"Цветок Америки" - читать интересную книгу автора (Мессадье Жеральд)

13 Белградский костер

Страсбург был идеальным городом для того, чтобы забыть о делах королевства. Здесь власти не менялись по случаю вступления на престол очередного монарха.

В 1498 году в Париже состоялась еще одна коронация — на сей раз Людовика XII, наследника Карла VIII. Обряд миропомазания был совершен восьмого апреля.

В жизни Жанны это был уже четвертый король. Коронация перестала быть для нее событием. С некоторых пор она проявляла весьма умеренный интерес к перипетиям борьбы за трон.

Впрочем, перипетии эти без конца повторялись, и она начала привыкать к этой вечной песне: дофин наследовал отцу, и, поскольку они ненавидели друг друга, новый король сводил счеты с живыми приближенными покойника. Потом он вступал в борьбу с мятежными принцами, воюющие армии разоряли деревни, и противоборство завершалось ненадежным мирным договором, который не терпелось нарушить обеим сторонам.

В Страсбурге был свой уличный театр, и Жанну с Францем Эккартом очень развеселила пантомима, представленная осенью 1497 года на Соборной площади. В ней показывали, как старикашка и юнец добиваются расположения хорошенькой коронованной барышни. Барышня была в голубом одеянии, старикашка в желтом — цвет рогоносцев, а юнец в зеленом — цвет волокит. Старикашка и юнец обменивались оскорблениями, потом палочными ударами; судейские и священники, ввязавшись в схватку, усмиряли юнца и сажали его в клетку. Тут появлялась смерть, наносила смертельный удар старикашке и освобождала юнца, который облачался в одежды усопшего, а священники целовали ему зад. Он занимал место подле красотки, рядом возникал другой юнец, и все начиналось снова. Пьеса имела название «Вечные рогоносцы». Невозможно было выразиться яснее.

Сам город Страсбург был чем-то вроде республики. Здесь говорили свободнее, чем в Париже, где поэт Пьер Гренгор, ставивший уличные мистерии, зорко следил, чтобы никто не насмехался над троном.

В общем, надзирающие за культурой появились не вчера.

Однако нынешняя смена дворцовых декораций несколько отличалась от предыдущих. Людовик XII приходился Карлу VIII дядей: он был сыном поэта Карла Орлеанского, чья слава окажется куда более долговечной, чем у нового монарха. Король Карл скончался, не оставив наследника: четверо его детей умерли в младенчестве. Глава завершена. Скипетр предстояло передать ближайшему родственнику мужского пола, кем бы он ни оказался: это был Людовик, герцог Орлеанский. Салический закон запрещал передавать власть женщинам.

Предполагаемый наследник, потомок Карла V по прямой линии, был не молод — ему исполнилось тридцать шесть лет. Как последний представитель Орлеанской ветви, он находился в непосредственной близости от трона. Эту опасность почуял уже Людовик XI, отец покойного короля: если он умрет, не оставив сына, трон достанется герцогам Орлеанским.

В самом деле, он имел все основания опасаться оскудения своего рода: из четверых его детей двое мальчиков, Карл-Орланд и Франциск, умерли в младенчестве. Дочь Жанна, называемая, естественно, Жанной Французской, была кривоногой и горбатой, не способной к деторождению, но зато ее ожидала святость. Только Карл мог вступить на престол, но если семя его окажется столь же маломощным, трон достанется герцогам Орлеанским. Разумеется, Валуа ненавидели их просто за то, что они существуют на свете. И Людовик XI заставил своего крестника Людовика Орлеанского жениться на горбунье Жанне, надеясь таким образом пресечь конкурирующую ветвь. Пусть не будет больше никаких герцогов Орлеанских.

Стоит напомнить к слову, что отношения между королем и его будущим зятем не задались с самого начала: король Людовик держал младенца, будущего герцога Орлеанского, над купелью. Он пощекотал мальчугану пятку, и тот описал королевскую мантию. Дурное предзнаменование!

