"Криптономикон, часть 1" - читать интересную книгу автора (Стивенсон Нил Таун)

Morphiumsüchtig

Его затолкали в узкий промежуток между легким и прочным корпусами немецкой подводной лодки; ледяная вода бьет, как из брандспойта, тело колотит малярийная дрожь: кости трещат, суставы леденеют, мышцы сводит. Он зажат двумя неровными стальными поверхностями, изогнутыми так, как человек изогнуться не может; любое движение вызывает резкую боль. Кожа начинает обрастать ракушками — они вроде вшей, только крупнее и глубже вгрызаются. Кое-как удается глотнуть воздуха, ровно столько, чтобы не задохнуться и по-настоящему осознать, до чего все хреново. Шафто слишком долго дышал соленой морской водой: в горле саднит, в легких завелся планктон и жрет их изнутри. Он молотит по прочному корпусу, звука нет. Оттуда веет теплом и жаром, хочется внутрь, согреться. Наконец, по какой-то логике сна, удается отыскать люк. Течение подхватывает Шафто, выносит во влажный космос, подводная лодка с шипением уплывает. Нет ни низа, ни верха. Что-то бьет его по голове. Несколько черных цилиндров неумолимо движутся в воде, оставляя параллельные кометные следы пузырей. Глубинные бомбы.

Шафто просыпается и понимает, что его тело требует морфия. В первые мгновения он уверен, что снова в Окленде. Над койкой стоит лейтенант Рейган, готовится продолжить интервью.

— Добрый вечер, сержант Шафто, — говорит Рейган, почему-то с сильным немецким акцентом. Ну и шутники же эти актеры! Шафто чувствует запах мяса и другие, менее приятные запахи. Что-то тяжелое, но не совсем твердое, ударяет его по лицу. Отходит. Ударяет снова.

— Ваш товарищ — morphiumsüchtig? — спрашивает Бек.

Енох Роот слегка ошарашен; они на лодке всего восемь часов.

— Он что, буянит?

— Он в полубессознательном состоянии, — говорит Бек. — Кроме всего прочего, рассказывает об исполинских ящерицах.

— Для него это нормально, — с облегчением отвечает Роот. — Почему вы решили, что он morphiumsüchtig?

— По флакону с морфием и шприцу, которые нашли у него в кармане, — говорит Бек с каменной тевтонской иронией, — и по исколотой руке.

Роот думает, что лодка — как туннель, пробуренный в морской воде и тесно заставленный оборудованием. Каюта (если это можно так назвать) — самое большое открытое пространство, которое Роот на ней пока видел. Здесь почти что можно вытянуть руку, никого не задев и не повернув ненароком штурвал или рубильник. Есть даже деревянная мебель и кожаная занавеска, отделяющая каюту от коридора. В первый миг он принял ее за какую-то каптерку, но, оглядевшись, понимает, что это лучшее место на лодке: личная каюта капитана. Догадка подтверждается, когда Бек отпирает ящик и достает бутылку арманьяка.

— У завоевателей Франции есть свои привилегии, — говорит Бек.

— Да, — замечает Роот, — пограбить вы, ребята, умеете.

Лейтенант Рейган вернулся, тычет в Шафто стетоскопом, который предварительно, похоже, выдержали в жидком азоте. «Кашляй, кашляй, кашляй!» — твердит он. Наконец убирает инструмент.

Что-то мешается в ногах. Шафто хочет приподняться на локте и впечатывается мордой в раскаленную трубу. Придя в себя, осторожно приподнимает голову и видит, бля, целую скобяную лавку. Эти гады заковали его в кандалы!

Он укладывается обратно и получает в рожу болтающимся окороком. Сверху небосвод из труб и кабелей. Где он видел такое раньше? На рифе возле Йглма, вот где. Только эта лодка освещена, не тонет, и на ней полно немцев. Немцы спокойны и неторопливы. Никто из них не истекает кровью, не кричит. Черт! Лодка кренится, и гигантская кровяная колбаса лупит его в живот.

Он оглядывается, пробует сориентироваться. Кроме висящего мяса, почти ничего не видно. Каюта — шестифутовый отсек, узкий проход посередине зажат койками. На противоположной — грязный парусиновый мешок.

К черту все. Где ящичек с малиновыми пузырьками?

— Забавно читать радиограммы из Шарлоттенбурга, — говорит Бек, переводя разговор на расшифровки, которые разложены по столу. — Можно подумать, их писал этот еврей Кафка.

— Почему?

— Похоже, там не верят, что мы вернемся живыми.

— Что навело вас на эту мысль? — спрашивает Роот, стараясь не слишком явно наслаждаться арманьяком. Когда подносишь бокал к носу и вдыхаешь, аромат почти заглушает запахи мочи, блевоты, тухлятины и дизтоплива, которыми лодка пропитана на молекулярном уровне.

— Нас торопят с информацией о пленных. Вы их сильно заинтересовали, — говорит Бек.

— Другими словами, — осторожно произносит Роот, — от вас требуют, чтобы вы допросили нас прямо сейчас.

— Верно.

— И послали результаты по радио?

