"Рукописи не возвращаются" - читать интересную книгу автора (Арканов Аркадий)17Прием господина Бедейкера в редакции журнала «Поле-полюшко» состоялся в 17.30 того же дня. К этому времени фанберрского гостя уже ждали все сотрудники редакции и приглашенные. В последний момент стало известно, что не приедет Н.Р. Многие облегченно вздохнули, полагая, что отсутствие Н.Р. создаст во время приема и банкета непринужденную обстановку. Все толпились в конференц-зале, украдкой поглядывая на расставленные в виде буквы «Т» столы с угощениями и напитками. — Теперь так, — приставал к Индею Гордеевичу известный в Мухославске писатель-почвенник Ефим Дынин, — а ежели я, к примеру, спрошу его про Общий рынок? Запросто спрошу, напрямки. Тогда что? — О чем угодно, — советовал Индей Гордеевич, — только не об Общем рынке. Публицист Вовец, успевший к этому времени по-тихому опрокинуть бокал сока под болгарский огурчик, встрял с шуткой: — А вы его спросите, почем помидоры на Общем рынке, так? — Какие помидоры? — не понял шутку Дынин. — Да это шутка, так? — захохотал Вовец. — Шутка! — С шутками тоже поосторожнее, — строго заметил Индей Гордеевич. — А если я, к примеру, спрошу, как у них с крупным рогатым скотом? Запросто, напрямки, а? — У них хорошо с крупным рогатым скотом, — скрывая раздражение, ответил Индей Гордеевич. — А если не о чем спрашивать, то лучше помолчать. Художник Дамменлибен только что повесил на стену игривый коллаж-монтаж и, стоя рядом, наблюдал, какое впечатление коллаж-монтаж производил на присутствующих. Затея Дамменлибена представляла собой красочное панно на темы «Вальпургиевой ночи» в воображении художника. Лица сотрудников и писателей, вырезанные из фотографий, были приклеены к мужским и женским телам, взятым из полупорнографических журналов. В самом центре панно плотоядно улыбающийся Алеко Никитич с телом культуриста-производителя взирал на Глорию с ярко выраженными русалочьими бедрами. Образы не соответствовали оригиналам, и все спрашивали у Дамменлибена, что он хотел этим сказать. — Б-б-леск! — хохотал Дамменлибен. — Дико смешно! — Ты все-таки, Теодор, зад Глории заклей, — советовал Индей Гордеевич, — она может обидеться. — Ч-че-п-п-уха! — кричал Дамменлибен. — Вы мою Нелли знаете она умная женщина все свои люди а как Ригонда? — Ригонда ничего, — довольно ответил Индей Гордеевич, ища глазами Ригонду, которая кокетничала в углу с Бестиевым. Тело Ригонды было взято из рекламы женских колготок во французском журнале «Она». Поэт Колбаско и Людмилка были изображены под роскошным одеялом, изо рта у Колбаско торчал пузырь с надписью: «Ку-ку!». Группа развратных фигур с головами Ольги Владимировны, вахтерши Ани, жены Свища и жены Зверцева танцевала вокруг сатирика Аркана Гайского, у которого на самом интересном месте висел большой амбарный замок. Почвенник Ефим Дынин после долгих поисков нашел наконец свое лицо, смонтированное с конской фигурой, снабженной всеми конскими деталями. — Непохоже, Теодор, — корил он Дамменлибена, — совсем непохоже. — Д-да б-б-рось ты Фимуля! — кричал художник. — Ты же т-т-талантливый писатель! Публицист Вовец, пользуясь неразберихой, хватанул еще бокал сока и хотел уже было наполнить следующий, как в конференц-зал вбежал возбужденный Свищ и прошептал таинственно: — Приехали! Все присутствующие, в том числе и недовольный Вовец, направились к дверям встречать господина Бедейкера. Улыбающийся, хорошо пахнущий, в шикарном темно-синем костюме господин Бедейкер вошел в редакцию в сопровождении Алеко Никитича в строгом черном костюме и Глории в вишневого цвета бархатном платье. Алеко Никитич представил Бедейкеру собравшихся, и