Аллен Вуди Босс

Я сидел у себя в офисе, выковыривая заусенцы из дула моего «тридцать восьмого» и гадая, когда и откуда на меня свалится новое дело. Подвизаться в частных детективах — дельце в аккурат для меня, и хоть время от времени мне массируют десны автомобильным домкратом, сладкий запах зелененьких искупает даже эту неприятность. Не говоря уж о дамочках, составляющих одну из потребностей моего непритязательного организма, малость опережающего у него потребность в дыхании. Вот почему, когда дверь моего офиса отворилась и в нее, широко ступая, вошла длинноволосая блондинка, назвавшаяся Хезой Баткисс и объявившая, что она зарабатывает на хлеб с маслом, позируя художником голышом, и что ей нужна моя помощь, слюнные железы мои разом переключились на третью скорость. На ней была юбочка короче некуда, свитер в обтяжку, а фигуру ее образовывали параболы, способные обратить в гималайского лося самого затрюханного сердечника.

— Чем могу быть полезен, бэби?

— Я хочу, чтобы ты откопал для меня одного субъекта.

— Он что, пропал? В полицию ты уже обращалась?

— Все немного сложнее, мистер Люповиц.

— Называй меня Кайзером, бэби. Ладно, кто этот прохвост?

— Бог.

— Бог?

— Вот именно, Бог. Творец, Первичный Принцип, Первопричина Сущего, Всеобъемлющий. Мне нужно, чтобы ты отыскал Его для меня.

Психи забредали в мой офис и раньше, но когда они сложены, как эта малышка, к ним поневоле прислушиваешься.

— На что Он тебе сдался?

— Это мое дело, Кайзер. Твое — найти Его.

— Извини, бэби. Ты обратилась не по адресу.

— Почему?

— Потому что я не берусь за дело, если не знаю всех обстоятельств, ответил я, вылезая из кресла.

— О-кей, о-кей, — сказала она и, прикусив губу, нижнюю, подтянула, расправляя шов, чулок. Шоу предназначалось для меня, но я в ту минуту не склонен был покупаться на подобные фокусы.

— Давай покороче, бэби.

— Ладно, по правде сказать, я вовсе не натурщица.

— Нет?

— Нет. И зовут меня не Хеза Баткисс. Я — Клэр Розенцвейг, учусь в Вассаре. Философский факультет. История западной мысли и все такое. Мне предстоит написать к январю курсовую работу. Насчет религии Запада. Остальные наши ребята ухватились за спекулятивные темы. А я хочу знать. Профессор Гребанье говорит, что того из нас, кто откопает настоящий верняк, переведут на следующий курс автоматом. А мой папаша обещал мне «мерседес», если я получу «отлично».

Я вскрыл пачку «Лаки», потом пачку жвачки и сунул в рот и то, и другое. То, что она рассказывала, понемногу пробуждало во мне интерес. Студенточка с закидонами. Высокий КИ плюс тело, с которым стоило познакомиться поближе.

— Как он выглядит, этот твой Бог?

— Я его ни разу не видела.

— Ладно, а откуда мне знать, что Он вообще существует?

— Как раз это тебе и следует выяснить.

— Милое дело. Примет Его ты не знаешь. И где Его искать — тоже.

— Нет. Что нет, то нет. Хоть я и подозреваю, что он повсюду. В воздухе, в каждом цветке, в тебе и во мне — даже вот в этом стуле.

— Еще того хлеще.

Стало быть, она пантеистка. Я сделал мысленную заметку на этот счет и сказал, что берусь за ее дело — сто зеленых в день, плюс расходы, плюс обед в ресторане — с ней. Улыбнувшись, она сообщила, что ее это устраивает. Мы вместе спустились в лифте. Снаружи темнело. Может быть, Бог существует, а может, и нет, но где-то в этом городе определенно обретается несколько умников, которые постараются помешать мне выяснить это.

Первой моей ниточкой был рабби Ицхак Вайсман, здешний раввин, бывший у меня в долгу — я однажды выяснил, кто натер его шляпу свиным салом. После первых двух сказанных нами слов я понял — что-то тут не так, уж больно он испугался. Здорово испугался.

— Конечно, этот, сам знаешь кто, существует, но я не могу назвать тебе даже Его имени, потому что Он меня тут же и пришибет, хоть я никогда не понимал, почему некоторые так нервничают, когда произносят их имя.

— Ты Его когда-нибудь видел?