— Да, — кивает Бек. — Однако на самом деле мне надо думать о том, как выжить. Скоро взойдет солнце, и нам придется туго. Вспомните: перед тем как я вас потопил, ваш корабль передал координаты. Сейчас нас ищут все корабли и самолеты союзников.

— То есть если я не стану запираться, — говорит Роот, — вы сможете скорее заняться нашим спасением.

Бек пытается сдержать улыбку. Его тактика была грубой и очевидной с самого начала, и Роот ее уже разгадал. Вся эта история с допросом смущает Бека куда больше, чем Роота.

— Предположим, я скажу вам все, что знаю, — говорит Роот. — Чтобы послать это в Шарлоттенбург, вам придется вести передачу в надводном положении несколько часов кряду. Пеленгаторы засекут вас в первые несколько секунд, и все эсминцы и бомбардировщики в радиусе тысячи миль устремятся к вам.

— К нам, — поправляет Бек.

— Верно. Значит, если я и впрямь хочу остаться в живых, мне лучше придержать язык, — говорит Роот.

— Ты это ищешь? — спрашивает немец со стетоскопом. Шафто знает, что он не настоящий врач, а просто тип, которому доверили аптечку. Так или иначе, в руках у него оно. Оно самое.

— Дай! — Шафто слабо тянется к пузырьку. — Это мое!

— Вообще-то это мое, — поправляет медик. — Твое у капитана в каюте. Но я могу поделиться с тобой своим, если будешь отвечать на вопросы.

— Иди в жопу, — говорит Шафто.

— Отлично. Отложим на потом.

Медик кладет полный шприц с морфием на противоположную койку, так что Шафто может его видеть между двумя копчеными колбасами, но не может взять. И уходит.

— Почему у сержанта Шафто был при себе немецкий пузырек с морфием и немецкий шприц? — Бек изо всех сил старается вести якобы разговор, а не допрос, однако напряжение явно чрезмерно, и губы сами складываются в улыбку. Это улыбка побитого пса. Рооту становится немного не по себе, поскольку от Бека зависит, чтобы все на лодке остались живы.

— Для меня это новость, — признает Роот.

— Морфий строго контролируется, — продолжает Бек. — На каждом пузырьке есть номер. Мы сообщили номер пузырька в Шарлоттенбург, и там скоро узнают, откуда он взялся. Хотя нам могут не сказать.

— Отлично. Это на время их отвлечет. Почему бы вам не вернуться к управлению лодкой? — советует Роот.

— Сейчас затишье перед бурей, — говорит Бек, — и делать мне особенно нечего. Вот я и пытаюсь удовлетворить свое любопытство.

— Нам капец, да? — спрашивает немецкий голос.

— М-м? — отзывается Шафто.

— Я сказал, нам капец! Вы взломали «Энигму»!

— Какую «Энигму»?

— Не прикидывайся дурачком, — говорит немец.

У Шафто мурашки бегут по коже. Именно так в его представлении должен вести себя немец, прежде чем начать пытки.

Шафто делает вялое, придурковатое лицо, как всегда, когда хочет позлить офицера, и перекатывается на бок, насколько это возможно при скованных ногах. Он ожидает увидеть эсэсовца с орлиным носом, в черной форме, перчатках и сапогах, с черепом на нашивках, с хлыстом и, быть может, тисками для больших пальцев.

Однако рядом ровным счетом никого. Черт! Опять галлюцинация.

Тут холщовый мешок на противоположной койке шевелится. Шафто моргает и видит торчащую с одной стороны голову: светловолосую, с преждевременной лысиной, бледно-зелеными кошачьими глазами и неожиданно черной бородой. На человеке не совсем мешок, а скорее длинная холщовая куртка. Он обнимает себя руками.

— Ладно, — бормочет сосед. — Я просто пытаюсь завести разговор. — Поворачивает голову и чешет нос о подушку. — Можешь рассказывать мне любые секреты. Понимаешь, я уже сказал Деницу, что «Энигма» — говно. И ничего не изменилось. Только вот новое пальто получил.

Он поворачивается на бок и показывает Шафто спину. Рукава одежды зашиты и связаны за спиной.

Помощник отодвигает кожаную занавеску, виновато кивает и вручает Беку свежую расшифровку. Бек читает, поднимает брови и устало хлопает глазами. Кладет листок на стол, пятнадцать секунд смотрит в стену. Снова берет и читает еще раз, внимательно.

— Здесь сказано, чтобы я не задавал вам больше вопросов.

— Что?!

— Ни при каких обстоятельствах, — говорит Бек, — я не должен извлекать из вас новую информацию.

— Что это значит?

— Наверное, вам известно что-то такое, чего мне знать не положено.

Уже примерно лет двести в теле Шафто не было и следов морфия. Без этого он не может испытывать радость или даже покой.

Шприц холодной звездой сверкает на полке под чокнутым немцем. Лучше бы уж ногти вырывали.

Шафто знает, что расколется. Он думает, как бы расколоться, чтобы не погубить других морпехов.

— Я могу принести тебе шприц в зубах, — замечает сосед, который назвался Бишофом.