все проследовали в конференц-зал. — О-о! — обрадовался Бедейкер, увидев коллаж-монтаж. — Русский эротик! Алеко Никитич, для которого панно явилось полнейшей неожиданностью, гневно взглянул на Дамменлибена и, улыбаясь, сказал Бедейкеру: — Домашнее баловство в узком кругу… — О-о! — закричал Бедейкер, узнав на панно Глорию. — Грандиозно! — Он сравнил изображение с Глорией. — Фэнтэстик! Завидую! — Последнее уже относилось к Алеко Никитичу. — Шутливая гипербола, — нараспев произнес он. — О-о! — изумился Бедейкер, обнаружив Ефима Дынина с конской фигурой. — Кентавр! — Очень приятно, — смущенно поклонился Дынин. — Ефим Дынин, почвенник… — Наш крупный прозаик, — представил его Алеко Никитич. — Земной художник, пахарь… — Это видно! — сказал Бедейкер, указывая на конскую фигуру писателя-почвенника. — Эротическая тема… Наш журнал серьезно изучает этот вопрос… — Мы тоже, — сказал Алеко Никитич, уничтожая взглядом Дамменлибена. А вот и автор! — О-о! — обрадовался Бедейкер. — И давно это у вас? — Мы, господин Бедейкер, — гордо и неожиданно четко сказал Дамменлибен, — когда на территорию Германии вошли, немок не трогали… — Господин Бедейкер, — пригласил Алеко Никитич, — прошу за стол! Чем богаты, тем и рады! За горизонтальную часть Т-образно составленных столов сели господин Бедейкер, Глория, Алеко Никитич, Ригонда и Индей Гордеевич. В непосредственной близости от них за вертикальной частью расположились сотрудники редакции и гости первой гильдии. В самом конце устроились машинистка Ольга Владимировна, вахтерша Аня и гости второй гильдии. Столы ломились от еды и разноцветных соков, разлитых по кувшинчикам и графинам. — Попрошу наполнить! — встал Алеко Никитич. — А кто уже наполнил? — пошутил Вовец. — Того попрошу помолчать! — не понял шутки Алеко Никитич. Вовец недовольно хрустнул болгарским огурцом, и наступила тишина. — Уважаемый господин Бедейкер! — провозгласил Алеко Никитич. Дорогой Чарльз! Год назад в далекой, но теперь уже близкой нам Фанберре ты изъявил желание продолжить нашу дружбу в Мухославске. Сегодня твое желание сбылось. Это еще раз говорит о том, что при наличии доброй воли и непредвзятого отношения к существующей действительности нет никаких преград на пути к взаимопониманию и взаимопроникновению на основе взаимодоверия и взаимоуважения. Жители Мухославска с пристальным вниманием и глубоким интересом следят за развитием австралийской литературы, а в книжных магазинах Фанберры произведения наших мухославских авторов не залеживаются. У вас есть что посмотреть, а у нас есть что показать. Наши взаиморазногласия разделяет экватор, но наши взаимосимпатии соединяет меридиан. Успехов тебе, Чарльз! Процветания твоему журналу! Мир твоему дому! «С ответной речью выступил г-н Бедейкер. Речи руководителей двух журналов были выслушаны с большим вниманием и неоднократно прерывались аплодисментами». (Из газеты «Вечерний Мухославск»). Банкет продолжал развиваться по присущим ему законам, и уже через полчаса все вдруг разом громко заговорили. Каждый брал слово и, пытаясь перекричать остальных, говорил о своем. Бедейкер оказался большим любителем соков и закусок. Вскоре один свой глаз он положил на Ольгу Владимировну, а другим бесконечно подмигивал жене Свища, которая, посчитав это правилом хорошего тона, тоже стала подмигивать Бедейкеру. Сам же Свищ, полагая, что Бедейкер дружески подмигивает ему, начал отвечать тем же, чем вызвал у Бедейкера нехорошие подозрения. Подозрения усугубились еще и тостом, с которым Свищу удалось прорваться. — Друзья мои! — сказал Свищ, излучая ласку. — Предлагаю выпить за нашего наставника, которого мы между собой величаем Никитичем, и за его обаятельную женушку! Им мы обязаны журналом нашим замечательным, яствами сегодняшними неописуемыми, гостем нашим ласковым! Урашеньки! Гип-гип-урашеньки! — И Свищ, пригубив бокал с соком, подмигнул Бедейкеру. «Дамы пьют стоя, мужчины — на коленях, так?» — пошутил с другого конца стола Вовец». (Из анонимной записки на имя Н.