не смотрела эту 333-серийную муть... «Господи, помоги нам! Помоги нам, Господи...» Моя смена дежурить возле раненных выпала с 8 вечера до 12 ночи. Алекс очнулся часа три назад, но узнать что же случилось на поверхности, и вообще, как там, - не удалось. Павел запретил любые расспросы. Мальчишку напоили свекольным соком, вкололи анальгетик, и он спит с блаженной улыбкой, которую могут вызывать только опиаты. Какое счастье, что наш склад набит этими упаковочками с сублимированными продуктами! Разрезаешь целлофан пакетика, высыпаешь в чашку темно-вишневые кристаллики и заливаешь водой, помешивая. Через пару минут готов сок. И, как утверждает надпись на коробке - ничем не хуже свежевыжатого. Во всяком случае, по количеству всего полезного. Впрочем, каков на вкус натуральный свекольный сок не знаю, никогда его не пила. По оставленной инструкции каждые полчаса я должна смерить им давление, пульс, температуру, записать показания, салфеткой вытереть лоб, губкой смочить рот... Если что-то необычное – сразу же бежать за Павлом. – Ва...се...р... цу...т... кен... – раздался едва слышный шопот. С пепельно-серого лица, из черных провалов глазниц на меня смотрели два кружочка весеннего неба. – Господи, Мартин, миленький, ты очухался! Слава Богу! Тебе пить? Понимаю, понимаю, сейчас вот, давай, тихо, тихо, тихо... От волнения пальцы у меня дрожат и половина чашки расплескалась, стекая ему на шею. После нескольких судорожных глотков, Мартин вцепился в мою руку, и стал говорить так быстро, лихорадочно, в горячке, что никаких познаний немецкого мне уже не хватало. Глаза его неестественно блестели, и я не на шутку перепугалась. – Айне момент... Айне секунде... – я уже стучалась к Жан-Клоду, а потом мчалась назад, все время повторяя эти слова. Слушая отрывочную речь больного Жан-Клод все больше хмурился, а Мартин стал затихать. Потом глаза его обессиленно закрылись, и он словно утонул в подушке. – Что-то серьезное? – Катрин, я сам ничего не понимаю, он говорит, что в коридоре перед шлюзовой, они чего-то оставили, не дотащили... Или кого-то? И за этим надо сходить... Ладно. Паша пусть отдохнет, ему больше всех досталось... Ты тут посиди, а я Глеба или лучше Димку позову, он там сегодня уже гулял, и, надеюсь, не успел дорогу забыть... – Ты без шуток, обоих позови, вдруг это опасно? И пистолет возьмите!.. И химзащиту оденьте!.. И далеко не уходите, слышишь!.. И скорее назад!.. И дозиметр!.. – Детка. Не учи ученых! – ухмыльнулся Жан-Клод. – Все, жди. Мы скоро. Потом дверь за ним затворилась, и в который уже раз, за этот немыслимо длинный день, потекли томительные секунды. Прошло 11 минут. Я протерла лоб спящему Алексу и отжала салфетку. Боже, чем еще заняться? Через 22 минуты я начала нервничать: Мартин порывался встать, что-то говорил, мешая немецкие, английские и даже русские слова, и становился все более беспокойным. Я приоткрыла дверь - в коридоре горели ночные тусклые лампы, но никого не было, и не раздавалось ни звука. После 33 минут я уже не знала что делать: оставить Мартина в таком состоянии было нельзя, но и сидеть в неизвестности было категорически невозможно. – Гляди, что они приволокли! – Маленький, а кусается больно! Отдай палец, злюкин!.. – Мы его едва поймали, шустрый такой!.. – Да он просто голодный!.. – Я погнал на кухню, его правда надо покормить... Эти оболтусы, едва не уложившие меня в гроб, говорили одновременно, и, кажется, были очень довольны собой. На руках Глеба вертелся мохнатый комок, рыча, скаля зубы и сверкая глазами. – Кто это? – сказала я, когда обрела способность говорить. – Да волчонок же, ты что, не видишь? – Так вот какой подарок ждет Марию? Ну, ну! Не думаю, что она ему обрадуется... – А. Нет. Подарки совсем другие! – сказал Жан-Клод, пиная ногой объемистый рюкзак, который я поначалу не заметила. – И что там? – Ну, это пусть тебе Мария покажет, это ведь ее подарок... – Нет... Мария нет... – услышали мы тихий голос Мартина. Он привстал на кровати и показывал на рюкзак, а потом перевел руку на меня. - Это ты... Ты... – Что значит: это я? – Он тебе это дарит, - пожал плечами Димка. – И правильно делает! Да, Мартин? Да. И надеюсь, что у тебя, Катрин, в отличие от Марии, хватит мозгов это спрятать и никому не показывать. – Да что ж это такое, в конце-то концов?! Еще один волчонок? - я уже теряла терпение. – О-о-о! – Жан-Клод быстро затараторил по-немецки, и Мартин несколько раз кивнул головой. – Скажи Мартину спасибо, пожелай спокойной ночи и пойдем, мы это к тебе в комнату дотащим, а там ты сама разбирайся! Только, на всякий случай дверь запри! И вот я сижу перед кроватью, на которой переливаясь сплошным разноцветным покровом разложено содержимое витрин, а может, даже и склада, немаленького ювелирного магазина. В рюкзаке были свалены в сияющую кучу десятки ожерелий, браслетов, диадем, часы известных фирм, с бриллиантами и без, (правда ни одни не ходили), кольца, сережки... «Неужели они поперлись на Фридрихштрассе и грабанули , то есть, почему «грабанули»? просто взяли то, что лежало... Ничье лежало. А на обратном пути на них напали волки?.. Или взял кто-то до