"Ведьмы цвета мака" - читать интересную книгу автора (Двигубская Екатерина)

Часть вторая

Глава 18

Они подъехали к круглому, немного застенчивому зданию школы, дети высыпали во двор, чтобы поиграть на большой перемене, было тихо, как в немом кино. Из здания выбежали две девочки-близняшки, им было лет по семь-восемь, красивые, с искрящимися улыбками, рыжими волосами, убранными праздничными лентами — они походили на диковинных птиц, издающих свистящие звуки. Сёстры раскатывали слова, и это был не человеческий язык, а язык эльфов, и казалось, соверши рядом с ними грубый поступок — они исчезнут, исчезнут навсегда и безвозвратно.

Сердце у Марины сжалось в детский кулак, захотелось сбегать в соседний универмаг и купить конфет, а потом развернуть разноцветные фантики и накормить шоколадом детей, чуть касаясь молчаливых губ, чтобы они ожили и заговорили.

— Они же не глухонемые, нет?

— От рождения они были нормальные и умели говорить, но потом чем-то заболели, врачи дали сильнодействующий препарат, но не учли, что у близнецов иная доза, чем у обыкновенных детей. Это лекарство повлияло на слух. Девочки, должно быть, помнят какие-то слова, но они ни себя, ни других людей не слышат, поэтому так странно говорят.

— Тяжело было Бетховену!

— Он гений.

— А ты?

— А я рядовой сотрудник Института микробиологии.

— Нет, нет и нет. Не хочу любить рядового сотрудника. — Марина начала смешно прыгать на одной ноге. — Я вот тоже гений, я гений из гениев, я — Моцарт готового платья, я — Шекспир ниток и катушек, я — Рахманинов убегающей строчки!

Её слова замерли, прыжок оборвался, Марина неловко приземлилась, на неё смотрело перламутровое лицо Маши, которая улыбнулась и беззвучно, в себя засмеялась, чуть подрагивая головой. Марина подумал, что надо тоже улыбнуться. Её поразили Машины глаза — совсем не детские, со взглядом полного самообладания, мудрости, она будто слушала ими. В каждом её движении была хирургическая точность, и это не имело никакого отношения к суетливой расчётливости Марины, ни минуты не могущей прожить без пользы, каждый день подсчитывающей, сколько времени она провела правильно, а сколько зря, и болтающейся в своём волнении до изнеможения. У женщины дрожали колени, ей казалось, что от этой вибрации она расплещет себя. Девочка протянула маленькую, чуть липкую руку, под ногтями которой спряталась грязь, Марине стало легче, и они, крепко сцепив пальцы, направилась к Ивану, он смотрел на них, и его сердце замирало и пряталось в ожидании, когда они к нему подойдут. Волна накрыла и погребла их под солёными брызгами счастья, и жить совсем расхотелось.

— Дорогие мои.

Он обхватил их и приподнял над землёй — таких лёгких, что они еле касались рук.

— Я Марина.

— Маша, — сказал за дочь Иван, и они улыбались, и улыбки их ершились на ветру.

По лицу Ивана пробежала беспокойная тень, он оглянулся и поставил их обратно на тротуар, Маша отрицательно мотнула головой, Иван вздохнул и опять распахнул створки своей души, обнажая белые зубы никогда не курившего человека. Из-за их спин донёсся крик, скорее похожий на свист дельфина, это одна из сестёр выражала своё недовольство, что из дверей школы вышла воспитательница и начала махать красным флажком, теперь детям придётся побросать своё детство и отправиться становиться взрослыми и образованными. Маша на секунду остановилась, посмотрела на взрослых, поцеловала сухими губами сначала Марину, потом отца и убежала, шелестя смехом.