— Я? Ты шутишь? Спасибо и на том, что я дожил до возможности собственных внуков увидеть.

— Так откуда ты знаешь, что Он существует?

— Откуда я знаю? Хорошенькое дело. По-твоему я смог бы купить себе вот этот костюм, четырнадцать долларов стоит, чтоб ты знал, если бы там, наверху, никого не было? На вот, пощупай сам — чистый габардин, какие тут могут быть сомнения?

— Больше ты мне ничего предложить не можешь?

— Почему не могу? могу — Ветхий Завет тебя устроит? А рубленная печенка? И как, по-твоему, Моисей вывел израильтян из Египта? Улыбался до ушей и чечетку отбивал? Ты что думаешь, Красное море можно заставить расступиться с помощью какой-нибудь дешевки, купленной в универмаге? Для этого сила нужна.

— Так он из крутых что ли?

— А то! Еще из каких крутых. И добрее от всех своих успехов Он так и не стал.

— Откуда ты про Него столько всего знаешь?

— Да оттуда, что мы — избранный народ. Представляешь, как Он заботится о Своих детях? Насчет этого я, кстати, тоже хотел бы с Ним как-нибудь перемолвиться.

— И много вы Ему платите за эту вашу избранность?

— Ой, не спрашивай.

Вот такие, значит, дела. Получается, евреи здорово повязаны с Богом. Старый рэкет — вы мне то да се, а я вам — защиту от неприятностей. Забочусь о вас, но, естественно, за приличные бабки. И судя по тому, как говорил со мной рабби Вайсман, брал Он с них немало. Я сел в такси и покатил на Десятую авеню, в бильярдную Дэнни. Заправлял там один скользкий тип, который мне никогда не нравился.

— Чикаго Фил здесь?

— А кто его спрашивает?

Я взял эту мразь за отвороты пиджака, прищемив заодно хороший кусок кожи.

— Тебе нужны подробности, придурок?

— Он в задней комнате, — сказал жалкий прыщ, мгновенно усвоив правила хорошего тона.

Чикаго Фил. Фальшивомонетчик, медвежатник, гопстопник и заядлый атеист.

— Этого парня никогда и на свете-то не было, Кайзер. Чистой воды надувательство. Кто-то мухлюет и мухлюет по крупному. Никакого Босса нет. У них там целый синдикат. Международный. Хотя заправляют в нем все больше сицилийцы. Но чтобы кто-то лично его возглавлял, так этого нет. Разве что Папа.

— Значит, придется встретиться с Папой.

— Это можно устроить, — сказал он и подмигнул.

— Имя Клэр Розенцвейг тебе что-нибудь говорит?

— Нет.

— А Хеза Баткисс?

— Постой-ка. Ну, точно. Пергидрольная цыпочка вот с такими буферами. Из Рэдклиффа.

— Из Рэдклиффа? Мне она назвала Вассар.

— Ну и наврала. Преподает в Рэдклиффе. Одното время путалась тут с одним философом.

— Пантеистом?

— Нет. Сколько я помню, с эмпириком. Поганый тип. Гегеля ни в грош ни ставил и любую диалектическую методологию тоже.

— А, из этих.

— Во-во. Лабал барабанщиком в джазовом трио. Потом запал на логический позитивизм. Ну, а когда тот не сработал, он вкапался в прагматизм. Последнее, что я о нем слышал — он будто бы накнокал где-то кучу бабок, чтобы пройти в Колумбийском университете курс по Шопенгауэеру. Здешние ребята не прочь отыскать его — или хотя бы наложить лапу на его учебники, чтобы их перепродать.

— Спасибо, Фил.

— Ты, Кайзер, поверь мне. Зря стараешься. Этого мистера просто нет — одна пустота. Если бы я хоть на секунду поверил в аутентичный смысл бытия, думаешь я смог бы шустрить с фальшивыми чеками и вообще вставлять обществу так, как я ему вставляю. Вселенная чисто феноменологична. Ничего вечного нет. Все бессмысленно.

— А кто вчера пришел пятым на скачках?

— Санта Бэби.

Я взял у О'Рурка стакан пива и попытался свести полученные мной сведения в общую картину, но никакого смысла в них так и не обнаружил. Сократ покончил с собой — так, во всяком случае, говорили. Христа просто прикончили. Ницше съехал с катушек. Если кто-то за всем этим и стоит — там, наверху — он определенно не хочет, чтобы о нем кто-либо прознал. И зачем Клэр Розенцвейг наврала мне насчет Вассара? Неужели Декарт был прав? И вселенная действительно дуалистична? Или все-таки в яблочко попал Кант, постулировав существование Бога на основе нравственного принципа?

