"Ведьмы цвета мака" - читать интересную книгу автора (Двигубская Екатерина)

Глава 15

Марина проснулась от дикой головной боли, ей было страшно открыть глаза, казалось, что её приковали к подушке тяжёлыми цепями — тяжесть начиналась в области ушей. Она осторожно потянулась к ним и обнаружила огромные серьги. Ликвидировав эту мучительную часть убранства, она испытала временное облегчение, но вскоре на первый план вылезла другая напасть — теперь горел рот, будто кто-то затолкал в него горячего песка и заставил проглотить. Марина, отодравшись от подушки, пошла на кухню. Войдя в продутое ночью помещение, она бросилась к кувшину, позвякивающему серебряными монетами. Втянув в себя жидкость, она вдруг ощутила непреодолимое желание посмотреть в окно, прилипнуть лбом к прохладному стеклу и сквозь похмельную смурь отдаться своим предчувствиям!

На улице стояло такси. Иван, спрятавшись за газетным листом, считал вырученные за ночь деньги.

Марина побежала обратно в комнату. Наташа, придавив кровать, шевелила храпом занавески, кольца которых простодушно поскрипывали. После долгой тряски, способной поднять из гроба и спящую красавицу, девушка наконец приоткрыла один глаз.

— Что случилось? Зачем ты меня будишь в такую рань? — прогудела она и пахнула на Марину сонным, творожно-кислым запахом.

Тётя не дала вразумительного ответа — разыгрывая сложную пантомиму, она указывала куда-то. Девушка, шаркая тапками и недовольством, отправилась в предложенном направлении и, обнаружив Ивана, стоящего под окном, не пришла в ожидаемый восторг. Широко зевнув, она уставила на Марину глаза, полные непонимания.

— Ну?

— Что — ну? Ты что, не видишь?

— А что я должна видеть?

Марина нетерпеливо пододвинула её к окну и показала на жёлтое такси.

— И так каждое утро, — сказала Марина.

— Хлопотно это. Воды.

— На.

Наташа припала к кувшину и допила его, чуть не проглотив монеты.

— Помнишь, он меня до цеха довёз, когда я раскладушку принесла.

— А зачем ты её принесла?

— Дура, чтобы на полу не спать.

— Ты совсем с ума сошла, в таксиста влюбляться, когда по ней банкир с ума сходит!

— Ни в кого я не влюбляюсь!

— А Миша так быстро в отставке? Ай да тётя!

— Ой! Я и забыла совсем. Я же должна…

Через час выйдя на улицу, Марина раздвинула своё лицо в улыбку. Иван, не поднимая глаз, открыл дверцу и усадил женщин на заднее сиденье. В машине стоя привычный запах ёлки, чуть взболтанный с бензиновой вонью. Наташа, жадно дыша в затылок Ивана, тут же уснула. Марина чувствовала себя неудобно, ей казалось, что Иван наблюдает за ней, хотя он угрюмо смотрел на дорогу, она тихонечко гладила Наташу по голове. Около цеха Иван извлёк женщин из машины, утрамбовался обратно и, ничего не говоря, уехал.

— Ну и тип! — сказала Марина.

— Вечно тебе не те нравятся, не прочухай свой шанс — сосредоточься на Владлене.

— Яйца курицу не учат.

— С милым рай не в шалаше! Ты только поначалу всё терпишь, а потом начинаешь требовать, да ещё в твоей беспрекословной манере, и тогда… Тебе тридцать семь! Хватит витать в эмпиреях и зефирах. А то всё сама да сама. Не надоело?

Марина поморщилась.

— Не-а, никогда я не была серьёзной! Всегда мечтательной! А может, Наташка, я просто умею верить?

— Нет, ты просто фантазёрка!

Работа ладилась, швеи строчили целый день, стремясь к премии. В обед Марина позвонила Мише — ни мобильный, ни домашний не отвечал, прошла неделя с их последней встречи.