Р.) — Скажите ему, чтобы прекратил! — прошептал Алеко Никитич Индею Гордеевичу. — Слушай, Бедейкер! — неожиданно возник Ефим Дынин. — Вот я тебя запросто спрошу, напрямки: почему ты почвенников не печатаешь? Переводчица, схватившая было кусок холодца, положила его обратно на блюдо и перевела вопрос Бедейкеру. А Дынин настаивал: — Мне твои шиллинги не нужны. У меня, слава богу, коровенка есть и свинки бегают, но почему ты почвенников не переводишь? Бедейкер постучал вилкой по бокалу. Алеко Никитич сделал то же самое. Наступила относительная тишина, в которой повисла фраза Ольги Владимировны: «А он мне нравится!». — Господа! — с трудом поднялся Бедейкер. — У вас, как я слышал, лежит интересное произведение, которое может иметь успех у нашего читателя… Дорогой Алеко! Пользуюсь случаем и большим количеством людей и грошу тебя передать в мой журнал эту рукопись. — Слушай, Бедейкер! — хлопнул его по плечу Ефим Дынин. — А ты мне на вопрос не ответил. Почему ты почвенников не печатаешь? — Во-первых, Чарльз, — с дипломатическим дружелюбием сказал Алеко Никитич, — нехорошо выведывать редакционные тайны, а во-вторых, вопрос с публикацией этого произведения еще не решен… — Это чудо, господин Бедейкер! — буквально зашлась Глория. Австралия будет в восторге! Алеко Никитич под столом наступил ей на ногу и продолжал: — У нас и без того много талантливых писателей. Бестиев, к примеру, сейчас закончил интересную повесть… — Спасибо! — сказал Бедейкер. — Наш читатель знает имя Бестиев… — Могу взять псевдоним! — подскочил Бестиев. — Волков… Чем плохо? А? Ну чем плохо-то? — Как волков ни корми, он все в лес смотрит! — сострил Колбаско. — Пошли танцевать, господин Бедейкер! — вдруг вскочила со своего места Ольга Владимировна. — «Я цыганочку свою работать не заста-а-авлю…» И, тряся плечами и грудью, Ольга Владимировна стала надвигаться на Бедейкера. Алеко Никитич захлопал в ладоши, отметив находчивость редакционной машинистки, и еще раз мысленно пообещал ей посодействовать в вопросе отдельной квартиры. Все хлопали до тех пор, пока Ольга Владимировна вконец не затанцевала господина Бедейкера. И когда он, обливаясь потом, приложился к ее руке, она неожиданно притянула его за уши и впилась отчаянным длительным поцелуем одинокой женщины. — За простых работников журнала! — заверещал Аркан Гайский. — Без них мы — ничто! За Ольгу Владимировну! А Ольга Владимировна внезапно побледнела и выбежала из конференц-зала. Включили магнитофон, и начались танцы. Жена Свища выбрала Алеко Никитича. Свищ — Глорию. Индей Гордеевич пошел с Ригондой. Остальные — кто с кем. — Прижми меня, Индюша, — прошептала Ригонда. Но, странное дело, Индей Гордеевич почувствовал прежнюю индифферентность по отношению к супруге. Он танцевал с ней, смотрел на нее совершенно спокойно, прижимал по ее просьбе, но никаких возбуждающих токов не получал, да и, очевидно, не продуцировал. — Труп! — сказала Ригонда и освободила его от обязанности партнера. Индей Гордеевич сел опять за стол, пожевал цыплячью ножку и начал тупо наблюдать за вихрем невероятнейших сексапильных па, которые Ригонда выделывала с Бестиевым. Но Индея Гордеевича это вовсе не волновало. «Вот и опять», — подумал он. Свищ наяривал вприсядку под Тома Джонса. Прием по случаю приезда господина Бедейкера постепенно обрел непринужденность. Самого высокого гостя атаковали хозяева. «У вас легко, — говорил Гайский, — у вас все можно. А у нас сатирикам трудно. Душат. Завидуют. Надо иметь большое гражданское мужество». (Из анонимной записки на имя Н.