Шафто обдумывает его слова.

— В обмен на что?

— Ты скажешь, расшифровали ли вы «Энигму».

— А. — Шафто облегченно вздыхает; он боялся, что Бишоф потребует ему отсосать. — Это ты про ту шифровальную хреновину, о которой мне рассказывал?

У них с Бишофом была масса времени травить баланду.

— Ага.

Шафто в отчаянии. Однако он еще и зол как черт, а это помогает.

— Думаешь, я поверю, что ты просто псих, повернутый на «Энигме», а не офицер, нацепивший смирительную рубашку, чтобы меня обмануть?

Бишоф вне себя:

— Говорю же, я давно сказал Деницу, что «Энигма» — дрянь! Если ты мне скажешь, что она — дрянь, это ничего не изменит!

— Тогда можно вопрос? — говорит Роот.

— Да? — Бек с заметным усилием поднимает брови, притворяясь, будто ему интересно.

— Что вы сообщили о нас в Шарлоттенбург?

— Имена, фамилии, звания, личные номера, обстоятельства захвата.

— Но все это вы сообщили вчера.

— Верно.

— А недавно?

— Ничего, только номер на пузырьке с морфием.

— И через какое время после этого поступил приказ остановить допрос?

— Через сорок пять минут, — отвечает Бек. — Поэтому, да, я очень бы хотел спросить, откуда взялся пузырек. Но не вправе.

— Я подумаю, ответить ли на твой вопрос про «Энигму», — говорит Шафто, — если ты скажешь, перевозят ли эти жестянки золото.

Бишоф морщит лоб: возникли проблемы с переводом.

— В смысле деньги? Geld?

— Нет. Золото. Дорогой желтый металл.

— Может быть, немного, — отвечает Бишоф.

— Не мелочь на карманные расходы, — говорит Шафто. — Тонны и тонны.

— Нет, подлодки не возят тонны золота, — твердо отвечает Бишоф.

— Зря ты так сказал, Бишоф. Я думал, мы подружимся. А ты взял и соврал мне, козел!

К изумлению и растущей досаде Шафто, Бишоф испытывает невероятный приступ веселья оттого, что его назвали «козлом».

— Какого рожна я буду тебе врать, Шафто! После того как ваши сволочи взломали «Энигму» и поставили радары на все, что движется, наши лодки топят, не успевают те выйти в море. С какой стати кригсмарине будет грузить тонны золота на лодку, которая точно отправится на дно?!

— Спросил бы у тех, кто грузил его на U-553.

— Ха! Ну я же сказал, ты несешь ерунду! U-553 потопили год назад, во время атаки на конвой.

— Ни хера. Я видел ее пару месяцев назад, — говорит Шафто. — У Йглма. Она была под завязку набита золотом.

— Чушь собачья, — возмущается Бишоф. — Что нарисовано на боевой рубке?

— Белый медведь с пивным бокалом.

Долгое молчание.

— Хочешь еще? Я был в каюте у капитана, — продолжает Шафто, — и там висела его фотография в компании дружков. Как я теперь припоминаю, один здорово смахивал на тебя.

— Что мы делали?

— Вы были в плавках, с блядями на коленях! — орет Шафто. — Если, конечно, они вам не жены, но тогда, уж прости, твоя жена — блядь.

— Хо-хо-хо-хо-хо! — Бишоф переворачивается на спину и некоторое время разглядывает трубы. Потом заводит по новой: — Хо-хо-хо-хо-хо!

— Я что, выдал какую-то тайну? Если так, чтоб тебе сдохнуть, падла, — говорит Шафто.

— Бек! — орет Бишоф. — Ахтунг!

— Что ты делаешь? — спрашивает Шафто.

— Добываю тебе морфий.

— А. Спасибо.

Через полчаса появляется командир. Довольно пунктуально для офицера. Они говорят с Бишофом по-немецки. Шафто несколько раз слышит слово «морфий». Наконец командир зовет медика, и тот вводит Шафто примерно полшприца морфия.

— Вы что-то хотели сказать? — спрашивает командир у Шафто. По всему, славный малый. Вообще они все теперь славные.

Первым делом Шафто обращается к Бишофу:

— Сэр! Прошу прощения за резкие слова, сэр!

— Все отлично, — говорит Бишоф. — Она и правда была блядь.

Командир нетерпеливо откашливается.

— Да. Мне просто интересно, — поворачивается к нему Шафто, — на этой лодке есть золото?

— Желтый металл?

— Да. В слитках.

Капитан ошарашен. Шафто испытывает некую озорную радость. Доводить офицеров не так здорово, как насыщать мозг высокоочищенным опиатом, но для крайности сойдет.

— А я думал, все подлодки его возят.

Бек отсылает медика. Потом они с Бишофом некоторое время говорят по-немецки. Посередине разговора Бек оглоушивает Бишофа какой-то новостью. Бишоф парализован и долго отказывается верить. Бек твердит, что это правда. Потом Бишоф вновь начинает похохатывать.

— Он не может задавать тебе вопросы, — говорит Бишоф. — Приказ из Берлина. Хо-хо-хо! А я могу.