Вечером, выйдя из дверей ателье, женщина воровато оглянулась, боясь заметить притаившееся такси, но его нигде не было. С одной стороны, ей была приятна деликатная забота Ивана, так как качество это редкое, почти исчезнувшее в наши дни, но, с другой стороны, становилось как-то не по себе. В этой заботе слышалось пока ещё отдалённое, но всё же посягательство на свободу, это внимание грозило обернуться одним из проявлений мужского эгоизма, стать тихой заводью, в которой мужчина заявляет себя центром — и вы крутитесь вокруг него, пока наконец не понимаете, что единственный мир, на который имеете право, это мир безграничного восхищения вашим избранником. И где гарантия, что из этого насильственного рая вас же и не изгонят? Марина обиженно подошла к луже. Лужа имела унылый вид и смотрела на женщину большим голубоглазым лицом. Марина пододвинула листок к кромке, толкнула, он медленно поплыл, кто-то окликнул её. Женщина обернулась, лужа стала пустой с одиноким листом, посреди двора стоял Владлен. Лёгкое раздражение опять зарябило поверхность воды, вновь обретшей лицо Марины.

Но, хорошенько приглядевшись к Владлену, она сменила гнев на милость — на нём было пальто из дорогого сукна, с роговыми пуговицами, явно сшитое на заказ. Марина обежала вокруг мужчины, удостоверилась на ощупь в качестве ткани, подёргала каждую пуговицу, отогнув край, внимательно вгляделась в швы, изучила, как посажена подкладка. Придя в неописуемое воодушевление от мастерства английских портных, она поцеловала Владлена, которого процедура аттестации его верхней одежды очень смешила.

Взяв её под руку, молодой человек проводил Марину до дверей машины, потом, так же взяв под руку, проводил до дверей ресторана. То ли помутнение от восторга по поводу британской швейной промышленности, то ли скачки в атмосфере, то ли ещё какие таинственные явления, но Марина не заметила, как очутилась перед входом в кафе «Онегин». Она замерла около больших дверей и испуганно посмотрела на Владлена.

— Что случилось?

— Ничего. Боюсь встретить одного человека.

— Ну так давай уйдём.

Но к ним навстречу засеменил больными ногами швейцар, одетый в красный, вполне бутафорский костюм. Он старался как можно шире раскрыть перед гостями двери. Глядя на Марину, он дотронулся до полей своего цилиндра, старые глаза слезились. У Марины защемило сердце — швейцар нёс свою службу с гордостью и удовольствие, совершенно не свойственными русскому человеку. Ей показалось, что она его где-то видела… на старых фотографиях… Нет же! При входе в метро, когда она неслась к Михаилу и чуть не сбила старика с ног.

Марина вся ссутулилась и уткнулась в кожаный переплёт меню, её мысли скакали вокруг букв, она попросила Владлена выбрать всё самому.

Время шло, шипучее шампанское и седло барашка делали своё дело, молодые люди, сидя у большого окна, занавешенного тяжёлыми шторами, были оживлены беседой. Марина хихикала и кокетничала, у неё на шее зазывно блестело фальшивое колье, а щёки горели румянцем. Владлен не выдерживал и хватал её за руку.

— Помнишь, я подарил тебе твой портрет?

— Он до сих пор висит над моим столом.

— Ты самая странная женщина, с которой я знаком. Ты, ты… Ты — настоящая глыба.

— Прекрати ерничать.

Вдруг с другого конца зала донёсся женский смех, несколько похожий на треск, Марина обернулась. И что же предстало перед её глазами? Конечно же, с молодой, весьма вульгарного вида особой сидел Михаил и нежно обнимал её взглядом. Накрашенная улыбка, вырез до самого копчика и две лямки, пересекающие грудь, не давали покоя соседям — мужчины беззастенчиво разглядывали полуобнажённое создание, женщины не менее беззастенчиво отвращали их от опасного занятия.

Михаил, победно оглядев зал, заметил Марину. Она сидела на краю стула и, натянув нижнюю губу на верхнюю, дёргала занавеску.

Владлен положил свою большую кисть на руку Марины, женщина не выдержала и вскочила. Больно стукнувшись коленкой о стол, она опрокинула стакан с красным вином, которое растеклось густым пятном по её брюкам. Официант бросился к Марине, но, потеряв равновесие, столкнулся с ней лбом. Она вскрикнула, потёрла ушибленное место и направилась к стеклянному входу. Потом, выпрямив спину, бросила надменный взгляд на Михаила и, убедившись, что её передвижение не осталось не замеченным, спустилась вниз.