Ибо пурпур и горностай не мешали принцам быть такими же суеверными, как святоши, осенявшие себя крестным знамением при уханье совы.

Вынужденный брак между Людовиком Орлеанским и Жанной Французской стал одним из самых омерзительных эпизодов королевских анналов, в которых грязи и бесстыдства предостаточно. Людовику Орлеанскому не было двух лет, а его нареченной трех недель, когда Людовик XI заключил в 1464 году первое брачное соглашение. Опасаясь, что договор будет расторгнут после его смерти, он решил ускорить события и сыграть свадьбу в 1476 году. Жениху было четырнадцать лет, невесте — двенадцать. Non licet.[18] Король обратился за разрешением к папе. Казалось бы, понтифик должен был отказать со скандалом. Ничего подобного, услужливый Сикст IV поспешил исполнить просьбу французского монарха. Восьмого сентября свершился акт королевской мести: в замке Монришар четырнадцатилетнего мальчика обвенчали с двенадцатилетней девочкой — бесплодной, горбатой и хромой. Рыдающего подростка под руки подвели к алтарю — он прекрасно сознавал, кого ему подсунули. Ни король, ни мать жениха, Мария Киевская, не почтили своим присутствием этот мрачный фарс.

Увидев в первый раз невесту, Мария Киевская едва не упала в обморок от ужаса! Ей угрожали, что убьют сына, если она не согласится на этот брак, состряпанный в аду с благословения папы.

К счастью, у мальчика напрочь отсутствовало физическое влечение, и брачная ночь не состоялась. Новобрачные разошлись каждый в свою сторону. Самые неисправимые циники не могли себе представить, как эти дети начали бы супружескую жизнь при столь гнусных обстоятельствах.

Кроме Людовика XI, который все время требовал, чтобы молодожены встречались. Бог весть, какие похотливые фантазии бродили в воображении Валуа: он, против всякой очевидности, надеялся, что брак получит свое логическое завершение, и едва не дошел до того, чтобы самолично спустить штаны с юного герцога Орлеанского, дабы тот понял, что ему нужно делать. Встречи супругов происходили регулярно, однако между ними не было и намека на близость. Людовик Орлеанский, будущий Людовик XII, ненавидел свою жену.

Между тем Людовик XI распространял порочащие мальчика слухи. Тот родился, когда его отцу исполнился семьдесят один год. Скажите на милость, неужто старый герцог отличался такой пылкостью? Следовательно, настоящий отец ребенка — конюх. Трудно переоценить роль конюхов в легендах о королях.

Банкиры в те времена считались самыми осведомленными людьми, что, впрочем, продлится недолго. По роду занятий им приходилось выведывать, как говорится, всю подноготную своих клиентов. Поэтому Жозеф де л'Эстуаль уже через несколько месяцев рассказал Жанне обо всех этих ужасах. После его смерти Деодат взял на себя миссию поставщика новостей — точно так же, как унаследовал прочие дела своего отчима и дяди. Жанна радовалась, что живет в Страсбурге: нет, этот город населен не святыми, но оказаться вдали от мерзостей — большое утешение. Она свою долю уже получила.

Печатник Франсуа де Бовуа был тоже в курсе всех королевских шалостей, ибо он с большим успехом продавал анонимный роман под названием «Жан Парижанин», где рассказывалось о женитьбе Анны Бретонской и покойного Карла VIII, случившейся при весьма живописных обстоятельствах.

Первый встречный понял бы, что юноша, с которым обошлись так, как с молодым герцогом Орлеанским, отнюдь не питает нежных чувств к Валуа. Действительно, он начал мстить, едва представилась возможность. Его мучитель Людовик XI еще не сгнил в своей могиле в Сен-Дени, как молодой герцог Орлеанский с помощью Франциска II герцога Бретонского затеял заговор с целью освободить короля Карла VIII от тирании старшей сестры Анны де Боже, которая была законной опекуншей своего несовершеннолетнего брата. Но Людовик Орлеанский не так уж ошибался на ее счет: она ненавидела его — угадайте почему.

