"Ведьмы цвета мака" - читать интересную книгу автора (Двигубская Екатерина)

Глава 19

Ирма сидела в своём маленьком, пахнущем мышами кабинете и вспоминала, как её отчитала ведущая программы, редактором которой она являлась. Существо на тоненьких ногах, с руками-проволоками и выцветшими глазами разговаривал с ней тоном испанского короля. Ирма стукнула кулаком по столу, предметы подпрыгнули, чёрный резиновый член, подаренный Мариной, упал набок. Видите ли, она уже давно не может найти для передачи ничего свежего и неожиданного! Перед глазами Ирмы так и стояло, как руки ведущей ныряли в сумку, копошились там какое-то время, а потом появлялись, держа сигарету. Девушка была бледная, довольно потрёпанная для своего юного возраста, может быть, за счёт рыжих, крашеных волос, которые на экране смотрелись эффектно, а в жизни вульгарно и провинциально.

В конце концов, Ирма нашла фабрику по пошиву детской одежды, там же моделировались и эксклюзивные платья для детей богатеев. Когда после утомительных переговоров с хозяйкой они туда приехали вместе с камерой, светом, расфуфыренной ведущей, то обнаружили огромное количество костюмов жаб, цыплят, даже комбинезон червяка был в наличии. Ведущая предложила обрядить её в подземного жителя, потом хлопнула Ирму по плечу.

— Молодец, что съездила заранее! — разразилась она истерическим хохотом, так что её жёлтые, слабые зубы стали видны до самых дёсен. Ирме захотелось съездить по неопрятному рту, чтобы из него посыпались зубы, но вместо этого она моргала бессмысленными ресницами и не смела возразить дочери хозяина канала. Ведущая схватила прут и отхлестала Ирму по рукам при всей съёмочной группе.

Ирма потёрла руки, кожа до сих пор болела. Она посмотрела на свой рабочий стол и вдруг заметила вибратор, повернула красную кнопку у его основания, чёрный член услужливо ожил и затрепыхался.

Ирма набрала номер телефона.

— Алло! Могу я поговорить с Мариной?

— Нет, не можете, — послышался запыхавшийся женский голос.

— Кто это?

— А это кто?

— Ирма, чёрт бы вас побрал!

— Спасибо, тётя Ирма, это Наташа.

— Наташечка, привет! Как дела, моя золотая? Где твоя сумасшедшая тётка?

— Не знаю. Её ни сегодня, ни вчера не было. К телефону не подходит. Мобильный отключён.

— За неуплату? — почему-то спросила Ирма. — Ладно, пока! Передай, что я звонила.

В кабинет постучали, на пороге появилась девушка с голым пупком, схваченным серебряной скобой. Она то и дело тёрла нос и сжимала челюсти, зрачки расплылись по всему глазу, она походила на голодную сову, высматривающую мышь пожирнее.

— Ирма, пошли пить кофе.

— Ирочка, ты поменяла причёску? Тебе очень хорошо.

— Я не причёску поменяла, а голову вымыла.

— У меня до сих пор руки болят, — жалостливо сказал Ирма.

— Ну, прости, дорогая моя. Я тебе премию выпрошу.

— Лучше машину с шофёром.

— Постараюсь.

Женщины шли по тёмному коридору, и Ирма бежала вприпрыжку, виляя своей красной курткой.

Доски были влажные, плохо ошкуренные, на ткани брюк оставалась деревянная труха, Вадик старался не шевелиться, чтобы не занозить ноги, он смотрел на яблоко и радовался его красоте. На плод падал свет, и красная кожа горела изнутри, яблоко словно скатилось с полотен Караваджо.

Наташа вышла на полчаса позже обычного времени. Увидев Вадика, она наклонилась и подтянула толстые носки, которые сползли гармошкой и мешали идти. Сумка, висевшая на плече, упала и стукнула девушку по голове. Голова загудела, внизу живота потянуло холодом, наполнившим её предчувствием чего-то недоброго и опасного. Наташа зло посмотрела на Вадика, который поднялся и, держа на ладони яблоко, пошёл к ней навстречу.

— Прости меня. Не знаю, что на меня нашло.

— Ладно.