них, еще в первые дни? Но далеко не ушел... Каким вообще надо быть идиотом, чтобы в момент Апокалипсиса ограбить ювелирный магазин, то есть, забрать из него все? А может, решил малых деточек порадовать... «Бриллианты, лучшие друзья девушек!» - бессмертная фраза Мерилин Монро. В прошлой жизни я, наверное, бросилась бы все это перемерить... А может, и нет. Не знаю, и не проверишь – той жизни уже никогда не будет, тут прав Мишаня. В прошлой жизни это был показатель занимаемой ступеньки в иерархии. Очень высокой ступеньки... А сейчас? У нас, тут в подвале? Есть иерархия? Да, к сожалению, да. Любой конгломерат живых существ стремится занять ступенчатую последовательность: будь это муравьи, птицы, волки, обезьяны. Наверху – альфа, доминант, и ау-у!, вниз, до омеги. Наша пирамидка заметна по степени уважения, по количеству полученного внимания. Вот хотя бы, когда начинает говорить Павел, все замолкают. Когда что-то говорю я – меня слушает наша великолепная пятерка, потом мои ученики-панки, и, как ни странно, французы. А вот пожилые немцы – нет. Молодые, впрочем, тоже. Может, потому, что не понимают? Но ведь и Павла они не понимают, крутят головами от Жан-Клода и назад... И все же, можно сказать, я в группе субдоминантов... Интересно. Вспомнился барельеф, из какого-то альбома: «раздача золотых ожерелий преданным сановникам фараона». Ожерелья бросал вниз с балкона, даже не фараон, а какие-то служанки, а сановники стояли на земле, задрав руки вверх, ловили! Символично. Почему у людей такая тяга ко всему блестящему и абсолютно не нужному? Во все времена эти штучки использовались... И тут они могут стать инструментом поощрения, завоевания дополнительного авторитета среди женщин, если все сразу не раздавать конечно. Как далеко наши дамы могут пойти, чтобы получить, ну, например, вот эту диадему? И не только дамы, тут есть прекрасные мужские часы, из вот этих подвесок можно сделать знаки отличия на погоны, так сказать, эполеты, из заколок - ордена. Еще можно сделать калейдоскоп из разноцветных камней. Или шашки – топазы против аметистов. Сначала подумай, дурочка: «Тебе это зачем? Ты, что, собираешься Павла свергать? Нет? Закрыли тему...» Хорошо, проехали. Итак, по многим показателям у нас просто мечта демократии: военный коммунизм! От каждого по способностям... А все остальное хотя и в достаточном объеме, но одинаковое – одежда, еда, жилье, равлечения, медобслуживание... Вот это-то и плохо, при таком однообразии нет новых впечатлений, а человеку свойственно стремиться выделиться, необходимо приковать к себе взгляды. Может, надеть на собаку вот это ожерелье. О! цена почти 400 тысяч евро, пусть оно болтается на ней вместо ошейника... А ей, кстати, пойдет, бриллианты будут живописно поблескивать сквозь черную шерсть. Красивый все-таки камень, чем-то очень притягательный. Мои милые панкушки обрадовались бы, как дети, но ведь они и есть дети. Дети подземелья. Старшей 21, а младшей 16. На фоне камуфляжа бриллиантовые колье, браслеты, заколки - очаровательно! Скорее всего, они и не будут выглядеть как драгоценности, в привычном смысле – просто радовали бы глаз, как яркие струйки сверкающей воды. Мне когда-то ужасно хотелось выкроить платье из темно-синего ночного неба, а на нем как одинокий бриллиант, звезда. В нашем бункере, конечно, это было бы очень к месту. Не смешно... ведь может быть и такой сценарий: все начнут из-за этих вещиц ссориться, завидовать? Если кто-то имеет понятие о каратах – посчитает, у меня меньше, у тебя больше. За своих любимых в дело неизбежно втянутся мужчины... Вчерашние друзья превратятся во врагов. И еще же есть турчанки. Если они ничего не получат, а девчонки этой роскошью станут щеголять – вот тогда нас точно однажды ночью зарежут... А если получат, и у них начнутся разборки... Выжившие по праву назовут это: «Алмазные войны». О, Мартин, взвалил на меня задачу... Почему я должна решать? Кто принес, тот и отдувается. На черта мне эта ответственность? Зачем вообще было тащить к нам эту прекрасную и бессмысленную груду потенциальных раздоров? Лучше б вы автомат приволокли, вот была бы ценность... Нет, как-то несправедливо лишать женскую половину такой маленькой радости - это же просто украшения, прекрасного причем качества, уж точно в ближайшие двести, а то и триста лет ничего подобного никто не сделает. А если собрать заявки типа: кто любит рубины, кто изумруды? И распределить... ох, заранее знаю, всем не угодишь, такая уж у человека природа. Тогда поощрять тех, кто хорошо учится... Подземная Нобелевская премия. Или игра по воскресеньям: Найди Сокровище. Или в стиле лотереи: Судьба распределяет справедливо. Ага, и кто когда был доволен своей судьбой? Ну все! Ситуация кретинская: полночи я сижу и раздумываю куда деть эти никому не нужные осколки разрушенного мира? Да он и разрушен-то был потому, в частности, что одни амбициозные придурки производили всю эту мишуру, а другие - покупали. Ладно, пока не найду ничего лучше мудрого совета Димона, уберу ядовитые побрякушки в рюкзак. Хорошо, а куда же его потом спрятать? Ждем проду на: http://pajlnik.ucoz.net |
||
|