С точки зрения семейной, дело выглядело очень сложным: король являлся шурином своего дяди Людовика Орлеанского, официальной супругой которого стала его родная сестра. Шутка Слепой распутницы, дамы Фортуны, состояла еще и в том, что Людовик Орлеанский в действительности приходился кузеном своему мучителю, так как Карл VII почти наверняка родился от столь же пылкой, сколь незаконной связи коронованной распутницы Изабеллы Баварской с герцогом Орлеанским. Таким образом, отец Людовика XI на самом деле был бастардом Орлеанским, сводным братом Карла Орлеанского!

Когда ситуация обострилась, эти династические хитросплетения стали интересовать народ и всю Европу. Франциск Бретонский, союзник Людовика, недовольный притязаниями короля Карла на его герцогство, воззвал о помощи к императору Максимилиану и заключил с ним союз. Тот не имел никакого отношения к делу, однако объявил Франции войну: классическая иллюстрация семейной свары, когда за поддержкой обращаются к соседу-головорезу, который в итоге задает трепку всем и поджигает дом, чтобы впредь неповадно было. Именно так вели себя и воровские шайки на главном парижском рынке.

Чтобы противостоять австрийской угрозе, Карл VIII вынужден был набрать войско. Поскольку солдаты стоили дорого, пришлось увеличить налоги. Торговцы ответили на это ростом цен на продукты. Народ стал роптать. Ибо свары принцев всегда ведут к оскудению мужицкой похлебки.

Можно представить себе отношение простого люда к этим политическим завихрениям, из-за которых все неизбежно дорожает.

Когда король разбил себе голову о дверную притолоку в Амбуазском замке, народ, как легко догадаться, не впал в чрезмерную скорбь.

Когда же на трон взошел его преемник, никто не испытал и чрезмерной радости. Все, что умели делать властители, — это посылать на смерть молодых парней, увеличивать налоги и разорять фермы.

Однажды вечером Жанна разговорилась на эту тему с Францем Эккартом.

— Что же, эти короли Богом прокляты? Или на трон вступают одни слабоумные? — спросила она.

Он засмеялся.

— Некоторым образом любой король проклят, — ответил он. — Начнем с того, что в жилах у них зачастую течет скверная кровь. Ведь принцы и принцессы почти всегда женятся между собой, по политическим мотивам. Им даже в голову не приходит взять в жены крестьянку или горожанку, которая, однако же, принесла бы крепкое и здоровое потомство. Вот почему их дети умирают так рано. Семя, от которого они произошли, лишено силы, это просто какая-то жалкая бурда.

Сравнение заставило Жанну фыркнуть. Она вдруг вспомнила тощего Карла VII, единственного короля, с которым ей довелось встречаться лично. Он был зачат старым герцогом Орлеанским, которого распутная жизнь к тому времени превратила в изношенную тряпку. Она не без самодовольства подумала, что ее дети крепостью своей обязаны ее крестьянскому здоровью.

— Пока принц молод и носит титул дофина, — продолжал Франц Эккарт, — отец всегда смотрит на него с подозрением, видя в нем будущего соперника и — мысль невыносимая — наследника трона. Поэтому он преследует его и пытается сделать из него раба или каплуна. Он слишком рано преподает ему самый отвратительный в мире урок — сильнейший всегда прав. Придворные, отлученные от милостей царствующего монарха, стараются втереться в доверие к дофину и нашептывают ему, что сильнейшим станет он, как только получит корону. Эти низкие заискивания усиливают злобу отца, а сыну прививают привычку к лести и создают у него иллюзию, будто он сумеет управлять лучше. Результат неизбежен: сын затевает заговор, чтобы отнять корону у отца. Враждебность перерастает в ненависть. И престолонаследие становится школой отцеубийства.

Жанна подумала о заговорах дофина Людовика против Карла VII, в которых был замешан ее брат Дени.