Р.) — А у меня, — Вовец опрокинул рюмку, — есть некие претензии к вашему Кортасару. — Кортасар не их, — сказала переводчица, — Кортасар латиноамериканец. Бедейкер кивнул. Колбаско воровато гладил под столом руку переводчицы и взрывался каламбурами. Вахтерша Аня внесла из подсобки раскаленный самовар и стала обносить гостей чаем, ошпаривая и обливая танцующих. — А-а-а! — доносилось из коридора. — А-а-а! — Ольга Владимировна лишнее перетанцевала. Надо ее успокоить, доверительно сказал Алеко Никитич жене Свища. — Я ее отвезу домой! — обрадовался Аркан Гайский и выскочил в коридор. Через короткое время опять из коридора раздалось душераздирающее «а-а-а!», и в конференц-зал вбежал красный Гайский. — Кусается, стерва! — сказал он, рассматривая следы зубов Ольги Владимировны на своем левом предплечье. — Теодор, — обратился Алеко Никитич к Дамменлибену, — уложите ее в моем кабинете. Господин Бедейкер вдруг встал и попытался направиться к выходу. Бестиев подскочил к нему и, взяв под руку, повел в сторону туалета. — Его надо отправить в гостиницу, — сказала переводчица. — Он устал. — Я тоже так думаю, — зевнул Алеко Никитич, обращаясь к Индею Гордеевичу. — Берите Ригонду, проводим Чарльза, а потом мы с Глорией подбросим вас домой. Ведя господина Бедейкера из туалета, Бестиев снял с себя маленький медный крестик, купленный им за двадцать крон в Праге, и почти насильно надел его на шею дорогого гостя. — Мой презент! — говорил он. — Память! Чистое золото! Мы все христиане. Когда они вошли в конференц-зал, Бедейкер бросился к своему объемистому портфелю и вынул из него красивую довольно большую коробку. — Мой презент! — Бедейкер протянул Бестиеву коробку. — Магнитофон! Четыре скорости! — Мы все — христиане! — Ну, спасибо, — сиял Бестиев. — Надо же! Ну, спасибо! Я-то ему золотой крестик просто так подарил, а он… Надо же! — Бестиев такой же христианин, как я римский папа! — сказал Аркан Гайский на ухо Вовцу, но так, чтобы слышали все остальные. Предприимчивый Колбаско мгновенно снял с руки часы «Слава» и защелкнул их на правом запястье Бедейкера. — Мой презент! — Он поднял руку Бедейкера с подаренными часами так, как поднимает рефери на ринге руку победителя. — На двадцати семи камнях! Индей Гордеевич сбегал в свой кабинет и приволок большой бюст Горького. — Мой презент! — сказал он и поставил Алексея Максимовича к ногам Бедейкера. — Это редакционный бюст, — уточнил Алеко Никитич. — Наш презент! — поправился Индей Гордеевич, глядя на портфель австралийца. Свищ отцепил от жены брошь и приколол ее на лацкан господину Бедейкеру. — Наш презент! — поцеловал он гостя. — Супруженьке. «А, хрен с ним! — крикнул Ефим Дынин и преподнес господину Бедейкеру вынутую из кармана пиджака небольшую икону XVI века. — Молись, брат, да помни почвенников!» (Из анонимной записки на имя Н.Р.) Растроганный Бедейкер улыбался и кланялся, принимая эти проявления искренней дружбы и расположения, повторяя бесконечно: «Спасибо, спасибо», — но из своего портфеля больше ничего не доставал. — В таком случае поехали, — сказал Алеко Никитич переводчице. Бедейкер и переводчица сели в выделенную гостю «Волгу», а Алеко Никитич с Глорией — в «Волгу» редакционную. Минут через пять появился Индей Гордеевич. — Ригонда еще потанцует, — сказал он, усаживаясь. — Ее Бестиев проводит. Прошел приблизительно час. Бедейкера благополучно сопроводили до гостиницы и завезли