"Стихотворения" - читать интересную книгу автора (Чиннов Игорь Владимирович)

МОНОЛОГ (1950)

* * * Неужели не стоило Нам рождаться на свет, Где судьба нам устроила Этот смутный рассвет, Где в синеющем инее Эта сетка ветвей – Словно тонкие линии На ладони твоей, Где дорожка прибрежная, Описав полукруг, Словно линия нежная Жизни – кончилась вдруг, И полоска попутная – Слабый след на реке – Словно линия смутная Счастья – там, вдалеке… * * * К ночи мягче погода, Недалеко весна. Над трубой парохода Невысоко – луна. Дым нежней голубеет, Синим кажется мост. Искры легкие реют Где-то около звезд. Берег уже и тише, Тих синеющий сквер. А немного повыше – Скоро музыку сфер Мы, быть может, услышим. * * * Так посмотришь небрежно, И не вспомнится позже Этот снег неизбежный, Этот светленький дождик. Незаметно задремлешь, И не видеть во сне бы Оснеженную землю, Светловатое небо. Это радостный признак, Это – счастье, поверьте: Равнодушие к жизни И предчувствие смерти. * * * Петух возвещает, чуть свет, Что ночь позади; Кукушка – что столько-то лет Еще впереди. Куку или кукареку – Значенье одно: Что сыплется (будь начеку!) Струею зерно. Ты знаешь, есть птица одна, Она не поет: Лишь время, как семя, она Неслышно клюет. * * * В безветренных полях еще весна. Лишь одуванчик легкий облетает. И девочка крича бежит. Она Его пушок прозрачный собирает. А под вечер, еще едва видна, Растет Луна меж Марсом и Венерой, Еще почти прозрачная Луна – Как одуванчик светловато-серый. Давай по-детски верить что Луна – Его душа. Быть может, вновь приснится Нам нежная, небесная страна, Где даже одуванчик сохранится. * * * Яснее с каждым годом: да, провал Смешных попыток, тягостных стараний. Быть может, рок нам счастье обещал, Но, кажется, не сдержит обещаний. Так в незнакомом тесном ресторане Вдруг видишь, в зеркалах, просторный зал, Идешь – и убеждаешься в обмане: Всё те же люди, тот же тесный зал На ледяной поверхности зеркал. * * * В Булонский лес заходишь в декабре: Деревья в сизом, снежном серебре. И видишь, в довершение картины, Как будто наши, русские рябины – И чувствуешь, острее с году на год, Ту горечь терпкую холодных ягод. И рот кривишь. От этого всего – Оскомина. И больше ничего. * * * Шагаешь по мокнущей груде Безжизненных листьев, во тьме – И вдруг вспоминаешь о людях, Погибших тогда, на войне. И знаешь, что помнить не надо: Умершим ничем не помочь. И память – как шум листопада В глухую осеннюю ночь. * * * Вот, живешь: суета, нищета Только тщетно считаешь счета, Только видишь, что сумма не та; А умрешь – темнота, немота И такая, мой друг, пустота, Будто ночью под аркой моста. * * * Ночью мост рабочие чинили, Чтобы мчались по мосту скорей Деловитые автомобили Важных, обеспеченных людей – И другие, всяческих мастей, Например: тюремный (грузный, зычный, Ваше охраняющий добро), Или – юркий, беленький – больничный, Или – тот, умеренно трагичный, Скучный – похоронного бюро. * * * Кабак, завод, тюрьма, больница И даже – кладбище вблизи Нет, этот городок не снится, Не чудится. И по грязи Идут под барабан солдаты (Казарма – за углом сейчас). Они ни в чем не виноваты, Но их убьют. Иль, в добрый час, Они других убьют. Трезвонит Звонарь над лучшим из миров, И так невозмутимо гонит Хозяин на убой быков. * * * Немного рыбы и немного соли На медленном