— Валяй, — говорит Шафто.

— Расскажи еще про золото.

— Дайте еще морфия.

Бек зовет медика, тот вкалывает Шафто остаток шприца. Шафто хорошо, как никогда. Надо же так устроиться! Немцы дают ему морфий в обмен на немецкие военные тайны!

Бишоф начинает подробный допрос. Бек слушает. Шафто трижды пересказывает историю U-553. Бишоф заворожен. Бек огорчен и напуган. Когда Шафто упоминает, что на слитках были китайские значки, и Бек, и Бишоф офигевают. Лица у обоих вспыхивают, словно освещенные прожектором «Ли Лайт» в безлунную ночь. Бек начинает шмыгать носом, как будто у него насморк. Бля, да он плачет! Льет слезы стыда. Однако Бишоф по-прежнему зачарован.

Вбегает помощник и подает Беку радиограмму. Помощник трясется и смотрит не отрываясь, но не на Бека, а на Бишофа.

Бек берет себя в руки и читает радиограмму. Бишоф свешивается с койки, кладет подбородок Беку на плечо и тоже читает. Они похожи на двухголового циркового урода, который не мылся со времен президента Гувера. Оба молчат по меньшей мере минуту. Бишоф молчит, потому что шестеренки у него в мозгу крутятся со скоростью торпедного гироскопа. Бек молчит, потому что он на грани обморока. Слышно, как за переборками неведомая весть распространяется со скоростью звука. Кто-то кричит от ярости, кто-то рыдает, кто-то истерически хохочет. Может, Гитлера убили. Может, Берлин пал.

Бек заметно напуган.

Входит медик. Он по-военному расправил плечи — Шафто первый раз видит на лодке такую официальность. Медик коротко обращается к Беку на немецком. В продолжение его речи Бек несколько раз кивает. Потом они вместе с врачом вызволяют Бишофа из смирительной рубашки.

У Бишофа немного затекли руки и ноги, но кровь скоро расходится. Он ниже среднего роста, поджарый, широкоплечий и с койки спрыгивает по-кошачьи, как ягуар с дерева. Жмет руку медику, потом несчастному Беку и открывает люк к центральному посту. Полкоманды столпилось у выхода с трапа. При виде Бишофа все расцветают и разражаются ликующими возгласами. Бишоф жмет все протянутые руки и проходит на пост, как политик через толпу восторженных сторонников. Бек проскальзывает в другой люк и теряется в грохоте дизелей.

Шафто не понимает, что за херня творится, пока через четверть часа не приходит Роот. Он берет с палубы радиограмму и читает. Его постоянно озадаченное выражение, которое обычно раздражает, сейчас как нельзя кстати.

— Это радиограмма всем кораблям от верховного командования немецкого ВМФ, Тирпиц-уфер, Берлин. Тут сказано, что, U-691 — та самая лодка, на которой мы с тобой сейчас, Бобби, — захвачена британскими десантниками и уже потопила «корову» в Атлантике. Сейчас она движется к континентальной Европе с явным намерением проникнуть на немецкие базы и потопить еще корабли. Всем немецким морским и воздушным силам приказано искать U-691, а найдя, немедленно уничтожить.

— Бля, — говорит Шафто.

— Мы оказались на неудачной лодке в неудачное время, — замечает Роот.

— Что за ерунда с этим Бишофом?

— Его отстранили от командования, а сейчас вернули.

— Этот псих управляет лодкой?!

— Он — капитан, — говорит Роот.

— И куда же он нас доставит?

— Не уверен, что он сам это знает.

Бишоф заходит к себе, наливает бокал арманьяка и идет в штурманскую рубку, которую всегда предпочитал личной каюте. Штурманская рубка — единственное цивилизованное место на корабле. Здесь есть, например, красавец-секстан в полированном деревянном футляре. Сюда со всей лодки сходятся переговорные трубы, и, хотя сейчас никто не говорит в них непосредственно, можно слышать обрывки разговора, далекий гул дизелей, шуршание тасуемой колоды, шипение свежих яиц на сковородке. Свежие яйца! Слава богу, что они успели встретиться с «коровой» до того, как ту потопили.

Бишоф разворачивает мелкомасштабную карту, на которой помещается вся северо-восточная Атлантика, расчерченная на квадраты с цифрами и буквами для охоты на конвои. Ему следует смотреть в южную часть, где они сейчас, однако взгляд вновь и вновь устремляется на север, к Йглмскому архипелагу.

Поместите его в центр циферблата. Великобритания между пятью и шестью часами, Ирландия на семи. Норвегия точно на востоке, то есть на трех. Дания к югу от Норвегии, на четырех. У основания Дании, там, где она соединяется с Германией, — Вильгельмсхафен. Франция, база большинства немецких подлодок, далеко на юге — не видать.

Когда подводная лодка ищет безопасное пристанище, ей самая дорога к французскому побережью Бискайского залива, скорее всего к Лорьяну. Добираться до германского Северного моря и балтийских портов куда опаснее и дольше. Придется огибать Великобританию. С юга пришлось бы идти Ла-Маншем. Не говоря о том, что это узкая щель, прошитая британскими радарами, сволочи англичане еще и понатопили там старых кораблей, чтобы затруднить движение, и наставили минных заграждений. На севере простора больше.