домой Индея Гордеевича. — Ты отдыхай, — задумчиво сказал Алеко Никитич Глории, — а я заеду в редакцию, молодежь разгоню… Конференц-зал опустел. За столом ел и пил Вовец, полемизируя с разомлевшим Колбаско. — Мне твои подачки не нужны, — говорил Вовец. — Я прекрасно помню, что должен тебе шесть сорок. И я их к зиме тебе отдам. — Кому должен — прощаю! — отвечал Колбаско. — Унижения не терплю! — говорил Вовец. — К зиме все отдам до копейки! — Кому должен — прощаю! — отвечал Колбаско. — А за это могу и по роже! — говорил Вовец. — Кому должен — прощаю! — отвечал Колбаско. — Почему вы не идете домой? — спросил Алеко Никитич, сдирая со стены коллаж-монтаж Дамменлибена. — Мы отпустили Аню, — сказал Вовец, — и остались на ночное дежурство, чтобы ничего не случилось… — Ступайте домой! — почти приказал Алеко Никитич. — Несотрудникам запрещено находиться в помещении редакции в нерабочее время! Колбаско, пошатываясь, встал. — Я не могу идти домой, Алеко Никитич… Мне все там… напоминает об утраченном счастье… — Не распускайте нюни, Колбаско! Проявите такое же мужество в жизни, какое вы проявляете в поэзии. Позвоните Людмилке и не валяйте дурака… Давайте я наберу номер… Они прошли в незакрытый кабинет Индея Гордеевича. Когда в трубке послышался сонный женский голос, Алеко Никитич передал трубку Колбаско и шепнул: — С богом! — Людмилка! — сбивчиво заговорил Колбаско. — Это я… Это я, Людмилка!.. Я!.. Я сейчас приеду и заберу тебя!.. Людмилка?.. Это я!.. Я абсолютно трезв!.. Мы с Алеко Никитичем принимали Бедейкера из Фанберры… Спешу к тебе!.. Спе-шу!.. Колбаско положил трубку. — Ну? — нетерпеливо спросил Алеко Никитич. — Вы ее не знаете, — захныкал Колбаско. — Она гордая… Она ни за что не вернется… — Женщины любят силу, Колбаско. Оторвите ее от матери… — Прямо сейчас? — Да. Прямо сейчас. Поезжайте и оторвите. Алеко Никитич привел Колбаско в конференц-зал. Вовец ел и пил, получая несказанное удовольствие. — Не желаете? — предложил он Алеко Никитичу тоном хозяина. — Вовец, помогите Колбаско добраться до Людмилки, — сказал Алеко Никитич. — Унижаться? — спросил Вовец, явно не желая вылезать из-за стола. — Это их дело. Давайте, Вовец. Вовец нехотя встал. — Ну, что? Посошок? — тоскливо сказал он. — Никаких посошков! Марш домой! — Ах, так! — оскорбился Вовец. — Ноги моей больше не будет в этом доме! Позовете еще! Белого коня пришлете! А я вам вот покажу! — Позовем, позовем, — говорил Алеко Никитич, подталкивая обоих к выходу. — И коня белого пришлем… — А вот я вам покажу! — кричал Вовец. — А вы нам вот покажете, — соглашался Алеко Никитич. Решив объявить вахтерше Ане выговор в приказе за самовольную отлучку, он направился в подсобку посмотреть, выключены ли краны газовой плиты. Проходя мимо своего кабинета, он захотел удостовериться в том, что кабинет заперт, но дверь неожиданно поддалась, и, когда Алеко Никитич щелкнул выключателем, то увидел картину, поразившую его в самое сердце, заставившую разочароваться коренным образом в таких понятиях, как «дружба», «благодарность», «человеческое отношение», и предрешившую в конце концов его дальнейшую судьбу главного редактора журнала «Поле-полюшко». На черном кожаном диване, рядом с глубоко спящей машинисткой Ольгой Владимировной, храпел в одних трусах, но при пиджаке с галстуком, художник Теодор Дамменлибен, положив волосатую ногу на стол Алеко Никитича. С-с-с… Вот оно что! Друг семьи!.. На редакционном кожаном диване!.. Использовав опьянение!.. По-воровски!.. Эх, Ольга Владимировна!.. И это в тот момент, когда вам по-отечески уже почти поставили вопрос о предоставлении отдельной квартиры!.. С-с-с… В кабинете старого