— Я нашёл работу.

— Где?

— Охранником в банке.

— И всё?

— Ну, для начала, у меня же нет московской прописки.

Наташа остановилась и пристально посмотрела в заискивающие глаза Вадика. Наташа яростно вцепилась зубами в яблоко, оторвала огромный кусок. Молодой человек стукнул её по руке. Яблоко упало и треснуло, из него вылез червь. Наташа вскинулась на Вадика. Её лицо стало кривым, словно съехавшим с петель.

— Извини, оно было немытым. Тебе нельзя в твоём положении.

— Плохая примета.

— Что? — не понял Вадик.

— Червяк в яблоке. — Наташа подняла плод. — Такое красивое снаружи, а внутри изъян. — И она с силой кинула яблоком в стену, оно разлетелось на сотни сладких брызг. Наташа побежала.

— Это суеверие! — кинулся за ней Вадик.

— Оставь меня! Найди другую москвичку, с которой сможешь решить свои жилищные проблемы. Мама тебя никогда не пропишет, и ты не нравишься Марине! — кричала Наташа.

Тонким каблуком Марина зацепила половик, перед её глазами встало лицо Владлена, упавший взгляд, вязнущий в ненужных словах голос. Она села на корточки поправить грязную тряпку, потом сорвала её. Владлен, чёрт его подери! Пророк хренов! Марина была полна решимости доказать, что она чего-то стоит, что её удел не заканчивается на пошиве дрянных пальтишек, что она станет известной на весь мир и за ней будут гоняться папарацци, направляя на неё объективы хищных фотокамер… Вдруг послышался шорох. Женщина прислушалась, прошла в комнату. Тишина. Опять шорох. Марина схватила со столика пустую бутылку. Всё стало безмолвно — так, что тишина начала ссыпаться в уши словами Владлена. Марина не выдержала и бросилась вон из квартиры, но на пороге остановилась, села на корточки и тщательно растянула тряпку на резиновом коврике, видимо, представляя себе, что это лицо Владлена, а потом пустилась вниз, громыхая криком по ступенькам лестницы.

— Иван, Иван! Приезжай скорее! — орала она в мобильный телефон.

— Что стряслось?

— Скорее!

Марина выбежала на улицу и встала около подъезда. Она следила за своими окнами, ненавидя весь свет живой за то, что ей приходится унижаться до ужаса, что её самоуверенность повержена в страхе перед чем-то невидимым, шляющимся по квартире, быть может, лапающим её вещи, так что потом будет нечего надеть. Во всём виноват Владлен! Это мысль стучала ей в висок, хотелось бросаться на прохожих и лепить к их мясистым щекам пощёчины. Когда Марина уже изнемогала от бессильной ярости, причины которой не понимала, но которая её тем не менее нешуточно измотала, наконец-то появился Иван. Целых полчаса Марине пришлось мучиться в ожидании.

— Что случилось?

— Ты что так долго! Там кто-то есть.

— Где?

— Да в квартире!

— Я поднимусь наверх…

— Я с тобой.

— Не надо. Если там никого нет, я тебе с балкона покричу. Хорошо?

Иван, вооружившись гаечным ключом, вошёл в квартиру. Тщательно исследовав её и не обнаружив никого, кто мог бы позариться на Маринины богатства, позвал женщину, которая в нетерпении ходила внизу.

Прижимаясь спиной к двери, чтобы сзади на неё никто не напал, она с опаской оглядывалась вокруг, рыская глазами по поверхности предметов.

— Что-нибудь пропало? — давясь улыбкой, спросил Иван. Женщина вскинулась на него, немного подумав, неожиданно побледнела, теперь её голос начал безвольно заикаться, а руки повисли двумя вялыми салатными листами с тем же противным, изъеденным гусеницей цветом.

— Не знаю, но здесь точно кто-то был.

— Тебе, наверное, показалось.

— Я ещё из ума не выжила! — Марина отошла от двери и начала расхаживать по квартире. Зайдя в спальню, внимательно осмотрела ларец с драгоценностями.

— Давай замок поменяем? — донёсся из прихожей голос Ивана.