На выходе из туалета было пусто, как в склепе, даже туалетная дама в белом переднике и с лоточком, на котором лежали различные причиндалы: прокладки, одноразовые расчёски, несколько флаконов дорогих духов — за небольшую плату вы могли опрыскаться ими, — даже этот страж порядка исчез. Нестерпимо пахло сиренью, из мужского туалета доносилось женское пение. Марину охватило чувство беспокойства, она поспешила подняться, но внезапно кто-то дёрнул её, закрыл глаза и попытался поцеловать в губы. Это было похоже на падение, когда земля на огромной скорости несётся навстречу, чтобы ты, рухнув на неё, разодрала колени в кровь, а потом перевернулась на спину и смотрела в небо — вязкое, серое небо, понемногу приходя в себя, надеясь, что никто не заметил, как ты неуклюжа. Марина дёрнулась и с силой наступила на ногу, нападающий издал жалобный стон и отошёл от женщины. Конечно же, это был Михаил — глаза встревоженные, волосы всклокоченные, улыбка набекрень.

— Что с причёской?

— Марина, я потерял твой номер телефона.

— Ничего страшного.

— Запиши мне его, ПО-ЖА-ЛУЙ-СТА!

— Хороший галстук!

Михаил радостно закивал…

— Давай записную книжку.

Он машинально вытащил блокнот, потом быстро сунул обратно. Марина ухмыльнулась и пошла вверх.

— Марина!

Но Марина уже плыла по залу, а вульгарная особа, изогнув своё тело в немыслимую фигу, боролась с крем-брюле.

Владлен предложил порцию коньяка, от коньяка Марина не отказалась, но в час ночи она всё же лежала в своей постели, обнимаясь с пыльным голубым зайцем. Она смотрела перед собой и отчего-то улыбалась…

Утром следующего дня Марина долго шуршала новенькими купюрами и вдыхала их сырой, словно зелёный, аромат. Обнаружив пять лишних тысяч, она позвонила Владлену, мобильный не отвечал, а в здании банка его нигде не могли найти. Сложив деньги в сумку, Марина отправилась пешком на работу — отказать себе в удовольствии рискнуть всем, что имеешь, было выше её сил. Идя по затопленным светом улицам, она то и дело запускала руку в раздувшуюся сумку и, нащупывая прохладные пачки денег, приходила в детский восторг. Поместив деньги в сейф, она несколько раз подёргала ручку несгораемого шкафа и, убедившись в её абсолютной неподатливости, предалась мечтаниям о том, что наконец-то сможет помогать матери так, чтобы благословенный шёпот денег заглушил злобное ворчание.

Проводив Марину до дверей цеха, Света решила пройтись. В арке она столкнулась с Наташей и Вадиком, перед расставанием на целый день они жадно целовались, словно переливаясь друг в друга. Почему у неё нет никого, в кого бы она могла впиться и выпить до дна, до краёв наполнившись его чувством? Хромоножка глубоко вздохнула и постаралась не думать о плохом, за последние дни она так много переживала, что у неё постоянно болела голова. И Света, подставив своё просторное лицо солнцу, попыталась сообразить, куда ей деваться.

Впервые она в Москве, а города толком не видела, в кино не сходила, в Пушкинском музее не была, хотя в Волгограде так любила разглядывать дешёвые репродукции импрессионистов и могла смотреть один и тот же фильм десятки раз.

После смерти матери Свете жилось хорошо, очень хорошо, нет, покойно. Она любила свою кошку Беатриче, жила медленно и одиноко. Однажды, разбирая мамин комод, она наткнулась на фотографию хорошенькой молодой женщины, фото было завёрнуто в письмо. Светлана долго разглядывала листки, исписанные корявым, косноязычным почерком, потом не удержалась и начала читать.