В ту ночь я обедал с Клэр. И через десять минут после того, как официант принес нам счет, мы уже оказались в постели, где я и получил полное представление о западной мысли. С такими гимнастическими способностям Клэр стоило бы поразмыслить об олимпийской карьере. Потом она лежала рядом со мной, разметав по подушке светлые волосы. Наши нагие тела еще оставались сплетенными. Я курил, глядя в потолок.

— Клэр, а что если Киркегор был прав?

— О чем ты?

— Ведь по-настоящему ничего знать невозможно. Можно лишь верить.

— Это абсурдно.

— Не будь такой рационалисткой.

— Я не рационалистка, Кайзер, — она тоже зажгла сигарету. — Я просто не хочу быть онтологичной. Только не сейчас. И не вынесу, если ты станешь онтологичным со мной.

Что-то ее мучило. Я потянулся к ней губами. И тут зазвонил телефон. Она взяла трубку.

— Тебя.

Голос в трубке принадлежал сержанту Риду из отдела убийств.

— Ты все еще ищешь Бога?

— Есть немного.

— Всесильное существо? Всеединого, Творца Вселенной? Первопричину всех вещей?

— Точно.

— Некто, отвечающий этому описанию, только что прибыл в морг. Так что тебе лучше мотать туда по быстрому.

Это был точно Он, и судя по тому, как Он выглядел, над ним поработали профессионалы.

— Когда Его привезли, Он был уже мертв.

— Где Его нашли?

— В складе на Диланси-стрит.

— Улики?

— Это работа экзистенциалиста. Тут у нас никаких сомнений.

— Откуда ты знаешь?

— Все сделано тяп-ляп. Никакой системы. Чистый порыв.

— Преступление на почве страсти?

— В самую точку. И это означает, кстати, что главный подозреваемый у нас ты, Кайзер.

— Почему я?

— Всем в Управлении известно как ты относишься к святошам.

— Это не делает меня убийцей.

— Убийцей — нет, подозреваемым — да.

Выйдя на улицу, я набрал полные легкие воздуху и попытался прочистить мозги. Я взял такси, поехал в Ньюарк и, не доехав одного квартала до итальянского ресторана Джордино, прошел остаток пути пешком. Его Святейшество сидел за столиком в глубине зала. Самый что ни на есть Папа, пробы негде ставить. С двумя молодчиками, которых я видел в полудюжине полицейских листовок.

— Присаживайся, — сказал он, поднимая глаза от пиццы. И протянул мне руку с перстнем. Я улыбнулся ему во все зубы, но перстня не поцеловал. Это его встревожило, уже хорошо. Очко в мою пользу.

— Пиццу будешь?

— Спасибо, Святейшество. Ты ешь, не обращай на меня внимания.

— Ничего не хочешь? Салату?

— Я недавно заправился.

— Дело твое, хотя майонез у них тут — пальчики оближешь. Не то что в Ватикане, там приличной жратвы днем с огнем не сыскать.

— Давай к делу, Понтиф. Я ищу Бога.

— Считай, что обратился по адресу.

— Выходит, Он существует?

Это показалось им забавным, все загоготали. Громила, сидевший рядом со мной, сказал:

— Видали умника? Бога ему подавай.

Я малость подвинул свой стул, устраиваясь поудобнее, и прищемил ему ногу.

— Виноват, — но он все равно запыхтел от злости.

— Разумеется, существует, Люповиц, однако связаться с Ним можно только через меня. Ни с кем другим Он разговаривать не станет.

— И за что тебе такая честь, приятель?

— За то что я весь в красном.

— Ты об этом костюмчике?

— А ты не хохми. Это дело не шуточное. Вот я встаю поутру, одеваюсь в красное, и все разом усекают, кто тут у нас главный. Вся штука в одежде. Потому что, как ни верти, а если бы я разгуливал в слаксах и спортивной куртке, никто бы меня за религиозную фигуру не держал.

— Значит, и тут обман. Никакого Бога нет.

— Понятия не имею. Да и какая мне разница? Деньги-то я все равно огребаю хорошие.

— И ты никогда не задумывался о том, что в один прекрасный день прачечная не успеет вернуть тебе твой красный прикид, и ты обратишься в одного из нас?

— А я пользуюсь специальным однодневным обслуживанием. Приходится отстегивать пару лишних центов, но я так считаю — безопасность того стоит.