огне – какая скука! Живая рыба корчилась от боли, Старуха злилась, плакала от лука, Над луком, над стручком засохшим перца, Багровым, как запекшаяся рана, Морщинистым, как маленькое сердце, Увядшее у газового крана От жара, холода и равнодушья: Сухое сердце той, худой, убогой, Открывшей, словно рыба, от удушья Бескровный рот и поминавшей Бога… А дальше что? Что Бог – благой и кроткий, Что грешников поджаривают черти, Что в тишине чадит на сковородке Немного жизни и немного смерти. * * * Мальчик бился над задачей, Верил, что найдет ответ, Не мирился с неудачей – А в задаче смысла нет. От других отнять – и что же? Общий жребий разделить: Состояние умножить, Да и голову сложить… Уравнений интересных, Мальчик, больше не решай: Слишком много неизвестных – Счастье, истина, душа… Ничего не надо больше, И не все ль тебе равно, Что поменьше, что побольше, Что равно, чему равно… * * * – А помнишь детство, синий сумрак, юг, Бессонницу и тишину – часами, – Когда казалось, будто понял вдруг, Почти умея выразить словами – О чем звезда мерцает до утра, О чем вода трепещет ключевая, О чем синеют небо и гора, О чем шиповник пахнет, расцветая… ЧИТАЯ ПУШКИНА Порой, читая вслух парижским крышам Его стихи таинственно-простые, В печали, ночью, в дождь – мы видим, слышим (В деревне, ночью, осенью, в России): Живой, знакомый нам, при свечке сальной Свои стихи негромко он читает, И каждый стих, веселый и печальный, Нас так печалит, словно утешает. И кажется – из царскосельской урны Прозрачная, хрустально-ключевая Течет струя свободно и небурно, Курчавый облак ясно отражая. И полной грудью мы грустим – но счастьем, Как вдохновеньем, безотчетно мудрым Наполнен мир, и стоит жить и, настежь Открыв окно, дышать парижским утром. * * * В такой же день, весной, с тобой вдвоем, Впервые говоря о нашем общем, Мы шли… А после – каждый о своем: Я говорил, порой, бессвязно, в общем, А ты не слушала… Но в смертный час В непонятом, в неразделенном, в личном Таким ненужным станет все для нас – Бессмысленным, бесцельным, безразличным. И лишь одно на свете – мы вдвоем, Совсем одни, совсем одно друг с другом, Таким же, как сегодня, теплым днем, И радуга непрочным полукругом Стоит вдали… * * * Влюбленные целуются опять На влажной от дождя скамейке. В косом луче развившаяся прядь Свисает в виде смуглой змейки. С тяжелых роз стекают на ладонь Прозрачно-выпуклые слезы. В изгибах уха – розовый огонь Слегка похож на завязь розы. * * * Опять подымается ветер, Опять лиловеет восток, И в сумраке еле заметен Летящий опавший листок. (Листок за листком пролетает.) Опять начинает светать, Опять мы встаем – и считаем, Что все повторится опять. Опять мы заводим пружину Часов на положенный срок, Опять мы бросаем в корзину Один календарный листок. * * * Скучная желтеет речка, Тусклая намокла рожь. Все-таки – ничто не вечно, Скоро перестанет дождь. Мокнут над оврагом избы, Никнет над колодцем жердь. Что же! Даже этой жизни Хуже, хоть немного, смерть. * * * Наклонись над рекой, погляди: Тень твоей головы и груди Неподвижна, как если бы в пруд Ты гляделся; а воды текут Мимо тени, тебя и всего, Мимо светлого дня твоего. Только – сердце боится слегка: Есть на свете другая река, Уносящая солнечный день, И твою мимолетную тень, И тебя самого заодно На глубокое, темное дно.