— У меня на работе ключи пропали. — Марина подошла к мужчине и дотронулась до запястья. — Широкое.

— Как ты можешь так быстро меняться?

— В смысле?

— Ты была такой беззащитной! — воскликнул Иван, и его сдавленный смех вырвался наружу.

— А сейчас?

— А сейчас очень собранная.

— Не люблю вставать за мужчину, но иногда вековые инстинкты берут верх. — Она поцеловала его руку.

— Ничего, ты с ними справишься. — Иван вдохнул аромат её рассыпчатых волос, чуть качнулся. — Когда это было?

— Что?

— Когда пропали ключи?

— Не помню…

— Может, ты их потеряла?

— Я никогда ничего не теряю. К нам, кажется, приходила хромая девушка.

— Ладно, давай съездим купим замок.

Он попытался обнять её, но Марина вырвалась и потащила его вниз. Всё, хватит! Она не даст мужчине увлечь её, теперь она сама руководит своей жизнью.

Вскоре они подъехали к хозяйственному магазину, оставалось пятнадцать минут до закрытия, поэтому в здание поспешно входили десятки граждан, а другие десятки граждан выходили, неуклюжие, уже обременённые коробками с чешскими сервизами, лампами с золотыми подставками и молотками. Они торопились обустроить свои квартиры, как будто завтра двери магазина закроются и с прилавков исчезнут все товары, а продавщицы вымрут. Все толкались, ругались и наступали друг другу на ноги, не прикрывая лица улыбками и извинениями.

— Иди лучше во дворе посиди, чего зря в магазин тащиться.

— А вдруг ты не тот замок купишь?

— Ты всё равно в них ничего не понимаешь.

— У тебя деньги есть?

Иван усмехнулся и подал Марине руку.

— А может, там и правда никого не было? — вдруг спросила она.

— Всё равно замок надо поменять.

Иван подтолкнул Марину, она вошла во двор и села на зелёную скамейку. В охваченном четырьмя стенами пространстве бултыхались трое детей и трое взрослых — две женщины и один мужчина. Родители сидели, потягивая пиво и разговоры, не обращая ни малейшего внимания на играющих детей и на появившуюся незнакомку. Марина облегчённо вздохнула и закурила. Закружилась голова — это была первая за весь день сигарета.

Маленький мальчик, одетый в джинсы, синюю куртку с белыми треугольниками на рукавах и кепку, взобрался на трёхколёсный велосипед и погнался за высокой девочкой, старше его года на три. У неё была короткая стрижка, длинная шея с коричневым пушком красиво выгибалась из пальто, голенастые ноги, с которыми она ловко управлялась, энергично отталкивали от себя землю, неся хозяйкин самокат по направлению к выходу. Движения девочки, полные азарта, всё же в конце как будто замирали, ставя скорее запятую, чем точку, в них была нежность и желание, чтобы их одобрили, оценили, за них полюбили. В этом проглядывало уже что-то женское: некая иллюзорность, направленная на обретение себя в мужском поощрении. Тогда как мальчик был закончен, решителен и бесповоротен в любом своём проявлении. Третья малышка, которую не позвали в игру, пожаловалась взрослым:

— Мама, смотри, Катя! — и указала своей маленькой рукой ябеды, потом залезла в деревянный домик и стала из резного окна наблюдать за происходящим.

Мама, отрыгнув пивную пену, громко крикнула:

— Катя!

Катя развернулась и резво полетела обратно по посыпанным гравием дорожкам. Мальчик отчаянно жал на педали, чтобы поспеть за ней, и кричал во всё горло:

— Биби, бип, биби…

Марина поджала ноги, мальчик лихо вписался в поворот. Катя полезла на лесенку, он бросил свой велосипед и начал карабкаться вслед за ней. Они уселись на последней перекладине и свысока взирали на мир. В ушах Кати поблёскивали серьги. Он потянулся к ним, но замер, спрашивая дозволения, она не отвернулась и не дёрнулась, мальчик стал играть ими.

Ябеда вылезла из своего пёстрого укрытия и села на корточки есть картофельные чипсы. Она внимательно следила за товарищами.