дурака Алеко! А если бы заглянул сюда господин Бедейкер!.. Вот уж достойный материальчик для белогвардейской газетенки!.. И, не помня себя от гнева, брезгливости и разочарования, Алеко Никитич закричал: — Вон отсюда! Теодор Дамменлибен вскочил и почему-то первым делом стал причесываться. — Вон отсюда! — снова закричал Алеко Никитич. Ольга Владимировна шевельнулась, но не проснулась. — Слушайте Никитич по-моему у Бестиева с Ригондой трали-вали, спешно одевался Дамменлибен, — Петеньку завтра к теще на дачу везти бардак австралиец хороший мужик жара… — Чтобы через пять минут ни вас, ни этой женщины в редакции не было! — сорванным голосом прокричал Алеко Никитич. — Никитич это вы з-з-ря Олюхин хорошая девушка одинокая, — уже вслед вышедшему главному редактору говорил Дамменлибен. Алеко Никитич сел на лавочку в садике перед зданием редакции и стал ждать, пока они выйдут. Первым появился Дамменлибен. За ним, еле передвигая ноги, Ольга Владимировна. — Спать хочу! — ныла она. — Спать хочу! Домой хочу!.. — Слушай Олюхин, — сказал Дамменлибен, — п-п-поймаем такси завезешь меня и поедешь бардак с утра Петеньку на дачу в-в-везти у Нелли расширение вен она умная женщина… — Спать хочу! — капризно повторяла Ольга Владимировна. — Спать хочу!.. Дождавшись, пока они погрузятся в такси, Алеко Никитич прошел в свой кабинет, еще раз с отвращением взглянул на черный кожаный диван, погасил свет, запер дверь и проследовал в конференц-зал. Там он налил стакан сока и впервые в жизни выпил его варварским способом — залпом. «Всех уволю! — думал он, раскачиваясь на стуле, сонно оглядывая поле недавней банкетной битвы. — Аню уволю! Машинистку уволю! Дамменлибена уволю!.. А рукопись напечатаю! Назло всем!.. Без иллюстраций!.. Рапсод сволочь! Цыплят недодал, фрукты недодал!..» Алеко Никитич уже совсем не помнил, что еще полчаса назад хотел заглянуть в подсобку. Он вышел из редакции, долго искал ключом замочную скважину двери, наконец нашел ее и, увольняя всех подряд, направился к машине. Шофер редакционной машины, который и потом остался шофером редакционной машины и возил других главных редакторов, говорил впоследствии, что никогда не видел Алеко Никитича в таком состоянии, как в ту ночь. — Гроза, видать, опять будет, — сказал шофер для зарождения разговора, на что Алеко Никитич, не отличавшийся крепостью выражений, рявкнул: — Ну, и хлябь ее твердь!.. Многие жители Мухославска проснулись в ночь с пятницы на субботу от сильного взрыва, который поначалу приняли за удар грома, тем более что над городом снова свирепствовала гроза. В некоторых домах вылетели стекла. А вскоре на городские улицы и крыши зданий начали падать крупные и мелкие обгоревшие обрывки бумаги с машинописным и типографским шрифтом. В один двор упала невскрытая банка югославской ветчины, а публицист Вовец, очнувшийся после вчерашнего и пребывавший от этого в тоске и естественном физическом затруднении, с удовлетворением обнаружил на подушке болгарский маринованный огурец, что и воспринял как справедливый дар судьбы. К середине дня уже весь город знал, что произошло ночью. «По халатности сотрудников, усугубленной нарушением норм общественной жизни, краны газовой плиты в подсобном помещении редакции были оставлены незакрытыми, что привело к утечке газа с последующим его накоплением в редакционных помещениях. Взрыв произошел либо в результате попадания молнии во время грозы, либо по иной причине. Вероятность террористического акта чрезвычайно мала, хотя и не исключается. Человеческих жертв нет. Материальный ущерб, причиненный редакции и соседним зданиям, подсчитывается». (Из материалов расследования) |
|
|