* * * В стакане стынет золотистый чай, Чаинка видит золотой Китай. Желтеет чай, как Желтая Река, И тает сахар, словно облака. Кружок лимона солнцем золотым Просвечивает сквозь легчайший дым. Легчайший пар напоминает ей Туман прозрачный рисовых полей. И ложечка серебряным лучом Упала в золотистый водоем, Где плавает чаинка, где Китай, Блаженный край, ее недолгий рай. * * * В углу, над шкафом, от стены Кой-где отпала штукатурка, И пятна плесени видны. А я гляжу и вижу турка В высокой феске, на коне, Кривой залив, луну над мысом. Я пятна на сырой стене Каким-то наделяю смыслом. А в окнах тает полутьма, И возникает панорама: Там – тучи, площади, дома, Зелено-бурый купол храма, Пятно расплывчатой зари, Сырая празелень и гнилость. Все – пятна плесени. Смотри: И штукатурка отвалилась. * * * Я слышал где-то анекдот: Спешит по делу пешеход Весенним полднем городским. А некто семенит за ним И говорит, неясно, в нос: – Простите. Маленький вопрос: Вы верите, хоть иногда, В загробный мир, скажите, да? – И ждет. И, получив в ответ Слегка рассеянное «нет», Бормочет грустно: – Очень жаль! И, закрутившись, как спираль, И делаясь совсем сквозным, Рассеивается, как дым. Ну вот и всё. Ведь если вдруг Ты скажешь, поглядев вокруг, Что ты не веришь в этот мир, Мир не уйдет, как дым, в эфир. * * * Быть может, в мире всё иначе, Быть может, мир совсем другой, И всё вокруг не больше значит, Чем бред, воображенный мной, – И только вихри электронов, Как заведённые, кружат? И нет ни этих старых кленов, Ни девушки, входящей в сад… Но вот, сейчас, я прижимаю Мою щеку к твоей щеке, И ты, простая и живая, Стоишь со мной, рука в руке. Все достоверно, все понятно: Желтеют клены, воздух тих, А небо – синее, как пятна Чернил на пальчиках твоих. * * * Нам кажется, все ясно, очень просто: На уличной скамейке рядом с нами Худой старик, замученный работой, Сидит, согнув сутуло позвоночник, Глядит на заскорузлые ладони. Не позвоночник, а тростник прибрежный Сгибается; не линии ладоней, А ветки почернелые деревьев (На фоне желтоватого заката) Потрескались под градом и под ветром. Не сердце бьется, а морские волны, Не кашель, а раскаты громовые, И не озноб, а Млечный Путь проходит Насквозь пронизывающей струею. А может быть, он спит в своей постели, С женой бранится иль гниет в могиле. * * * Трепещут судорожные зарницы, И парус падает косым углом, И свет и тень, взлетев, упав, как птицы, Подрагивают сломанным крылом. Протрепетал дымок – и вот струею Кровавой льется тень от фонарей. А по реке проходит дрожь порою, И бьется парус (но слабей, слабей). Как будто чьи-то длинные ресницы Ещё подергиваются, – пока Вослед дымку косая тень ложится, Густая тень сочится вдоль виска. * * * Солнечная зыбь на реке, Солнечная рябь на листве. Тени от ветвей на песке, Стая голубей в синеве. Рыба сторожит червяка, Пестрая сияет река. Тень от моего поплавка Синью отливает слегка. Может быть, когда я умру, Может быть, тогда я пойму Легкую, простую игру – Солнце, полусвет, полутьму… * * * Ночами едет сквозь зыбкий сон За тенью клячи – тень телеги, И тени ворон со всех сторон В лучах луны, в налетевшем снеге. Как будто душу мою везут Из царства теней – в царство теней. Змеиную тень бросает кнут, Возница сам – не бросает тени… Быть может, это и наяву Меня везут, и страшно ехать, И я напрасно тебя зову, И голос твой – неживое эхо. * * * Он тоже один исходил Глухие, туманные дали Но если он их разбудил… Но если они отвечали… Но если, меж тихих полей, В тревоге, в тоске промедленья, Быть может, услышал Орфей Ответ, и призыв, и томленье… И длятся ночные мечты: Как будто скала раскололась, Как будто