Неподалёку от них за машиной Иван спряталась Светлана, она наблюдала за счастливым семейством, её наполняющиеся слезами глаза словно таяли, всё больше проваливаясь в глазные впадины. Тьфу ты! Она презирала себя за своё настроение, этакая мещанка, целый день спешившая по делам, а теперь растёкшаяся перед телевизором, чтобы запихать в себя свой пластмассовый ужин. Света стояла и злилась на человеческую природу, в которой, несмотря на спутанность и нервозность наступившего XXI века, присутствует то же лицемерие, что и двадцать столетий назад, мы так же падки на слезливые жанровые картинки. Сука! Склизкая блядь! Убью тебя, гадина! Светлана плюнула на асфальт. По небу бежали облака, они тянули голубые ладони и били прохладой по щекам, девушка достала из пакета бухгалтерский талмуд и пошла к метро.

В тот же день Иван впервые пригласил Марину в ресторан. Это была уютная узбекская харчевня с отличной кухней по умеренным ценам. В зале стояли топчаны, покрытые весёлыми коврами, они были похожи на мартовских котов с выгнутыми в истоме спинами, с мягкими шкурами. Посредине играл фонтан, смеющаяся вода прибивала к земле запахи, несущиеся из кухни. Марина с нежностью глядела в глаза Ивана, он так же нежно, но несколько отрешённо глядел в её.

— О чём думает мой великан?

— Ни о чём.

— Знаешь, когда люди молчат? Или когда им нечего сказать друг другу, или когда нужно сказать так много, что не стоит и начинать. Как твоя работа?

— Течёт потихоньку. Сложно.

— Всё богово трудно, а бесово легко.

— Люблю, когда говорят умные вещи.

— Прости.

— Ешь давай.

— Хорошо. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь — приди и возьми её.

— Приду.

Суп в пиале был покрыт аппетитной плёночкой жира, мужчина и женщина задумчиво втягивали в себя лапшу и продолжали молчать. Марина с досадой смотрела, как исчезает её порция, ей стало тоскливо, и она потёрлась носом об руку Ивана, потом опять подцепила лапшу. Прозрачное тесто скользнуло между губ и, проникая внутрь, завладело Мариниными мыслями, её глаза подёрнулись сытым блеском, ей стало хорошо и покойно, как бывало в детстве, когда она просыпалась в доме у мамы — по квартире разносился запах кофе и апельсинового варенья. Иван смотрел в сторону и о чём-то напряжённо думал. О чём он мог думать, когда она рядом с ним? Значит, всё-таки не любит, не может любящий человек быть таким рассеянным. Марина тоже отвернулась и дала себе слово, что не заговорит первой.

— Будь моей женой, — вдруг сказал Иван.

— Мужчины женятся вторично, если очень любили первую жену, — после некоторого молчания ответила Марина.

— А женщины вступают во второй брак, если их разочаровал первый.

— Это Оскар Уайльд. Мне кажется, он был несколько вульгарен и ленив в своих афоризмах, и вообще двадцатый век лишён торжественности и серьёза, мы все остроумны, обо всём говорим с лёгкой иронией, даже Бога похлопываем по плечу и пишем на Него сатиру. Чтобы читать Гомера, нужно жить в деревне и быть старомодным человеком.

— Он умер в 1900 году. Может быть, плохой перевод, — задумчиво сказал Иван.

— Кто умер? Ты меня не слушаешь.

— Не уходи от темы!

— Я люблю тебя, но замуж выходить не хочу.

— Но ты же согласилась?

— Когда?

— В поле.

— Не помню.

— Ты до сих пор любишь мужа?

— Не смеши меня. После замужества у меня не осталось рубца на сердце, а только лёгкая сыпь на коже, но она раздражает. Понимаешь?

— Нет. Но всё равно рано или поздно тебе придётся выйти за меня.

— Почему?

— Потому что я бедный неудачник, а такие женщины, как ты, могут любить только недостойных. К тому же со мной не скучно, а очень весело!

— Весёлость — это от отчаяния, когда до конца понимаешь размеры своего бессилия.