Предположим, Шафто не врет — а что-то в его рассказе должно быть правдой, иначе откуда бы взялся пузырек с морфием. В таком случае U-553 было бы проще всего обойти Великобританию с севера. Однако у всех подводных лодок есть какие-нибудь механические неполадки — особенно после долгого похода. В таком случае командир будет держаться поближе к берегу, избегая открытого моря, где при полном отказе двигателей уже не спастись. За последние года два немало вышедших из строя немецких подводных лодок осталось на берегах Ирландии или Исландии.

Предположим, поврежденная подводная лодка проходила мимо британской военно-морской базы на Йглме, как раз когда другая подводная лодка совершала там рейд. В таком случае высланные против второй лодки эсминцы и самолеты легко могли подбить U-553, особенно если ее способность к маневру была ограничена.

В рассказе Шафто есть две странности. Первая: лодка везла золото. Вторая: она направлялась в Германию, а не во Францию.

Однако, взятые вместе, они выглядят совсем не так странно, как по отдельности. У лодки, везущей столько золота, могут быть серьезные причины следовать прямиком к фатерлянду. Какие-то очень высокопоставленные люди хотят сохранить золото в тайне. Не только от врага, но и от остальных немцев.

За что японцы дают немцам золото? Наверное, немцы что-то шлют взамен: стратегические материалы, чертежи нового оружия, военных советников, что-нибудь такое.

Бишоф пишет радиограмму:

Стайка белых V мигрирует к северу от Гибралтара по залитому солнцем морю. В вершине каждой V — маленькая черная вошка. Вошки — корабли, везущие мегатонны военного хлама и тысячи солдат из Северной Африки (где их услуги уже не требуются) в Англию. Так видят их летчики над Бискайским заливом. Все эти летчики и все эти самолеты — американские и британские. Союзники распоряжаются в Бискайском заливе, как у себя дома. Для команды немецкой подводной лодки пройти его — сущее испытание.

Большая часть V движется параллельным курсом на север, однако некоторые беспрестанно кружат и вертятся: это эсминцы, которые буквально вьются вокруг конвоя; а значит, пилоты, вылетевшие на поиски U-691, могут ее здесь не высматривать.

Под ярким солнцем каждый корабль отбрасывает вперед черную тень. Для впередсмотрящих, чьи зрачки сужены до булавочных головок, а глаза сощурены от нестерпимого блеска, она непроницаема, как лист фанеры. Иначе бы они заметили, что у одного из больших транспортных судов в первом ряду появилось небольшое дополнение: труба, торчащая из воды чуть впереди и сбоку от носа. Вообще-то это даже несколько труб рядом: одна втягивает воздух, другая выбрасывает дизельный выхлоп, третья пропускает поток информации в виде отраженного от призм света. Проследите поток информации под воду — и попадете в оптический нерв капитан-лейтенанта Бишофа. Нерв ведет в мозг, и мозг этот работает с полной нагрузкой.

В эпоху гидролокаторов лодка Бишофа была крысой в темном, замусоренном, бесконечном подвале. Крыса пряталась от человека, у которого не было ни фонаря, ни факела, только два камня для высекания искр. В те дни Бишоф потопил множество кораблей.

Однажды, когда он шел в надводном положении, торопясь через Карибское море, из ниоткуда возникла «каталина». Она появилась в чистом голубом небе, и Бишоф успел заранее погрузиться. «Каталина» сбросила несколько глубинных бомб и улетела; видимо, горючее было на исходе.

Через два дня атмосферный фронт приблизился, небо затянули рваные облака, и Бишоф имел глупость расслабиться. Под прикрытием облаков их выследила другая «каталина», дождалась, когда U-691 выйдет на освещенную солнцем полоску моря, и спикировала, так что ее тень легла на мостик U-691. По счастью, Бишоф выставил двойное наблюдение за воздухом в солнечном секторе. На морском жаргоне это означает, что в любой конкретный момент времени два небритых, вонючих, голых по пояс загорелых матроса стоят на палубе и смотрят из-под руки в небо. Один что-то сказал недоумевающим тоном, и Бишофа это насторожило. Обоих наблюдателей разнесло ракетой. Еще пятерых подводников ранило артиллерийским огнем и ракетами прежде, чем Бишоф успел увести лодку на глубину.

На следующий день все небо от горизонта до горизонта обложили серые тучи. U-691 шла далеко от берега. Тем не менее Бишоф приказал старшему механику Хольцу подняться для начала на перископную глубину, внимательно изучил горизонт и, только убедившись, что никого нет, отдал приказ к всплытию. Задание было выполнено, они направлялись домой.

Через два часа из облаков вынырнула летающая лодка и сбросила на них узкое черное яйцо. Бишоф был на ходовом мостике, дышал свежим воздухом и успел крикнуть в переговорную трубу что-то про маневр уклонения. Мецер, рулевой, тут же переложил руль право на борт. Бомба зарылась в воду там, где только что была палуба U-691.