В письме говорилось, что кто-то хорошо устроился, открыл пошивочный цех, любит другую женщину и просит не поминать его лихом. В некоторых местах на бумаге чернила расползлись, наверное, от слёз, там же лежали деньги — двести рублей старыми купюрами, а рядом в комоде — свёрток с замшевым светлым пальто, потерявшим от времени форму. Света вгляделась в лицо женщины на фото, вспомнила…

Стоял апрельский день, он был в хорошем настроении и увлекал в себя всё живое. Десятилетняя Света сидела на крылечке и, водя веткой по песку, вдыхала вкусный, полный ароматов воздух. Её окликнули, она подняла голову и увидела перед собой красивую пару из кинофильма. Они стояли, прижавшись друг к другу, а за ними светило солнце, слизывая их контуры. Мужчина протянул в щель забора голубого зайца и поманил им. Света, встав на ноги, проворно побежала. И вдруг вихрем налетела мама, схватила дочь и потащила к дому. Она кричала, и изо рта у неё пахло чесноком и больным желудком. Света вздрагивала от её крика: «Будьте вы прокляты! И дети ваши прокляты! И ты, распутная, проклята!», а потом начала плакать и тянуться к голубому зайцу.

Вечером мама гладила бельё, напуганная Света хватала за её юбку. Девочке было жалко маму, которая постоянно всхлипывала и своей опухшей рукой тёрла нос, лоб, щёки. Света боялась отойти от неё, маленькое сердце быстро стучало, а мать сердилась и отпихивала дочь. Неловко повернувшись, Света запуталась в шнуре утюга, дёрнулась. Мама не смогла удержать утюг, и он упал девочке на ногу. Светлана заплакала, но не от боли, а от досады на себя, что она такая нескладёха и ещё больше расстроила маму.

В школе мальчишки дразнились, в областном экономическом институте она никому не нравилась, и Света много читала, ела мучное, а мама умерла от цирроза печени.

Света закрыла комод, отдала соседке кошку Беатриче, купила билет в Москву. В письме был указан адрес, по нему, конечно, уже никто не жил, но ей подсказали, где находится ателье.

А сегодня солнце светило истерично, сыпля лучами со злостью и неряшливо. Лица от этого света делались похожими на красные зловещие рожи, кустарно вымазанные одним цветом. Девушка, пытаясь укрыться, спрятала лицо в воротник пальто…

В «Музее кино» она зачем-то купила два билета. Сеанс уже начался, и в зале раздавался неуклюжий смех чуть подвыпившей молодёжи, откуда-то тянуло запахом прелых ног. Света уставилась в экран, улыбающееся лицо Бельмондо начало раздражать, было больно от того, что оно улыбается не индивидуально ей, а всем сидящим в зале и ещё миллионам таких же никудышных любителей старых фильмов. Светин сосед, хрюкнув, запустил лапу за пазуху подруги, нащупав маленькие прыщики грудей, начал энергично массировать их, а та стонать и сюсюкать. Светлана вскочила и выбежала на улицу.

Около входа в метро стояла старуха с сиреневым шарфом, вокруг никого не было видно, только мятежный ветер нёс обрывки газет, кожуру мандаринов и одиночество, которое заполняло весь город, влезало в дома, разъединяя влюблённых, проникало в души людей, наполняя их карманы деньгами, а глаза поиском наслаждений. Старуха продавала большое дерево в жёлтой кадке, она смотрела ласково, пальто было бедное, и один сапог отличался от другого. Света спросила, сколько стоит растение, протянула деньги и, бережно обхватив кадку, скрылась в метро. Старуха смотрела ей вслед, кивала и желала счастья.

Ночью Света открыла глаза, ей казалось сквозь сон, что её кто-то душит. Сев в постели, она поняла, что это кошачий запах, который она так и не смогла выветрить. Света снимала трёхкомнатную квартиру, где две комнаты были заперты на ключ, там лежал хозяйский хлам и кошачья вонь. Запах прибывал полосами и с яростью накидывался на неё, рвал ноздри и лез внутрь, так что хотелось выблевать его наружу. Девушка отвернулась к стене, потом опять поднялась — теперь на неё кто-то смотрел, смотрел нежно и с тоской. Купленное дерево торчало из кадки и в продырявленной луной темноте было похоже на человека, стоящего с широко раскинутыми руками. Света долго смотрела, а потом подошла к дереву и обняла, ветки гладили её по голове и вытирали слёзы, ей стало хорошо, но, сделав над собой усилие, она припомнила каждую минуту своего и маминого унижения и ещё раз посмотрела на дерево. Среди листвы виднелась белая верёвка — неопрятная, длинная. Она протянула руку, но резко отдёрнула, забралась под одеяло. Начала считать баранов. На пятисотом уснула.