— Поверь, тебе со мной будет хорошо. У меня получится. Я тебя заслоню от всего мира, отогрею в своих губах. Я умею быть мужчиной, когда рядом женщина. А ты настоящая женщина — непредсказуемая, одинокая, у тебя есть всё, только не хватает меня, чтобы замкнуться и родить неподдельное счастье. К тому же я приношу людям удачу, я талисман.

Марина подумала, что мужчины часто обещали быть её талисманами, и Владлен, и Иосиф Борисович, а вот Борис не обещал…

Иван чуть отодвинулся и попросил счёт, официант как-то подчёркнуто небрежно положил его на стол.

— Вы что, молодой человек? — сказал Иван, внимательно изучая счёт.

— А что?

— Вы, должно быть, ошиблись, проверьте счёт!

— Наверное, что-то с компьютером.

— Будьте любезны!

— Выяснять отношения с официантом в такой вечер! — Марина встала и вышла в туалет. Через пять минут вернулась. Иван сгребал в белую горку рассыпанную соль, складки около его губ глубоко залегли, кожа на руках была сухая и покрытая красными аллергическими пятнами. Марине совсем не хотелось скандалить, но, пересилив себя, она всё же смахнула соль со стола.

— Зачем ты? Это к ссоре? Где твоё лицо?

Марина умылась, её мокрые волосы неопрятно прилипли ко лбу. Она показалась ему до ужаса некрасивой.

— Оставила в туалете.

— Отлично. В своей слабости вы наиболее соблазнительны, женщину, чтобы любить, надо немного жалеть.

— А мужчину презирать.

Она фыркнула и вышла из ресторана, но, поскользнувшись на кафеле, чуть было не упала. Её лицо качнулось и едва не перелилось через край, став беззащитным, из глаз капнули слёзы. Иван подхватил Марину под руку.

— Прошу, — сказал он, открывая дверцу такси.

— Ты банален!

— Почему же?

— Мелочными становятся после свадьбы.

— Я совершенно иного мнения. Я должен показать свою рачительность, как будущий хозяин нашего дома.

— Поосторожней!

— А ты будешь хозяйкой моего сердца.

— Это значит самое бесправное существование, какое можно себе представить!

— Я люблю тебя и хочу быть с тобой честным — это самое важное между близкими людьми.

— Не надо говорить горбуну, что он горбатый. Сначала надо соблазнять женщину, дарить ей цветы и подарки и только потом становиться честным. А ты сразу вывалил себя — это, знаешь ли, малопривлекательно и глупо, я так могу и сбежать.

— Пошли угрозы?

— Человек не всегда нуждается в правде, иногда она приводит к беде!

— Если я тебя обидел, прости. — Иван протянул руку и поправил Маринин воротник.

— Если мужчина изменяет женщине, он должен сделать всё, чтобы она об этом узнала, — сказала она.

— Я не буду тебе изменять.

— Все так говорят, а на поверку выходит по-другому.

— Я не буду.

Марина улыбнулась, досадуя на себя, что затеяла этот разговор. Иван наклонился и прикоснулся к ней губами, они были мягкие и влажные, сглатывающие её вялое сопротивление, он крепко обнял её, она почувствовала изнанку его губ, и ей ничего не осталось, как подчиниться…

Через полчаса таки притормозило на углу дома, в котором находилось Маринино ателье, выйдя из машины, она ещё долго смотрела вслед удалявшемуся жёлтому пятну. Марина макнула взгляд в осеннее небо, вся пронизанная его благодушным настроением, двинулась к пешеходному переходу, её радость затопляла улицу, дома стояли обрызганные её смехом, и она плыла по морю людских дел и не тонула. Когда она вошла во двор, то заметила, что около дверей ателье маячит неприкаянный призрак. Владлен! Она хотела было протиснуться обратно в арку, но остановилась, он был сирого цвета, с опавшим настроением и не моргал — изгнанник из им же придуманного рая, сжираемый голодом и шарлатанством собственной судьбы. Владлен поднял глаза.