Так продолжалось, пока они не ушли далеко в океан. Кое-как дотянув до базы в Лорьяне, Бишоф с суеверным ужасом рассказал об этом начальству и услышал в ответ, что у противника появилась новая штуковина под названием радар.

Бишоф прочел разведданные: враг даже самолеты оборудовал этой дрянью! Они видят твой перископ!

Его лодка уже не крыса в темном погребе, а бескрылый слепень, ползущий по белоснежной скатерти в ярком дневном свете.

Дениц, дай ему бог здоровья, пытается строить новые лодки, которые могут все время идти под водой. Однако он должен выпрашивать каждую тонну стали и каждого инженера. А пока придумали временную меру, шнорхель: трубу, торчащую из воды. Она позволяет идти на дизельной тяге прямо под поверхностью. Шнорхель тоже видно на экране радара, но не так четко. Всякий раз, как U-691 всплывает более чем на час, Хольц приваривает к шнорхелю новые куски, стачивает старые, заматывает его резиной, которая должна поглощать радарные волны. Инженеры, установившие шнорхель в Лорьяне полгода назад, сейчас бы его не узнали: он эволюционировал, как землеройки эволюционировали в тигров. Если Бишоф приведет U-691 в порт, другие узнают о выдумках Хольца и несколько до сих пор не потопленных лодок смогут воспользоваться плодами эксперимента.

К черту. Вот так, наверное, офицеры гробятся и гробят людей: вспоминая прошлое, вместо того чтобы строить планы на ближайшее будущее. Для Бишофа подобные мысли ничуть не лучше онанизма. Надо сосредоточиться.

Можно не очень опасаться, что его потопят свои. Дениц отменил приказ, как только получил радиограмму с угрозой выдать в эфир информацию о золоте. Однако есть опасность, что какой-то корабль получил первый приказ и не получил второго. Следует быть начеку.

Та еще угроза. У Германии практически некому его топить. Думать надо про союзников. Они здорово разозлятся, когда поймут, что он два дня идет с их конвоем. Бишоф и сам злой как черт: конвой быстрый и все время делает зигзаги из соображений безопасности. Если U-691 не будет лавировать точно в унисон с кораблем, ее или раздавят, или заметят. Большая нагрузка на капитана и экипаж, заметный расход амфетамина из корабельных запасов. Зато они покрыли пятьсот миль! Скоро роковой Бискайский залив останется позади, справа будет Бретань и перед Бишофом встанет выбор: самоубийственный рывок через Ла-Манш, самоубийственный путь на север между Ирландией и Британией или самоубийственный крюк в обход Ирландии.

Разумеется, есть дружественная Франция, но от этой сирены надо всеми силами держаться подальше. Бишофу мало посадить лодку на мель у какого-нибудь безлюдного берега; он хочет привести ее на базу. Однако небеса над базами кишат «каталинами», а море освещено сатанинским светом радаров. Пусть лучше думают, что лодка идет во Францию, а он тем временем свернет в Германию.

По крайней мере так он считал два дня назад. Теперь неимоверная трудность плана его доканывает.

Тень корабля внезапно становится темнее и длиннее. Значит, либо земля заметно ускорила вращение и солнце светит теперь под другим углом, либо корабль поворачивает к ним. «Право на борт!» — тихо говорит Бишоф. Его голос по трубе попадает к человеку, который управляет рулем.

— Есть что в эфире? — спрашивает капитан.

— Нет, — отвечает функмаат.

Странно: обычно, когда корабли закладывают зигзаг, они координируются по радио. Бишоф поворачивает перископ и смотрит на транспорт, который по-прежнему надвигается. Проверяет курс: эта скотина повернула на целых девяносто градусов!

— Нас заметили, — говорит Бишоф. — Сейчас будем погружаться.

Однако, пока еще можно, он поворачивает перископ на все триста шестьдесят и убеждается, что мысленная карта конвоя верна. Да, все примерно так; ага, вот эсминец, справа, где он и думал. Бишоф останавливает перископ, дает пеленг цели. Торпедомаат повторяет цифры, вводя их в вычислитель системы наведения: новейшее, полностью аналоговое устройство. Бишоф командует: огонь, огонь, погружение. Все происходит почти так же быстро. Кузнечный хор дизелей, медленно доводивший их до умоисступления в последние два дня, сменяется неожиданной тишиной. Теперь они идут на аккумуляторах.

Как всегда бывает в таких случаях и как будет еще как минимум пятьдесят лет, аккумуляторы — барахло. Скорость лодки падает, и кажется, что конвой резко ускоряет ход. Сейчас эсминец может двигаться в пять раз быстрее подлодки. Это самое гадкое.

— Эсминец предпринял маневр уклонения, — говорит гидроакустик.

— Мы успели получить метеопрогноз?

— Вечером надвинется штормовой фронт. Завтра штормовая погода.

— Давайте попробуем продержаться до шторма, — говорит Бишоф. — А потом проведем эту банку с дерьмом через Ла-Манш прямо под жирной задницей Уинстона Черчилля, и если погибнем, то как мужчины.