В семь утра ей хотелось уехать в Волгоград. В семь тридцать она поставила пластинку с «Лунной сонатой», которую уже ненавидела. В семь сорок пять в стену начали долбить.

От того, что Марина резко встала, у неё закружилась голова, перед глазами проплыли чёрные лошадки, груженные злостью. Она могла поспать ещё пятнадцать минут, но какой-то мерзавец опять поставил на всю громкость Бетховена. Ничего не видя, она врезалась в стену и начала биться в неё так, что шкаф зазнобило посудой.

Обессиленная женщина рухнула на пол, пойманное в углу солнце попыталось лизнуть ей ногу, сделалось щекотно. Марина пнула луч, он залез под кровать и, застряв под ножкой, начал пищать, мучить совесть обвинениями, что уже несколько недель Марина не ездила к маме…

Вера Петровна жила в небольшой двухкомнатной квартире, расположенной в блочном доме возле Строгинского водоёма. У неё было уютно и прибрано, как звёзды на погонах лейтенанта, только одна муха своим жужжанием нарушала размеренное царство порядка. Прямо перед приходом дочери Вера Петровна велела ей вести себя хорошо и не надоедать Марине. Муха Саша кивнула и улетела под потолок, с удобством расположившись в хрусталиках люстры.

Вера Петровна готовила гренки на молоке с яйцом, когда Марина переступила порог маминой квартиры, её обдало жареным запахом. Она радостно засопела.

— Ну, зачем ты беспокоишься? Я же на минуту, — сказала Марина.

— Я не для тебя, а для себя. Добрый день.

— Здравствуй, мама. Ты что так тихо говоришь?

Мама смотрела на неё с напряжением, а осунувшееся лицо казалось пергаментным. На обеде у Зины румянец на её щеках не был таким официальным и плохо растушеванным, походка не была такой стеклянной, Вера Петровна словно таяла. У Марины перед глазами опять проплыли чёрные лошадки, запахло тиной.

— Плохо себя чувствуешь?

— Устала, — прошептала Вера Петровна.

Марина отвернулась к зеркалу, чтобы причесать волосы, иначе не отведать ей хлебцев с золотистой корочкой. Она заметила мамин взгляд, никогда Вера Петровна не смотрела на неё такими глазами, в них была растерянность и беззащитность человека, которого вот-вот упрячут под тяжёлый камень безвременья и чью плоть отслоят от костей и швырнут червям. Марина резко обернулась и кинулась к матери, но та отошла, и дочь чуть не упала.

— Ты как себя чувствуешь?

— Ты уже спрашивала. Не сори волосами и убери щётку!

— Помирать собралась?

— Не вижу ничего в этом смешного.

— А я и не смеюсь.

— Мне нужны двести долларов, — сказала Вера Петровна.

— Хорошо.

— Тебе неинтересно, зачем?

— Зачем?

— Думаешь, на похороны, ошибаешься. Зубы сточились. Могла бы сама предложить.

— Мама ты несправедлива, я тебе в воскресенье деньги дала.

— Можешь больше не давать. И что за манера не вешать пальто на вешалку. И ботинки поставь на половик, лужа будет.

— Я тебе завтра с Зиной пришлю.

— А сегодня у тебя нет?

— С собой нет.

— Завтра не забудь.

— А когда я забывала?

— Всякое случалось.

— Мама!

— Ну что — мама! Пошли, я тебя покормлю.

— Не хочу, мне пора.

— Тогда всё голубям отдам.

— Я с собой заберу.

— С собой не положено.

— Ну, тогда голубям. Пока.

Марина вышла из квартиры. Муха Саша села на плечо хозяйки, женщина грустно посмотрела на неё.

— Ну что ты зудишь, зудишь мои мысли? — спросила Вера Петровна.

— Опять поссорились?

— Ага, — обречённо ответила старуха.

— И чего ты с ней вечно ругаешься? — поинтересовалась муха.

— Война поколений.

— А у нас никакой войны нет, нам бы только под мухобойку не попасть, — философски заметила муха Саша.

— И больше никаких проблем?

— Ну почему же. Я, например, муха цивильная, городская, должна охранять свои границы от мух навозных. Тебе бы хотелось, чтобы тут летали такие пузатые, переливающиеся всеми цветами радуги вертолёты? Ты меня не слушаешь?