— Но как же получается, что принцы, едва взойдя на трон, совершают столько ошибок? — спросил она. — Вспомни нелепую попытку покойного короля завоевать Неаполитанское королевство…

— Представь себе, Жанна, характер мальчика, который провел детство и юность в ненависти и страхе. Он ежечасно грезит о смерти ненавистного отца, не ведает ни любви, ни дружбы, никогда не играет в мяч, не бегает по лесу. Он знает: все, что ему суждено получить, будет им куплено. Ибо королю никогда ничего не дают просто так, ему все продают. Он растет одиноким, мечтая дорваться до власти и никому не доверяя. Вступив на трон, он проникается чувством собственного всемогущества — ему кажется, будто он владеет не только королевством, но и миром. И ни один голос не может пробиться к его сердцу. Он глух и часто слеп. Ему нужно все больше завоеваний, чтобы утолить снедающую его страсть.

— Значит, он сумасшедший.

Франц Эккарт кивнул:

— Он еще и пленник в клетке. Никому не пожелаю быть сыном короля.

Взгляд его омрачился. Жанне даже показалось, что он борется с подступившими слезами. Еще больше удивило ее, что последнюю фразу Франц Эккарт произнес каким-то особенным тоном. Казалось, будто он говорит о самом себе. Она сказала ему об этом.

Он ответил не сразу, по-прежнему поглощенный своими, по всей видимости, невеселыми, мыслями.

— Мой отец — сын короля. Почти короля. Героя.

В зале повисло, словно пелена тумана, долгое молчание.

— Почти полвека назад в Венгрии жил полководец Янош Хуньяди.[19] Это был валах из Трансильвании, рослый и красивый. Он успешно воевал с турками и изгнал их из Смедерева. Чтобы отблагодарить, король Альберт Второй назначил его баном, то есть губернатором, провинции Сёрень. Опасная честь: эта провинция постоянно подвергалась нападениям турок. Он заставил их отступить. Для мадьяров Хуньяди — национальный герой.

Франц Эккарт, налив вина Жанне и себе, залпом опорожнил свой бокал.

— Когда король Альберт умер, провинции выбрали преемником его сына Ласло Пятого. Ласло был слишком мал, ему исполнилось всего пять лет, и он нуждался в опекуне. Государственное собрание назначило регентом Яноша Хуньяди, у которого сразу же появилось множество завистников и врагов. Больше всего ненавидел его чешский наемник Ян Жижка. Страна разделилась на два лагеря: сторонников Хуньяди, страстно выступающих, как и он сам, за независимость Венгрии, и сторонников молодого короля Ласло, который воспитывался в Вене и легко согласился бы стать вассалом Фридриха Габсбургского. Только авторитетом Хуньяди держался порядок и сохранялась независимость страны.

Жанна слушала, удивленная тем, как хорошо знает Франц Эккарт историю страны, известной ей только по названию.

Изумляла ее и серьезность, с какой излагал он все эти сведения.

— Хуньяди победил турок еще раз, в Белграде. Потом он умер. В 1456 году. Враги страшно боялись его детей и поспешили убить его сына, которого тоже звали Ласло. Во время одного из походов Хуньяди повстречал очень красивую женщину по имени Мара. Одни называли ее волшебницей, другие — ведьмой. Мара спасла от верной смерти одного из лучших военачальников Хуньяди. Тот получил ужасную рану в живот, и она его буквально вернула к жизни. Еще рассказывают, будто она приказывала орлам и ястребам нападать на врагов. Они камнем падали с неба в гущу сражения и сеяли смятение в рядах турок. Хуньяди полюбил ее. Она родила от него ребенка. Это был Жоашен. Мой отец.

Франц Эккарт умолк и налил себе еще вина. Казалось, ему трудно продолжать.

— Когда Хуньяди умер и враги убили его сына Ласло, кто-то проведал, что у Хуньяди есть еще один сын, в окрестностях Белграда. Они схватили мать и ребенка. Мару подвергли страшным пыткам. Ее обвинили в том, что она языческая колдунья, продавшаяся туркам. Они отрезали ей груди на глазах сына, выкололи глаза. После этого сожгли на костре. Жоашену было пять лет. Он кричал. Они вырвали ему язык. Палачи уже готовились сжечь живьем и его, но тут с неба на них бросились ястребы, которые выклевали им глаза. Жоашену удалось бежать.