Мощный грохот проносится по воде и достигает корпуса. Слышится жидкое «ура!». Они потопили еще корабль.

— Думаю, эсминец, — говорит гидроакустик, словно не веря своему счастью.

— Эти самонаводящиеся торпеды хороши, суки, — говорит Бишоф, — если только не поворачивают и не наводятся на тебя.

Один эсминец готов, три остались. Если потопить еще один, есть шанс уйти от оставшихся двух. Однако невозможно уйти от трех эсминцев.

— Не откладывай на потом то, что можешь сделать сейчас, — говорит он. — Перископная глубина! Посмотрим, что происходит, пока они не очухались.

Значит, так: один эсминец тонет, другой идет ему на помощь. Два других движутся туда, где U-691 была тридцать секунд назад, но медленно, потому что должны пробираться через конвой. Почти немедленно оба открывают огонь. Бишоф выпускает торпеды по эсминцу, который направляется к пострадавшему. Вода вокруг бурлит от снарядов. Он снова поворачивает перископ на полный круг, фиксируя в мозгу расположение кораблей.

— Погружение! — командует он. Тут ему приходит идейка получше.

— Отставить! Всплытие и полный вперед!

Сейчас другая команда перерезала бы ему глотку и сдалась. Однако эти ребята не колеблются: то ли они действительно его любят, то ли решили, что все одно погибать.

Двадцать секунд чистого ужаса. U-691 несется по поверхности, кренясь, как «мессершмитт», снаряды лупят по воде. Подводники высыпают из люков, похожие в свете дня на узников концлагеря, стараются не поскользнуться на палубе, которую качает то вправо, то влево, и зацепиться карабинами на страховочных линях за тросы, пока их не сбило с ног всплесками от снарядов. Они встают к орудиям.

Сейчас между ними и двумя эсминцами — большое транспортное судно. Короткая передышка. Бишоф в боевой рубке. Он разворачивается кормой и дает залп по третьему эсминцу, который отчаянно кружит, пытаясь уйти от самонаводящихся торпед.

Когда они наконец выходят из-за укрытия большого транспорта, Бишоф видит, что его мысленная картина конвоя более или менее точна. Он отдает приказ рулевому и машинному отделению. Раньше, чем эсминцы успевают открыть огонь, лодка занимает позицию между ними и большим транспортным судном: дряхлым океанским лайнером, наспех покрашенным в военный защитный цвет. Эсминцы не могут стрелять по нему, не разнеся к чертовой бабушке сотни своих же солдат. Но он-то может! Когда его люди видят над собой лайнер и смотрят через воду на бессильные эсминцы, они, кроме шуток, затягивают развеселую застольную песню.

U-691 сверху вооружена до зубов из-за угрозы с воздуха. Команда Бишофа бьет по эсминцам из всех больших и средних орудий, чтобы расчет палубной артиллерийской установки успел хорошенько прицелиться. При таком расстоянии есть опасность, что снаряд пройдет через корпус эсминца насквозь и не взорвется. Надо быть спокойным, не торопиться, целить в машинное отделение. Команда Бишофа это знает.

Артиллерийская установка выстреливает с грохотом, от которого чуть не лопаются барабанные перепонки. Снаряд несется над водой, поражает ближайший эсминец точно в котлы. Эсминец не взлетает на воздух, но замирает на месте. Они еще несколько раз стреляют по второму эсминцу.

Удается вывести из строя одно орудие и один бомбосбрасыватель глубинных бомб. Тут наблюдатели замечают в небе самолеты. Пора погружаться. Пока они не ушли на глубину, Бишоф в последний раз обводит сцену перископом и с удивлением видит, что эсминцу, который пытался уклониться от торпед, это таки удалось; по всей видимости, две повернули назад и вместо него поразили транспортные суда.

Опускаются сразу на сто шестьдесят метров. Эсминцы восемь часов бросают на них глубинные бомбы. Бишоф ложится вздремнуть. Когда он просыпается, вокруг рвутся глубинные бомбы, все отлично. Наверху, должно быть, темно и штормит. Плохая погода для «каталин». Он уклоняется от эсминцев, применяя (если совсем коротко) некоторые хитрости, которым научился на своей шкуре. Лодка тонкая, как вязальная спица и, если развернуть ее точно к радару или точно от него, практически не дает отражения. Надо только четко представлять себе, где ты относительно эсминцев.

Еще через час эсминцы прекращают охоту и уходят. Бишоф поднимает U-691 на шнорхельную глубину и направляет точно в середину Ла-Манша, как и было обещано. Он смотрит в перископ и убеждается, что погода, тоже как и было обещано, отвратная.

Эти сволочи воткнули в карту толстую красную булавку там, где эсминцы последний раз видели U-691. Час за часом они будут обводить булавку кругами все большего радиуса, охватывая все точки океана, в которых может быть сейчас лодка, исходя из их предположений о ее скорости. Число квадратных миль, которые надо прочесать, будет расти, как квадрат радиуса.