— Имя Клэр Розенцвейг тебе что-нибудь говорит?

— А как же. Научный департамент Брин-Морского колледжа.

— Научный, говоришь? Спасибо.

— За что?

— За ответ, Понтиф, — я поймал такси и помчался к мосту Джорджа Вашингтона, заскочив по дороге в мой офис и кое-что проверив на скорую руку. Подъезжая к квартире Клэр, я складывал вместе кусочки мозаики и они в первый раз вставали у меня по местам. Клэр встретила меня в прозрачном пеньюаре, и вид у нее был определенно встревоженный.

— Бог мертв. Тут были копы. Искали тебя. Они считают, что это сделал экзистенциалист.

— Нет, бэби. Это сделала ты.

— Что? Не надо так шутить, Кайзер.

— Это твоя работа.

— О чем ты говоришь?

— О тебе, бэби. Не о Хезе Баткисс, не о Клэр Розенцвейг — о докторе Эллен Шеферд.

— Как ты узнал мое имя?

— Профессор физики Брин-Морского колледжа. Самый молодой, из всех кто когда-либо возглавлял там кафедру. В середине зимы ты познакомилась на танцульках с джазовым музыкантом, который по уши увяз в философии. Парень был женат, но тебя это не остановило. Пару ночей в койке, и ты решила, что это любовь. Однако любви у вас не получилось, потому что кое-кто встрял между вами. Бог. Видишь ли, лапушка, он верил или хотел верить в Бога, но тебе с твоим опрятным научным мозгом требовалось точное знание.

— Нет, Кайзер, клянусь тебе, это не так.

— И ты сделала вид, будто изучаешь философию, потому что это позволяло тебе устранить кое-какие препятствия. От Сократа ты избавилась без особых хлопот, но ему на смену явился Декарт, так что тебе пришлось использовать Спинозу, чтобы пришить Декарта, а когда у тебя не заладилось с Кантом, ты устранила и Канта.

— Ты не понимаешь о чем говоришь.

— Лейбница ты превратила в котлету, но этого тебе было мало — ты понимала, если хоть один человек поверит Паскалю, тебе каюк, так что пришлось убрать и Паскаля и тут ты совершила ошибку, потому что доверилась Мартину Буберу. Он оказался слабаком, бэби. Он верил в Бога, и поэтому тебе пришлось ликвидировать Бога собственными руками.

— Ты сошел с ума, Кайзер!

— Ничуть, бэби. Ты притворилась пантеисткой, потому что это давало тебе шанс подобраться к Нему поближе — если Он существует, как оно и было на самом деле. Вы с Ним пошли на прием к Шелби, и когда Джейсона что-то отвлекло, ты Его замочила.

— Черт подери, кто такие Шелби и Джейсон?

— Какая разница? Все равно жизнь теперь утратила всякий смысл.

— Кайзер, — сказала она, внезапно затрепетав, — ты ведь не выдашь меня?

— Выдам, бэби. Когда убивают Высшее Существо, кто-то должен за это ответить.

— Ах, Кайзер, мы могли бы уехать вместе. Только ты и я. Давай забудем о философии. Осядем в каком-нибудь тихом месте, и может быть, со временем займемся семантикой.

— Прости, лапушка, но это не пляшет.

Лицо ее было уже мокрым от слез, когда она стянула с плеч бридочки пеньюара и я оказался лицом к лицу с нагой Венерой, все тело которой, казалось, твердило: Возьми меня — я твоя. Венерой, чья правая рука ерошила мне волосы, между тем как левая взводила курок «сорок пятого», который она держала за моей спиной. Однако нажать на спусковой крючок ей не довелось, потому что я всадил в нее пулю из моего «тридцать восьмого», и она, уронив пистолет, уставилась на меня неверящим взглядом.

— Как ты мог, Кайзер?

Жизнь быстро покидала ее, но я все-таки успел сказать ей все, что хотел.

— Манифестация вселенной, как сложной идеи в себе, противопоставляемой бытию внутри или вовне истинного Бытия как такового, по существу своему является концептуальным ничто или Ничто в его отношении к любой отвлеченной форме существования, бытующей или бытовавшей в вечности, но не управляемой законами физикалистики, или движения, или идеями, трактующими о вневещественности либо отсутствии объективного Бытия субъективного несходства.

Концепция, конечно, не из самых простых, но, думаю, Эллен усвоила ее, прежде чем испустила дух.