Марина погладила его по щеке, как ласкают бездомную собаку, жалостливо, но брезгливо, она почувствовала, как его передёрнуло от этого прикосновения.

— Зачем ты так?

— Я же ничего не обещала.

— Знаю, но в этом уже было обещание. Ты была рядом и не гнала. А сейчас гонишь.

— Я?

— Посмотри на себя, ты вся светишься от счастья. Ты влюбилась?

Марина промолчала.

— А я? Я так любил тебя!

— Так не бывает. Ты бы умер.

— Разве это жизнь?

— Владлен, я не могу пожертвовать собой, не будь мальчишкой!

— Мне нужна любовь, которая обрушивает, уничтожает, когда ты весь горишь и не сгораешь!

— Ты меня пугаешь! — Марина в нетерпении сделала шаг по направлению к ателье.

— Почему ты меня не любишь?

— Да потому, что не люблю! Понимаешь?! — вдруг крикнула она.

— Я хочу быть твоим мужем! — тоже крикнул он.

— Будешь, но для другой, а мы на это не имеем право. Между нами всё раз и навсегда кончилось.

— Встретила?

— Да.

— Это непреодолимо?

— Нет.

Она смотрела на него выжидательно, в голубом цвете её глаз притаился страх. Владлен протянул руку, Марина отстранилась.

— Я даже готова продать своё ателье.

— О чём ты?

— Я могу вернуть деньги прямо сейчас. Я их ещё не успела отвезти в банк.

— Такой безответственной можешь быть только ты! Деньги мне не нужны. Погуляй со мной?

— Не могу, мне надо работать.

— Погуляй, и я больше тебя не побеспокою.

Они долго бродили по московским улицам, и город звал их тоскою. Всё как будто выцвело и побледнело. Людей не было, и только их фигуры с ветром разбитыми волосами, с бесшумными волосами были похожи на двух вечных странников. Внутреннее беспокойство, крошащееся мозаикой незнакомых лиц, быстротечных событий, заставляло их идти всё дальше и дальше. Ветер вымывал их мысли, песок засыпал пустотой глаза, всё было затянуто блеклым светом, и хотелось найти в природе хоть что-то яркое, дарящее надежду.

И вдруг выглянуло солнце, застучали барабаны, затрубили трубы, всё стало затопленным золотом без примеси серого. В плохую погоду время течёт медленнее, завязая во влажности, а тут секунды заскакали солнечными зайцами. Марина не выдержала и сказала:

— Разве я тебе что-то должна, кроме денег?

— Нет. Но не бабье это дело — воевать с ветряными мельницами, всё равно не победишь.

— Кто дал тебе право говорить, что я чего-то не могу?

— Ты — женщина. Назови мне хоть одну женщину-гения. Их нет. И быть не может. Талантливых-то мало, а гениев нет. Мужчины живут в духе.

— А женщины? — с вызовом сказала она.

— В теле. Ваша самая главная задача — рожать детей и поднимать их. Но тебя, Марина, не остановить! Ты присуждена своим чёртовым характером к своей чёртовой жизни! — Он схватил её за руку. — Ты, Марина, буря. Ты — разрушитель. Ты мучишь и губишь… И себя губишь. Я не знаю, зачем я тебя встретил. Ты, ты… заболевание, неизлечимое, протяжное во всю жизнь… вирус… против тебя надо делать прививки. И ещё у тебя нет мужества признать, что ты женщина!

— У меня вообще нет мужества. Я женщина! А есть только необходимость. На моём пути мужчины попадались, что деревья без корней. — Марина вырвала руку. — Мне больно, и хватит пороть чушь!

Марина ушла. Владлен остался один, его ноги налились свинцом, и было стыдно, второй раз эта глупая баба ускользает от него, бросает, когда он болен ею и будет болеть долго, может быть, всю жизнь. Он вдруг понял, что женится на какой-нибудь хорошей женщине со среднестатистическим набором желаний и что в утробе шкафа будет прятать фотографию Марины, скелет несбывшихся надежд.