Катя, спрыгнув с лестницы, лукаво посмотрела на мальчика. Он вздрогнул и, всё же оттолкнувшись, кубарем полетел вниз, но подвернул ногу и упал. Марина испугалась, что сейчас он начнёт пачкать мир криком и слёзами, а малышка перестала есть чипсы и уже потянулась указующим перстом к родителям, но мальчик, отряхнувшись и чуть прихрамывая, показал ябеде кулак и побежал за Катей.

Во двор вошла другая девочка-подросток в рыжем плаще, с распущенными волосами, она держала в руках пластмассовый стакан и с деловым видом направилась к песочнице, собрав волосы, начала зачёрпывать песок.

Мальчик остановился и с интересом стал следить за действиями незнакомки. Катя, по инерции пробежав ещё несколько метров, тоже встала. Она была бледна, а горящие глаза ревниво и жадно отсчитывали, сколько минут у неё отняли и отдали другой.

Марина поёжилась, повернулась спиной к детям, но с другой стороны — тоже детство, совсем крохотный, но очень самостоятельный ребёнок поднялся на четвереньках на горку, внизу стояла молодая и красивая бабушка. Он застыл на площадке и начал разглядывать Марину. Бабушка ревниво позвала его рукой. Малыш не спешил, он не сводил с Марины любопытных глаз. Она улыбнулась, мальчик оттолкнулся от перил и, весело хохоча, скатился вниз.

Марина мотнула головой и туго, так что дышать стало тяжело, повязала на шею красный шарф.

— Ты купил замок? — спросила она у Ивана, ждущего её около входа.

— Да. Что с тобой?

— Ничего. А инструменты у тебя есть?

— Конечно.

— Ты любишь детей?

— Очень.

Марина обернулась назад и посмотрела на детство, на чужое бессмертие, потом выдохнула и села в машину.

Когда они приехали домой, Иван, раздевшись по пояс, начал вытаскивать из портфеля инструменты, он был сосредоточен, и это очень шло ему. Марина заметила, что у него в центре груди углубление — наверное, ёмкость для поцелуев, женщине захотелось броситься на Ивана и до краёв заполнить её своей любовью, но она отвернулась и уставилась в окно. Тоскливо падал снег, он засыпал тротуары, лип к веткам деревьев, в просветы между белыми насыпями пробиралась шёпотом мгла, ночь, в которой ничего не будет видно, чуть отведёшь от себя руку, и она исчезнет, обглоданная чернотой.

— Такой женщине, как я, важно блистать на людях, но она совершенно невыносима в семье. Зачем тебе жениться на мне?

— Марина, ты мне мешаешь. Дай, пожалуйста, отвёртку, и не говори глупости.

— Тебе нравится ущербность?

— Что ты городишь!

Марина прижалась к спине Ивана и почувствовала, как работают мышцы. Русый, высокий, с широкими плечами, ей хотелось плакать от того, как он ей нравился.

— Каждый год мне неумолимо намекает, что моя жизнь сочится между пальцев, а я всё не хочу сжать их.

— Марина, пожалуйста…

— Женщина всегда мечтает, что её полюбят со всеми изъянами и недостатками, но всегда приходится укладывать волосы, быть весёлой и говорить то, что хочет услышать мужчина. Почему так?

— Готово! Теперь к нам никто не заберётся.

Снег остановился и повис, Марина задёрнула штору и тихо расплакалась.

Иван, гремя инструментами, так и не услышал её слёз. На кухне Марина выдавила на губку моющего средства, его запах ударил в нос, женщина пошатнулась…

— Куда делись перчатки? — крикнула она.

— Прости, я не спросил разрешения и унёс их в лабораторию. Мои совсем прохудились.

— А новые купил?

— Забыл, — шёпотом сказал Иван.

— Как восхитительна жизнь вдвоём, ты понятия не имеешь, где твои вещи!

— Не сердись!

— Я не сержусь, я просто хочу свои перчатки!

Иван обнял Марину и уткнулся носом в её затылок.