— Слушаю, только нехорошо вышло. Не по-людски.

— Как раз очень даже по-людски, вот мухи со своими мушатами так себя не ведут. Я бы обязательно дала с собой гренки.

— Она всю жизнь предъявляет мне претензии.

— Нет, просто её всегда угнетал твой взгляд, полный недоверия. Она убеждённый оптимист, а ты закоренелый пессимист, — добавила муха Саша.

— Я?

— Ты. И характер у тебя плохой.

— У неё тоже. И с чего мне быть оптимистом?

— Оптимистами не бывают с чего. Ими бывают или нет. У неё, кстати, тоже жизнь нелёгкая.

— А у меня были две маленькие дочки. А до этого детский дом, война, голод, унижения…

— Какая же ты, право, угрюмая! Лучше бы я у Марины жила. Всё веселее. А у нас бывает — целыми днями никто слова не вымолвит.

— Ну, вот и лети к ней. — Вера Петровна открыла входную дверь.

— Ладно, чего ты? Ты, вообще, молодец, всегда тяжело трудилась, спала по четыре-пять часов, бегая с одной работы на другую. Но ты же каждый свой день ненавидишь! Каждый час для тебя мука.

— Я сериалы люблю, «Земля любви».

— Какая земля любви в твоём возрасте?

— Там такой красавец играет, прямо кровь в жилах стынет. Ох, если бы не двадцать лишних лет!

— Размечталась!

— Ну, ладно, может, лишних сорок! Но сериалы я и вправду люблю, они меня разжижают. Всю жизнь надрывалась, теперь настало время закостенеть в быту.

— А Марина — молодая и энергичная, да к тому же любая необходимость для неё быстро становится удовольствием.

— И к чему этот разговор?

— Ты сама начала! Поэтому вы друг с другом не можете находиться дольше чем полчаса.

— А Зинка?

— Тебе тоже с ней нелегко, но она внушаете жалость. А Марину жалеть нечего, и потом тебя унижает, что ты зависишь от неё. Ну, что ты мычишь и мотаешь головой? Зина как бы твоя подопечная, она ведёт хозяйство, а Марина старшая, деньги на всех зарабатывает. Но ты не волнуйся, они тебя не бросят.

— А я и не волнуюсь!

— Последнее слово обязательно должно остаться за тобой! Ну что за характер!

— Отстань!

Вера Петровна выглянула в окно, Марины нигде не было. Муха вспорхнула и облетела круг над старухой. Её голова подёргивалась, руки и ноги не слушались. Вера Петровна оступилась, муха рванула к ней и своим движением помогла не потерять равновесие.

Когда Марина вышла из маминой квартиры, она почувствовала едкий запах кошки, который лип к воздуху и застывал кашицей на небе, боясь потонуть в нём, она стремительно спустилась. Её взгляд привлёк чёрно-белый кот, он развалил своё жирное тело и взирал на мир с презрением.

— И не стыдно тебе?

— Я территорию помечаю.

— А по-другому нельзя?

— Не-а. — И кот сполз со ступеньки, шмякнув брюхом об пол, протиснулся в дыру под лестницей. Прислушавшись, Марина услышала мяуканье, нагнулась. Из дыры высунулась рыжая, кокетливая морда кошки.

— Тебе чего? — спросила кошка.

— Ничего.

— Тогда иди своей дорогой и не смущай чужих мужей.

— А я и не смущала.

Кошка скрылась, у Марины сердце запрыгало бесовской мазуркой — каждой твари — по паре, а ей пары нет, и у мамы пары нет, и у Зинки тоже нет, а у Наташи есть, и поэтому они все на неё злятся.

Марина рванулась, поднялась и встала у двери, которая поспешно отворилась, в неё высунулась голова мамы и начала тикать.

— Забыла чего? — спросила Вера Петровна.

— Нет.

— Ну, тогда пока.

— Пока.

Вера Петровна протянула серебристый свёрток с гренками. Марина прижалась к нему щекой.

— Тёплый.

— Не остыли ещё.

Дверь затворилась, щёлкнуло несколько замков.

— Саша, ты где? Саша… — протянула она своим дряхлым, осыпающимся голосом, в ответ откуда-то из-под потолка раздалось мерное жужжание.