Жанна вздрогнула и издала сдавленный крик.

Ей вспомнилось, как ее саму судили по обвинению в колдовстве и утверждали, будто она летает по небу на метле и командует волками.

— Он бежал много дней и ночей. Однажды его, сидящего, словно дикий зверь, в канаве, окровавленного и голодного, заметил француз-путешественник, подобрал и вырастил как сына. Этот человек ехал в Богемию писать портреты королевского двора.

— Местраль, — сказала Жанна.

Франц Эккарт кивнул.

— Жоашен унаследовал свои способности от Мары. А я, вероятно, — от него.

— Как ты узнал эту ужасную историю? — спросила потрясенная Жанна, выпив до дна свой бокал.

Франц Эккарт вновь наполнил его.

— Про все это рассказывали странники и люди, приезжавшие оттуда. Хуньяди имел еще одного сына, Матьяша. Тот избежал резни, потому что был далеко от Будапешта, в Сёрени. Сторонники Хуньяди спрятали его, а затем избрали королем. До самой смерти Матьяш повсюду искал Жоашена, но так и не сумел его найти.

— Чего он хотел?

— Не знаю. Возможно, вымолить прощение. Возможно, ему стало известно о проклятии Мары, и он испугался. Однажды ночью дух Мары явился мне в Гольхейме. Она показала мне ужасную сцену пыток и казни. Я спрашивал себя, какое отношение имеет сцена ко мне. Потом один путешественник, проезжавший через Гольхейм, спросил у Дитера Либратора, не встречался ли ему молодой человек с вырванным языком, по имени Жоашен, и объяснил, что король Матьяш обещал большую награду тому, кто найдет его. Тогда я понял.

— Но ты, стало быть, свойственник французского короля! — воскликнула Жанна.

Действительно, совсем недавно, в августе, Людовик XII, раскинувший дипломатические сети перед завоеванием Милана, заключил союз с королем Матьяшем Венгерским и обещал отдать ему в жены одну из своих племянниц.

— Ну и что? — ответил Франц Эккарт, пожимая плечами. — Тебе известно мое мнение о королях. И о власти.

Жанна на мгновение задумалась.

— Неужели бедная Об увидела дух Мары, когда пошла к тебе?

— Не знаю. Возможно. Но в ту ночь приходило столько духов…

В камине разломилось прогоревшее полено, и Жанна вздрогнула. Франц Эккарт перемешал головешки и добавил еще одно полено.

— Значит, ты внук Хуньяди и племянник Матьяша, — сказала Жанна.

Он кивнул.

— И Жозеф должен носить фамилию Хуньяди.

— Я никогда не скажу ему об этом. Его будущее не там.

Жанна подумала, что Великий ковер поистине непредсказуем. Она посмотрела на стройного, как черный камыш, молодого человека, который столько знал. Больше, чем любой из его современников!

— Из-за всех этих ужасных событий ты проникся презрением к королевской власти.

Он улыбнулся:

— Не только к французской. Ко всем другим тоже. Лис более человечен, чем те, кто царствует. Власть — это яд. Пойдем спать.

На лестнице она сказала ему, что сама некогда предстала перед судом как колдунья: ее обвиняли в том, что она отдала приказ волкам растерзать ее брата Дени.

— Значит, вот что я видел, — прошептал он.

Той ночью утешения в объятиях Жанны искал он. Она начинала понимать, что их связывает: глубинное содружество двух человеческих существ перед лицом судьбы. Сверх физического влечения и родства двух сильных личностей, объединяющим началом служила некая субстанция, которая превращала их в духов, обретавших, тем не менее, плотскую оболочку. В непрерывном круговороте свинец становился золотом, а золото — свинцом.

Она не переставала удивляться странному чувству, соединившему ее с Францем Эккартом.

Интересно, духи тоже обнимали его?