— Ты так вкусно пахнешь. Марина… — позвал он её, она дёрнула плечами и принялась тереть тарелку. Он потянул её за хвостик. — Ты, Марина, совместимая несовместимость. — Её движения остановились, она чуть тише сделала воду. — Ты не можешь быть одна, но и не можешь жить вдвоём. Тебе гораздо дороже и важнее твои привычки: как стоит чашка, где лежат перчатки, как складываются глаженые майки… чем человек, рядом с тобой коротающий жизнь. Это не страшно, тебе можно, ты большая. К тому же я люблю тебя так сильно, что стерплю всё на свете. Вот что страшно.

— Всё, всё, всё?

— Всё. Ты моё самое заветное желание. Тёплая, родная, с тобой хочется просыпаться и засыпать. Тебя хочется вдыхать. А знаешь, что такое современный мир?

— Ну? — поморщилась она.

— Это мозаика наших желаний, желаний стало больше, их осуществление возможней, а глубина мельче. Сплошное MTV. Ты никогда не задумывалась, что, как только изобрели кинематограф, ни в одной цивилизованной стране не произошло глобальной революции. Гнев залакировали телевидением и накормили бройлерными курами. Понятие бунта — кончилось! Нут бунтарей, нет революций, зато есть массовое потребление.

— А Великая Октябрьская социалистическая революция?

— Ну, Россия всегда между нот. У нас особый слух и восхитительный инстинкт саморазрушения. Нет, наврал. Только здесь живёт желание — нищее, пьяное, среди вони, прикованное наручником к батарее, питающееся собачьим говном. Ты женщина, достойная этой страны, в тебе есть мятеж, неприкаянность. Со страниц Шекспира несёт потом и помоями. Старое кино наивно, но смотреть его до ужаса страшно, хотя нет тебе ни отрубленных голов, ни валяющихся по всему городу трупов, а только скрип качелей и брошенный детский мяч. Тебя можно любить или очень — до самозабвения, или никак, по-другому никто не выдержит.

— Слова, слова, слова! Не верю в них. Болтливые мужчины страдают импотенцией. Интересно, о чём мы будем говорить, когда выговорим все слова о любви? У меня уже оскомина на зубах.

— Где спички, трогательная моя девочка?

— Сколько раз повторять, вон там красная кнопка, от неё зажигается плита. Я же просила не наливать воду из-под крана. Вот стоит фильтр.

Марина опустила руки в таз с мыльной водой, кожу неприятно жгло. Она не понимала, зачем этот человек так много говорит, зачем мужчины вообще так любят поучать. Где-то заиграла «Лунная соната».

— Ну, вот тебе и Хичкок! Сначала кто-то шатается по квартире, потом музыка, — пробормотала она. Марина опять посмотрела в воду, по рукам бегали мыльные пузыри. Она обернулась на Ивана, у неё было заплаканное лицо с покрасневшими глазами, уставшим цветом кожи. Иван провёл ладонью по её носу, схватил за кончик, женщина мотнула головой, он поднял её на руки и унёс в спальню.

…Тем временем, пока Марина и Иван предавались плотским утехам, Оскар, тот самый молодой человек, что подносил еду посетителям пиццерии, вышел на улицу. Небо, распустив толстое брюхо, устремило на него яркие, промытые прохладой звёзды, а луна засеребрилась смехом. Молодой человек, предвкушая долгую прогулку, остановился застегнуть куртку, но шарф неловко застрял в «молнии». Послышался звонок, и в дверях пиццерии показались его коллеги. Оскар хотел было попросить, чтобы ему помогли, но отвернулся и двинулся дальше, глядя на луну, которая качалась в синей густоте, подложив себе под голову тучу.

Около телефонной будки он заметил старика, играющего на аккордеоне, у него было приятное восточное лицо с беззубым ртом. Он пел так протяжно, что казалось, его голос окутывает улицу туманом. Глаза старика приветливо улыбались, а губы с ними спорили, сложившись в грустную дугу, спина была прямой, и на неё нанизывалось стариковское достоинство. Молодой человек положил сто рублей. Нищий величаво поклонился. Оскар не выдержал и спросил:

— Какой сегодня день?

— Хороший, — нараспев ответил нищий.

Рядом с ним мяукнул котёнок. Оскар погладил его рассыпчатую шерстку.

— Продайте?

— Не могу, — продолжая петь, ответил нищий.