Идти через Ла-Манш под водой не получится: напорешься на какой-нибудь блокшип — старый корабль, затопленный бритами нарочно, чтобы здесь не ходили немецкие подводные лодки. Остается идти на поверхности, что к тому же значительно быстрее. Правда, возникает проблема самолетов. Самолеты ищут не саму лодку, маленькую и темную, а ее кильватерную струю. Струя белая и в спокойную погоду расходится на много километров. Сегодня за U-691 кильватерной струи не будет — вернее, будет, но она затеряется в случайном шуме куда более значительной амплитуды. Бишоф решает, что важнее пройти большее расстояние, нежели остаться незамеченным, поэтому поднимает лодку на поверхность и оттягивает дроссельную заслонку. Жуткий расход горючего; впрочем, его у U-691 на одиннадцать тысяч миль.

Примерно в полдень следующего дня U-691, борясь с жесточайшим штормом, пронзает Дуврский пролив и вырывается в Северное море. Она наверняка светится на всех радарных экранах Европы, но в такую погоду самолеты взлететь не могут.

— С вами хочет поговорить пленный Шафто, — докладывает Бек, вернувшийся на роль заместителя, как будто ничего не произошло. Война учит на многое закрывать глаза. Бишоф кивает.

Шафто заходит в кабину управления. С ним Роот в роли переводчика, духовного наставника и/или ироничного наблюдателя.

— Я знаю, куда мы можем отправиться, — говорит Шафто. Бишоф ошарашен. Он уже несколько дней не думает о том, чтобы куда-то отправиться. Концепция определенной цели практически выше его понимания.

— Какая… — Бишоф ищет слово, — трогательная забота.

Шафто пожимает плечами.

— Слышал, Дениц окунул тебя в дерьмо.

Бишоф с ходу оценивает народную мудрость американской деревенской метафоры.

— Да я и прежде был там. Только сейчас я стою на ногах, а до этого был вниз головой.

Шафто смеется. Они теперь друзья-приятели.

— Есть карты Швеции?

Идейка кажется Бишофу хорошей, но несколько бредовой. Временно укрыться на нейтральной территории — отлично. Однако скорее всего напорешься на подводную скалу.

— Вот здесь есть бухта, возле этого поселка, — говорит Шафто. — Мы знаем глубины.

— Откуда?

— Сами ж ее и промеряли, бля, камнем на бечевке, месяца два назад.

— До того, как оказались на загадочной подводной лодке, груженной золотом, или после? — спрашивает Бишоф.

— Незадолго до.

— Уместно ли мне спросить, как случилось, что рейдер морской пехоты США и капеллан австралийского экспедиционного корпуса проводили батиметрическую съемку в нейтральной Швеции?

Шафто не видит в вопросе ничего неуместного. После морфия у него отличное настроение. Он рассказывает очередную байку. Начинается она на норвежском берегу (сознательно не уточняется, как они там оказались) и состоит в том, как Шафто вел Еноха Роота и еще человек двенадцать, в том числе одного с серьезной рубленой раной (Бишоф поднимает брови), на лыжах через всю Норвегию в Швецию, пачками отстреливая немецких преследователей. После того как с немцами покончено, рассказ утрачивает динамичность. Шафто видит, что Бишоф теряет интерес, и пытается оживить повествование. Он описывает, как развивается гангрена у офицера, не поладившего с топором (насколько может заключить Бишоф, в нем подозревают немецкого шпиона). Шафто уговаривает Роота рассказать, как тот последовательно ампутировал офицеру ногу до самого паха. Как раз когда Бишоф проникается искренним сочувствием к бедолаге, история совершает крутой поворот: отряд добирается до рыбачьего поселка на берегу Ботнического залива. Гангренозного офицера сдают на руки местному доктору. Шафто и его товарищи укрываются в лесу, где завязывают сложные отношения с финским контрабандистом и его дочерью. Теперь ясно, что Шафто добрался до любимой части рассказа, то есть до финской девушки. До сих пор его повествовательный стиль был груб, прост и функционален, как внутренность подводной лодки. Сейчас он улыбается, рассказ обрастает художественными подробностями. Несколько подводников, более или менее знающих английский, заинтересовавшись, подходят ближе. Рассказ окончательно сворачивает не в ту степь и, хотя сам по себе весьма занятен, решительно никуда не ведет. Наконец Бишоф перебивает: «А что раненый?» Шафто хмурится и прикусывает губу.

— Ах да, — говорит он наконец, — лейтенант умер.

— Камень на веревке, — подсказывает Енох Роот. — Помнишь? Ты с этого начал.

— Нас забрала маленькая субмарина. Так мы оказались на Йглме и увидели подлодку с золотом. Чтобы войти в бухту, нашим подводникам была нужна карта. Поэтому мы с лейтенантом Роотом с обычной лодки промерили глубины камнем.

— И карта у вас по-прежнему с собой? — скептически спрашивает Бишоф.

— Не-а, — отвечает Шафто с развязностью, которая могла бы взбесить, исходи она от человека менее обаятельного. — Однако лейтенант ее помнит. Он здорово запоминает цифры. Верно я говорю, сэр?

Енох скромно пожимает плечами.

— Там, где я рос, единственным развлечением было запоминать число «π».