услышал и ты Дрожащий, надтреснутый голос, Надрывный, прерывистый звук, Призывные, слабые крики… Светает. Как тихо вокруг. Не жди, не зови Эвридики. * * * Бывает, поддашься болезни, Так долго в больнице лежишь И просишь здоровья и жизни, И вот, на рассвете, сквозь тишь – Как будто бы голос далёкий (Не знаю, не спрашивай – чей) Такой отзывается мукой – Страшнее больничных ночей… И скорбью, и болью о мире (Ты смотришь, платок теребя) Иное, нездешнее горе, Как счастьем, пронзает тебя… О чём ты? – Лицо исказилось, И жилка дрожит на губе. Напрасно тебе показалось, Что кто-то ответил тебе. * * * Вот, опять вдали кряхтенье Жабы. Жабе не до сна. Верно, в прежнем воплощенье Соловьем была она. Вот, кряхтит в ночном просторе. Непонятна речь ее. Иль выплакивает горе, Горе личное свое? Иль про горе мировое Наше общее твердит? Иль о счастье быть живою Как умеет говорит? Иль, быть может, словно лебедь, Плачет, покидая свет? Или бредит (как не бредить?) Тем, чего на свете нет? * * * Какой глубокий, неземной покой: Улыбка не мелькнет, слеза не брызнет. Задумчиво-взыскательной душой Она такой хотела быть при жизни. И я смотрю, какая чистота В ее спокойном, строгом совершенстве, И кажется, что смерть совсем проста. А лоб под венчиком так детски женствен, Так странно жив. Не тяжело смотреть, И пальцы тонкие не страшно трогать. Ее черты одушевила смерть, Нездешняя, задумчивая строгость. * * * Стоим, молчим. Неясное мерцанье Жемчужной ризы. Плащаница, грусть. Быть может, нет ни райского сиянья, Ни ада, ни чистилища (и пусть…). Такой неясный Лик, неяркий венчик – Но я живу совсем другой мечтой: Сулит другое светло-серый жемчуг, Мерцая серебристой чистотой. Там будет утро, и роса, и слизни На влажных листьях, серебристый дождь, Туманный свет – нежней, чем в этой жизни Мерцающих, полупрозрачных рощ… * * * Этот мир, тускловатый и тленный, Этот город и эта зима – Только тени на стеклах вселенной, Светотень в мировом синема. Это – светом прикинулась тьма. Но неважно. Важней, что порою Мы, глаза прикрывая рукою И впадая почти в забытье, Вспоминаем и видим другое, Необманчивое бытие. * * * Снова тот же ветер веет. Да, опять начало мая. Только – сердце вдруг мертвеет, Что-то смутно понимая. Снова та же птица реет. Что там, в небе? Жизнь иная? И душа на миг стареет, Что-то смутно вспоминая… * * * Порой замрет сожмется сердце, И мысли – те же всё и те: О черной яме, «мирной смерти», О темноте и немоте. И странно: смутный, тайный признак – Какой-то луч, какой-то звук – Нездешней, невозможной жизни Почти улавливаешь вдруг… * * * Медленно меркнет мой путь. Боли не выскажу людям. Боже, я петь не могу, Сердце смолкает мое. Счастье мерцало и мне – Канула капля слепая. Слабая мгла глубока, Рано – Смеркается – Смерть. * * * Быть может… (Неясные звезды, Туманный, мерцающий свет.) Быть может, ты все же услышишь Когда-нибудь чей-то ответ: На смутную жалобу эту, На грусть (ни о чем, обо всем), – Ответ, непонятно далекий, В холодном тумане ночном. * * * Какой неудержимый ливень! Закрой окно. Темнеет день. Сильнее, шире и бурливей Кренится за стеклом сирень. Уже кончается, скудеет (Вся жизнь так грустно-коротка), И капли на стекле редеют, От сумрачного ветерка Неудержимо исчезают. Теперь, когда их больше нет, Теперь – яснее проступает За ними этот слабый свет. * * * Озаренное небо, и птицы летят. Что я знаю – о жизни, о смерти, о Боге? Что мы знаем? – Я помню такой же закат. Помню палубу, даль, словно берег пологий… С нами ехал ребенок, печальный, слепой От рожденья, с бесстрастьем в невидящем взоре, Чутко слушал… Как смутно шумит за кормой Голубое, слепому незримое море…