— Тогда можно, я куплю ему молока?

— Можно.

На тротуар упала золотистого цвета зажигалка старика.

— Пусть к твоим ногам падает всё золото мира, — сказал нищий и спрятал озябшего котёнка за пазуху.

— Я сейчас…

— Иди, иди!

Когда Оскар принёс пакет молока, старика нигде не было видно, на земле беспомощно мяукнул котёнок. Оскар взял его на руки, зверёныш, дрожа, попытался залезть за пазуху. Молодой человек извинился за то, что не работает «молния», и предложил ему карман.

Вверху, в горящем окне, стоял женский силуэт и вслушивался в темноту, девушка открыла оконную раму и свесилась вниз — по улице шёл большой кенгуру с выглядывающим из кармана кенгурёнком, а за ними следовала мелодия.

Всё неожиданно стихло, Наташа вернулась в свет и оперлась руками на стол. На клочке бумаги была набросана модель юбки, всего несколько штрихов, а какая слаженность и ловкость линий! Наташа оторвала ладони от блестящей поверхности стола, ей стало неприятно от того, что там остались влажные следы. Она посмотрела на свои работы — бумага та же, фломастеры те же, одна кровь в жилах, а всё не то. Девушка рванулась к телефону.

В трубке послышалось учащённое дыхание и сдавленный голос Марины. Наташа зажмурилась, сделалось стыдно и больно одновременно, она никак не могла представить, что Марина может заниматься любовью, что она извивается в постели, раздираемая стонами, с раскинутыми ногами, загнанная под мужчину, который вторгается в её мокрое, склизкое лоно. Наташе было противно, невыносимо думать об этом, хотя она столько раз видела тёткиных любовников. Она бросила трубку и поднесла к самым глазам Маринин набросок, он вонял похотью. Наташе захотелось Вадика, она опустила рисунок вниз, так низко, что из губ вырвался сдавленный звук, она упала на стол, с силой стукнувшись об угол.

В открывшейся без стука двери появилась Зина, как Наташе показалось, мать смотрела на неё с презрением. Зинино лицо было словно разобрано на сотни картонных кусочков таинственного паззла, который кто-то когда-то бросил в саду, чтобы он мок и кис под дождём, так и не обретя той законченной цельности, к которой стремится всякая женщина. Потерянность, смешанная с недоверием, и тупой весёлостью, проступали в каждой черте её неповоротливого лица.

— Наташка, ты чего?

— Думаю.

— Ты разве умеешь?

— Умею! — Наташа вскочила и с яростью навалилась на дверь, выпихнула мать из комнаты.

— Да что с тобой?!

— Надоела. Иди спать!

— Ты как с матерью разговариваешь, дрянь такая? Ещё раз такое услышу, так по морде надаю, что мало не покажется!

От злости Наташу начало трясти, она порывисто открыла дверь, занесла руку, Зина съёжилась и побледнела.

— Совсем взбесилась! — шёпотом сказала она.

В это же время Иван стряхнул с себя женские руки и решительно отправился в лабораторию, а Марина, тщательно заперев за ним дверь, побрела чистить зубы. Обессиленная, с зудящими сосками, она бормотала себе под нос, что воистину слова созданы для того, чтобы врать! И что же ей делать — эдак она навсегда останется бедной! Марина рассматривала своё сонное отражение и не без гордости думала, что торговать собственными чувствами она никогда себе не позволяла, в каком бы бедственном положении ни находилась. Нёбо немного разъела паста, свет невыгодно падал на лицо, пальцами Марина раздвинула складки вокруг губ. Когда она была ребёнком, она любила точно так же растягивать кожу, только тогда не было морщин. Лицо менялось, а человеком она оставалась одним и тем же — наивным, легкомысленным, полным разнообразнейших предчувствий. Ей всегда казалось, что она может всё, абсолютно всё, и в то же время это бережно хранимое чувство странным образом переплеталось с постоянным волнением о человеческой беспомощности и убогости…

Оборвав свою мысль, она вышла из ванной комнаты — завтра хоть и воскресенье, но надо рано проснуться, пойти в ателье, отсчитать необходимое количество денег и поехать далеко-далеко выбирать оборудование.