"Распутник" - читать интересную книгу автора (Грин Грэм)

3

Естественно — хотя, возможно, и не совсем корректно — предположить, что человеком, о чувствах к которому заявила Элизабет на встрече в Тонбридже, был Рочестер. Его поведение в роли претендента на ее руку отличалось смелостью, которую она не могла не оценить, особенно по сравнению с нерешительностью Хинчингбрука. Его отвага в битве при Бергене снискала всеобщее восхищение, и сейчас, в Ла-Манше, он вновь сумел отличиться.

Сама же по себе битва, растянувшаяся на четыре дня в начале июня, обернулась, увы, полным разгромом. Англичане потеряли пять тысяч убитыми и три тысячи пленными, а также восемь линейных кораблей. Прогуливаясь по Гринвич-парку, Пепис слышал «ровный гул канонады». Рочестер прославился, но многим другим повезло куда меньше — их репутация была погублена раз и навсегда. В этот ряд попали сам Албемарль, принц Руперт, Теддеман. Спрэгг был далеко не единственным, у кого нашлось дурное слово для собственных подчиненных. Албемарль написал домой, что никогда еще ему не доводилось командовать такими никчемными офицерами; лишь человек двадцать из них вели себя в бою по-мужски. На поле брани пали капитаны Бэкон, Тирн, Вуд, Мортхем, Уитти и Коппин. Сэр Уильям Клерк и сэр Кристофер Мингс, самые популярные в военно-морской среде флотоводцы, скончались от ран, а тело сэра Уильяма Беркли было выставлено на посмешище в Гааге в сахарном сундуке под корабельным флагом. Удаче предстояло улыбнуться англичанам уже в августе, но сейчас, в июне, казалось, что все надежды, связанные с этой войной, пошли прахом — надежды, уровень которых характеризуют слова сэра Томаса Клиффорда, адресованные Арлингтону с борта «Короля Карла»: «Каждый проникся духом решимости и флотской доблести; даже простые матросы говорят друг другу: "Мы разобьем их — сейчас или никогда!"»

Из четырехдневного «избиения младенцев», устроенного де Рюйтером, Рочестер вышел в ореоле вновь подтвержденной воинской доблести. Если бы какой-нибудь Гэдбери взялся составить ему гороскоп в эти дни, в предсказании едва ли фигурировали бы придворное распутство в узком кругу и предъявленные поэту позднее обвинения в трусости. Куда вероятней звезды пообещали бы ему женитьбу на западной наследнице. Конечно, его на свой лад влекло к этой романтичной и неискушенной девице, но не исключено, что на самом деле его легкомысленная душа нашла в ней идеальную пару, потому что, похоже, она все-таки имела в виду не Рочестера, когда в августе говорила лорду Хинчингбруку о глубоких чувствах, питаемых ею к другому мужчине. Куда большее подозрение должно пасть в этом плане на некоего Попхема, упоминаемого Пеписом в записи от 25 ноября:

И Элизабет, и Рочестер были молоды, хороши собой и умны; оба, не исключено, придерживались легкомысленной философии любви, однажды безупречно сформулированной самим поэтом:

Миг «длиною в жизнь» начался со своего рода повторного похищения (уже без помощи друзей) и тайного брака и в некотором смысле и впрямь продлился до гробовой доски. Сойдясь, они уже больше никогда не расставались. Она всякий раз дожидалась в деревне его возвращения вконец измотанным из цитадели порока; дожидалась, полная то нетерпения, то гнева, но неизменно дарующая прощение; он в Лондоне — в объятиях то какой-нибудь грязной шлюхи из притонов вокруг «Друри-лейн», то своей возлюбленной Элизабет Барри — никогда не забывал о том, что в его жизни есть жена. Это мучило его; он садился писать ей стихи то в состоянии слепого гнева, то, напротив, настроившись на мрачно-доверительные излияния; но это его к ней и приковывало — и, разбиваясь о скалы пьянства и похоти, все-таки докатывались до ее берега волны любви, празднично-прекрасные, пусть, увы, и замутненные:

Элизабет Малле, у которой «не осталось соискателей руки», прибыла ко двору в сентябре. Рочестер в это время еще, должно быть, оставался в море, но к ноябрю, когда она столь бесцеремонно обсуждала женихов со служанками, он уже вернулся. 15 ноября поэт был на балу в честь дня рождения королевы, который (в описании Пеписа) не мог не поразить по контрасту человека, только что побывавшего участником и свидетелем и чуть не ставшего жертвой четырехдневной бойни:

Это истерическое веселье выглядело повторением тех парижских балов, когда плясали так, «словно победа осталась за нами»; тем более что и на сей раз особых причин для ликования не было; правда, в августе удалось взять временный реванш за июньское поражение, однако уже в сентябре ситуация еще раз перевернулась, и уже не англичане блокировали голландское побережье, а голландцы — английское. Однако страдали от этого, терпя убытки, главным образом купцы — и хотя Том Киллигрю в присутствии поэта Кэрью бесстрашно заявил королю, что при дворе есть благородный и могущественный человек, пусть и находящийся нынче в опале, которому под силу исправить положение, и что имя этого человека Чарлз Стюарт, — мало кого в Уайтхолле волновали подлинно государственные вопросы.

Одним из этих немногих, судя по всему, был Рочестер. У него имелся боевой опыт — причем опыт не победы, а поражения, что, безусловно, куда поучительнее. Он покинул флот, но не ушел с воинской службы. Из архивов за 1666 год известно, что он получил под начало кавалерийский эскадрон.

Однако истинного сына Генри Уилмота изумлял, разумеется, не только контраст между битвами и балами. Куда разительнее было противоречие между надеждами старых «кавалеров» на Реставрацию и осуществлением этих надежд. Два прошения, поданные королю в августе и в ноябре того же года, наверняка должны были особо заинтересовать Рочестера. 10 августа королевский кравчий Джеймс Холсолл написал Джорджу Портеру (в Стоун-галлери в Уайтхолле), что миссис Картер — бедная женщина, с которой они повстречались за день до этого и которая, проживая ранее под общим кровом с миссис Эббот, принимала у себя Тома Блейна, Робина Киллигрю, сэра Роберта Ширли, мистера О'Нила (читатель помнит его как «мистера Брайана», написавшего письмо «мистеру Джексону»), Ника Арморера (спутника Генри Уилмота в бегстве из Эйлсбери), самого лорда Рочестера и многих других верных слуг короля и тем самым доказала преданность престолу, — сейчас буквально умирает с голоду. И было бы по-христиански поместить ее в больницу или снабдить хоть какими-нибудь средствами к существованию. И с ничуть не меньшим пафосом некто Джордж Миддлтон, старик из Хэмпшира, обратился с еще более ничтожной просьбой. Ему — в его семьдесят два года — хотелось всего лишь получить разрешение на дальнейшее пребывание в стране, а не отправиться в вынужденное изгнание за предполагаемую приверженность делу Республики. В прошении он утверждал, что предоставил его величеству приют после битвы при Вустере и, рискуя собственной жизнью, вызволил графа Рочестера из переделки после фиаско под Солсбери (имеется в виду заговор 1655 года).

Возможно, именно эти два случая, напрямую связанные с его отцом, пришли на ум Рочестеру, когда он писал «Историю безвкусицы»:

В эти месяцы, получив возможность наблюдать за «шалостями» двора, однако еще не начав принимать в них участие, Рочестер подавал, пожалуй, наибольшие надежды. Но черту под данным периодом его жизни подвела женитьба. В сентябре 1666 года у Элизабет Малле, по свидетельству Джорджа Картерета, не осталось соискателей руки. 29 января 1667 года она вышла за Рочестера. Почти наверняка замужество было именно таким внезапным и, не исключено, тайным, как ей и хотелось, потому что трудно поверить в то, что старый лорд Хаули и вечно поддакивающий ему Джон Уорр могли бы дать согласие на ее брак с бедствующим графом, который всего несколькими месяцами ранее тщетно надеялся поживиться золотишком и шелковыми сорочками у Бергенского причала. О том, что король оказал нажим в пользу нищего жениха, известно из письма от 15 февраля леди Рочестер бывшему наставнику ее сына сэру Ральфу Вернею, в котором она призывает его порадоваться, а главным образом поспособствовать «внезапной женитьбе моего сына Рочестера на мисс Малле вопреки ожиданиям ее опекунов. Король, слава Б-гу, весьма удовлетворен этим — и поженились они с августейшего благословения, хотя всех нас сейчас весьма тревожит вопрос о приданом. Предстоят переговоры с опекунами, и молодые нуждаются в помощи умного и знающего человека — такого, как Вы, сэр Ральф. Я, конечно, пошлю с ними стряпчего Кула и моего Кэри, но нужен и кто-нибудь, пользующийся большим авторитетом».

В феврале, через шесть дней после свадьбы, Пепис видел молодых в театре. Это был Герцогский театр — и давали там корнелевского «Геракла» в переводе с французского.